Екатерина Чубарова

Углич был тихим и пустынным, словно время в нём остановилось. Барышни шли к площади узкими немощёными улочками. Атласные туфли тонули в мягкой дорожной пыли, в тонкие подмётки впивались мелкие камешки. Домашняя простота уездного городка успокаивала душу. В провинциальных местечках всегда кажется, что никуда не надо торопиться и бояться опаздывать, и не за чем гнаться – потому что всё вокруг замерло. Проходят дни, месяцы, иногда годы – а город тот же, и жизнь в нём не меняется, храня связь с воспоминаниями.

Площадь оказалась шире, чем представлялась туманной ночью. Четыре храма венчали её углы, соединённые длинными рядами зданий с арками. Солнце поднималось за спиной – и золотые кресты на храмах горели пламенем зари. У торговых рядов то тут, то там стояли подводы, лошади с мохнатыми копытами смирно ждали хозяев. А народ стекался в храмы.

Трижды крестясь и кланяясь, Екатерина и Лиза вошли в Успенскую церковь с голубыми куполами, у стен которой ночью стояла их карета. Вошли за мужичками в серых подпоясанных рубахах.

***

– Уф гроза-а – наша барышня! – усмехнулся Леонтий. – Пошли, Ненила, обратно в сарай. Как бы на глаза кому не попасться.

Сидел-сидел он без дела. Час прошёл. На дворе никто не появлялся и не спешил их выгонять. С вечера незапертой осталась одна конюшня.

– Пойти лошадей накормить что ли… А то издохнут.

– Поди-ка, Леонтий, – оживилась Ненила. – Я тоже пойду – голубкý с пелевы чего в конюшне пособираю. Ведь тоже тварь Божья – тоже есть охота.

Она притащила в подоле пригоршню овса. Просунула воркующему голубю в клетку широкую ладошку.

– Отчего к нам никто не заходит? Ненила! – Раффаеле смахнул прилипшую траву с белых панталон.

– Не заходят – и хорошо, барин! Зато не гонят. А не то бы мы потеряли Катерину Иванну с Лизаветой Андреемной. Где бы мы с ними повстречались?

– В карете. У ворот.

Застенчивые глаза пробежали в угол, где сидел герцог, прислонясь к печной кладке.

– Вы бы сказали, чего нам с Леонтием делать, покудова барышни не воротились. Вы чего прикажете – мы вас и будем слушать.

Он улыбнулся доверчивой покорности её голоса.

– Ничего не надо делать, Ненила. Только ждать.

– А вам не угодно ли чего?

– Мне ничего не нужно. Голова болит сильно-сильно от сухой травы…

– Ох!..

Как же быть?

– Леонтий! – Ненила кинулась к двери и столкнулась с ним при входе в сарай. – Леонтий! Чего делать-то? Беда! У господина нашего герцога голова болит, помогать надо!

– И чё же? – ответил раскатистый голос на её шёпот.

– Слышь, Леонтий, ведь у нас капустой всегда лечатся! Где бы достать-то её?

– Ишь ты… Ненила! У нив же, у господ-то, и болячки другие – не как у нас. Мигрени у них всякие. А ты говоришь, капустой!

– А ну и чего? А вдруг поможет?

– Ну… Кхм… и чё же?

– Сходи, спроси у кого-нить.

– У кого?..

– Поищи…

Леонтий погладил бородку:

– Ну, ладно. Ежели надо… Чё же делать? Пойду добывать капусту.

Он обошёл двор. Заглянул в решетчатое окошко курятника: белый петух с королевским гребнем уставился на него одним глазом.

Да петуха-то не спросишь… Хозяйка оставила их здесь, словно пленников, – даже лошадей за ворота не вывести. И пропала. А рыскать по чужим огородам – грех на душу брать.

Возле бревенчатого каретника стояла покрытая рогожей копна соломы. Рядом – высокая ровная поленница. За копной вела на крышу приставная деревянная лестница.

