Под солнцем и богом

По негласному modus vivendi советской надстройки армия – фундамент власти. На политическом манеже СССР Комитет госбезопасности в ее тени терялся, словно под слоном моська. В расстановке политических сил страны СА – грозная сила, на ведущих позициях. Уездным ячейкам КГБ со штатным расписанием в один-два сотрудника – не дотянуться, кишка тонка.

Между тем СА до недавних пор КГБ палок в колеса не ставила и дорогу не перебегала. Более того, тесно с ним сотрудничала. По идее, после наметившейся в сфере вооружений стагнации интерес к чекисткой охоте за западными технологиями у военных, будто бы должен был бы возрасти. На практике же произошло обратное.

Собственное сыскное ответвление – Главное Разведывательное Управление – высокопрофессиональный, эффективный механизм, Министерство обороны засекретило напрочь, свернув все его контакты со смежниками. Как вскоре выяснится, формально. При случае намекнули: о ваших закулисных сделках с Минфином мы в курсе. Большие расходы и у нас, делайте выводы…

Взаимообмен информацией между двумя сыскными структурами – славная традиция с довоенных времен – канул в Лету истории. Взамен воцарилась практика биржевых спекуляций и торга. В конце концов ГРУ изловчилось до того, что своих перспективных агентов уступало Управлению по методу футбольных трансферов или аренды, а любые ценные сведения приоткрывало за валюту.

Своему коллеге, заместителю начальника ГРУ, Куницын как-то бросил в сердцах: «Когда припрет, и ты явишься. Что тогда?»

– Объявишь… – выдал сквозь зубы смежник, уточнив: – Свою цену.

Тем временем бюрократы прибирали национальное достояние к рукам, преображаясь по ходу дела в плутократов. Жить на широкую ногу, распутничать, бравировать клановым иммунитетом становилось нормой.

Мало-помалу «борзые» стали выходить из моды, растворяясь в прошлом как примитив бартерной экономики. Взгляды новоявленных патрициев устремились за кордон – в мир частной инициативы, мерно жиреющий и, представлялось, навсегда разобравшийся со своим жизнеустройством. В итоге «покровителям» из Минфина Богданов открыл в Швейцарии и Люксембурге счета на предъявителя, регулярно их пополнял.

Между тем ничего революционного, принципиально нового казначей этим не сотворил. К тому времени все крупные чины Министерства внешней торговли, ГКЭС[78], прочих госинститутов, державшие под контролем валютные потоки Запад-СССР и наоборот, обзавелись за бугром всевозможными нишами, планомерно набивая мошну.

Судя по всему, Остроухов знал свою страну намного хуже, чем обкатанное и активно им третируемое зарубежье. Иначе не проморгал бы ползучий переворот, сподобивший СССР в притон казнокрадов. По крайней мере встретил бы его во всеоружии. Неизвестно, правда, как, ибо элитарная, оторванная от советских будней разведка никакой пользы обществу начальной фазы накопления не несла. Причина – до икоты прозаична.

С именем Конторы не связывался никакой товар – единственный меновой эквивалент в мечущемся из стороны в сторону, обанкроченном социализмом обществе. Пока режим держался на плаву, щедро финансируя разведку, ее участь в дни смуты оставалась незавидной – безропотно мириться с тем, что тебя обдирают как липку…

Вдоволь насытившись кодексом дня, трио Остроухов-Куницын-Богданов в один далеко не прекрасный момент, осмыслило: они служат державе, неизлечимо больной раком и переведенной бесстрастной историей на режим химиотерапии.

Остроухов и Ко хорошо знали: большая политика делается обычными, если не заурядными людьми, которые подвержены человеческим слабостям не в меньшей степени, чем простые смертные. От подданных их отличает лишь одно – безмерное честолюбие.

Амбиции при этом двигают лишь по служебной лестнице, не устраняя ни один из изъянов разума, заложенных природой: страх перед неизвестностью, меланхолия сомнений, боязнь кардинальных перемен и прочие кривые человеческой души.

Советской верхушке, пусть не в той мере, как чекистской элите, было известно: страна буксует, а где и откатывается назад. Но партийная элита не ведала главного: паритет холодной войны стремительно тает. В страхе накликать гнев горстка посвященных эту тенденцию скрывала, что означало: не за горами, лет через десять-пятнадцать, качественный переворот, который умалит советский ядерный потенциал до самых что ни на есть конвенциальных, уязвимых вооружений. Оружие нового поколения, к примеру, «звездных» войн их нейтрализует лазерным «сачком». А, проведав о пробуксовке, трио не сомневалось, старцы заторопятся за стол переговоров, где, блефуя и юля, примутся канючить у Запада уступки. Борясь за урну в колумбарии истории, пойдут на что угодно – даже на демократические перемены – лишь бы еще порулить, пусть одной, мелко трясущейся рукой.

