Екатерина Чубарова

– Варя… Мне нужно собрать в дорогу ящик с чистым белым полотном, какое годится для перевязки раненых. И пришли ко мне приказчика.

В маленькой комнате, заставленной шкафами с книгами, журналами и документами, стоял письменный стол, забитый бумагами. Туда явился приказчик Ксенофонт Захарыч – невысокий опрятный человек сорока лет с крупным носом и близорукими глазами.

– Ксенофонт Захарыч, посчитали ли вы, сколько урожая уже собрали?

– Рожь, пшеницу, горох посчитал.

– И уже отобрали на посев?

– Отобрали, барышня, да только слетье неурожайное – на продажу мало что уйдёт…

– Вы вот что сделайте. Все мешки, что на посев, погрузить надобно на подводы и отправить в Петербург. Долю, что сушится, разделить. Часть отдать крестьянам, чтобы хватило им. Остальное продать и деньги отвезти в Петербург…

– Никак случилось что, Екатерина Иванна? Зачем в Петербург?

Она прохаживалась от одного шкафа к другому.

– Я уезжаю сегодня или завтра утром, как только все дела устрою. Елизавета Андреевна уезжает со мною. Вы, должно быть, слышали, что французы идут на Москву. Если Москва им достанется, они пойдут разорять ближние губернии.

– Слыхал, барышня, как же, – вздохнул приказчик.

– Мне нужны книги по учёту урожая.

Ксенофонт Захарыч подбежал к столу, выдвинул нужный ящик и положил перед барышней стопки аккуратно сложенных документов в толстых корочках.

– Только, барышня, Екатерина Иванна, собрано ещё не всё.

– Так и быть, я разберусь пока с тем, что есть, – она перелистала страницы лежащей сверху книги. – Остальное вы сделаете сами, когда уберут лён, овёс, картофель… Сколько у нас нынче голов скота?

– Сто семьдесят… шесть… Да у меня же записано всё! – приказчик вновь полез в стол и достал ещё одну книгу. – Вот, барышня, извольте прочесть!

– Вот что, – узкая ладонь Екатерины накрыла затёртую книжную корку. – Весь скот забить, отдать крестьянам мяса сколько нужно, остальное продать…

– Как же так – забить? Да ведь морозы ещё не наступили! Как, куда мы мясо повезём? Кто его покупать будет? Соседи все разъехались… А в Бежецке, чай, свово добра у всех хватает!

– Не купят в Бежецке, везите в Валдай, на ярмарку.

– Не извольте гневаться, Екатерина Иванна! До Валдая дня два езды, а у нас ещё бабье лето – протухнет всё, покуда везём. А зимой чем крестьян кормить станем?

Она остановилась возле шкафа и оперлась на полку. Небо за окном смерклось. Шквалистый ветер пригнал ливень, и в стекло полетела дробь крупных каплей.

Постучали в дверь. Зашла Аглая Макаровна.

– Вы простите, Екатерина Ивановна, что мешаю вам, – сказала она певучим голоском, комкая кисти синей шали.

– Что вам угодно?

– Екатерина Ивановна, вы все вместе уезжаете в Углич. Если Елизавета готовится замуж и будет жить в доме жениха – стало быть, ей я теперь не нужна? Не позволите ли вы мне уехать? Я подыскала бы место гувернантки в Бежецке. Я понимаю, Екатерина Ивановна, что платят мне ваши родители, и без их согласия вы можете не отпустить меня…

– Не тревожьтесь, Аглая Макаровна, я знаю, сколько вам платят. Я отпущу вас. Я посчитаю ваше жалованье и выдам вам.

– Благодарю вас!

– Я могу дать вам лошадей и коляску.

Обрадованная Аглая Макаровна выпорхнула за дверь.

Екатерина села за стол, облокотясь, и потёрла виски. Голова гудела после долгой дороги. И от внезапной смены погоды. И от хаоса хозяйственных вопросов. Ей предстояло изучить все бумаги и рассчитать, какую долю куда отправить и по какой цене продать.

