Заметки про Катюлика

Наверное, мне нельзя красное сухое. Актуальное членение лучше. Работать, работать и работать. Потому что в этом случае ни о чем другом не думаешь.

Катюлик подпевает Синатре.

***

– Катюлик, ты будешь плов?

– Я не знаю, что такое плов. Мы не знакомы! – сообщает Катюлик.

"Знакомьтесь!

Пудинг, это Алиса. Алиса, это Пудинг.

Унесите пудинг!"

Сидит, ест.

***

Катюлик составляет список мужчин, которых ей нужно поздравить с 23 февраля. Записывает слова, которые нужно сказать.

Хотела бы я, чтобы в 90 лет и у меня был такой список.

***

Последнюю неделю, как только я собираюсь сесть поработать, у меня звонит телефон. Преимущественно по работе, но иногда бывает мамочка. Сегодня я пыталась поработать целый день. Ну как пыталась. Я встала, ответила на письма по работе, выпила чашку кофе, потом посидела, потупила и поехала по очень важным делам в Охта-молл, который я полюбила. Вместо очень важных дел я купила себе сумочку, мышь и коврик для мыши. Они были мне совершенно необходимы. А еще я понюхала духи. И разнообразно ими побрызгалась. До сих пор одно запястье пахнет ветивером, белым кедром и мускусом, а другое – ванилью, солодом и хлебом: так было написано в аннотации, я учуиваю только ваниль и мучаюсь вопросом, что же мне больше нравится – солод и хлеб или все же артемизия и уд, прости господи. Потом я приехала домой и снова отвечала на звонки и письма. То есть как только я думала о том, чтобы подойти к компьютеру, раздавался звонок. Или приходило письмо. Потом мне пришла в голову светлая мысль отобрать у Сереги мой старый планшет и включить на нем Яндекс-радио для Катюлика. Катюлик была нейтрализована часа на три, потому что слушала арии из опер, подпевала, а кошка Энджи лежала на Катюлике и подпевала тоже, а кот Онни лежал рядом и слушал. Потом мне удалось найти учебник, в котором было про модальность – хочу, могу, должна – да, это всегда актуально, и как только я его открыла, мне позвонила мама. А до этого Катюлик ела таблетки и подпевала ариям, а колонка к планшету категорически не хотела подключаться. Мама позвонила в тот момент, когда я задумалась над модальностью, и стала мне рассказывать про Буковски, Паланика и лекцию какого-то мужика, который рассказывал про манипуляции. И вот ты знаешь, сказала мама, Буковски говорил, что ему нужно двадцать бутылок виски и несколько дней, чтобы написать роман. Всю жизнь он пил, а женщины его любили, а публиковаться он начал после пятидесяти.

– Что ты мне предлагаешь? – спросила я. – Выпить двадцать бутылок виски и написать роман? Я могу.

– А еще этот мужик рассказывал про аттракторы.

– Нет, мама, я не хочу про аттракторы.

– Но ты даже не знаешь, что это такое!

– Самое ужасное, что и не хочу знать. Я хотела знать про модальность.

– Модальность – это психологическое понятие.

– Мама, меня интересовала модальность с точки зрения лингвистики. Но у меня такое ощущение, что дорогое Мрзд не хочет, чтобы я работала. Такое чувство, что от моей работы развалится Гомеостаз. Знать бы еще, по каким причинам.

И я прочитала маме африканскую сказку, которая уже неделю ходит по сетям. Ту, про мудрого вождя, который сказал, что день сегодня такой, повелел всем идти по домам и ничего не делать. И после этого я решила, что мудрый вождь был прав. И решила больше ничего не делать и смотреть сериал. Есть баунти и пить краш. Потому что краш – это жизнь. Но это уже совсем другая африканская сказка.

***

Сегодня с утра сломался чайник. Супруг побежал за новым, купил, принес. Решаем, что делать со старым. Он красивый, стеклянный. Я говорю: "Надо выкинуть, конечно. С другой стороны, можно цветочки посадить, если крышку отломать.

– А можно подарить кому-нибудь, – предлагает Катюлик и страшно веселится.

***

Звонит мама. Спрашивает, как Катюлик.

– Как цветочек, – отвечаю я.

– Уже завял, – комментирует Катюлик.

