
Полная версия
Потерявшийся (в списках смерти не значится)
В его голове всплыло одно из немногих маминых писем:
«Здравствуй, дорогой сыночек Даник! Письма приходят нерегулярно, судя по датам на конвертах, они блуждают по городам и весям, два месяца, а то и три, но я чувствую, что ты жив, родной… И всё же однажды, среди ночи, сердце так скололо, что не смыкала глаз следующие двое суток, пыталась звонить к тебе в часть, но там постоянно было «занято», будто война идёт под Москвой и раненых везут без перебоя. Выпила всю валериану в нашей аптеке…
И всё же однажды я дозвонилась и, знаешь, паренёк такой услужливый попался, всё мне рассказал, объяснил, что данные к ним приходят регулярно и что потерь в их полку не было…
В нашей деревне все говорят, что я дура, что тебя отпустила в Армию. Война идёт и бабы сыновей своих под подолом держат до последнего. Тут Сашка Ачкас пришёл оттуда, сын Тети Вали, помнишь? Так он мне сказал, что по телевизору не показывают и 20% процентов правды, что вроде бы страшнее всё…
Болит моя душа, сын, но я верю в твое благоразумие, честность и мужественность. Раз ты не побоялся премудростей судьбы – Ты настоящий мужчина… Ведь кто-то же должен защищать нас – баб русских? Если все попрячутся, то кто тогда останется? Ты да Я, да Мы с Тобой?.. Это в корне неправильно, по-моему.
Я молюсь за тебя деве Марии каждую ночь, а по воскресеньям хожу в церковь и ставлю свечу Николаю Чудотворцу, и я чувствую, что меня слышат… где-то ТАМ…
Возвращайся домой, сынок. Я жду тебя. Только не оставайся там на контракт, прошу… Вернись живым и здоровым, ведь времена такие смутные настали – хватит с нас и двух лет этого ада. Я не переживу повторения. У тебя другая жизнь, тебе надо учиться, но, главное – возвращайся домой. Я люблю тебя! Мама…»
«Данные к ним приходят регулярно и потерь в их полку не было…», – подумал Данил. Какая праведная ложь… Интересно, кто это был? Пожал бы руку этому парню…
Тем временем кросс закончился и пришло время произвести выстрел в воздух – у кого затвор был забит песком или грязью выбывали до следующего года. Данила смог выстрелить – его затвор был грязен в пределах разумного…
Затем была высотная подготовка, где он тоже всё сделал по времени и правильно: надо было спуститься с третьего этажа на тросе, на втором поразить цель из автомата, а на первом закинуть учебную гранату, отцепиться и добежать до исходной позиции.
После учебной стрельбы из разных положений, настал финальный «аккорд» сдачи на берет – двенадцатиминутный спарринг с четырьмя свежими инструкторами, по очереди и без перерыва. Испытание проходило на лесной опушке на траве.
Данила очень устал, но не столько физически, сколько морально: он терпеть не мог людские сборища, терпеть не мог, когда раз за разом надо было что-то делать, показывая по максимуму хорошие результаты. Одним словом, моральное напряжение давало о себе знать и сил оставалось немного.
Первые девять минут боя он отстоял довольно легко, резво отвечая на удары и даже нападая, но, когда инструктор дал сигнал, что пошли последние три минуты, Данила резко устал: руки стали опускаться, поджилки затряслись. «Краповики» не так били, чтобы убить или «вырубить», но даже «щадящие» удары после прошедших испытаний, казались увесистыми. Данила дважды падал, но поднимался и шёл в атаку.
Эти три минуты показались ему вечностью, он перестал считать секунды, «закрылся» и стал просто терпеть: он чувствовал, как его голова болталась то вверх, то вниз, то вправо, то влево…
…Лицо было разбито. Левый глаз совершенно заплыл, а из носа текла кровь ручьем, но всё же Данила смог подловить разбушевавшегося инструктора прямым в челюсть – этот удар был не сильным, но шёл навстречу, и инструктор отшатнулся, дав Даниле передышку в пару секунд. Но тут Данила внезапно выпрямился во весь рост, опустил руки и поднял голову к небу: солнце, пробиваясь сквозь опухшие веки, играло на зрачках, создавая причудливые цвета, будто он смотрел через калейдоскоп. «Дааанииик!..», – услышал Данила зов прямо у себя в голове. Этот чудный женский голос, должно быть, принадлежал ангелу…
В тот же миг какая-то мощная сила вдруг «бросила» Данилу на землю: это инструктор не пожелал дарить Даниле оставшиеся пять секунд боя и боковым в челюсть отправил его в нокаут – Даня упал и почувствовал кайф – он наконец-то лёг и мог расслабить свои члены. Темнота спустилась ему на глаза медленно и ему показалось, что она укрыла его, словно одеялом.