– Барышня, ещё такое дело, – заговорил приказчик. – Отколе нам столько подвод взять, чтобы отвезти в Петербург зерно, как вы изволили распорядиться?

Она потёрла усталые глаза:

– Отвезите тогда только хлеб. Чтоб ни зёрнышка французу проклятому не досталось…

– А не думаете ли вы, барышня, что придёт хранцуз, не найдёт у нас ничего съестного – обозлится вконец да и начнёт всё жечи?

– А раз так, то пусть наши люди их встречают хлебосольно и угощают протухлым мясом, чтоб они отравились! Приготовьте для них несколько порций – как раз на бабье лето пусть и забьют!

Приказчик засмеялся. Но Екатерине было не до веселья и не до шуток. Старые настенные часы с маятником показывали три часа пополудни. Управиться с делами до ночи она не успевала, а бросить свою землю, дом, своих людей не могла.

– С птицей будет проще. Как только услышите, что приближаются французы, велите крестьянам от моего имени птицу всю забить, и пусть разделят между собою, и яйца тоже. А если будет возможно, если успеете, то лучше отправьте часть тушек на коптильню, а после отвезите в Петербург. Впрочем, и с мясом вы можете поступить так же…

– Вы, барышня, написали бы лучше всё письменно: что, куда да сколько, да по какой цене, – приказчик снова подошёл к столу. – Вот – тут книга есть для подобных записей.

– Я непременно всё запишу. Давайте-ка мы с вами ещё разберёмся, как поступить со льном…

Они едва склонились над столом, как в дверь вбежала Ненила.

– Барышня! Катерина Иванна! Правда ли вы все едете отсюдова?

Приказчик, опираясь руками о стол, обернулся на солдатку. Ненила подбежала к Екатерине и упала ей в ноги:

– Прошу вас, барышня, ради Христа умоляю вас, возьмите и меня с собой! Я к Лизавете Андреемне привыкла, и она привыкла, как я ей служу. Ради Бога, барышня, не оставляйте меня здесь! Лизавета Андреемна одна меня жалеет! У меня здесь никого! Христом Богом молю, возьмите меня!

Екатерина поднимала-опускала тяжёлые веки. На сочувствие не находилось сил. Ненила утирала глаза уголком своего белого платка:

– С тев пор, как Миронушку мово убили, жить мене здесь не хочется. Только Лизавета Андреемна помогала мене. Кабы не она – не знаю, как жила б я дальше. Полюбила я Лизавету Андреемну. Знаю, барышня: я вольная. Да только некуда мене податься. Никого у меня здесь нету.

– А дочь твоя? – спросила Екатерина.

– Так я бы и Алёнушку с собою взяла, – Ненила заглядывала ей в глаза. – Она у меня тихая, плакать не будет, не помешает…

– Будь по-твоему – если пустят тебя Ивоницкие с младенцем, и если Елизавета Андреевна пожелает.

– Так я как горничная поеду! Отчего ж не пустят? Как Настасья ваша!

– Воля твоя.

– Барышня! Матушка! Благодетельница! Век не забуду! Молиться стану! – Ненила кинулась целовать ей руки.

***

Близилась полночь. Дождь не переставал лить в темноте за окном. Тишина кабинета полнилась ночными отголосками. На столе потрескивали три свечи в бронзовом подсвечнике. За окном во мраке затихшего сада шлёпали капли по осеннему пласту листвы. Бумажный шелест, деревянный стук костяшек счётов и скрип пера диким эхом раздавались в спящих стенах. Вопреки желанию спать, головной боли и тревоге от неясных сроков отъезда, Екатерина спокойно и терпеливо обдумывала способы сохранения своего имения, тщательно рассчитывала цифры, записывала итоги.

В кабинет заглянул Раффаеле. Она встрепенулась от дверного скрипа и подняла на него устало-сосредоточенные глаза. Его шейный платок подкалывала серебряная булавка, как и днём.