Проводя параллели с недавним прошлым, Остроухов и Ко в свое будущее смотрели понуро, с откровенной тревогой. Полагали: при резком смене курса, который не за горами, на верхушку КГБ, как в пятидесятые, правители повесят всех собак, переложив вину за собственные прегрешения, откровенно антинародную политику.

Прорисовывался естественный вопрос: что делать и куда путь держать? Не взирать же бесстрастно, как страна деградирует, а властная элита сбивается в муравейник коррупции? Куда уносить ноги, пока не захомутали?

Идею бегства из СССР и слива государственных секретов в обмен на безбедную жизнь на Западе Остроухов отмел сразу, хотя – не раз проклевывалось – Куницын не прочь… На намеки сотоварищей определиться Главный отвечал нехотя: «Время покажет, думаю…»

Остроухов и впрямь думал ежедневно, но без откровенной измены не выстраивалась ни одна схема. Разве что забуриться в джунгли Амазонки и перекраситься в индейцев… Но полному сил, безмерно деятельному генералу перспектива оказаться не у дел претила не меньше.

В тревожном ожидании облома проходили дни, месяцы и даже годы. Вакханалия безвременья между тем лишь разрасталась, ничего, кроме участи проститутки из дешевого борделя, разведчикам не суля.

Нежданно-негаданно с черного входа вломился Шабтай, практически безвестный, ничем не зарекомендовавший себя агент. Не содержи его реляция адреса «В Совет Министров СССР», Богданов наверняка бы опус Калмановича отфутболил в агентурный отдел обратно, присовокупив комментарий: «Я не Институт мировой экономики и не архивариус. Что у вас с документооборотом?!»

С легкой улыбкой казначей стал вчитываться в реляцию Шабтая, но чем дальше углублялся в суть предмета, тем меньше ему хотелось лыбиться. Все же освоил материал в два счета и, не захлопнув папку, потянулся к селектору. Вызвав помощника, заказал личное дело агента – то ли неисправимого романтика, то ли самородка-предпринимателя – казначей не уразумел пока.

Дожидаясь досье, Богданов мерил кабинет шагами, будто разминается, а может, от нечего делать.

Личное дело раскапывали долго – целый час. В какой-то момент казначею прогуливаться перехотелось, он сел на столешницу, задумался. Чуть погодя отправился к книжному шкафу и, покопавшись, извлек книгу под титулом «Де Бирс. Путь к успеху», углубился в чтение.

Когда в конце концов досье Калмановича перекочевало к полковнику на стол, он не покосился даже, продолжая читать книгу. Лишь перед уходом вяло, без видимого интереса просмотрел папку. Казалось, предчувствовал, что особых откровений не встретит. Задержался лишь на фото и личных данных – с первой по пятую графу. Закрывая досье, вновь улыбнулся и засунул скоросшиватель в нижний ящик, а книгу прихватил с собой и до утра читал, освоив от корки до корки.

Всю последующую неделю – а было это семь месяцев назад – Богданов нещадно эксплуатировал калькулятор, одновременно сверяясь с докладной Шабтая и… проектом бюджета Управления, запрошенного на будущий год. Наконец, излучая вдохновение и решимость, перенес расчеты на бумагу, облачив в докладную записку на трех листах. Удовлетворенно потянувшись, набрал номер Главного и после дежурного обмена любезностями спросил: «Принять меня сможете?»

– Не сейчас, позвоню… – устало ответил генерал и тут же разъединился.

Главный не позвонил, зато сам нагрянул в конце рабочего дня.

Хозяин кабинета взметнул голову: кто это без уведомления помощника? Но увидев шефа, изумился: вот это интуиция, звериный нюх на поживу!

Повестку на тот свет, где сотоварищи не вчера одной ногой стояли, обслуживая казнокрадов, Остроухов читал насупившись, но обстоятельно. Напрашивалось: нужный ракурс уловил. Скорее переваривает содержание, нежели готовит отпор.

Ознакомившись с рукописью, Остроухов спросил: «Личное дело у тебя?» Упреждая вопрос, казначей уже тянулся к нижнему ящику стола.

