Под солнцем и богом

Шабтай продолжал услаждать Барбару шелестом связок. В какой-то момент уже напоминал суфлера, обслуживающего сцену признания в любви.

– Говори по-русски, все-таки родной… – прошептала Барбара, излучая волнение, нежное, в перламутре.

Уста ухажера застыли в паузе недосказанного.

– Мне нравиться тебя слушать. Язык не важен… И так вставляешь много русских слов, – мурлыкала полька.

Шабтай чуть отпрянул, наверное, осмысливая сказанное.

– Так со мной никто не говорил… – отдавала должное «суфлеру» Барбара.

– Как, кохана? – живо откликнулся ухажер.

– Ты умный, нежный, новый для меня человек. Обними…

Шабтай красивым мужским движением развернул Барбару и прижал к себе. Его мозг бесстрастно фиксировал, как женщина, по которой многие сходят с ума, не решаясь обратиться, податливо перевернулась и обвила его руками. Подумал: «И побрякушки не понадобилось…»

– Мы, словно звери, не моемся, – жарким шепотом обдала Барбара, когда Шабтай свалился на спину в какой-то очередной, слепивший огнями нирваны раз.

Ответили легкие, работавшие на пределе.

Чуть погодя, отдышавшись, Шабтай повернулся к возлюбленной и чувственно провел ладонью по ее лицу. На излете движения Барбара поцеловала одну из фаланг, и ее полные неги глаза затуманились вовсе.

Барбара, понятное дело, не знала, что коммуникабельный от природы Шабтай немеет на алькове. И та ласка, в своей сути, безотчетный призыв не «марать» его умонастроение.

Затем его ладонь, совершив полукруг, изысканным движением замяла сосок пассии.

Барбара чуть вскрикнула и, обездвижив руку Шабтая, резко повернулась. Пристально взглянув, схватила ухажера за космы и вдавила его голову в подушку.

– Откуда ты взялся такой, мордатый, но нежный!

Шабтай попробовал вырваться, но только скривился от боли.

Говорят, постель всеядна, лишь бы приняла обоих. Когда да, а когда – то, что вышло…

– Знаешь, ты вылитый Аль Пачино. Только он милаша, а ты урод! Сладкий, правда, до костра в животе… – перешла на личности, а может, к разбору полетов Барбара. Ко времени – светало.

– Отпусти, кохана, ээ…

– Говори откуда, а то вырву! – наседала пассия.

– Из Ко-в-но, сказал тебе…

– Все, что шептал мне, правда?

– Правда.

– Не врешь, купишь мне «Феррари»?

– Куплю.

– И замок в Ницце?

– И замок.

– Там-то был хоть раз?

– Был, конечно! – заверил Шабтай, притом что к жизни знаменитых и богатых причащался там же, где и Барбара, – в бульварных журналах и кино.

– Тогда… свози меня в Кейптаун.

– Куда?! – И без того выпученные глаза ухажера едва не выскочили из орбит.

– Будто глухой!

– Но…у Польши нет дипотношений с ЮАР! Да и паспорта по приезде у вас изымают, возвращая лишь на вылет домой, – отбивался Шабтай.

– Точно не дурак! Коль так, придумай! – отпустив гриву, Барбара, скользнула по груди партнера затвердевшими сосками… – Да и наши наведывались, был слух.

Лицо Шабтая, еще недавно нержно-розовое, точно из парилки, покрылось вереском оторопи, но не надолго. В последующую минуту он то с озорством посматривал вниз, рассматривая вздыбившийся шлагбаум неудобства, то закатывал глаза к потолку, думая, как этот шлагбаум преодолеть, а заодно и все другие…

Тем временем где-то на периферии его сознания постукивало: нелегально пересечь границу и не абы какую – страны на полувоенном положении – даже не риск, безумие! Пусть охраняется она лишь отчасти…

– Ну, хорошо, – замкнул паузу Шабтай, – а как с этим? Бросил к паху быстрый, недвусмысленный взгляд.