– Сеньор Раффаеле, отчего вы не спите? Разве Лиза не приказала приготовить вам комнату? Простите. Мне следовало больше времени уделить вам, как гостю, а я сбилась с ног, и весь день…

– Нет-нет, сеньорина Элиза всё сделала для меня! – сказал он вполголоса, повинуясь ночному покою дома. Прикрыл дверь и прошёл к столу. – В России я не могу ложиться и просыпаться рано. У вас солнце заходит долго, а утро всегда холодное и тёмное.

– Боюсь, вставать завтра и придётся рано, – Екатерина подняла глаза на тёмное окно. – Надобно выехать пораньше. Дождь проливной – так некстати, дорогу всю размыло. Скоро до Углича не доберёмся.

– В какое время уезжаем?

– Не знаю… Я ещё не все расчёты закончила, а к утру надо будет собрать крестьян и дать им наказ.

– Успеете ли вы?

– Пожалуй, я не лягу спать нынче, – она подпирала лоб обеими руками. – Как закончу – людей созову. И будем собираться.

– Вы не оставите сил на дорогу, – Раффаеле придвинул стул к боковому краю письменного стола и сел напротив окна. – Позвольте мне помочь вам.

Екатерина посмотрела на него, щурясь от ряби цифр.

– Если вы вправду не хотите спать, то можете посчитать это, – она подвинула к нему одну из тетрадей, раскрыла заполненную таблицу. – Вот здесь написано: «просо». В этом столбике – сколько собрали, а тут – по какой цене продавать один мешок. Надобно посчитать. Так же сделайте фасоль и бобы в другой тетради.

Раффаеле сдвинул брови, приложил перо к губам.

– Возьмите счёты, – предложила Екатерина.

Заполнив столбик цифрами, она уронила голову на руки:

– Я совсем забыла про Аглаю Макаровну… И к родителям не успела написать.

– Пишите письмо, я буду считать.

В спокойствии ночи слышался скрип пера, шелест бумаги, и лил за окном неутихающий дождь. Изредка поднимался шум: ветер качал тяжёлые ветви с гроздьями мелких красных яблок. Дождь то усиливался, то утихал. Яблоки осыпались дробью по деревянному наличнику.

– Заметьте, сеньор Раффаеле, – Екатерина повеселела, – крестьяне полагают, что мы ничего не делаем, а они одни трудятся. Что бы делали они в поле, когда б мы так тщательно хозяйство не вели и не расписывали каждую десятину?

Он глянул на неё, как ребёнок, впервые увлечённый уроком арифметики: прикладывая поочерёдно пальцы к кончику носа. Со счётами он так и не поладил.

***

Бронзовый змий на подсвечнике обливался воском – догорал последний из трёх огоньков, когда Раффаеле помогал Екатерине складывать бумаги и тетради.

– Я не помышляла завершить дела до рассвета. Теперь мне спокойно за имение.

Она упала головой в пуховую подушку – и уснула под шёпот ливня. Прохлада детской комнаты убаюкивала.

Утро было мрачное. Дождь по-прежнему стучался в окна и обильно поливал жнивы и дорогу.

Ненила последний раз убирала посуду в доме Чубаровых. Закончив завтрак в обществе Лизы, Раффаеле и Аглаи Макаровны, Екатерина поспешила вызвать приказчика. Ксенофонт Захарыч тотчас явился в столовую.

– Соберите крестьян у крыльца.

– Понял, барышня, немедленно скажу старосте. Я нынче, Екатерина Иванна, всю ночь думал… Нету у нас столько подвод, чтобы урожай в Петербург доставить. Даже хлеб весь не увезём.

– Вы хотите везти провизию в Пьетробург? – вмешался Раффаеле.

– Что в Петербург, а что на продажу, – ответила Екатерина.

– Но Сан-Пьетробург далеко. Можно ли спрятать ближе?

– А ближе негде прятать, ваше сиятельство, – сказал приказчик. – Ведь, ежели хранцузы пойдут сюда, они и к соседям заглянут, да и, не ровен час, Бежецк жечи начнут – тьфу, тьфу, сохрани Господи!

