Екатерина Чубарова

Князь Пётр Васильевич по-прежнему стоял у окна и молчал. Раффаеле вошёл в гостиную.

– Вы, верно, полагали, что помешаете нам своим присутствием, сеньор Раффаеле, – Нина подала ему руку. – Впредь прошу вас не сомневаться, что вы здесь всегда желанный гость.

– Так о чём ты хотела мне рассказать, Нинетт? – напомнила Екатерина.

– Семёновцам приказано выступить в Вильно девятого числа. Егерский и Финляндский лейб-гвардии полки уже отправились туда.

– В минувшую субботу? Я слышала утром полковую музыку. Значит, теперь и они…

– Да, Катрин.

– Князь! Началась война? – Раффаеле прошагал к окну.

– О войне пока не говорят, – каблуки Петра Васильевича скрипнули на паркете. Он подошёл к дивану и сел подле жены. – Нинетт, друг мой! Быть может, война не случится. Не стоит тревожиться понапрасну.

– Катрин! – княгиня не отпускала её руки. – Вечером я устраиваю приём по случаю отбытия в Вильно. Я сказала тебе заранее, чтобы ты настроилась духом.

– Благодарю тебя, Нинетт…

– Сеньор Раффаеле, вы будете?

– Да, я собирался быть у вас.

Подруги распрощались на четыре часа – до встречи на званом вечере.

С Невы дул холодный ветер, и окно в карете герцога заиндевело. Возница погнал лошадей неторопливым шагом. Руки Екатерины в серых перчатках недвижно лежали на коленях, сумочка-кисет спустилась к полу и намокла от тающего снега.

– Сеньорина Каттерина, вы расстроены. Я могу вам помочь?

– Мне помогает ваше присутствие рядом.

Она сомкнула губы и сдвинула брови, тонкие и выразительно очерченные, как серпы первых дней молодой луны. Раффаеле понял, что говорить она не хочет. Его не удивляла печаль княгини Нины, провожающей в поход мужа. Но почему Екатерине, девице восемнадцати лет, не имеющей ни мужа, ни брата, ни жениха, Нина пересказывала известие с деликатностью? Почему сжимала ей руку, будто провожать в поход друга сердца предстояло Екатерине, а не ей?

Екатерина встрепенулась, когда герцог постучал золотым набалдашником трости в переднюю стенку кареты.

– Какая это улица? Уже мой дом? Простите, я не следила за дорогой…

– О, нет. Нет. Прошу вас немного подождать, – он показал знак nu mumento и вышел из кареты.

Подождать… Вас, герцог, ждать – это честь. И вы вправе об этом просить…

Он вернулся – и вложил ей в холодные руки маленький синий букет.

– Где вы нашли цветы?

– Я знаю в Пьетробурге цветочника. Он выращивает в оранжереях цветы зимой. Эти цветы у вас называются «васильок»?

– Да. Это васильки…

– Они похожи на вас.

Екатерина улыбнулась:

– Почему вы так говорите?

– Вы знаете о языке цветов? Василёк прост и изящен – как вы. Он поймёт и разделит вашу печаль.

Она вошла в вестибюль с букетом. Хотелось закрыться в спальне. Но в верхних покоях пришлось встретиться с матерью.

– Что случилось у Ланевских? Откуда у тебя цветы, Катя?

– Оставьте меня, maman!

Двери её спальни захлопнулись.

И не открывались три часа.

Когда же настало время ехать к Ланевским, Екатерина вышла: в вечернем белом платье, в жемчужных серьгах, с лавровой веточкой в греческой причёске. Без следа тревоги и грусти на спокойном и строгом лице.

Глава V

В салоне княгини Нины обсуждали последние новости. Тройные подсвечники на чайных столиках сеяли по гостиной уютный тёплый свет. Пафосную тишину оживлял фоновый гул голосов.

Раффаеле отыскал Екатерину за дальним столиком. Она сидела на диване с сорокапятилетней графиней Шуваловой. К кругу девиц не присоединялась – их внимание развлекали молодые офицеры лейб-гвардии Преображенского полка. Преображенцы выступали из Петербурга в Вильно днём позже семёновцев.

Княгиня Нина обходила гостиную, встречала новые лица.

Подпоручик Ильин появился с двумя приятелями в числе последних. Их позвали преображенцы. Круг офицеров за спинами барышень расширялся. Девицы угощались чаем со сливками.