С оживлением утра кто-то закопошился в конюшне. Проверив все закутки двора, Леонтий вернулся и нашёл там конюха с длинной рыжей бородой в холщовой некрашеной рубахе.

– Ты чьих будешь? – спросил конюх. – Тех господ, что хозяйка на ночь пустила?

– Я кучер ихний. Слушай, добрый человек, помоги! Принеси нам капусты.

Конюх посмотрел на него, как на чудака.

– Да ты чего? Кто мне её даст? Нас знаешь как наказывают за безвременное ядение? До обеда – никакой капусты!

– Слышь, нам простой кочан надо, да хоть листья одни! К голове привязать барину нашему!

– А ежели меня накажут?

– Да ты потихоньку! Спроси у кого-нить. Век те благодарны будем!

– А мне-то чего с вашей благодарности?

– Ну я тя как доброго христианина прошу! Ну не мене же в дом идти!

Ненила выглядывала из-за сарая. «Вот недотёпа-то мужик! – она хихикнула в ладошку. – Небось думает, Леонтию капусты погрызть захотелось! Иди, давай! Бросай помело своё!»

– Согласился! – она вбежала к Раффаеле в сарай. – Уговорил Леонтий!

Герцог всё так и сидел, как прибитый к стене. Держался за голову.

– Вам бы выйти да водичкой холодной умыться.

– Хозяйка просила не выходить. Мы гости и обязаны уважать её волю.

– Я повню, что барынька приказала, а я к колодцу всё ж сходила ради барышень. Никто не заметил. Да тут и не видать из окон. Пойдёмте, я и вам водички принесу.

Раффаеле улыбнулся через силу:

– Подай из ящика мой… borza 'a viaggio.

Ненила захлопала глазами: простите ради Христа… Он вздохнул и подвинулся к ящику за несессером, морщась и потирая лоб.

Алёнка сладко спала в сене, укутанная пелёнками.

За углом под глухим забором рос колючий куст шиповника. На него уложили фрак. Ненила в крепкой руке принесла полное ведёрко воды.

– Вы б лушше разбыгнулись…

– Что?

– Да уж порато рубашечка у вас белая. Жалко будет, ежели замочится.

Раффаеле завернул рукава и расстегнул пуговицы на груди. Холод промёрзлой земли пополз ему под мышки.

Плеснулась струйка из ведра. Колодезная вода растворила в ладонях мандариновое мыло. Ледяная пена, как из январского моря, пощипывала лицо. И таяла. От смелой струи хотелось закричать…

«И-и-и!» – визгнул девичий голос.

За углом дома мелькнул мышастый сарафан. Зелёная голова хряпнулась об землю и подкатилась к ногам герцога.

Ненила поставила ведро, кинулась подбирать отколотые листья.

– Она к нам приходила? – спросил Раффаеле. Вода капала с его чёрных ресниц и носа.

– Ой, чего таперичи будет! Это ведь конюф, чай, девку к нам прислал, с капустой-то!

Герцог приподнял за плечики фрак, чтобы не порвать подкладку о шипы, набросил себе на спину и, пригибаясь, как от вражеских пуль, побежал за Ненилой в сарай.

Она распотрошила на коленях разбитый кочан. Открыла ящик и оторвала полоску полотна для раненых.

Кончиками пальцев Раффаеле ощупывал холодные, мятые листья на висках. В Неаполе никому на ум бы не пришло лечить головную боль таким способом. Белая лента круг за кругом обвивала его голову.

– Вот та-ак, ваше величество, сейчас у вас всё-ё пройдёт…

– Почему ты так называешь меня, Ненила?

– А мене Лизавета Андреемна про вас рассказала, что вы королевич заморский.

– Но я не «величество».

– Вы простите меня глупую, а я правда не знаю, как вас называть. Имя ваше мене не выговорить, – она хихикнула.

За стеной в курятнике распевал петух. Леонтий похрапывал за копной, спустив колпак на нос. Время близилось к полудню.

И вдруг – сначала вдалеке, а потом ближе и, наконец, надо всем Угличем раздался колокольный звон.