– У вас тут частый лес, – намекнул Раффаеле. – Частый – лес. Где много дерева. Так можно сказать по-русски?

– А вы предлагаете спрятать урожай в лесу? – спросила Екатерина.

Ксенофонт Захарыч, Лиза и Аглая Макаровна дружно смотрели на герцога.

– Французы не пойдут далеко-далеко в русский лес – там можно потерять себя. И жечь лес не станут. Не для того Бонапарте пошёл на Россию, чтобы сжечь её дотла. Знают ли хорошо ваши люди лес?

– А как же, ваше сиятельство! – обрадовался приказчик. – Да они же все тут выросли, и не лес – болота все исходили! Да они тут каждое деревцо примечают!

– Велите вашим людям найти в лесу места, куда трудно дойти. И там построить… Как вы называете дом, где хранится зерно?

– Житницы! – воскликнул приказчик.

– В самом деле, как я до того не додумалась? – произнесла Екатерина.

– Вот барин! Вот спаситель вы наш! – всплеснул руками Ксенофонт Захарыч. – И в России не жили, а вперёд самив русскив смекнули!

– Созывайте крестьян! – Екатерина встала, повесила салфетку на спинку стула. – Лиза, проследи, чтобы ящики перенесли в карету. И всё же, Ксенофонт Захарыч, отвезите долю урожая в Петербург. Так будет надёжнее и спокойнее.

– Как прикажете, барышня, так и сделаем!

Она вышла на крыльцо в одном платье. В ямках пузырились чистые лужи. Пахло холодом мокрого дерева. Дождь шумел тихо и ровно, под крышей звонко лились струйки. В жёлтой берёзовой роще ветви обвисли от тяжести промокшей листвы. Барышню встречало сонмище доверчивых и простодушных глаз. По лицам крестьян текло, волосы прилипли к их лбам, но они стояли перед благодетельницей и смотрели на неё – возвышавшуюся на жёлтом крыльце.

– Я не продержу вас долго под дождём, – громко сказала Екатерина.

Дверь в дом оставалась открытой. «Какая воля! Перед ней хочется пасть на колени и целовать руки», – думал Раффаеле на пороге.

– Сегодня мы уезжаем, – продолжала она. – Уедет и Елизавета Андреевна. Я не знаю, когда смогу вернуться. Быть может, к вам наведается Александра Павловна, если всё обернётся лучшим для нас образом. Вы знаете, что французы подходят к Москве. Я сделала всё, чтобы спасти наше имение и облегчить вашу участь, если враги придут сюда.

– Да вы не бойтесь, барышня! – послышались крики в толпе.

– Мы всё защитим!

– В обиду себя не дадим!

– И себя, и добро ваше!

– С вилами на чёртова злодея пойдём!

– Послушайте, что вам надобно сделать! Когда Ксенофонт Захарыч от моего имени даст вам указание, вы начнёте строить житницы в лесу, спрячете там урожай. Слушайте во всём Ксенофонта Захарыча – таков мой вам наказ.

– Всё сделаем, барышня!

– Может случиться и самое худое. Французы могут прийти и сжечь всё. Соберите по деревням вёдра, чаны, бочки. Запаситесь водой на случай пожара. Расставьте воду в разных уголках имения. А покуда беды не случилось, трудитесь с Божьей помощью и собирайте урожай!

Откормленных, лоснящихся гнедых лошадей выводили из конюшни к каретному сараю. Получив жалованье, со всеми прощалась Аглая Макаровна. Поставила на сиденье баул, обняла воспитанницу. Обе всплакнули друг другу в плечо. И пара лошадей понеслась по слякотной двухколейной дороге.

Лиза вбежала в дом, пряча светло-русую голову от дождя под шёлковым шарфиком. Направилась в верхние покои и столкнулась на лестнице с Ненилой: солдатка бежала в людскую, увлечённая сборами. Две горничные тащили сундук на задний двор, где запрягали лошадей. Раффаеле прохаживался по комнатам. В кабинете приказчика Екатерина ещё раз просматривала тетради и бумаги, заставляла Ксенофонта Захарыча расписываться на каждой страничке. В дверном проёме мелькнуло муравленое32 платье.