– Под душ, кот мой мартовский! Не поможет – приложи кубики из морозилки. И поторапливайся – в понедельник мне на работу!

Наскоро ополоснувшись и пропустив в душ Барбару, Шабтай стал мерить комнату шагами, из конца в конец. Время от времени он замирал у шкафа – открывал мерзко скрипящую дверцу, но тут же захлопывал. Казалось, в этой рухляди припрятан секрет, как без паспорта свозить в ЮАР возлюбленную, реализовав тем самым сокровенную мечту: заполучить Барбару в спутницы жизни. Пусть на год-два, но – более чем вероятно – следствия и суда, юаровского, а может, и ботсвано-польского…

Наконец Шабтай поменял маршрут и устремился в угол комнаты – к покоящемуся на полу чемодану. Раскрыл, вытащил из потайного кармана паспорт и придирчиво его изучал. Казалось, ломал голову, как внести туда Барбару, лет как десять перешагнувшую рубеж совершеннолетия…

На самом деле Шабтай незаполненных разделов в паспорте не искал. Как каждый дисциплинированный, хорошо организованный индивид накануне путешествия проверял наличие и исправность документов.

«Отважусь я на переход границы или нет, – тем временем размышлял Шабтай, – в ближайшие дни мне по любому двигать в Йоханнесбург. После крушения «Боинга» мой проект лишился главного – ступени, производящей запуск корабля. В силу сбоя инфраструктуры тому суждено либо заржаветь до полного забвения, либо пройти консервацию до лучших времен. Так что привал в родных палестинах – самое разумное решение».

Чуть позже, взвесив все «за» и «против», Шабтай определился: ни в какой Кейптаун с Барбарой он не поедет – огромный риск предприятия не оправдывал любые дивиденды. Он слыл одаренным и, что немаловажно, аттестованным бойцом скрытых от общественного ока изысканий и, по определению, в откровенную авантюру вляпаться не мог. Даже ради Барбары, женщины-сна, способной подвигнуть на безрассудные поступки и замшелого циника.

Искать контрабандистов, специализирующихся на переправке нелегальных иммигрантов, в его расчеты не входило, другого же реального варианта Шабтай не видел. Доподлинно знал, что многие контрабандисты – перевертыши, нередко сдающие властям своих клиентов, в зависимости от конъюнктуры рынка или на заказ. Да и клиентура местных – чернокожие аборигены, они же с Барбарой – белые…

«Только доверься им, казенный дом, можно сказать, прописан. И несложно предположить, каково мотать срок в Африке, – продолжал мусолить вводную пассии Шабтай. – Да и каприз Барбары, не исключено, хитроумный трюк от меня отделаться, навязывая неразрешимое. Нашептывал-де о кругосветках и золотых краниках в гальюнах, но даже на «юга» свозить кишка тонка! От ворот поворот, легко и просто. А хотя… слишком мудрено и для извечного женского коварства. Может, банальное верхоглядство молодости или неизбывная вера в силу женских чар, присущая всем зазнобам? Тоже не похоже… Хотя бы потому, что в Польше без паспорта и книгу в библиотеке не получишь, ей же приспичило в страну, раздираемую национальной рознью, где на каждом шагу блокпосты. Неужели так глупа? Но, скорее всего, по иному… Пусть Польша не Союз, цитадель воинствующего изоляционизма, где, захоти увидеть мир, дожидайся ближайшего выпуска «Клуба кинопутешествий», многое ли Барбаре довелось изведать в ее годы? Если по максимуму, то очереди на таможнях соцстран, унизительные досмотры и Злата Прага мельком за окнами автобуса. А по факту: унылую череду месяцев и лет, разнящихся лишь мерой опустения полок в магазинах, напористостью лжи властей и превращением «Выборовой» в единственную достопримечательность страны. Да и говорила: «Накопить деньжат и хворобы в Африке – предел мечтаний». Ладно, от Габороне до границы рукой подать. Доехав, займу очередь на проверку. Затем выйду – якобы согласовать проезд – и, вернувшись, «обрадую»: «На КПП двойной контроль. Чуть ли не каждого к проктологу. Видать, случилось что-то. Обещали в следующий раз».