– Подпоручик Ильин, – Мари Заревская обернулась на него, – вы, говорят, не балуете вниманием свою сестру. На вас жалуются.

– Вы бываете у Осининых? – спросил Александр.

– Мне о вашем семействе из Москвы пишут.

– Слухами земля полнится, – подметила девица на соседнем стуле и глянула на стол с угощениями. – Подайте печенье.

Два офицера взялись за одно блюдце. Александр молчал с натянутой улыбкой.

– Герцог из Неаполя говорит с Чубаровой, – шепнула Заревская.

Девицы оживились:

– Он говорит с нею по-русски.

– Держу пари, что у герцога к ней интерес.

– К Чубаровой? Она же только и умеет, что считать цифры!

– Зато репутация безупречная.

– Даже слишком безупречная!

Подпоручик Ильин глянул на дальний столик, на белое платье Екатерины, на пуговицы над фалдами чёрного фрака Раффаеле.

– Кто такой этот герцог из Неаполя? – спросил он под ухом поручика Маслова. – Что он тут делает?

– Я с ним не знаком.

Княгиня Нина приблизилась к кружку девиц и офицеров с открытым веером.

– Господа, что вы думаете о предстоящем походе? Каковы ваши настроения?

– Надеемся, что нам дадут повоевать, – ответил молодой преображенец.

– Какие в нашей среде могут быть настроения, Нина Григорьевна, когда сам Государь Император допускает мысль, что в случае войны Наполеон нас побьёт? – добавил семёновец подпоручик Шинской. – Но мы, несмотря на то, все готовы умереть за отечество. Если Наполеон и выиграет войну с нами, кровушки мы ему попортим.

– Дай вам Бог вернуться со славой, – сказала княгиня и пошла через гостиную.

Александр последовал за нею.

– Вы принимаете подданного Неаполитанского королевства? – он брезгливо покосился на герцога.

– Герцог ди Кастеланьоло – эмигрант, верноподданный Бурбонов, – княгиня Нина захлопнула веер. – Вы, подпоручик, кажется, почитаете здесь себя самым умным, если подозреваете в моих гостях шпионов.

– Простите. Вы заставили меня усомниться в моём уме, – Ильин вызвал у княгини улыбку. – Не могли бы вы представить меня ему?

– Пойдёмте.

Высокое зеркало поймало лицо Александра – на ходу он поправил русую волну волос.

Екатерина перестала улыбаться, как увидела из-за плеча Раффаеле подпоручика Ильина. Его дерзкий прищур герцогу в затылок предвещал едкую шутку или оскорбительный намёк.

– Сеньор Раффаеле, позвольте вам представить одного из наших будущих героев, подпоручика лейб-гвардии Семёновского полка Александра Сергеевича Ильина. Подпоручик Ильин служит под началом князя Петра Васильевича, – сыграв на честолюбии Александра, княгиня Нина сумела обезвредить начертанные на его физиономии намерения.

Герцог повернулся. Александр загляделся на него, как на девицу неземной красоты.

– Рад познакомиться с вами, – Раффаеле потряс ему руку. – Я солидарен с вами в желании победить Бонапарте, подпоручик.

Жемчужная подвеска подрагивала у Екатерины на груди. Она смотрела большими серыми глазами, как насторожившаяся кошка. А ведь только что улыбалась герцогу! Александр ответил на рукопожатие. И взгляд его невидимой молнией разрезал пространство между нею и Раффаеле.

Завтра он уходил в свой первый военный поход; возможно – в боевое крещение. И ни слова – ей, связанной с ним бежецкой дружбой. Они так и не простились. В гостиной княгини Нины скопилось слишком много глаз и ушей.

***

Прошёл день. В ночь с 8-го на 9-е марта в половине третьего бывший денщик Ивана Дмитриевича проснулся в людской от шума за окном. Зажёг свечу – и кто-то тихо постучал в стекло. Анисим вгляделся в темноту, пытаясь различить очертания набережной и Екатерининского канала, накинул старый кафтан, взял фонарь и вышел через чёрный ход на улицу. В Петербурге было тихо. Дверь скрипнула. У запертой чугунной калитки фыркнула лошадь. Анисим затоптался на хрустящем насте, приподнял фонарь, прищурился.

– Эй! – позвал его кто-то вполголоса у калитки.

– Хто тут?

Свет фонаря направился в блестящие глаза привязанной к ограде гнедой лошади.