– Лиза, взяла ли ты с собою всё ценное?

Она остановилась и пожала плечами:

– А у меня нет ничего ценного. Только крестик золотой маменькин, а он на мне.

Четверню подвели к главному крыльцу, запряжённую в большую чёрную карету с Чубаровским гербом. Колёса тонули в грязи. Лужи вокруг экипажа растекались по песчаной дорожке. Везти собирался кучер Леонтий – седой, с маленькой бородкой, щупленький мужичок. Лошадей запрягли цугом, и Леонтий, видавший виды, отказался взять в помощники форейтора: мол, к лошадям подход он имеет, а эти лошади его одного слушаются. Екатерине самой не хотелось брать лишних людей. Один кучер – и забот меньше, и потерь для хозяйства, и глаз-ушей-языков. Да тот и не знал всей правды, куда её повезёт.

Самый большой сундук прикрепили позади кузова. Лиза уже сидела в карете: в коричневом дорожном рединготе и маленькой зелёной гроденаплевой шляпке. Смотрела в окно. Дворовые выносили из дома узелки и дорожные шкатулки, вдоль крыльца ходила толстолицая, белобровая девка. Ненила под крышей качала завёрнутого в лоскутное одеяльце младенца. Белый льняной платок, как намётка, закрывал ей лоб и обвивал концами шею.

– А эту-то, станину-то 33 положили? – басила девка.

– Положили! – Ненила шептала. Оберегала сон ребёнка.

Раффаеле отворил дверцу и поставил Лизе на колени клетку с воркующим голубем.

Екатерина говорила с приказчиком. Дождь капал на её серую шляпку и пелеринку редингота.

– Ну, что ж, оставляю хозяйство на вас, Ксенофонт Захарыч. Что делать, вы знаете, – она положила руку в серой перчатке на его плечо. – Я прошу вас, не говорите маменьке с папенькой, что я уехала. Пусть они думают, будто я здесь, и живут покойно. А если французы пожалуют, тогда и скажете, что мы вместе с Елизаветой Андреевной уехали в Углич к Ивоницким.

Приказчик вгляделся в её светлые при рассеянных лучах серые глаза и по-отечески сжал ей руку.

– Воля ваша, барышня-матушка, ничего не скажу. Только вы берегитесь там. Знаю я, понял, куда вы едете. Раненым помогать.

Она вздохнула, сжала губы, потрепала его разглаженный лацкан. И пошла садиться в экипаж.

Раффаеле закинул саблю в карету и впрыгнул туда последний – на ходу. В окне стали отдаляться машущие девки в белых передниках, одиноко стоящий в стороне Ксенофонт Захарыч и любопытствующие дворовые люди с конюшни и скотного двора.

– Ну, с Богом! – Екатерина выглянула в окно на родные стены дома, на удаляющийся из виду дикий рябиновый сад.

– С Богом, – Раффаеле указал в небо.

– У нас так говорят на дорожку, – тихо пояснила Ненила, качая спящую дочь.

***

Копыта разбивали в брызги дорожную слякоть, колёса скрипели в тишине. Четверня передвигалась шагом, а дождь продолжал поливать карету, лошадиные гнедые спины и несчастного Леонтия – ему холодные капли летели прямо в лицо.

– Грустно тебе уезжать, Лиза? – спросила Екатерина.

– Грустно было уезжать из папенькиного дому. А теперь уже не так.

– Понимаю вас, сеньорина Элиза, – поддержал Раффаеле. – Покидать свой первый дом труднее.

После гоньбы из Петербурга под звон почтового колокольчика езда «на долгих», да ещё и по размытой дороге, казалась нескончаемой. По три-четыре часа приходилось просиживать в придорожных избах – ждать, когда отдохнут лошади.

Зато восток Тверской земли пролегал на живописной равнине. И скука возмещалась правом весь день любоваться неоглядной далью лугов, их поблёкшей ровной зеленью с бурыми островками полыни.