Тут Шабтай запнулся и застыл на размякших в глинозем ногах. Опираясь о спинку кровати, медленно опустился на матрас.

Ощутив зуботычину немотивированного страха, Шабтай обмер, после чего мелко затрусил в прошлое, но недалекое – четырехмесячной давности.

Он вновь, словно воочию, увидел восточно-берлинского контроллера на КПП «Чарли», открывшего его израильский паспорт и тотчас рявкнувшего «Выходи!», вздрогнул от холода наручников, надетых лишь за то, что виза в ГДР отсутствовала, скукожился от сыпи, которую разлил по коже лай немецких овчарок, как предвестие беды, впитанное его народом с кровью, позеленел от бабского отчаяния, прихватывающего в одиночке, куда был мгновенно препровожден, вспомнил многочасовый допрос и колкости дознавателей на его идиш, перелицованный по ходу дела в корявый Deutsch, как твердил дознавателям, не переставая: «Должны встретить» – «Кто?» – «Они» – «Кто они?» – «Те, кто должны», как корил себя, скрипя зубами: «На что рассчитывал: с дубьем этим на Wall street?», как спустя сутки по финской тройке и простоватому прищуру вычислил того, кто «должен был», как бросил на «того» остервенелый взгляд, дескать, «Вытаскивай – надоело!», как обезличенно «тот» взглянул в ответ, заставив усомниться – «Он ли?», как, подустав от шаблона слога и столярки лиц и тел, выпалил бошам: «Зови!» – «Кого?» – «Консула!» – «Какого?» «Голландского»[9] и как дождался наконец: «Не Кнессет здесь, служивый» – от «того», на лишь им двоим понятном языке.

Вскоре, отобрав одежду и заставив переодеться во все новое, гедеэровцы выставили Шабтая из КПП вон, не сделав даже в паспорте отметку.

«Тот» стоял у входа и, судя по олимпийскому спокойствию, терпеливо его дожидался. По-свойски махнул рукой, приглашая в стоявший рядом «Трабант». После чего битый час возил по задворкам Восточного Берлина, то ли проверяя наличие хвоста, то ли испытывая психику попутчика на прочность.

– Что-то не так? – обратился «помилованный», притомившись от путешествия в подзабытый мир, за сутки вывернувший внутренности наизнанку.

«Тот» переключил ближний свет на дальний, продолжая торить лишь ему ведомую колею.

– Я в чем-то прокололся? – забеспокоился пассажир.

– Вроде нет… – бесстрастно буркнул «тот» после паузы, показавшейся Шабтаю зловещей.

Шабтай промолчал – психодробильная невнятица его вконец одолела.

– Чего молчишь? Бизнес-план готов? – спустя минуту заявил наконец о себе «гид».

– Давно отправил, не получили?! – дался диву «экскурсант».

– Тот не пойдет, другой нужен, без Совмина… – сообщил, сама загадка, «тот».

Тут и без того взмыленного Шабтая огрел плетью невидимый кучер.

Набив за восемь лет на Западе шишек как всякая приблудившаяся дворняга без «паспорта и титулов», но в итоге нащупав золотую жилу (пусть в богом забытой Африке), Шабтай в очередной раз умылся юшкой собственного честолюбия – банки, словно сговорившись, отказывали в кредите. Не обрел он и компаньонов, притом что не питал иллюзий: увести у голодранца перспективную разработку – повседневность бизнеса. В какой-то момент, отчаявшись, Шабтай готов был все бросить и рвануть, скажем, в Новую Зеландию – страну с круглогодичным «плюс двадцать», размеренно возводящую коммунизм для тех, кому не по душе надрываться.