***

Телефонная книга

Вечерами Катюлик читает свою телефонную книгу. Помните – были такие раньше, бумажные, когда не все было в телефонах. Пару лет назад я ей дала новую. Она собиралась переписать туда все телефоны, начала и бросила. Теперь в случае поездки она берет с собой обе – старую и новую. Но листает старую.

Она делает это часами. Надевает очки, садится и перелистывает. Перебирает бумажки, вложенные в телефонную книгу. На бумажках записан мой телефон, мамин телефон, ещё на одной – ее собственный. На третьей – чилийское красное сухое вино. На четвертой – некс. От головы. На пятой – Раиса, октябрь, кардиостимулятор. Кто такая Раиса? Это женщина, с которой ты в прошлом году лежала в больнице. А я вот не могу найти телефон Константина Ивановича. Ты знаешь, кто такой Константин Иванович? Он снимал у нас комнату. Много лет назад. Прекрасно готовил. Я с ним разговаривала, потом его сын забрал. Не могу найти телефон. Вот номер, позвони. Она не звонит. Юлиан. Он мне предлагал жить вместе, пока я была в Пушкине. У него жена Галя умерла, он ее похоронил. А потом говорит: Катя, давай жить вместе! Сейчас нашел себе какую-то бабу. Не буду ему звонить. А вот я разговаривала с Ирой из Москвы – помнишь Иру? Мы с тобой к ней в Москву ездили. Она сказала, что младше меня на восемь лет. А я думаю, как она может быть младше на восемь лет, если мы с ней одноклассницы? Может, на восемь месяцев? Считает. Сбивается. Нет, если у нее день рождения в апреле, она не может быть младше тебя на восемь месяцев. Нина. Мы с ней работали вместе. Умерла в прошлом году. Маргарита. Все решала свои кроссворды. Зоя. Инна. Николай. Телефоны и адреса. Чилийское красное сухое вино. От головы некс. Телефон. Катя.

***

Катюлик сидит за столом и что-то говорит себе под нос.

– Я не слышу!

Катюлик продолжает бубнить.

– Я не слышу! – повторяю я. – Если ты хочешь поговорить со мной, то хотя бы повернись ко мне.

Катюлик продолжает бубнить.

– Ну что же, – говорю я уже себе под нос, – коммуникация не состоялась.

– Что? Портвейн, ты сказала? – оживляется Катюлик.

Да. В такую сраную погоду неплохо бы портвейну.

***

– Что ты варишь? – спрашивает Катюлик.

– Я варю суп.

– Какой суп?

– Щи.

– Никогда такого не ела, – в очередной раз сообщает Катюлик, а я начинаю мысленно визжать.

Катюлик ест щи. Сообщает: "Щи – рот полощи!"

***

Собираюсь выпить кофе с подругой. Катюлик, конечно, интересуется, будут ли мужчины, а у моего мужа – как же он меня отпускает. Потом сообщает:

– А у меня мужа нет! – намекая, что она, в отличие от меня, совершенно свободна.

***

Заходили мама с другом Виталиком. Катюлик Виталика любит, и сразу же предлагает ему пойти посмотреть ее комнату. Виталик любезно соглашается. Потом, за столом, пока я лихорадочно готовлю еду, Катюлик снова предлагает пойти в комнату и полежать на кровати. Причем предлагает, естественно, в большей степени Виталику, чем маме. Из чего я делаю вывод, что Катюлик чувствует себя хорошо.

***

– Я, – говорит Катюлик, – ела эту кашу и еле съела.

– И правильно сделала, – отвечаю я.

– Я ее съела, – продолжает Катюлик, – чтобы ты не ворчала.

О_о

***

Катюлик выходит на кухню и интересуется:

– А где мужчины?!

***

Ругаю Катюлика за то, что она кормит кошку кашей.

– А что ты ругаешься? Конечно, я ее кормлю. Она же член… член… – Катюлик подбирает слова, я с интересом жду продолжения. – Член… Член семьи! – выпаливает Катюлик.

***

Записалась на сегодня на маникюр. В полной уверенности, что суббота – выходной день, и все будут дома. Выяснилось, конечно, что это не так. Точнее, совсем не так. Но, думаю, ладно.