– Открой говорю! И перестань слепить своим фонарём!

Рядом с лошадью проявилась фигура офицера в чёрном кивере24 и шинели с пелериной.

– Так ведь поздно, барин, все уж спят давно. Как же я о вас докладывать-то буду?

– Без тебя знаю! Ты побыстрей открывай, у меня времени нет!

Анисим нащупал в кармане связку ключей, потыкал наугад в замочную скважину. На второй раз попал. Вгляделся в лицо офицера сквозь темноту:

– Александр Сергеич, вы? Неужто дело какое важное у вас? – он зазвенел ключами, отпирая калитку. – Так как же я барина Ивана Дмитрича будить стану в такой-то час?

– Слушай меня! – шёпотом сказал подпоручик, входя за ограду. – Никому ни о чём не докладывай. Разбуди только Екатерину Ивановну и передай, чтобы барышня немедля вышла сюда! Да побыстрее, мне некогда ждать! Понял меня?

– Слушаюсь, барин! Как не понять? – и Анисим старческим тяжёлым бегом потрусил к дому. Пробежал прямиком в девичью, растолкал горничную барышни Настасью. Та сонно захлопала глазами и в одной рубахе побежала в верхние покои.

Екатерина не умела быстро пробуждаться. Она имела привычку сидеть четверть часа с закрытыми глазами на пуфе перед камином или трюмо.

– Барышня, проснитесь же ради Христа! Барин ждёт! Дайте ж, барышня, чулочки… обутку…

Разомлевшие ноги спустились в туфли. Настасья сунула ей под нос фарфоровую чашу – оживить лицо холодной водой; смахнула ночной чепец, провела гребнем по спутанным волосам. На ходу накинула ей на плечо редингот, на простоволосую голову – маленькую шляпку с перьями.

Екатерина выбежала на улицу и окунулась в мартовскую влажную прохладу. Ночной стылый воздух прохватил тело.

Александр нервно прохаживался до ограды и обратно. Хрустнул наст позади – он обернулся.

– Почему вы так долго, Катрин? У меня совсем нет времени ждать!

Она запахнула полы серого редингота, накинутого на одну сорочку…

Александр – в походной форме! Шинель с пелериной, кивер с чёрным пушистым султаном, латунный двуглавый орёл поблёскивал над козырьком.

– Простите… Быстрее выйти я не могла.

– Бог с вами! Катрин, я спешу, мне нужно в казармы. У меня лишь полчаса времени! Я знаю, что могу положиться только на вас. Я не могу пойти с просьбой к княгине Нине Григорьевне.

– С какой просьбой?

– Катрин, вы знаете, что теперь мы с вами свидимся нескоро, да и свидимся ли, одному Богу известно…

– Зачем вы так говорите?..

Его руки в белых перчатках сжали её плечи.

– Катрин! Мы все понимаем, что война неизбежна, хоть нам и не говорят о ней. Потому я прошу вас меня простить за всё.

Она хотела ответить, но холодный ночной воздух наполнил грудь и не дал вымолвить ни слова.

– Простите меня! – повторил Александр.

– Мне нечего… прощать вам. О чём вы хотели просить меня?

– Сейчас я еду в казармы. Мне поручено отправить слабых на фуражный двор к обозам. Мы выступаем в половине девятого утра и вечером будем в Царском Селе. Я прошу вас, привезите ко мне Веру!

– Откуда вы выступаете?

– Я вывожу свой взвод на Глебов двор. Какая нужда вам знать?

– Куда мне приехать с Верой?

– При выходе полка вам присутствовать не следует! Поезжайте днём за нами. Вы нас догоните, и мы успеем повидаться на стоянке. Княгиня Нина Григорьевна, верно, поедет к Петру Васильевичу. Поезжайте с нею, вы найдёте нас! Вы поняли меня, Катрин?

– Да, поняла. Я привезу к вам Веру.

– Благодарю вас! – Александр выдохнул, как после исповеди. Глаза его будто промылись ключевой водой, стал чище звёздный блеск в обволакивающих Екатерину зрачках…

Оставив на её тёплых губах вкус лёгкого поцелуя, он взглянул ей в лицо последний раз. Замер на минуту… И сделал шаг в сторону калитки.

– Александр!

Он вернулся, притянул её за хрупкие плечи – и серое сукно шинели обожгло ей щеку. Замёрзшие руки проникли под ремешки ранца, почувствовали крепость его спины.