Несколько бойцов вынесли Данилу с «поля боя», облили холодной водой и дали понюхать нашатырь – Данила пришёл в себя. Ему помогли снять перчатки и шлем и оставили полежать на зелёной травке. До него вдруг донесся голос – какой-то «краповик» с погонами подполковника «пытал» его:
– Почему бросил драться?! – Его голос звучал будто из могилы. – Пять секунд оставалось, ёбаное всё…
«Краповик» ушёл, а Данила вновь закрыл глаза: всё для него кончилось… Лишь чудный голос всё ещё звучал в его голове.
***
Спустя пятнадцать минут бойцы стояли строем, и «Витязи» вручали береты своим новым братьям – восемь бойцов из девяностоодного прошли испытания. Данила должен был быть девятым, но… Правила есть правила – он не выстоял.
Каждый, кому вручали берет, подходил к тому самому полковнику высокого роста, он обнимал бойца, принимая в свои ряды, и вручал берет. Боец разворачивался, одевал берет и кричал: «Служу Отечеству и спецназу!» и становился в строй к теперь уже «своим» «краповым» беретам. Там новеньких тоже поздравляли и обнимали, некоторых даже качали на руках…
Данила стоял и смотрел на этот праздник и не было у него в душе ни жалобы, ни обиды – была просто чудовищная усталость, опустошённость, будто все два года навалились на его уставшие плечи так, что «маленький солдат в больших сапогах» не мог больше стоять на ногах.
Данила смотрел на лица спецназовцев и не видел ни одного глупого лица, он не видел ни одной неискренней, злой или равнодушной улыбки или эмоции – все они были какие-то… особенные. Они были настоящими мужчинами. Данила в тот момент подумал, что хотя ему и не удалось стать одним из них, не удалось ему стать их братом, но… он теперь будет гордиться хоть тем, что стоял с ними в одном ряду.
Торжественные мероприятия закончились и бойцов распустили по их расположениям.
Спустя несколько дней, Данилу вызвали в штаб спецназа «Витязь» к командиру. Данила был удивлен, но ни о чем не спросил дежурного, а молча пошёл. Поднявшись на третий этаж, он постучался в нужную дверь.
– Заходи! – услышал Данила и вошёл в кабинет.
Остановившись в двух метрах от стола, он отдал воинское приветствие, представился и вытянулся по стойке «смирно». Справа от стола командира сидел на диване его заместитель – в нём Данила узнал того «краповика», который пытался докричаться до него после боя.
Данила также обратил внимание, что на столе у командира лежал новый «краповый» берет и какая-то папка, похожая на чьё-то личное дело.
Полковник обошел свой стол и сел на его край напротив Данилы:
– Мы тут с Сергеем Сергеевичем разговаривали все эти дни о том, что произошло там, на сдаче, – начал полковник. – И никто из нас не может дать ответ на то, что случилось: почему «бодрый» боец внезапно смотрит в небо, будто там явилось чудо Господнее, и при этом пропускает мощный хук справа за каких-то пять секунд до финала.
– Товарищ полковник, – начал Данила сдавленным голосом, так как он изрядно волновался, потому что такого развития событий никак не ожидал, – я услышал женский голос… И этот голос был такой небывалой красоты, что я обернулся в поисках его источника и… получил удар. Вот и всё…
– И часто тебе слышаться голоса, боец? – вступил в разговор Сергей Сергеевич.
– Не голоса, товарищ подполковник, а голос. И – нет, это было впервые, – ответил Данил.
– Ты хочешь служить у нас? – полковник смотрел Даниле в глаза.
Сергей Сергеевич в этот момент перевел взгляд с бойца на своего командира – ему показалась плохой идея брать бойца с «голосами» в голове. Один ведь Бог знает, что эти «голоса» ему скажут завтра. А через год?..