После больницы я Катюлика одну дома не оставляю. Но маникюр… Меня не будет дома два часа. Ну хорошо, два с половиной. Опять же, после больницы времени прошло много, Катюлик, конечно, не торт, но вполне себе ничего. Мама говорит:

– Ты ее вообще избаловала! Она у меня одна целыми днями сидела!

Ну окей, подумала я и пошла на маникюр. Заодно купила корюшки и довольная вернулась домой. Дом на месте, Катюлик тоже, кошка Энджи ничего не подожгла. Катюлик мой маникюр не одобрила: голубой. Совсем не то.

– Сейчас будем обедать! – говорю Катюлику.

– А я уже попила молока. Думала, ты не скоро вернешься.

– Я же сказала – через два часа. В микроволновке разогревала молоко?

– Да.

Пообедали. Собираемся пить чай. И тут я понимаю, где Катюлик разогрела молоко: в электрическом чайнике. Что, в общем и целом, логично.

Спрашиваю:

– Зачем разогревала молоко в чайнике?

Молчит.

– Ты видишь, что молоко к нему пригорело? Мне теперь отмывать.

– А он такой и был, – сообщает Катюлик.

Чайник я отмыла. Работает. Катюлик от чая демонстративно отказывается.

С вами была рубрика "О наболевшем".

***

Катюлик разговаривает с мамой. Я, конечно, подслушиваю.

– И вот он теперь живёт с сорокалетней женщиной, и я ему больше не звоню.

Катюлик возвращается. Я заинтересованно спрашиваю:

– И кто это живёт с сорокалетней женщиной?

– Валентинов муж.

– Кто?

– Муж Валентины. Она умерла. Сосед в Пушкине. Юлиан.

– Сколько лет Юлиану?

– Он младше на год.

– Кого младше?

– Или старше. Меня.

– Аааа, – глубокомысленно говорю я, понимая, что Юлиану 89. Возможно, конечно, и восемьдесят, Катюлику в цифрах верить нельзя. – С сорокалетней, значит?

– Ну да. Он и мне предлагал, но я отказала, – гордо говорит Катюлик.

***

– И вот она мне рассказывает, что она приехала сюда, а её дочь осталась в Америке. И… Ну ты же знаешь, что она там занималась разведением собак. И сейчас её дочь знаешь кто?

– Кто? – опять же заинтересованно спрашиваю я.

– Председатель всемирного общества борзых!

***

– Что-то я засыпаю, – говорю я Катюлику. – Пойду полежу, наверное. А ведь собиралась сделать что-нибудь полезное…

– Ну вот и сделаешь полезное, – отвечает Катюлик. – Для себя.

Просветлённая я так и поступила.

***

У Катюлика заканчивается курс одних таблеток и начинается курс других. Влезаю в интернет, чтобы заказать лекарства. Заодно смотрю, что такое и от чего. Милдронат. Он же мельдоний. 3 раза в день по одной таблетке.

Посмотрим, что будет через неделю. Одно понятно: допинг-пробы Катюлик не пройдет.

***

Катюлик разговаривает с мамой. Вешает трубку, докладывает мне:

– Они обедали. Ели куриные головки.

– Что?

– Куриные головки! – сама смеётся.

Звоню маме уточнить, что же они всё-таки ели на обед.

– Куриные сердечки!

– А Катюлик сказала: куриные головки.

– Ну да. И клювики обсасывали.

***

Перед уходом на работу сделала котлеты. Из собственноручно сделанного фарша.

Когда я вернулась с работы, выяснилось, что Катюлик не любит котлеты.

О_о

***

– Катюлик, если я сварю борщ, ты будешь его есть?

– Борщ? Я не очень люблю борщ. А он из чего?

– Свекла, картошка, морковка.

– Если все будут есть…

– Все будут на работе. Ты будешь есть?

– Не знаю. Я не знаю, что за борщ. Он из чего?

– Свекла, капуста, морковка. Красный такой.

– Если все будут есть…

– Я спрашиваю тебя. Что ты будешь есть?

Молчит.

– А это… То, что ты сказала… Он из чего?

Пойду завтра на работу.

Отдохну.

***

Сегодня Катюлик обнаружила на себе не только кардиостимулятор, но и ребра. Очень волновалась.