Глава IV

Лиза раздавала милостыню нищим на паперти в память о погибшем женихе. Из-за парящих над куполами туч заигрывало холодное солнце то одним, то другим краешком. За храмом синела Волга, и речной ветер толкал выходящих с обедни в спину к площади, наводненной народом. Под каждой аркой кто-то копошился. Через площадь двигались гружёные обозы. Отовсюду слышался гомон, цокот, скрип – всё гудело и кричало.

Медный звон колокольни над Успенской церковью завибрировал в осенней чистоте воздуха. Соседние подхватили перезвон. Понедельник продолжал празднование Рождества Пресвятой Богородицы. Народ крестился. И четыре храма с разных концов площади слились колоколами в единый оркестр. Светлый православный оркестр.

Екатерина и Лиза с паперти оглядывали кишащую народом площадь. Кобыла тащила телегу с мешками. Шли три молодые монахини с корзинами овощей, кланялись знакомым лицам. Навстречу ползла низенькая горбатая старушка. Справа возле арок работники в серых подпоясанных рубахах и коричневых гречневиках, перекрикиваясь, выгружали из телеги мешки с мукой, бухая их так, что в воздух взлетало белое облако. Ругань приказчика заглушали зазывания торговцев из-под арок.

– Пойдём, Лиза, – Екатерина потянула её за руку.

– Мы будем искать модный дом?

– Нет, мы купим ткань и сошьём тебе платье сами. Так скорее будет. За день управимся. У модисток кроме нас полно заказчиц.

Они прошли к ряду лавок, где стоял гвалт и торговцы не успевали собирать выручку. Запах колбасы напоминал, что пора бы позавтракать. Но здесь никто не глядел, что две девицы в платочках – дворянки. А титул давали одни бойкие локти. Толпа в армяках и чуйках не пустила барышень к прилавку и вынесла их из сумасшедшего колбасного легиона.

Екатерина схватила Лизу за руку и потащила на свободное пространство – в середину площади. Мимо пролетела тройка – едва их не сшибла.

Кого бы спросить? Кого спросить?.. Вот – какая-то дама с зонтиком в европейском платье опиралась о локоть плечистого господина во фраке. Барышни поспешили к ним.

– Не скажете ли вы, где здесь торгуют тканями? – спросила Екатерина.

Дама, вся в кудряшках, указала на дальние здания с арками под зелёной крышей:

– Вон там, у холщевников спросите.

Поклон-благодарность – а ноги уже бежали, подладились к ярмарочной суматохе.

– Кто такие холщевники?

– Не знаю, Лиза, идём скорей!

За арками десять прилавков подряд ломились под тканями. Чего здесь только не было! И муслин, и бархат, и креп, и шёлк, и разные холсты.

– Дымка, тюль, батист, кисея! – зазывала полная круглолицая торговка с коралловыми бусами. Ей вторили из-под соседних арок. По ушам били рыночные словечки, каких ни Екатерина, ни Лиза никогда в жизни не слыхивали.

– Чего желаете, барышни? Есть шелка самые разные, кружево. А быть может, вам батисту? – обратился постриженный полукругом купец.

– А есть ли у вас чёрный траурный креп? – спросила Екатерина.

Торговец перестал улыбаться.

– Погодите, матушки, поищем. А, быть может, вам лучше шёлк? Наталья! – крикнул он за плечо белокурой, одетой по-европейски девице с зеркальцем в руках. – Чова любоваться! Позонь, поверши, что у нас есть из траурного?

Девица лениво поднялась и нырнула под занавес разноцветных шалей.

– Вам сколько отмерить? – спросил купец.

– На платье для барышни, – Екатерина указала на Лизу. – Думаю, четыре аршина будет достаточно.