Но Данила прекратил моральные муки двух командиров, которые выбирали между доблестью и честью бойца и безопасностью личного состава спецназа:
– Товарищ полковник, Вы оказываете мне великую честь своим доверием, и я благодарю Вас от всего сердца за это предложение, но дело в том, что я так долго этого хотел, что в одном лишь шаге от мечты, мне вдруг перестало это быть нужным. Я понимаю и Сергея Сергеевича с его напряженным отношением ко мне, но… этот голос был таким неожиданным и вообще вся моя служба – это сплошная неожиданность. Я и сам теперь не ручаюсь за свою голову – я хочу домой… Простите меня…
– Ты имеешь право носить этот берет, сынок, – полковник посмотрел на Данилу так, как, наверное, смотрит отец на своего сына. – Я распорядился обо всём, документы готовы. Дослужишь эти полтора месяца в своей части, а там, если передумаешь, возвращайся на контракт к нам. Я возьму тебя, но только в течение полугода от сего дня, понимаешь?..
Данила кивнул. Глаза налились слезами… Командир взял со стола берет, обнял Данилу крепко и вручил его.
– Служу Отечеству и спецназу! – еле слышно выдохнул из себя боец.
Сергей Сергеевич тоже подошел к Даниле и пожал ему руку:
– Ну, бывай, солдат. С Богом по всем дорогам…
Данила вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь.
Глава VII
В конце октября Данила ехал домой поездом Москва—Барнаул. Домой… Это было совсем не похоже на дорогу, ведущую в Ту сторону, тогда – два года тому назад: ни шумной компании, ни алкоголя, ни неизвестности, ни глупых мечтаний о том, чего не знаешь.
Данила ни с кем не разговаривал. Он сидел и смотрел в окно на проносящиеся мимо города, сёла и деревни нашей Родины – Матери, размышляя о том, кто в них живёт, где работает, сколько красивых девчонок в этих пунктах – больших и маленьких, убогих и красивых. Он может никогда больше не проехать эти места, он – «искра жизни»: пролетел и погас…
За несколько дней до отъезда, Данила получил письмо от Алексея. В письме тот сообщал, что Вадима нет в живых и что погиб он ещё в августе.
«Какого хера ты молчал всё это время?!» – только и хотел ответить Данила, но так и не написал ответ.
В день, когда он получил это письмо, он просидел у окна всё утро, и обед и ужин, думая о своем друге.
Он и сейчас думал, но не конкретно о Вадиме, который, оказывается, давно «дома» и гниёт в родной земле, а вообще о жизни в целом: «Вот так оно и получается… Кто ничего не хотел, ни о чём не мечтал, ценой своей жизни выполнил приказ и погиб. А я? Вдоволь нахлебавшийся этого дерьма, выехавший на чужих костях, просто – гандон, – несусь домой чуть живой, но… Живой!..».
На какое-то время Данила почувствовал себя ничтожеством, но чем больше проходило времени, тем сильнее жизнь брала своё и на следующий день он чувствовал себя уже намного лучше. «На самом деле никому ни до кого нет дела», – заключил Данил и до конца пути впал в «анабиоз», стараясь ни о чём не думать… в серьёз.
Через сутки с небольшим он вышел на барнаульском ж/д вокзале. Уже было глубоко после обеда, вечерело, но Данила всё-таки успел купить билет на последний автобус до своей деревни в этот день.
Набрав в ближайшем «комке» бутылочного пива, он залез практически в пустой автобус, но всё равно ушёл на самые задние сиденья подальше от водителя и прочих и, выехав из города на свободную и прямую трассу, с наслаждением открыл первую бутылку: «Больше никаких самолетов, вертолётов и тысяч километров. Я дома. Теперь, я и пешком дойду если что, – Данила улыбнулся сам себе. – Два часа – и я приеду…».
Выйдя на своем родном вокзале, он, что было силы, набрал по максимуму воздуха в лёгкие. «Такой же…», – подумал Даня. Одев берет, он бодро зашагал в сторону отчего дома.
Мама стояла у ворот и ждала его. Но ведь он не звонил и не писал о том, что приедет – хотел сделать сюрприз, но она стояла в воротах, – это был факт… А, может, она все два года тут простояла в ожидании?..
А вот и объятия… И слёзы… И признания… Даня держал хрупкую маму в объятиях посредине улицы.
Через какой-то час он уже сидел, румяный после бани, на кухне за столом, поедая пельмени и запивая домашним самогоном, настоянным на лимонных корках.
Мама ласково смотрела на сына и молчала уже несколько минут. Данилу немного напрягал её взгляд и безмолвие – ему было не по себе от этих «нежностей». Детство отодвинулось очень далеко…
Он доел пельмени и откинулся на спинку стула:
– Спасибо, мам… Я объелся.