– Сам хоть в это ГОЭЛРО веришь? – возвращая обе папки, спросил генерал, без намека на издевку, предельно серьезно.

– Наш выбор невелик… – отстраненно начал полковник и, чуть подумав, выдал как на одном духу: – Вид казни нам не выбирать, не позволят. Куда не гляди, мы злостные взяткодатели. Не нас, так кого-то из банды разоблачат, рано или поздно. Не все ли тогда равно? Покуролесим хоть напоследок. Смотришь, повезет. Кому, как не дуракам, фортуна передом! Если не задом, то все вправится, ляжет. Одним махом – и зимние квартиры и приличествующий амбициям уровень. А главное – совестью не торговать.

Поверь, на Западе лучше безногому, чем нищему. Не любят там лузеров – и все тут! Сделай себя сам – на каждом светофоре мигает! Хоть красным, а хоть зеленым. Но по большей мере радугой, всеми цветами подряд!

– Дожились… – обдул тоской генерал, но вдруг оживился: – Есть в твоем трактате что-то, не отнять… Парень не промах, сразу видно. Правда, неясно на чьей поляне играет… Если на сугубо своей, то полбеды. Словом, флюорография нужна. В общем же и целом, безумная затея. Оголить бюджет, полагаясь на непроверенные выкладки? Да и не к нам он сватов засылал. Нашел, патриот в кавычках, почтовый ящик! Интересно, отбирал его кто? Ладно, ужинать будешь?

В тот вечер они не отужинали, с очередным «случилось» в коридоре генерала перехватил один из его помощников. Не встретились они и в три последующие дня, хотя Главный названивал, но по делам сугубо служебным.

Не дождавшись приглашения на тайную вечерю, казначей уничтожил рукопись, а досье Шабтая вернул кураторам. Произошло это в пятницу, до обеда. Событие, столь взбудоражившее Богданова, расслоилась на узкие тесемки в бумагорезке.

Убывая на выходные, начфин наводил порядок, убирая со стола в сейф все мало-мальски значимые документы, когда в дверном проеме вдруг возник Остроухов. Как и накануне, генерал явился без уведомления.

– Небось, заждался? Стенки еще не слиплись?

– Какие, Рем Иванович?

– Не догадываешься? Желудочные!

– А…

– Как это у мудрейших? Ужин отдай врагу… Но и переусердствовать, скорее, вред, нежели польза. А кадры нам ядреные нужны. Словом, вечерять, полковник!

Богданов часто мигал, точно застигнут врасплох. Без того не обошлось, но с панталыку его сбил игривый тон генерала. По обыкновению, Остроухов напоминал ему медную бляху, тяжелую и до блеска начищенную. И что интересно – без всяких знаков различия.

Ощущение меди в затылке исчезло, но блеск ее слепил.

Тишину кунцевской ночи нарушил шум протекторов, а чуть позже – скрип тормозов.

Остроухов вышел из кухни в гостиную, приблизился к окну. Убедившись, что авто остановилось у его ворот, а из него выходит Кривошапко, разблокировал на контрольном щитке охранную сигнализацию.

Кривошапко толкнул калитку и, раскрыв ворота, въехал. Скоро на веранде застучали его ботинки – Кривошапко отряхивал снег.

Богданов искал глазами свой портфель, чтобы вернуть в него «Economist», не забыть невзначай. Портфель он обнаружил прислоненным к вешалке у входа, нагнулся, расстегнул пряжки.

Распахнулась входная дверь. Богданов резко выпрямился, сталкиваясь с Кривошапко практически лицом к лицу.

Не ожидая здесь встретить казначея, Кривошапко сконфузился, хотя и был в курсе: Богданов входит в ближний круг Главного.

Офицеры неловко потерлись, прежде чем Кривошапко нашелся – протянул для рукопожатия руку.

Казначей и глава оперслужбы знали друг друга шапочно, встречаясь только на торжественных мероприятиях и в коридорах заведениях, как правило, мельком. Их служебные интересы пересекались не напрямую, стыкуясь через верхушку Управления.

– Что вы там, как бедные родственники? – скорее фыркнул себе под нос, нежели сделал выговор Остроухов.

Последние полчаса генерал сновал между кухней и гостиной – накрывал стол. На повторное предложение Богданова поучаствовать – отмахнулся: «Читай!»

– Товарищи офицеры, к столу!

Честная компания бесшумно расселась. Остроухов во главе стола, а полковники – друг против друга, по бокам.