Девица вынесла охапку чёрных свёртков полотна, уложила на прилавок. Купец принялся их раскатывать:

– Вот шёлк с мериносовой шерстью – для осени как раз. Шёлк-сатин! Для платья грубоват будет – зато не порвётся. А вот креп…

– А не скажете ли, где мы можем купить шляпку, перчатки и сумочку? – привычные к шитью пальцы Екатерины щупали зернистую креповую ткань.

– А это на второй этаж надобно подняться…

***

Они снова шли угличской немощёной улочкой, согреваясь последним солнцем бабьего лета. Мимо бревенчатых старых домов в три окошка на каменных подклетах. Екатерина тащила под мышкой рулон материи, завёрнутый в бумагу. Коробка со шляпой выскальзывала у Лизы из рук. Вдоль обочин подсыхала застарелая трава. Кое-где виднелись запоздалые хилые цветки нивяника. Но особенно удивляла здесь лесная рябина у каждого дома. Нигде больше не видели ни Екатерина, ни Лиза таких крупных ягод.

Из-за крыш вдали блестели кресты храмов. Противоречивый город был – этот Углич. Казалось, в окружении церквей – он благословлен Богом. Но кто не знал, что в этом городе убили Царевича Дмитрия? И память об этом навевала что-то мрачное… хоть и люди здесь казались счастливыми.

– Катя, а где мы будем платье кроить? На полу в сарае?

– Дождёмся хозяйку, и я попробую упросить её пустить нас в дом до вечера, – она перехватила на ходу тяжёлый сверток.

– Прости, что из-за меня ты не поехала в Москву.

Екатерина вздохнула.

– Скажи, Лиза, ты доверяешь сеньору Раффаеле?

– Да!

Слева за купеческим домиком показался угол белого каменного особняка. Они украдкой пробрались через калитку в сад, объятый монастырским покоем. Обошли дом. Екатерина, держа Лизу за руку, приоткрыла дверь сарая.

– Венчались мы – мене всего севнадцать годков было, – слышался шёпот в дальнем углу за ящиком. – И вот Мирона мово отдали в рекруты, а я была на сносях…

Ненила сидела рядом с герцогом на одеяле у печной кладки, прижимая к груди спящую дочку.

– Катерина Иванна, Лизавета Андреемна! Наконец! – она вскочила на ноги. Белый платок её сполз на затылок, открыл пробор в льняных волосах. – Тут такое было, Катерина Иванна!..

Она принялась рассказывать про конюха и про девку с кочаном.

Раффаеле поднялся, отряхнул с одежды сухие травинки. Уже без капустной повязки.

– Мы ждали, что барынька придёт и нас выгонит, – говорила Ненила. – Вот и сидим тут тише воды. А хозяюшки-то до сив пор нету!

– Вы голодны? – спросила Екатерина. – На площади ярмарка. Жаль, что мы не купили колбасы.

– Не вам, барышня, колбасу на базаре покупать! – вылез из-за копны Леонтий. – Дело ли? Послали б меня. Всё рамно ворота заперты – не уехать.

– А мы пока что никуда и не едем. Надобно Елизавете Андреевне траурное платье пошить.

Лиза смотрела, как провинившийся ребёнок, обнимая коробку со шляпой.

– Позвольте мне поговорить с вами, сеньор Раффаеле, – Екатерина оперлась о его локоть и повела к двери.

Отрез чёрного крепа остался лежать на крышке ящика, упакованный в серую пергаментную бумагу.

– Сеньор Раффаеле, только вы знаете, зачем я еду в Москву. Вы понимаете, как дорог мне каждый день пути. И вы знаете, как трудно мне сейчас. У меня никого нет ближе вас в нынешних обстоятельствах, и потому я смею просить вас о помощи.

– Я с вами, чтобы помогать вам, – он коснулся ладонью груди и воздуха перед нею.