– Пожалуйста… – ответила мама. – Я на работе взяла отгул на три дня. Откормлю тебя, – мама улыбнулась.
– Хорошо, мам, – Данила тоже улыбнулся и покраснел ещё больше. – Ну чего ты так смотришь?..
– Я рада, что ты дома… Не расскажешь мне о том, что было? А планы на будущее?
– О чем рассказать, мам?.. Там дни однообразные и серые. Я практически ничего не помню толком. Вот сейчас вот я дома и мне хорошо, но я не чувствую ещё, что я здесь…
Данила знал, что эти вопросы она бы задала неизбежно, но он совершенно не готов был сейчас отвечать на них, поэтому предпочел тарахтеть о дороге туда, об «учебке», о Чечне, где он стоял на блокпосте, который почти никогда не обстреливали итд итп, лишь бы она не спрашивала ничего.
А под планами на будущее она имеет ввиду закончить институт педагогический по профилю учитель истории и английского языка и потом на протяжении 45-ти лет ползать на работу, чтобы потом пойти на пенсию и умереть. Он не хотел себе такой жизни. Но и расстраивать маму не хотел – только не сегодня.
– Хотел отдохнуть, мам… Месяц, – ответил Данила.
Мама погладила сына по голове и забрала тарелку помыть.
– Да, знаю, что отдохнуть надо, конечно… – начала мама. – Но тут работы-то нет у нас, да и не платят нигде толком. Никакой жизни нет… Поступать в институт только весной теперь, а на это время куда-то «прибиться» надо. Я тут про милицию подумала… Хотела попросить дядю Ваню, – он там дежурным в Дежурной части работает, – может, пристроит?.. Места есть вроде… Зарплата, конечно, не ахти какая, но все-таки это госслужба и потом пенсия, а, сынок? – Данила устало смотрел на маму. – Для мужчины без образования это хороший вариант… Если не поступишь на учителя.
– Я не поступлю на учителя, мам, – Данила решил сразу расставить все точки над «и», – потому что очно – это значит отдавать всё время учёбе, а когда работать и на что жить, мам? И это даже не самое главное: я просто не поступлю на бесплатное отделение. Теперь… Поздно. А платить нам нечем. Работать надо, мам, какие учёбы…
Мама молча мыла посуду. Данила встал из-за стола и направился к себе в комнату, желая закончить этот разговор поскорей.
– Сыночек… – прошептала мама, когда Данила подошёл к ней и поцеловал в затылок.
– Мам, я пойду к себе… Устал страшно. И такой потрясающий ужин совершенно меня разморил.
– Хорошо, Дань, – мама повернулась и поцеловала его в щеку. – Отдыхай.
– Я так два года не ел, мам… – Он растерялся от сказанных слов. – Все мы не ели… два года.
Данила вышел из кухни.
***
Он закрыл за собой дверь своей комнаты и опёрся на неё спиной, заложив руки за спину. Взглядом окинул свою родную и такую некогда уютную «тихую гавань». Тишина… Аж уши режет. Эта комнатка стала ему какой-то «маленькой»…
Всё осталось, как было: книги его любимого Ремарка на полках, школьные тетради, учебники по истории и английскому, которые он сам покупал, аудиокассеты, магнитофон… Лампа на столе. Все осталось, как прежде, только Данила стал совершенно другим – он ВЫРОС. Так, наверное, чувствует себя рыбка, которая из моря вернулась однажды домой в свою родную речку – всё, как всегда, но только не для рыбки… из Моря.
Он сел за стол и попытался проникнуться ощущением прошлого, дотронувшись кончиками пальцев до своих книг и закрыв глаза… Но Они молчали. Всё молчало…
Он достал из ящика стола свой дневник и полистал его: школьные записи, какие-то мечты об армии, стихи… Такими глупыми и наивными сейчас ему показались эти строчки.
Данила лёг на диван, укрылся по пояс одеялом и вернулся к началу дневника, где на корочке, на обороте первой страницы, прочёл:
«Укрылся я в лесах,Чтоб жизнь прожить не зря,Чтоб высосать из жизни костный мозг,Искоренить все, что не жизнь,Чтоб не понять на смертном ложе,Что я – не жил…».…Тепло родного дома и отсутствие вшей усыпило Данилу. Он провалился в небытие, словно в сказочный сон, оставив раскрытый дневник на груди.