***

Обедаем с Катюликом.

– А Миша не ест? – интересуется Катюлик.

– Он спит.

– На кровати? – продолжает интересоваться Катюлик.

Я прям даже задумалась, где ещё может спать мой муж.

***

Сижу, курю.

– Из тебя дым идёт, – замечает Катюлик.

– Это у меня мозги дымятся, – отвечаю.

***

– Забыла, как зовут твоего сына, – говорит Катюлик.

– Какого из?

– Ну, того, который здесь не живёт.

– Тёма.

– А который здесь?

– Сережа.

Задаю контрольный вопрос:

– А меня как зовут?

– Не помню, – хохочет Катюлик.

Охохохо…

***

Сидим, ужинаем. Положила Катюлику картошки, положила салат. Говорю:

– Положу тебе пару кусочков мяса, попробуй, если понравится – положу ещё.

Через некоторое время спрашиваю:

– Ну как мясо? Ты его не ешь?

– Я его экономлю, – отвечает Катюлик. – Чтоб на все хватило.

– Я же сказала, что положу ещё.

Через некоторое время:

– Кира! Мяса!

Кладу мясо.

– Положи ещё кусочек!

– Зачем?

– Кошке дам.

– Кошке вредно.

– Жмёнка ты, – быстро отвечает мне Катюлик.

***

Вечером собираюсь в гости.

– А куда ты пойдешь? – спрашивает Катюлик.

– В гости к подруге.

– Будете дома?

– Да, дома.

– А она далеко живёт?

– Нет, не очень.

Через некоторое время.

– А куда ты идёшь?

– В гости к подруге.

– А она далеко живёт?

– Я же только что говорила – недалеко.

– А вы дома будете?

– Я три минуты назад тебе ответила. Дома.

– А родители будут?

– Зачем нам родители? Нет, не будет.

– А танцы?

– Нет, танцев не будет.

– А молодежь?

– Какая молодежь? А мы кто? Старперы? Молодежь – это какой возраст?

– Я хотела сказать – мужчины.

– Нет, мужчин не будет.

– А танцы?

– И танцев не будет.

– Ну да, какие танцы, если нет мужчин. Неинтересно.

***

Катюлик уже не торт. Во вторник я забрала ее из больницы, в которой она провела две недели.

Пребывание Катюлика в больнице сопровождалось постоянной психодрамой. Мои родственники кричали, что Катюлик умирает, а я орала в ответ, что если мы будем продолжать в том же духе, то Катюлик переживет нас всех.

Катюлик стала хуже двигаться, хуже соображать и в больнице перестала есть. Видимо, искаженное сознание подсказало ей мысль, что если она не будет есть, то ее из больницы заберут. Что, несомненно, сработало. Маме она пообещала тихим шепотом, что дома она будет есть все. Что, конечно, оказалось полным враньем.

– Я не хочу есть! – сообщает мне Катюлик. На что я непреклонно отвечаю, что придется. Она ест – спорить со мной бесполезно. Но съедает ровно половину тарелки – вне зависимости от того, что там лежит – и сообщает, что больше есть не будет. Как двухлетний ребенок, она хочет, чтобы ее уговаривали. Скоро я дойду и до этого. «Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за бабушку». Если бы это не было так абсурдно, я бы, наверное, рискнула. Впрочем, после уговоров она съедает оставшуюся половину – кроме маленького кусочка. Она больше не хочет.

Кошка Энджи – необычайно выросшая за время пребывания Катюлика в больнице – не слезает у нее с рук. Катюлик кормит ее картошкой с селедкой, бросая куски на пол. Я чувствую себя профессором Преображенским, который говорит "Дайте ему селедки!" – потому что это то немногое, что Катюлик еще ест с удовольствием. Как и кошка Энджи.

Кораблики.