Между тем на этом перепутье его посещает прямо таки чумная идея: взять в компаньоны некоего робота, успешно производящего один-единственный продукт – энергию, но не электрическую, а энергию противостояния. В первую очередь, самому себе, а за компанию – остальному миру. Страшно даже подумать кого – правительство СССР, этого заклятого врага частной инициативы и капитала.

Пусть сам Копперфильд расценил бы инициативу как крик отчаяния, ей все же нельзя отказать в смелом, не лишенном оснований прогнозе. За последнюю декаду (1970–1980) экстенсивно развивающийся СССР, смело раздвинув границы СЭВ, ринулся на экономические просторы Африки и Азии. Двигали молодого, хоть и неповоротливого игрока отнюдь не одни геополитические интересы, а чистоган, прикрываемый ходульными лозунгами: «братская помощь», «преодоление вековой отсталости». За считанные годы карта мира запестрела промышленными начинаниями, реализуемыми СССР в развивающихся странах. Как итог, от «братской помощи» в Москву потекли миллиардные номиналы, множившие, наряду с выручкой от «трубы» и «пилы», валютный бюджет империи, казавшейся на тот момент нерушимой.

«Раз Советы, работая на подряде, отхватили у Запада целый сектор мирового экономического пространства, что им мешает перейти к капиталовложениям в частные, неправительственные проекты?» – в какой-то момент своих розысков сформулировал смелую гипотезу Шабтай.

Находясь с этим монстром в некоей щекотливой связи, пусть поддерживаемой нерегулярно, а порой лишь Богу известно зачем, Шабтай отважился на контакт. Хватило и двух машинописных листов, чтобы обрисовать идею, приправив ее убедительными цифрами и трескучими штампами в духе «экономика должна быть экономной», как-то сохранившимися в его замутненной корыстью голове.

Адресовав свою реляцию ведомству, где числился за штатом (пескарь, но, глядишь, и в стерлядь сподобится), Шабтай опцию русских «подъемных» задвинул в дальний ящик прогнозов. Душою был сух и прожектерством не отличался. Да и парнем слыл основательным: действуя путем исключения, вернулся к отправлению ритуала «любит – не любит».

Когда из Москвы на перекладных прискакал ответ «Представьте бизнес-план», Шабтай чуть было не снесся с Институтом эталона времени, в страхе, что проспал миллениум, а то и два. Физиономией смахивал на не опохмелившегося инструктора райкома КПСС, столкнувшегося лоб лоб с Ричардом Никсоном в поселке Верхние Напоруки (Магаданской) – хоть до, а хоть и после пресловутого импичмента.

Переданная же чуть позже директива – прибыть в Восточный Берлин для консультаций – его и вовсе добила. Не вырисовывалось хоть плачь: почему местом контакта выбрана ГДР, страна, где любой израильтянин персона нон грата, а не, скажем, сонная Женева, куда мог попасть совершенно легально? Но в азарте схватки за свое детище, спасенное всемогущим дядей за секунду до сдачи на склад добротных, но нереализованных идей, все сомнения отмел в сторону. Настолько, в его глазах, был высок авторитет «дяди» в начинаниях, которые тот брал в разработку.

Когда же Шабтай услышал от «того» «Другой нужен (план)…без Совмина», изначальные сомнения и необъяснимый «отстой» в гедеэровском КПЗ (разве что напомнить «кто есть кто»), соединившись воедино, толкнули его в клоповник недобрых предчувствий, неотступно множившихся…

Проговорив всю ночь об экономических деталях проекта, так и не представившийся «тот» вернул Шабтая к исходной точке его блиц-визита – в навеки врезавшийся в память КПП.

– В успехе уверен? – уточнял аноним, провожая Шабтая к автомобилю.