От генерала не ускользнуло: Кривошапко не в своей тарелке, скован. Почему – догадаться Остроухову было несложно. Как правило, опер общался с ним без свидетелей, избегал даже Куницына, зная при этом: правая рука и друг шефа, скорее всего, осведомлен об их закулисной игре с Корпорацией и прочей неуставной деятельности, если не вторая скрипка оркестра.

Впрочем, ничего удивительного. Из-за шпионских войн, ни на минуту не затихавших, коллегиальность в советской разведке усматривалась по большей мере недругом, нежели подспорьем. Творили там, в основном, связками, рабочая группа – три-четыре человека. Любая операция Управления – вовлечение, как минимум, нескольких звеньев, управляемых Главным преимущественно через третьих лиц. Порой дирижер обрывал исполнителя на полпути к финалу, передавая партитуру новому, ранее не задействованному образованию.

Нередко Главный действовал через голову завотдела, подряжая сотрудника напрямую. Мотив – далеко не всегда сверхсекретность. Без надсмотрщиков офицеру проще выдать свой максимум. Не кто-нибудь – Сам облачил доверием! Ежели обобщить, то любая мало-мальски серьезная операция советской разведки замыкалась на Главном.

– Дима! – Остроухов отложил вилку – Почему не пьешь? Ждешь тоста? Неужто забыл: в разведке здравницы – редкость, боимся лишнего сболтнуть. Впрочем, ты в своей стихии – мозги свои кудрявые бережешь. Что тебе сказать: похвально! Нам от них, нельзя не признать, польза, хоть и не всегда…

Тебе, Андрей, вот, что скажу: перестань коситься. Мы не в том раскладе, чтобы оглядываться: вдруг перевертыш? Прежде чем доложишь, поясню Богданову, зачем мы здесь.

– Не утруждай себя, Рем Иванович! – откликнулся казначей. – За периодикой слежу.

– То-то на звонки не отвечаешь и, докладывали, кабинет в библиотеку превратил. Кстати, формулу учреждения без представительских поборов вывел? Можно не универсальную, хотя бы для нашей страны. Сколько бы ей не осталось…

– Я, коллеги, бухгалтер, – заговорил казначей, окинув форум взором. – Оперирую лишь активами. Заголовками желтой прессы баланс не сведешь. Да и, признаться, не очень-то в них вчитывался, думал – утка. Допетрил, что серьезно все, только сейчас.

– Снова вокруг да около! – вспылил, отпихивая салфетку, Остроухов. – Напоминаю на этот раз обоим: эзоповы околичности в сторону! – Генерал приподнял бутылку коньяка, но ни себе, ни Кривошапко не подлил, вернул на стол. – В общем так, Дима: есть все основания полагать, что курьер выжил. И вот что еще: в нашей троице место Куницына занял Кривошапко, прошу любить и жаловать. Далее ремарка… – понизил голос генерал. – Обращаюсь к тебе, как к приятелю, а хоть как к подчиненному: НИИ немедленно прикрыть и, засучив рукава, взяться за дело. А теперь, докладывай, Андрей!

– Боюсь, уступлю тебе очередь, Рем Иванович… Информации много, но без увязки с архивом операции «Курьер» удельный все ее ничтожен. Надеюсь, к Куницыну съездил? Как я и предсказывал: Эрвин крутит педали на юг…

– Ты в своем уме? Хочешь сказать, в Ялту на реабилитацию? Или в Ниццу… – Остроухов запнулся. Но ни его лицо, казавшееся непроницаемым, ни руки, непринужденно лежавшие на столе, волнения не передавали. Генерал нечто прикидывал, сохраняя олимпийское спокойствие.

– Все-таки, узнал хоть что-нибудь, Рем Иванович? – настаивал Кривошапко.

– Не солоно хлебавши, по нулям. Обстановка хуже некуда!

– Жив хоть? – чуть придвинулся Кривошапко.

– Живее не бывает, но толку… Вследствие шока Алексей практически потерял дар речи, вам это известно. Поначалу его лечили, пытаясь вытащить из коварной щели. Но в преддверии ведомственного расследования мозги вновь припудрили, на этот раз – наркотическим «тальком». Уловив нелогичность в действиях курьера – твоя, Андрей, заслуга – дал команду привести Куницына в чувство. Но за полтора дня результат, как понимаете, никакой. И, что меня во врачах бесит, ничего не обещают! Но меня узнал, толку, правда… «Сашу спаси», – выцеживал только порой, заикаясь. «Какого Сашу?» – допытываюсь. «У нас сидит…» – еле озвучил. И все. – После паузы Остроухов продолжил: – От шока сознание Алексея захлопнулось. Общаешься с ним, будто через замочную скважину. По причине глухоты собеседника, в основном, жестами. Итог – соответствует…

Вернувшись из больницы, я стал названивать: сидит ли в нашей предвариловке задержанный по имени Саша? Ответили: нет и за последний месяц не было.