– Я прошу вас позаботиться о Лизе. Я не могу отправить её назад в имение и оставить там одну. Гувернантка уволена. Тверская губерния близка к театру войны. Я не могу отправить Лизу в Петербург к моим родителям. Ей придётся признаться им, что я не в имении. Мне не сделать для неё больше, чем вверить её судьбу в ваши руки. Я понимаю, что рискую её репутацией, но лучшего я не смогла придумать. Я прошу вас остаться с Лизой. Отвезите её в имение и наймите для неё компаньонку. Вы можете обратиться за помощью от моего имени к Нине. Вéсти с войны подскажут вам, что делать. Если придут французы, тогда иного не останется, как ехать в Петербург.

– А что вы будете делать?

– Я поеду в Москву одна. Мы с вами простимся здесь и поедем разными дорогами.

Раффаеле сдвинул брови, защипнул пальцами воздух, поднял руку… Опустил.

– Вы хотите, чтобы я оставил вас – одну?

– Я прошу вас понять моё положение. Я в ответе за Лизу. Но вы же знаете, что я не могу сама с нею остаться. Я думала ночью, думала в церкви, и я не нашла иного решения. Быть может, его видите вы?

– Ваше положение! – он надавил рукой на лоб. – Но в какое положение вы – меня ставите? Я не могу отказать вам и не могу согласиться!

Ненила баюкала ребёнка и смотрела на господ, приоткрыв рот. Лиза за сенным валом переминалась с ноги на ногу и покусывала губы.

– Сеньор Раффаеле! Я могу сама о себе позаботиться, – сказала Екатерина. – Лиза больше нуждается в вас.

– Maronna! – он воздел руки и принялся ходить по кругу. – Comme fà? Comme mm'aggi' 'a spartere?..

– Катя! – Лиза не выдержала и кинулась к ней. – Прошу тебя, не мучь сеньора Раффаеле! Я поеду с тобой в Москву.

Строгие серые глаза замерли на её лице.

– Лиза! Для того ли я увезла тебя из имения?

– В имении я была бы одна. А с тобой и с сеньором Раффаеле не так страшно.

– Понимаешь ли ты, что под Москвой французы, Лиза? Мы не знаем последних вестей! А вдруг я не смогу уберечь тебя?

– Но сеньор Раффаеле не будет знать покоя, если ты поедешь одна.

Он ходил взад и вперёд, поглядывал на барышень и держался за виски.

– У вас снова болит голова, сеньор Раффаеле? – спросила Екатерина.

– Нет! Я хочу её оторвать!

– Когда ты вернёшься оттуда в Петербург, Катя? – Лиза заглядывала ей в глаза.

– Я не могу тебе ответить. Я еду в русский лагерь к офицеру! Он тяжело ранен и находится в госпитале при полку.

– Он твой жених?

– Нет… Но он мне дороже собственной жизни и репутации.

Лиза перевела внимательный взгляд на Раффаеле. Он остановился к ним спиной и молчал.

– Я готова рисковать своей жизнью, – произнесла Екатерина. – Но твою, Лиза, я не вправе подвергать опасности.

Детская мягкая щёчка прижалась к её плечу:

– Катя! Позволь мне самой отвечать за свою жизнь. Ты не виновата, что Михаил Евстафьич погиб и я не могу остаться в Угличе.

– Сеньор Раффаеле! – позвала Екатерина. – Вы хотите, чтобы Лиза поехала с нами? Вам легче станет? Ненила! А ты? Куда ты поедешь? Не бойся, отвечай! Ты свободна.

– Я за Лизаветой Андреемной. Куда мене ещё, ежели не за барышней? У меня никого больше не осталось.

– Куда же ты младенца повезёшь?

– О Ddìo!38 – Раффаеле закатил глаза.

Один Леонтий с невозмутимым видом сидел на сене в углу и кусал сухой стебелек мятлика. Дело кучерское немудрёное: куда прикажут – туда и повезёт.

Скрипнула дверь – вошла маленькая женщина в большом белом платке, заколотом под подбородком. Хозяйка Анна Прокопьевна. Желтовато-серый повойник прятал её лоб и волосы.

– Что за шум вы подняли?

– Простите, – ответила Екатерина.