– Абсолютно, стал бы беспокоить, – заверил Шабтай.

– Намотай на ус: никаких советско-ботсванских joint ventures. Компанию оформишь на себя, а дальше – посмотрим. И последнее. Все, что говорено между нами, – тайна, мертвая, как сургуч. Понял?

– Конечно, государственная! – раболепно подсказал Шабтай.

– Мертвая! В какой бы переплет не угораздило бы тебя! – влепил тавро аноним.

Тут Шабтай допетрил, наконец, что этот степенный русак, по выучке и фактуре – генерал-разведчик, знающий законы бизнеса не хуже маститого CPА,[10] или, на худой конец, высокопоставленный внешторговец, представляет в проекте самого себя или узкогрупповые интересы. А его могучее, теряющее власть над умами государство, скорее всего, тут ни при чем. Он им лишь подотрется, наступи день икс.

– Деньги получишь, как только согласуем новый бизнес-план, наличными… – продолжил аноним.

– Всю сумму? Это же целина капусты! – изумился Шабтай.

– Ишь ты, историю нашу не забыл и жаргон до купы… – Аноним поощрительно хлопнул «экскурсанта» по плечу.

– Миллион к месту как раз – президенту. Остальные – на счету нужны, без этого никак, – разъяснил Шабтай.

– Рекомендации о тебе обнадеживали, вроде… – как-то невнятно проговорил собеседник.

– Ладно, не получится вложить кэш в Йоханнесбурге, слетаю в Люксембург или в Цюрих, – согласился вконец обескураженный Шабтай. Но, обмозговав нечто, добавил:

– Это же огромный риск!

– Насчет риска… сама жизнь – ежедневный риск. И неустранимый. Когда раньше, а когда позже… Смотри, и пол-ошибки хватит, – расставил акценты «тот».

Выплывшая в одном полотенце из душа Барбара была на взводе, хоть и не подавала виду. Но, заметив в руке Шабтая паспорт, умиротворилась: проводник в форме, на нужной волне.

Тут же ее внимание переключилось на себя родимую: как себя подать, дабы все мужское население ЮАР, страны, ей рассказывали, сказочно богатой и не далее, как вчера, недоступной, надолго потеряло аппетит? А вместе с ним и женское…

Сливаясь с зеркалом, она волнующей пантомимой рук расточалась о великих свершениях, начертанных ей судьбой, чей долгожданный водораздел она вот-вот переступит. Торопливый, но на диво выразительный макияж обнажал ее сокровенные желания и причуды, зеркало же, словно в ответ, томно запотевало, создавая иллюзию живого, полноценного общения.

В том прибое страстных грез преклоняли колени и уходили в отставку: Брандо, Делон, нефтяные шейхи, другие мега-герои, по коим сохла, неотвратимо старея, женская половина Земли. Удивительно или закономерно, но в фантазиях Барбары Шабтаю даже место статиста не нашлось, хотя и доносилось порой: «Фу, мордатый да носатый (лишь бы списывать давал)… Подумаешь, умник, ловкий, но пархатый…»

Между тем уставившийся в пол Шабтай танец предвкушений польки не внимал. Его охолодевшую в студень суть не могли задеть ни стихоплетство души Барбары, ни чреватая столбняком аппетитность ее форм, лишь выигравшая от банно-прачечных регалий. Недра Шабтая сковала одна-единственная и, на первый взгляд, не таившая прямой угрозы фраза «Смотри, и пол-ошибки хватит…», которую обронил в Берлине его несостоявшийся коллега-аноним, и чей подспудный смысл высветился только сейчас.

Не вызывало малейших сомнений: после крушения «Боинга», похоронившего его связного с грузом и сам проект, он не кто иной, как свидетель, причем крайне опасный!