– Тогда… – перебил шефа Кривошапко, – шансы остановить курьера невелики. Если не сказать более – отсутствуют.

– Не понял! – подключился к беседе Богданов, заметно волнуясь. – Стопорить-то зачем? И что это за пункт назначения «Юг»? Он что, на бразильский карнавал намылился? Получается, прикарманить решил…

– Хм. – Кривошапко опустил глаза. – Если бы… Да и до карнавала месяц с лишним, если мне память не изменяет. Путь курьера – в Йоханнесбург.

– Куда-куда? – Богданов приподнялся, держа салфетку у рта. Рассеяно посмотрел на нее, бросил в тарелку. Вновь сел.

За считанные мгновения казначей преобразился, транслируя обретение смысла, еще недавно, казалось, навсегда утраченного и проскальзывавшего лишь решимостью накропать «Завещание».

– Так вот, – вновь заговорил Кривошапко, – Эрвин объявился на юго-западе Заира, провернув очередной грабеж. В том, что это он, последние сомнения рассеялись. Белый грабитель в Африке, вдобавок разящий гипнозом, кто это, как не Эрвин? Снаряженная мною группа, тем не менее, официальной сводкой не удовлетворилась. Парни раскопали сторожа, который столкнулся с Эрвином у входа на почту, когда тот сумку с наличными выносил. Личность, пусть с трудом, опознал, отметив худобу и бороду, отличающие грабителя от фото. Взяв в оборот местную гостиницу, ребята повторно идентифицировали стайера. Установили: герой свою личность сменил. Марафон накручивает под именем Дидье Бурже. Тот самый инженер Бурже из Чада, у кого курьер умыкнул свои первые «проездные». К счастью, факт пропажи паспорта у француза от газетчиков тогда ускользнул, а скорее, куда-то завалился. Такое случается… В итоге, к превеликой удаче, борзописцы отстали, умалив интерес. Смену фамилии объяснить пока сложно, причин может быть несколько… Помимо вектора движения подмена личности – еще один аргумент в пользу того, что груз, скорее всего, при нем.

– Постой, Андрей, не гони лошадей. – Богданов в азарте зачесал волосы. – Логики в твоей версии никакой… Коль бандероль цела, какой резон ему светиться, идя на грабеж. Денег-то у него на тридцать кругосветок, причем не третьим классом, а категории люкс. И до глубокой старости импотенция не грозит: ежедневно – свеженькая call girl[79].

– Ладно, Дима, – забасил Остроухов. – Не затем тебя позвали, чтобы психологические этюды решать. В капризах Небесной канцелярии и Владыке запутаться, попробуй ее норов угадай. Нам, смертным, тем паче… Ясновидец Кривошапко и тот – по глазам вижу – отмычку не припас, пусть он опер от бога. Ты лучше…

– Отчего же, Рем Иванович? – перебил «ясновидящий». – Думаю, все очевидно. Впрочем, негоже у начальства трибуну перебивать. Извини, помешал.

Остроухов по очереди высунул манжеты рубашки из рукавов пиджака, поправил запонки. Рассеянно посмотрел на коллег-подчиненных, но промолчал. Разгладил возле себя скатерть.

В комнате воцарилась арктическая тишина, притом что крещенские морозы в Москве давно спали.

– Что ты, Андрей, хотел сказать? Я так и не понял… – уставился на Кривошапко генерал.

– Рем Иванович, вы Богданова собирались спросить. Неудобно мне, право.

– Дудки, Вольф Мессинг на полставки. Толкай, как тебе вся расстановка видится. – В голосе генерала проглянуло скорее дружелюбие, нежели нажим. Кривошапко между тем смешался, поправлял на себе галстук. В итоге – совсем перекривил.