Каждую весну я вспоминаю, как пускала кораблики в Пушкине. Как только начинает пригревать солнце и таять снег, я думаю об этом. Я приезжала к Катюлику на каникулы, обжиралась пирогами – пирожки с капустой и лимонник, Катюлик божественно пекла пироги, а еще лучше это делала моя прабабушка, – и пускала кораблики. У меня в Пушкине была подружка, которую звали Леся. Мы встречались только на каникулах, а потом Катюлик поменяла квартиру и мы, кажется, больше не встречались никогда. Или встретились, но поняли, что нам совершенно не о чем дружить. Кто знает. Но тогда была весна, пригревало солнце, и по Детскосельскому бульвару неслись ручейки и ручьи – таких нет в городе, потому что город плоский, как блин, а Пушкин – нет. Корабликом могло быть что угодно – щепки, спичечные коробки, палочки и веточки, а ручьи текли чуть не от самой железной дороги и до Ленинградского шоссе. Платформы 21 километр тогда еще не было, машин тоже не было, было солнце, снег, ручьи, и вопрос – чей кораблик приплывет первым, и почему он так долго не выплывает из снежного туннеля. А сегодня я видела лужу, в которой сверху была вода, а снизу лед, и вспомнила, как круто было ходить по таким лужам, проламывать лед – даже не знаю, в резиновых ли сапогах? – и вот лужа оказывается глубже сапога, ледяная вода перехлестывает через край, струей льется в сапог, ты приходишь домой с мокрыми ногами (и не только ногами), поднимаешься наверх на четвертый этаж, а там уже горячие пирожки с капустой и чай.

Когда Катюлика выписали из больницы, она пыталась вспоминать. «У меня в голове все есть, – говорила Катюлик, – и Нева, и корабль, и Кировский проспект, и мост Свободы. Люди за водой ходили на Неву. За мостом была керосиновая лавка. Там мы покупали керосин. За мостом жили люди, которые украли то, что папа рисовал». – «Картины?» – «Да, картины». Сегодня я искала в записной книжке Катюлика телефон ее подруги, у которой вчера был день рождения. Катюлик нашла запись, захотела позвонить и поздравить. Тогда, давно, подруга жила на соседней улице – Малой Подъяческой. Сейчас подруга в Москве, и Катюлик пригласила ее в гости. «Можно она приедет?» – «Конечно, можно», – ответила я и подумала – как приедет и вряд ли приедет, но вслух ничего не сказала. В записной книжке было написано: «В 41 году папа ушел на фронт, а мама работала на заводе «Светлана» и рыла окопы. Потом мы уехали в эвакуацию в Мучкап».

Катюлик отказывается есть щи, потому что они «не такие». Ну вот не нравятся – и все. Я перемолола щи блендером и сказала, что это суп-пюре. «Совсем другое дело!» – ответила Катюлик и съела целую тарелку.

Когда мне будет 90 лет, у меня тоже все будет в голове. Щи из блендера, Пушкин, солнце, ручейки и полные сапоги воды с запахом лимонника.

***

Катюлик – кошке:

– Энджи, через десять минут мы будем есть. Миленькая, подожди.

***

Я решила предпринять очередную попытку помедитировать. Думаю: вдруг мне станет легче жить?

Скачала приложение – если я не могу медитировать так, вдруг приложение поможет? Приложение обещало научить "жить более осознанно с помощью множества различных упражнений для медитаций, которые будут приходить на твой смартфон. Медитация поможет тебе достигнуть более высокого состояния осознанности и пребывать в постоянном контакте с настоящим моментом".

Пару раз я им воспользовалась. Моей медитации хватало меньше, чем на минуту, потому что звонил телефон. Или ещё что-нибудь.

Теперь злосчастное приложение тренькает несколько раз в день и помогает мне достигнуть более высокого состояния осознанности и понимания – каждый раз в настоящий момент! – того, какая я идиотка.

***

Звонит мамочка. Сообщает, что купила говорящий тонометр (который я ей обещала купить уже несколько лет) и сидит около фонтана на Финбане. Неожиданно ойкает. Я спрашиваю, что случилось.

– Меня укусил пакет, – отвечает мама.

– Что?! – воплю я.

– Пакет. Укусил.

Я продолжаю орать, что мало мне Катюлика с ее непонятными сентенциями и смешанными степенями родства, как мою родную мать кусает пакет.

– Нет времени объяснять, – говорит мама и вешает трубку.

Какая осознанность? Кто ее видел?

Графинчики.

– Я давно уже не вижу твоего лица, – говорит мама. – Я не вижу твоего лица.