– Я за вами пришла. Пойдёмте в дом, муж мой знает о вас! Я ему рассказала, потому как грех от мужа тайны иметь. Это он велел привести вас, потому как обедать пора. Как-никак, а отпустить людей голодными – не по-божески.

Несмотря на благодушие, говорить она старалась строго, как игуменья монастыря. Хотя, будь у неё дети, никто бы не принимал всерьёз её строгость – настолько безобидно-простым казался её облик.

Перед парадным крыльцом хозяйка обернулась и оглядела Леонтия: в коричневом сермяжном зипуне, серых потёртых онучах и войлочном колпаке.

– Поди в людскую, тебя там накормят!

Ненила же, как свободная солдатка, с ребёнком на руках проследовала за господами в дом.

За крыльцом оказался тёмный тесный коридор и узкая лестница в углу с резными деревянными перилами. По лестнице Анна Прокопьевна привела гостей на второй этаж. Потянула за чугунное кованое кольцо – и отворила тяжёлую дверь. Через светлую комнату с обитыми деревом стенами они прошли по широким отбелённым половицам, заметив здесь маленький столик с самотканой скатертью и старинным медным самоваром, длинные лавки и ткацкий станок у стены.

В жилых покоях вместо дверей зияли низкие и тесные проёмы. Пахло льном. Хозяйка завела гостей в просторную комнату с белыми в цветочек занавесками на окнах. Вдоль половиц здесь стоял ряд дубовых обеденных столов и тяжёлых деревянных стульев. Писанные маслом иконы на полке украшало вышитое полотенце и венчал восьмиконечный крест, а с расписного потолка спускалась большая лампада. На почётном месте под иконами сидел бородатый… старик – не старик. В тёмно-синей шёлковой рубахе с кушаком. Желтовато-русые, постриженные полукругом волосы его разделял пробор.

Анна Прокопьевна поклонилась:

– Вот они, батюшка.

Позади неё на чистом лоскутном половике выстроились Екатерина, Лиза и Раффаеле, а за их спиной – Ненила с младенцем. Как на эшафоте – под оценивающим взглядом хозяина.

Длинный ряд столов наполнялся. Щи в чугунке, пшеничная каша на молоке, холодные рыбные пироги… К столу из соседних комнат выходили дряхлые старухи в чёрных одеждах. С десяток.

Сервировкой занималась девка в серой косынке. Повернулась лицом… Раффаеле и Ненила переглянулись: она приносила капусту к сараю. Точно! Она.

Хозяин поднялся со стула, как с трона. Выкатил живот. Половицы заскулили под его сапогами.

Он подошёл к гостям. Взгляд его остановился на чёрных, подкрашенных ресницами, глазах герцога.

– Тебя утром наша прислужница у сарая видела? – напрямик спросил он, глядя из-под насупленных светлых бровей.

– Да, – ответил Раффаеле, не шелохнувшись.

Хозяин обернулся к девке:

– Феодора! Ведро из колодца убери. Скотину поить из него будем.

Та беззвучно поклонилась.

– Ты из еллинов будешь?

– Я подданный Неаполитанского королевства, – ответил герцог деликатным тоном. – Это Апеннинский полуостров, к югу от Рима.

– Знаю. Город твой еллины основали. О том и спрашиваю.

– Я католик.

– Всё одно – еретик!

Хмурные глаза обратились на Ненилу:

– А твой муж где?

– Убили на войне, – она ткнулась носом в макушку ребёнка.

– Ты что же, Анна Прокопьевна, их вместе – в одном сарае, всех поместила?

Хозяйка сжала плечи и наклонила голову.

– Ладно. После каяться будешь! Пора обедать садиться.

Хозяйские дети – три мальчика и две взрослые дочери отличались среди домочадцев русскими разноцветными косоворотками и сарафанами: синим и красным на льняных рубахах. У девиц шёлковые ленты обвивали голову, подвязанные под косой. Широкие рукава собирались узкими манжетами на запястьях.

– Феодора! Отодвинь стол еретикам, – приказал хозяин. – В угол поставь – вон в тот.