– В общем и целом, задача неразрешима. – Кривошапко уже прилаживал воротничок рубашки. – Перехватить агента такого класса на огромном, малознакомом пространстве – все равно, что искать в Ледовитом океане льдину, на которой челюскинцев в каком-то там году унесло. Я часами ломал голову, пытаясь понять логику его движения. С толку сбивали, дезориентируя, сразу два невероятных – где дополнявших друг друга, а где конфликтовавших между собой – обстоятельства. Первое: как он из Сахары выбрался вообще? Позже, правда, прояснился источник воды и питания – ретивые газетчики подсуетились. И второе: чудеса не ходят парами, они неисправимые одиночки. Иначе говоря, откуда там журналисты взялись, а точнее, как и кто в той прорве тему нарыл? И не просто разворошил, а усек мало что говорящие, совершенно не прочитываемые для непрофессионала факты. Это, к слову, так и осталось загадкой, в газетной мешанине не проклюнулось.

Теперь не зря Дима заметил «утка», ибо поначалу происшествие на классическую журналистскую утку и смахивало. Только утка, в которой задействован хотя бы один разведчик – о чем Богданову, как экономисту, вряд ли известно – уже не утка, а утонченная операция конкурирующей спецслужбы. – Опер внимательно посмотрел на генерала. – Одним словом, поначалу я воспринял шумиху, как артподготовку к хорошо замаскированному наступлению, которое, в силу своей внезапности и неясности мотива, вот-вот переломает нам хребет.

Когда башка закипела от потока щелкоперских домыслов, зачастую исключавших друг друга, я выбросил белый флаг и на все махнул рукой. Вместе с тем ряд профилактических мер предпринял: выставил возле дома Эрвина в Аугсбурге круглосуточный пост, ежедневно проверяя, поступали ли на его контактный номер звонки, и, конечно, сориентировал нашу малоэффективную агентуру в Центральной Африке, на сто процентов рекрутированную из местных.

Каким-то образом через дня два-три прочувствовал: разгадка мотива поведения Эрвина не за горами. Лежит она на поверхности, захламленной сутолокой сенсации. Оттого и не видна. По мере того как Рем Иванович посвящал меня в детали ботсванского проекта, подозрения о хитроумной игре конкурентов рассеялись. Отверг я, как аргумент, объясняющий телодвижения агента, и благоприобретенный синдром катастрофы. Слишком гладко он мерил дистанцию: меньше чем через сутки снялся с первого ночлега и, минуя расставленные блокпосты, всего за несколько дней добрался до камерунской границы. Об этом говорил брошенный им мотоцикл, который он угнал в Ебби-Бу, начальной точке маршрута. Популярно разъясню: тронувшемуся умом такая последовательность технически и логически выверенных действий не под силу.

Постепенно мое внимание сфокусировалось на самой операция «Курьер». Оказалось, что версталась она одним Куницыным, причем в страшном временном цейтноте. Дмитрию подскажу: Эрвин – один из считанных элитных агентов, из-под юрисдикции как Агентурного, так и Оперативного отделов выведенных. Ими распоряжаются напрямую Рем Иванович и Куницын. О нем до недавних пор я ни сном ни духом не ведал, что, конечно, тормозит поисковый процесс. – Кривошапко прочистил горло, после чего отпил «Боржоми» из бокала. Продолжил: – Так вот, не далее, как вчера, переварив донесение из Заира, я разобрался наконец: причина «выпадания» Эрвина – отнюдь не экстраординарность события, а инструкция, которую он зазубрил назубок. И этой директиве он неуклонно следует…

Все подобные мероприятия, помимо стержневого варианта, имеют и запасной – на случай, если произойдет сбой программы. Вне всякого сомнения, Куницын разработал оба, по крайней мере Рему Ивановичу о запасном докладывал. В детали между тем не посвятил, что вполне объяснимо: в подготовительной фазе серьезно обкатывается лишь основной.

Здесь мы, наконец, приближаемся к вскрытию ботсванского муляжа. Куницын, как выяснилось, с энтузиазмом подхватил твою разработку, Дима. Более того, умудрился дожать Рема Ивановича, склонив на твою сторону. Кстати, сама идея мне глянулась, но изымать из бюджета два миллиона – какие-то не те музы вас пасли… Судя по всему… – Кривошапко замолк, внимательно оглядел сотоварищей. – Товарищ Куницын, захмелев от будущих барышей, а может, напротив, мандражируя за исход операции, запустил оба варианта одновременно. Не исключаю, на то у него были веские основания. В противном случае, допущена халатность, не вписывающаяся ни в какие рамки. Особенно для офицера такого ранга и опыта!

– Да не было у него оснований! – возразил Остроухов. – После смерти жены за воротник закладывал, вот и весь сказ… Надеялся, переболеет. Ан нет, все вкривь да вкось, Леха! Продолжай, полковник! – Остроухов резко мотнул головой, казалось, осаждая минутную слабость.