А ты уверена, мама, что ты хочешь его видеть? Мое лицо совсем не то, каким оно было, когда ты его еще видела. Я не могу сказать, что оно стало хуже, но оно другое, совсем другое. Это лицо человека… нет, лицо женщины – не будем забывать о гендерной идентификации и самоидентификации, – которая уже много знает и многое видела. Я видела морщины на своем лице – и на твоем лице, мама, я вижу морщины на лице у Катюлика, которая говорит, что кожа ее стала совсем не такая, а я спрашиваю ее – а что, ты хочешь молодую и упругую? – Да, – не сомневаясь, отвечает Катюлик, а я говорю, что такой нет даже у меня. Это лицо женщины, которая различает похмелье по запаху в утренней маршрутке, и знает, сколько дней не мылся тот человек на соседнем сиденье, лицо женщины, которая бесконечно думает о смерти, разложении, увядании, угасании, и знает об этом почти все – и недалек тот день, когда я узнаю о ней все, и я видела ее – не свою, правда, пока не свою, и она не вызвала во мне никаких чувств. Как миллион лет назад я видела сердце – настоящее, живое, бьющееся сердце, на самом деле кусок мяса, ничуть не хуже говяжьего, а все остальное – культурные наслоения и прочая ерунда. Кусок мяса сокращался, сжимался, разжимался, перегонял кровь, точно так же, как он делает это у коровы и у всех остальных. Мозги – серая кашица, звук сверла, делающего дырочки в черепе, чтобы можно было открыть, поковырять, откачать кровь, которая там на что-то давит – серое вещество, не более того, как на картинках; кусочки костей, разлетающиеся в стороны. Как после разделки курицы. Рутинная работа, кровь, мозги и смерть на операционном столе. Ничего такого, мама, ничего особенного – плоть, кровь, смерть. Я думаю о ней постоянно, она стоит за моим левым плечом и смотрит на меня, я свыклась с ней и не обращаю на нее внимания. Подумаешь – смерть. Пока еще не для тебя, Стрелок. Но она есть, она рядом. И что я могу противопоставить ей, мама? Любовь? То, что я пока еще вижу твое лицо?

Катюлик поет: «Графинчики зеленые упали со стола, упали и разбилися, разбились навсегда».

Любовь?

***

Катюлик смотрит старые фотографии.

– А это кто? Это ты?

– Нет, это не я. Это мой бывший муж.

– Какой бывший муж?

– Темин папа.

– Нет, это ты.

– Пожалуй, я принесу тебе очки.

Катюлик в очках.

– А это кто? Это ты?

– Нет. Это мой бывший муж.

– А этот ребенок? Ты?

– Нет. Это Лариса.

– А я думала, ты.

– Я в это время ещё не родилась.

– А почему это не ты?

– Потому что это Лариса. И я ещё не родилась.

– А это ты?

"Это мои ноги, это моей жены, а это чьи?" (с)

***

Выходной день.

Катюлик звонит Юре. Юра младше Катюлика, но намного хуже соображает.

– Кира! – истошно кричит Катюлик из комнаты.

– Что? – не менее истошно кричу я.

– Какой сегодня день?

– Вторник!

– Юра! – кричит Катюлик в трубку. – Сегодня вторник!

В это время я пытаюсь сочинить лекцию. То есть две. «Основными методами выявления интенции автора текста являются следующие…»

– Кира!!! Какой сегодня день?

– Вторник! – ору я.

Приходит Серега.

– Я хочу есть, – сообщает он.

– Есть суп.

– Какой суп?

– Овощной.

– Кто тут овощной, так это я, – говорит Серега. – Не буду есть.

– Кира! – слышится из соседней комнаты. «Прагматические пресуппозиции: оценка говорящим общего фонда знаний, конкретной информированности, интересов, мнений и взглядов, психологического состояния, особенностей характера и способности понимания адресата».

– Мама, тебя хотят о чем-то спросить.

– Вторник, – отвечаю я.

– А какой месяц???!!!

– Апрель.

Серега уходит. Я пытаюсь работать. «Выявление и анализ использования перформативов и других грамматических способов передачи авторской интенции в документах и деловых письмах».

Звонит телефон.

– Что у нас там с комиссиями по датам?

– Такого-то июня – бакалавриат. Председатели -такие-то.

– А группы какие?