Закат ещё оставлял надежду встретить на дороге харчевню. Начался болотистый лес – колёса увязали в мягкой трясине дорожной колеи. В темноте за окном мелькали кроны раскидистых кустов, опутывающих упитанные ели.

– Ваш кучер потерял дорогу? – забеспокоился Раффаеле.

Екатерина клонила голову к окну:

– Нет, сеньор Раффаеле, это дорога. Столбовая дорога…

– Мы успеем добраться до постоялого двора, Катя? – спросила Лиза. – Тревожно здесь.

– Леонтий! – позвала Екатерина. – Леонтий, не спишь ли ты?

– Дело ли, барышня? – отозвался в темноте его голос. – Да не бойтесь, я по сей дороге езжал! Скоро пройдём это чёртово обиталище.

Лиза от его слов принялась креститься.

Словно по волшебству, за холмом дорога пошла высоким речным берегом. Из-за дождей река поднялась, но обочину защищали от половодья ровные берёзки. За берёзками показались кровли большого села.

Подвешенный к крыше кареты фонарь осветил огороженные частоколом избы. Леонтий отыскал постоялый двор – бревенчатый дом в два этажа.

Дождь накрапывал редкими и тяжёлыми каплями. Мокрая трава обжигала барышням ноги. Сонный дух витал над селом, и надрывались собаки в ночную тишину.

Девицы поднялись на второй этаж в отведённую для них комнату. На последних верстах их растрясло, ноги не слушались. Даже не верилось, что пол и стены не качаются на скрипучих колёсах.

Лиза скинула шляпку на лавку. Расстегнула редингот. И замерла, глядя в угол на маленькую облупленную икону.

Пошатываясь, Екатерина дошла до кровати. Расправила простыню.

– Отчего ты не ложишься, Лиза?

– Я сейчас приду, – прошептала она, глотая слова. Подошла к двери. И остановилась.

– Тебе дурно?

– Нет… Я… приду…

Она приоткрыла дверь и проникла в коридор через узкую щель. Опираясь о тесовые стены, подвинулась на тусклый свет, исходящий с лестницы; прислушалась. Грубо сколоченные перила заскрипели, и на узких ступенях застучали каблуки – всё громче и ближе. Раффаеле поднялся на второй этаж, заметил озарённую лестничным светом Лизу – улыбнулся. Она припала спиной к стене. Пропустить.

Герцог не успел дойти до своей комнаты в конце коридора – Лиза птицей вспорхнула, подхватив платье, чтобы не запутаться ногами.

– Сеньор Раффаеле! Я вас ждала.

Догнала его. И замолчала, глотая воздух, как брошенная на сушу рыбка. Маленькие глазки перебегали то на стены, то в пол, то на медные пуговицы его фрака, то на белоснежный воротник рубашки.

– Сеньор Раффаеле!.. Я вас люблю… Только я не для того вам говорю… Вы не обязаны отвечать… У меня есть жених, и я выйду за него замуж. Я просто… больше никогда уже не смогу вам это сказать.

Он замер на полушаге. Лизины руки сцепились на груди, инстинктивно ловя бегущее сердце.

– Это не потому, что я глупая – ведь я на десять лет вас моложе. Нет! Вы правда очень хороший! Я совсем не знаю моего жениха, но я буду верна ему, когда выйду замуж. И я не буду страдать и мучиться, оттого что люблю вас. Я и сейчас не мучаюсь – я счастлива, что вы есть, что я могу видеть вас и даже говорить с вами. Поверьте, моё сердце не болит от любви к вам, оно радуется – и по-другому быть не может. Я ничего не хочу от вас. Вы только знайте: если вам что-то будет нужно – я всё сделаю для вас.

Её глазки заблестели. Простодушная, искренняя русская девочка. У Раффаеле не нашлось для неё ответа. Он наклонился над светло-русой головкой и поцеловал её в лоб.

– Благодарю, – прошептала Лиза и зажмурилась.