Тихонько вошла мама и подсела к нему, погладила по армейскому «ёжику» на голове…
– Отрасти снова свои чудесные волосы, сынок, – прошептала она.
Взяла книгу с груди и посмотрела на то, где Данила остановился: первая страница, первый абзац – «укрылся я в лесах…»
Мама укрыла Даника покрепче, как в детстве, поцеловала в лоб и вышла из комнаты.
***
Данила проснулся в 10 часов утра, отдохнувшим на сто лет вперед, от запаха свежих блинов, который проникал через неплотно закрытую дверь.
Валяться не хотелось и Данила сел на кровати, свесив ноги – он хотел умыться, позавтракать и жить, жить, жить!
Данила одел штаны и пошёл на кухню поцеловать маму:
– Привет, мам.
– Привет, сынок. Хорошо спал?
– Лучшая ночь в моей жизни, – Данила приземлился на стул и налил себе кофе.
– Кушай блинчики свежие, – сказала мама, пододвигая к сыну сметану и масло. – А тебе, кстати, девочка звонила, – после небольшой паузы сказала мама. – Одноклассница…
– Мам, я только вчера приехал. Какие одноклассницы?
– Ну, значит видел тебя кто-то…
– В ночи?..
– Она хорошая девочка! – не выдержала сама своего отстраненного тона мама. – И всегда интересовалась тобой. Но я ей не давала адрес твоей части, потому что письма шли по полгода, а уж для молодой девчонки это было бы вечностью, правда?
– Наверно… Ладно. Красивая хоть? Кто? Вика? Лена? Рада?..
– Татьяна.
– Да ладно!.. – удивился Данил. – Мы толком не общались никогда даже. Что ей надо?
– Вот встретишься на выходных и узнаешь. Она в пятницу приедет. Кстати, она в «педе» учится на психолога, – мама улыбнулась и присела за стол, дожарив блины.
– Лучше бы кто-нибудь покрасивее «позвонил» … Радка классная была всегда. С ней любовь была бы возможна.
– Любовь? Знаю я всю эту любовь – «проходила». И теперь я точно знаю, что от любви никогда ничего не остаётся, кроме пустоты. И ребёнка. Все они эти твои Вики, Лены, Саши, Даши уже замужем со школьной скамьи. А некоторые, уже и по второму «кругу» пошли – и всё это за два года, сынок! И у них уже куча детей! К чему это, скажи?..
– Мам, если бы все девчонки рассуждали так, как ты сейчас, большинство людей вообще бы не родилось… В том числе и я.
– Верно… Но я замужем была лишь раз, и ты у меня был зачат по большой любви! Жизнь сама проложит себе путь – ей «помогать» не надо! Пересаживаются с хуя на хуй, думая, что это поможет! Но хуй – это всего лишь навсего, ХУЙ в какой бы руке ты его не держала. Надо самим учится делать себе и деньги, и счастье, и атмосферу, и любовь… Не лезь в это дерьмо, сынок. Береги себя…
Мама в негодовании раскраснелась, а лоб покрыла испарина.
– Успокойся, мам… – Данила погладил её по руке. – Я буду беречь. Я хотел в Усть-Пристань в воскресенье смотаться, – продолжил он, – у меня там друг лежит…
Мама смотрела на Данилу, а Данила смотрел на неё.
– Конечно, езжай… Переночуешь у родителей мальчика?
– Да. Сегодня вторник… Я до конца недели доколю дрова, встречусь в пятницу с твоей мадамой, субботу отдохну и в воскресенье рано утром двинусь. Я с Усть-Пристани сразу на город поеду, мам. Осмотрюсь, по поводу работы узнаю, по поводу жилья и тому подобное…
– Так, а я тут суетиться хотела… – спохватилась мама.
– Мам, – Даня наклонился вперед, – а если он меня не возьмёт? И даже если он скажет «да», я не хочу быть обязанным этому козлу, ясно? – Даня сделал глоток кофе и закрыл глаза – утро перестало быть добрым. Голова заныла. – И вообще твоя идея оставить меня здесь, в этой клоаке серой, мне не нравится. Я не хочу до пенсии ползать на работу, которую терпеть не могу, а потом, перед смертью, не мочь вспомнить, жил я или нет…
Данила посмотрел на мать и понял, что обидел. Он протянул свою руку через стол и свою ладонь положил на её запястье:
– Мама, прости меня… Пожалуйста.