– Батюшка, Иван Васильич, да неужто мы с еретиками будем обедать? – с поклоном прошептала Анна Прокопьевна. – Не лучше ли их в другую комнату отправить.

– Я сказал – стол для них поставить здесь! Пусть зрят истинную веру!

Феодора поволокла тяжёлый стол в тёмный угол. Поставила перед Раффаеле миску щей, поглядела на него, как на сатану, – и пошла-пошла бочком.

Он смотрел на Екатерину ошалелыми глазами:

– Почему этот человек назвал меня eretico?

– Не разговаривать! Молча обедайте! – пригрозил хозяин.

Герцог сдвинул брови на деревянную некрашеную ложку.

Все встали перед иконами и положили три поклона. Пропели молитву. Перекрестились – и заняли места за столом.

– Они по-другому крестятся, – шепнула Ненила.

– Они раскольники, – ответила Екатерина.

– Что значит «раш-кольники»? – спросил Раффаеле.

Хозяин и хозяйка обернулись на шум. Екатерина прикрыла губы платком:

– Я вам потом расскажу.

Старушки обедали с хозяевами. За длинным рядом столов не осталось свободных мест. Ели строго молча.

Во время трапезы любопытные синие глаза хозяйской дочки – той, что в красном сарафане, выглянули на гостей из-за головы сестры.

– Марья! – отец ударил кулаком по столу. – А ну вон ступай! Без обеда будешь! Ступай в молельню, двести поклонов положишь!

Девица безответно встала, поклонилась отцу и тихо вышла, оставив недоеденные щи.

– Катя, – прошептала Лиза, – Они не позволят нам остаться.

– Я попробую упросить.

После трапезы и благодарственной молитвы старушки в чёрных одеждах покинули комнату. Пустые тарелки собирались матрёшкой в Феодориных руках.

Екатерина поправила на голове платок и подошла к хозяйскому столу.

– Могу ли я говорить с вами?

– Агафья, Мишка, Митька, Алёшка, выйдите! – приказал Иван Васильевич. От мощного его дыхания пахнуло хлебным квасом.

Старшая дочь с соломенной косой вывела мальчиков в соседнюю комнату.

– Позвольте поблагодарить вас за приют и за обед, – сказала Екатерина.

Хозяйка поклонилась в ответ.

– Не стоит того, – супруг её глянул из-под светлых бровей. – Что хотели-то?

– У нас в Угличе нет знакомых, кроме вас. И просить о помощи некого. Моя подопечная, девица благочестивая, вчера узнала о гибели жениха на войне. Ей нужно сшить траурное платье.

– Так подите на площадь, там есть заведения, где вам сошьют, – проворчал хозяин, закрывая душу скрещенными руками.

– Полотно у нас куплено, и нитки. Платье должно быть готово уже к вечеру.

– Помилуйте, матушка, мы такие заведения сроду не посещали. Откуда нам знать, как скоро они шьют? – Анна Прокопьевна глядела ясными глазами.

– Мы не можем задерживаться в Угличе. Я спешу в Москву – там находится человек, тяжело раненный в бою.

– Ты скажи нам, барышня, чего ты от нас-то хочешь? – хозяин скрипнул дубовым стулом.

– Нам надобно снять мерки и раскроить платье. Позвольте сделать это в вашем доме.

– А шить вы где будете? – спросила Анна Прокопьевна.

– Нам некуда идти. Я понимаю, что в вашем доме правила не располагают принимать людей вроде нас…

Екатерина замолчала, не находя слов. Иван Васильевич оглядел её тёмно-серое дорожное платье с длинным рукавом. Посмотрел ей на ноги. В лицо. Тонкие пряди выбились из-под шёлкового серого платочка и спутались с ресницами. Щёки – устало-бледные, глаза – тусклые и строгие, как у измождённой постом схимницы.

– Жаль мне их, Анна Прокопьевна. Девицы-то хоть и еретички, а честные. Погляди: лица чистые, не напудренные, каблуки не носят…