Еще тогда, четыре месяца назад, вернувшись из Восточного Берлина в Западный и трезво взвесив весь расклад, Шабтай окончательно уяснил, что его спонсоры из Москвы – не просто высокопоставленные госчиновники, а самая что ни на есть верхушка Первого управления, а может, и самого КГБ, поскольку никакие иные комбинации не складывались.

Безусловно, адресуя свою идею Совмину, Шабтай не мог и предположить, что кто-то на Лубянке (другого канала связи у него попросту не было, не отправлять же «Москва, главпочтамт, А. Косыгину, до востребования»), его цидулку прикарманит и, оценив потенциал, решит на идее «наварить», причем не одноразово, а готовя для неких целей «тупик»[11], не исключено, для того, чтобы в скором времени драпануть на Запад. Но, так или иначе, как лицо подневольное, связанное сразу двумя обязательствами, отыграть назад уже не мог. В полном смятении чувств лишь пережевывал между делом: «Н-да, подкинула судьба подельников, иудин поцелуй…» Недолго, однако. Интрига авантюристу – точно малому дитя титька.

«Можно, конечно, тешить себя иллюзиями, – ныне хандрил Шабтай, – что дельцам от сыска сей момент не до меня. Бабки-то тю-тю, вернуть бы как-то, если одолжились». Но, вспомнив, как на восточно-берлинском КПП, страшась «клопов», вчистую заменили его гардероб, лишь криво ухмыльнулся.

Тут он вернулся в мир, где «задержался» на два сумбурно полосатых дня, в чем уже ни на йоту не сомневался. Словно раскаленным штырем кололо: «Будь я в Европе, закатали бы давно. Ноги, делай ноги. В нору, какая поглубже…»

– Чего расселся, передумал, может? – обернувшись, надменно бросила Барбара. В левой руке косметичка, правая – придерживает вафельную «тогу».

– К тебе заехать? Вещи, тому подобное… – флегматично предложил он.

– Непременно, путь-то не близкий! – согласилась зазноба, прежде бросив на ухажера странный, подернутый любопытством, а где и тревогой взгляд. Он насторожился: неужели догадывается? Ну и бабы, сплошное шестое чувство…

Спустя четверть часа, одевшись, Шабтай неторопливо покидал с Барбарой номер. При этом укомплектован только ключами, портмоне и паспортом. Выложил даже из брюк расческу.

– Как, и без зубной щетки? – отослала к дорожному набору Барбара.

– Я часто езжу, саквояж в машине… – рассеянно ответил Шабтай.

Запечатлев Барбару, консьерж судорожно схватил очки, но, облачаясь, сплоховал – одна из дужек попала в ушную раковину, и он скривился от боли. По обыкновению же, пользовался ими только для чтения.

На «доброе утро» Шабтая, спустившегося чуть позже, портье лишь кивнул, пожирая взором скучающую, немыслимого фасада гостью. С него градом катил пот, окропляя стойку, при этом температура в лобби не более двадцати…

Когда свежеиспеченные любовники покинули «Блэк Даемонд», Шабтай вдруг остановился:

– Сдам ключ, иначе номер убирать не будут.

Барбара лишь пожала плечами в ответ.

– How are you doing, Mr. Kalmanovich! – само радушие приветствовал консьерж, будто не встречался с Шабтаем только что.

– Планы изменились, Морис. Продлите бронь, пожалуйста. Остаюсь. Вернусь к обеду, если будут спрашивать, – сообщил постоялец.

– Передам, сочту за честь, – прислуживал консьерж.

– Спасибо и удачи.

Шабтай стремительно вышел на улицу. Зазубрины гостиничного ключа покалывали ногу через ткань кармана.

Вид Барбары Шабтая насторожил. Казалось, она мечется в сомнениях, прозревая, в какое пагубное предприятие себя и ухажера втравливает.

«Не выкинула б чего? Одумавшись, и подставить может… – весь на иголках, раздумывал он. – Хотя как? Не успеет».