– Да нет, ты прав… – сказала мама, смахнув украдкой слезу. – Ты молод и ничего тебя не держит – лети, куда хочешь… У меня не было твоего выбора в своё время и всё благодаря «любви». У меня родился ты в восемнадцать лет и весь мой смысл жизни соединился в тебе: мне надо было работать, одевать тебя, обувать, кормить. А ещё при этом и как-то определяться в этой жизни – я уже тогда понимала, что без профессии и образования, которое как раз и открывает «двери» на хорошие профессии, ничего не получится. И поэтому я грызла зубами в прямом смысле слова тот «гранит» … У меня не было выбора по типу: «хочу-не хочу». Не имела права пробовать удачу «на вкус». И, знаешь, я так никогда и не поступила бы в институт и не закончила бы его и потом не стала врачом, если бы не моя мама, – твоя бабушка. Потому что Она растила Моего ребёнка…
Сыночек, – мама положила свою ладонь поверх ладони сына, – грызть костный мозг жизни, это совсем не значит подавиться костью… До костного мозга Жизни ещё далеко!..
***
Данила вышел на улицу и резвый и колючий мороз забрался ему под свитер. Но это лишь подбодрило Даньку, и он весело принялся за работу: выбрал самую большую чурку, поставил её на землю, на неё поставил чурку поменьше и – «тюк!» колуном. Полежавшие под осенними дождями дрова, напиленные чурками, и, к тому же, прихваченные первым морозом, кололись легко.
Погода стояла классная – тихая и спокойная. Солнца не было видно, но небо озарялось его лучами, делая небосвод изумрудным: тонкая полоска зелёного, затем, пошире, – синяя, а затем, – белёсая, и вовсе прозрачная – за горизонтом.
Под ногами хрустел тонкий слой снега, ночью выпавшего, и воздух был чист и прозрачен. Данила не заметил, как проработал до самых сумерек.
В пятницу вечером Данила стоял в центре села на улице и ждал Татьяну.
…Это была единственная девчонка, учащаяся на «4» и «5», ни разу не давшая ему списать, – только сидела и улыбалась через плечо со своей второй парты второго ряда, несчастному «пассажиру», сидящему на «камчатке» первого ряда и «тонущему» по алгебре.
Мороз начинал «пробирать», и Данила переминался с ноги на ногу, когда в свете фонарей и проходящих машин он узнал её по походке – походке весёлого ковбоя. Без лошади.
Рост метр семьдесят, большая грудь, спина, переходящая в попу, но попу не образующая, и лицо, круглое, как луна. Добрые зелёные глаза её, говорили о добродушие и весёлом нраве.
– Привееет! – как всегда в своей обычной манере поздоровалась Татьяна и поцеловала Данилу в щёку.
– Привет… – сдержанно ответил он.
– Давно ждёшь?
– Нет.
– Нууу… Куда пойдем?
– А какие тут приличные варианты у нас, кроме «Уюта»? – лениво процедил Данила.
– Пойдем туда… – Татьяна взяла его под локоть, и они двинулись к кафе.
Через 15 минут ребята уже раздевались в душном гардеробе сельской «бухашки».
Помещение состояло из двух этажей: на первом был бар и барная стойка с кассой и несколькими столиками, а также большой обеденный зал, в котором праздновали свадьбы или справляли поминки, а на втором этаже стояли только столики. Данила решил, что на втором этаже будет спокойнее, потому что основной «тусняк» был у бара: он купил водки, сока, два литра пива на розлив, чипсы и штук двадцать сосисок в тесте. Собственно, сосиски он скупил все. Молоденькая девочка, выполняющая тут работу уборщицы и официантки одновременно, сказала, что принесёт им всё наверх, но Данила справился своими силами, только сосиски не «влезли» ему в руки и их взяла Татьяна.
Поднявшись на второй этаж, ребята хотели занять столик у окна, но там, под столом, лежало напившееся до беспамятства, мужское тело со спущенными штанами до лобка. На столе царил жуткий беспорядок с пролитыми напитками разных градусов и цветовых гамм…
Ребята заняли соседний столик, разложили покупки и, наконец-то, присели.
Тут было заметно спокойнее и тише – основная масса людей была внизу и там же сосредотачивались все большие колонки, поэтому можно было спокойно разговаривать, не напрягая свои голосовые связки и уши до боли в затылке.
– Какой ты стал, Данька!.. – воскликнула Татьяна и улыбнулась ему ровными и белыми зубами. Данила это оценил – он терпеть не мог страшные и гнилые рты, тем более у девчонок.