Она вернулась в комнату. Герцог тоже ушёл к себе. Будто и не случилось ничего особенного. Только этой ночью ему почему-то хотелось улыбаться, а душа не скучала по исповеди.

Екатерина спала лицом к стене. Тёмно-русые волны волос укрывали ей плечи. Лиза разделась и легла рядом. Впечатлённая объяснением с Раффаеле, она смотрела в темноту, искала в ней призрачные очертания его лица, улыбалась. И слушала, как дождь постукивает по холодному стеклу.

– Почему ты не спишь? – Екатерина повернулась к ней.

– Не знаю… Не могу уснуть. А ты почему не спишь, Катя?

– Мне тоже не уснуть. Думаю, как мы завтра приедем… Ты помнишь адрес, где живут Ивоницкие?

– Нет…

– Ну ничего, найдём как-нибудь…

– Катя, а говорить с родителями Михаила Евстафьича ты будешь?

– Я буду. Кто же ещё?

– Раз так, то хорошо. А то я боялась, что мне придётся – а я не знаю, что говорить.

Они обе задумались.

– Катя, – снова шёпотом позвала Лиза. – А как ты узнала сеньора Раффаеле?

– Меня с ним познакомила княгиня Нина Ланевская.

– А княгиня Нина Ланевская – это твоя подруга? А она, верно, весь Петербург знает? Да?

– Нет, не весь.

– Катя, а сеньор Раффаеле где живёт?

– В Петербурге.

– А почему он приехал в Россию?

– Потому что Неаполь захватили французы. Ему там опасно.

– А почему опасно?

– Потому что говорят, что он королевской крови.

– Да ты что, Катя, в самом деле? – Лиза подняла голову от подушки.

– Не знаю.

– Как так, не знаешь? Почему? Ты же сказала…

– Потому что это может быть и неправда. Никто не знает. Я тебе завтра расскажу. Поздно уже, Лиза, надо как-то уснуть. Завтра выезжать рано придётся, чтобы мы до ночи успели приехать в Углич.

– А мне не спится.

– И мне. Здесь так мирно, спокойно. И кажется, как будто это последняя такая ночь для нас…

– Почему?

– Не знаю. Всё, Лиза, спи!

Глава III

Ненастная осенняя погода навевала сон. Дождь давно затих. От земли поднялся холодный туман. В вечерних сумерках четверня бежала вперёд безлюдной немощёной дорогой.

Лиза дремала, прислонясь к стенке кареты. У неё на коленях в клетке ворковал голубь. Рядом Ненила качала ребёнка, напевая колыбельную вполголоса, чтобы не мешать господам. Екатерина думала. На какой срок попросить Ивоницких приютить Лизу? Когда она вернётся от Александра? И вернётся ли? Четыре дня она не видела свежих газет, не слышала новостей с войны. Раффаеле рядом с нею смотрел в тёмное окно на беспроглядную белую пелену. Все молчали.

– Подъезжаем к Угличу! – бодрым голосом крикнул Леонтий.

Екатерина потянулась через плечо Раффаеле к правому окну. Далёкий пейзаж скрывался за низким облаком тумана. По ровным, ухоженным рощам угадывались хозяйские земли угличских помещиков. Грязная размытая дорога бежала под липами и берёзами, как парковая аллея.

С пригорка на мгновение открылась туманная линия реки – и дорога начала исподволь спускаться во влажную низинку. Показалась Волга. За нею мутно светили огоньки уличных фонарей Углича.

Вода в Волге прибыла, и лошади, мотая головами, послушно взошли на барку.

На городском берегу гасли огни в окнах. Вот он, Углич – рукой подать. А они никак не могли до него доплыть. По деревянному дощатому дну Екатерина прошла к паромщику.

– Нельзя ли быстрее?

– Куда быстрее-то, барышня! – заворчал бородатый мужик. – Не видите разве, как река разлилась, течение какое! Коли быстрее, лошади взбулгачатся, забесятся и нырнут, и нас с вами перевернут!