Пара бессловесно проследовала к автомобилю, который, едва захлопнулись дверцы, тронулся. Объезжая колдобины, Шабтай, насколько выходило, наращивал скорость. Смотрелся он при этом, не в пример погруженной в думы Барбаре, безучастным, хотя и стегал свои извилины не меньше попутчицы. Как ни странно, география их помыслов – ЮАР – совпадала, однако цели разнились кардинально.

Мысли Барбары циркулировали вокруг персоналии спутника. Ни хмель, растрепавший ее плоть и душу, ни пещерный шабаш, свернувший посиделки по ГОСТУ строителей, не могли затмить крайне важного для нее открытия, отворившего свои створки еще вчера: такого типа мужчины, как Шабтай, хоть и свалившегося, словно снег на голову, она не встречала. В ее бурном, насыщенном множеством знакомств и расставаний опыте, ни разу не мелькнуло и подобие того, что способно воспламенить слабого пола суть: дар развязывать хитросплетения души женской. Никогда прежде она не знавала мужчину, который бы так обворожительно молчал, когда молчанье – золото, и извлекал внешне простые, но по подбору самые нужные слова – в том океане пошлого шаблона, в котором она с рождения по-собачьи гребла-трепыхалась. Вся же его театральщина, исполняемая мастерски, но прозрачная как любой по большей мере лишенный фантазий мужской обман, не рассеивала ауру прирожденного победителя, крепко стоящего на ногах и не знающего слов «не могу».

Раздираемой мужским вниманием, когда во благо, но чаще себе во вред, ей так и не довелось вкусить взаимность. Оттого в ее двадцать семь, досаждавших унылой неопределенностью, доминанта доминант – пожирнее обменять красоту на материальный достаток, и «с пенкой» коротать свой астрономически капризный, как у любой женщины, век.

Добился ли Шабтай чего-либо значимого или он лишь на пути к успеху, Барбару ровным счетом не интересовало. Пусть в восхождении к Гименею ее проводником был заурядный расчет, но представить себя в союзе с мужчиной, чья внешность, мягко говоря, не пленяла, она не могла. Даже с таким восхитительным любовником, как он. Посему, испытав озарение от броска в Кейптаун, когда окрылявшего парусом, а когда дисциплинировавшего холодком цинизма, Барбара наконец разобралась, что ее подтолкнуло к близости с Шабтаем – на той развилке чаяний, куда вывела судьба. Близость, чьи тени, не отступая, блуждали где-то рядом…

Барбара осознала яснее ясного, что из круга воздыхателей лишь Шабтаю по силам воплотить давно вынашиваемую мечту. Кроме него, сделать это попросту некому. Ради нее, мечты, растолкав не одну из соперниц, она буквально по головам прорвалась в Ботсвану, ставшую, как ни прискорбно, берлогой с заваленным выходом, а не окном в раздирающий воображение Запад.

Несколько ее попыток «бросить якорь» в виде амуров с двумя немцами ни на шаг не приблизили к цели. Те оказались женатыми, хотя и не признавались в этом. Намеки о «рывке» в соседнюю ЮАР вызвали у одного испуг, а у другого – недоумение. Первый тотчас инициировал разрыв, а второго, за ненадобностью, она мало-помалу сама отшила. Контракт же заканчивался, через какие-то восемь несшихся литером недель…

Сгруппировавшись всем нутром, она ныне принялась соображать, что взять с собой, а что оставить, дабы компаньонка Гражина ничего не заподозрила. Ни в Ботсвану, ни в Польшу она возвращаться не собиралась, твердо решив попросить в ЮАР убежище, политическое, а хоть какое…

– Постарайся не задерживаться. Чем раньше доедем до границы, тем лучше, – сориентировал Шабтай, останавливаясь у мазанки.

– Я мигом, коханый, не скучай!

– Этого не обещаю…

– Да-да! – проморгав контекст, заверила Барбара.