– У нас не по группам. У нас по студентам.

– И что делать?

– Не знаю.

«Студент должен уметь выражать и выяснять морально-этическую оценку: одобрять, хвалить, упрекать, осуждать, подозревать, порицать».

– Кира!!!

– Вторник!!!

***

На кухне у меня играет Яндекс-радио. "Алиса", "Веретено".

Катюлик:

– Какая хорошая музыка!

***

Показываю Катюлику клетчатые обои.

– Хорошие, – говорит Катюлик. – Рисунок красивый. На платье.

***

Память преследует меня, хоть я не помню ни дат, ни чисел. Здесь я жила 10 лет. Вот тут – была счастлива. Здесь шла и думала, что все кончено. Это дом моей бывшей подруги. Я помню – лето, весна, осень, зима. Это было весной – запах талого снега. Лето – мокрые тополя. Осень – промозглая, сырая, желтые листья на черной воде. Зима… Я не помню, что было зимой. Или не хочу помнить.

Пароксизмы памяти настигают меня, и становится трудно дышать. Я помню все. Глаза, запахи, движения, прикосновения.

Сегодня я подумала, что человек умирает, когда груз памяти становится невыносим.

***

Вороны съедят остатки пирога и выпьют водку. Пьяные, будут летать по кладбищу и поминать Катюлика.

Сегодня были похороны.

***

Каждая смерть создаёт прореху в ткани бытия. Размер прорехи для каждого свой. Прорехи от смерти котиков не так велики, как от смерти людей, ведь у котиков нет вещей. Убрал миску, убрал лоток – и нет больше котика. Память о нем – хочешь оставляешь, хочешь – забываешь. Диван в комнате Катюлика я сложила. Но ее обувь стоит в прихожей, куртка висит на крючке, вещи остались на стульях. Разбирала сумку, чтобы положить туда спиртное на поминки – в сумке коробочка из-под ее лекарства. Женщину, которая помогла нам с автобусом на похороны, звали Наталья Павлиновна. Если бы не она – пришлось бы ещё откладывать. На поминках мы выходили покурить, и работник ресторана – азербайджанец – открывал нам дверь. Язык не поворачивается назвать его швейцаром. Он рассказал нам о себе все – что был учителем физики, потом купил машину, потом ещё что-то, потом все продал, потом деньги закончились, и вот он здесь. Открывает двери. Зарабатывает. Учителем он зарабатывал семь тысяч, а сейчас больше. Купит машину – сможет жениться. Вы же понимаете, что девушкам нужны деньги и машина – лучше мерседес. А когда у нас умер дед, которому уже было за сто, другой дед сказал, что смерть есть смерть, а жизнь продолжается. И надо жить дальше. Поэтому я сегодня поехала делать фото на паспорт. Собиралась полдня – ведь теперь я никуда не тороплюсь. Полдня думала, что надеть, ведь этот паспорт теперь навсегда. Получила фото – лучшие фото на паспорт в моей жизни. Отфотошопленные как не знаю что, и всего за 250 рублей. Потом зашла в магазин и купила себе юбку, потому что поняла, что у меня нет летних юбок. И босоножки. Кажется, вторые за последнюю неделю. Когда я буду их носить? Про прошлые босоножки мне сказали, что их носят по десять лет. Что удивляться – с нашим-то питерским летом. Эти, наверное, я буду носить пятнадцать, как раз хватит до пенсии. Хотела пойти домой пешком – но стало слишком жарко, и я поехала, хотя не надо никуда спешить. Куриный бульон, сваренный для Катюлика, так и стоит в холодильнике. Вторая неделя пошла. Надо собраться с духом и вылить его к чертовой матери. Убрать вещи в шкаф, чтобы не мозолили глаза. Ее записную книжку, в которой миллион раз написан каждый телефон. Поверх стопки моих бумаг, вываленных из стола и так и не убранных, лежит бумажка. На бумажке дважды написан мамин адрес и ЖЖЕНИЕ В ПИСЩЕВОДЕ. Тоже дважды. Завтра 9 дней. Прореха затягивается, края разорванной ткани постепенно становятся ближе, потом будет рубец, отсвечивающий яркой розовой кожей, потом шрам. Но как же медленно, как медленно.