– Всё… Мне пора, Катрин!

Он отцепил от шинели её руки и отдалился на шаг, продолжая их удерживать:

– Прощайте!

Её холодные пальцы соскользнули с лосиной кожи белых перчаток, и Александр поспешным шагом направился к калитке.

Екатерина смотрела, как он отвязывал лошадь, как вспрыгнул в седло. Она стояла на холоде, пока отдалённый цокот копыт по скользкой мартовской мостовой не затих. Губы горели, а сердце металось между счастьем любви и грустью разлуки.

Анисим не спал, дожидался барышню на лавке под лестницей у чёрного хода.

– Уехал барин?

– Уехал… Ты, Анисим, ступай, запри калитку. И спать пока не ложись, надо будет два письма доставить.

– Прямо сей же час, ночью? – связка ключей загремела у него под вытянутым рукавом.

– Так уж скоро утро. Как я напишу, так и отвезёшь.

Она поднялась в свои покои и написала две записки: к Вере Ильиной и к княгине Нине Ланевской.

В доме в предутренние часы остывали печи. Екатерина забралась на широкую кровать-кушетку и завернулась в одеяло. В ожидании рассвета она смотрела на окно и сладко улыбалась.

Скоро закончится ночь, вдоль набережной под окнами начнут ходить разносчики. Послышатся с улицы привычные голоса, зычно начинающие пробуждение Петербурга: «Ножи-ножницы точить!», «Молоко, творог, сметана!» По-петербургски чинно куранты в Петропавловской крепости зазвонят «Коль славен наш Господь в Сионе». Настанет утро – первое утро, когда Александра в Петербурге нет.

Пусть!

Мягкое облако блаженства любви носило её над земными заботами. Глядя на жизнь сверху, она ничего теперь не боялась. Потому что у неё он – есть.

Около восьми часов над Петербургом заиграл марш лейб-гвардии Семёновского полка. Это шли за знамёнами. Екатерина куталась в одеяло и слушала сквозь стекло зависающие в воздухе далёкие звуки. Барабаны били грозно…

Перед завтраком принесли записку от Нины: «Выезжаем в полдень. Будь готова в 11½. За Верой я пришлю экипаж».

***

Мартовский снег, крепкий и мокрый на обочинах, царапал дверцы кареты. По Царскосельской дороге только что прошла пехота, благодаря чему колёса не увязали в тающем снегу и ровно ехали по протоптанной колее.

Спустя два часа езды шестёрка замедлила шаг. На ходу княгиня Нина приоткрыла дверцу, чтобы посмотреть вперёд. Ветер принялся ломать поля её белой шляпки, заиграл серыми перьями. Впереди ползли обозы с провиантом.

– Извольте посторониться, служивые! – кучер Ланевских вытянул бородку клинышком.

Накрытые рогожами повозки друг за другом встроились в ряд у обочины. Княжеский экипаж миновал их. Обозные поднимали головы – разглядывали, чей герб светится на карете.

На телегах, свесив ноги, сидели солдаты в шинелях и киверах. Больные. Слабые – как говорил Александр. Он командовал этими усатыми лицами. Верно, он посадил их сюда. И, глядя на их понурые головы, Екатерина чувствовала общее с ними, оттого что они находятся близко к её Александру. Возможно, в его взводе… Она смотрела в окно и улыбалась – а экипаж ехал мимо обозов и оставлял позади провожающие глаза.

И вот лошадиный запах развеялся, и кучер снова придержал вожжи. Впереди шли стройные ряды пехоты: в шинелях, чёрных киверах, с полусаблями на белых портупеях. У всех одинаково торчали штыки ружей. Они шагали в ногу, не сбиваясь, – все, как один, крепкие в плечах. Кучер попытался обойти строй и велел форейтору25 повести лошадей влево, но один из унтер-офицеров указал ему на длинную рытвину с водой у обочины – и шестёрка осталась позади. Пришлось ехать за пехотой след-в-след, подстраиваясь под скорость их шага. Чтобы развлечь себя и неизвестных особ в карете, солдаты запели полковую песню:

Мы верно служи-или при русских царях,

Дралися со сла-авою-честью в боях,

Страша-атся враги-и наших старых знамён,

Нас зна-ает Росси-ия с петровских времён.

Ца-арь Пё-тр покрыл нас сла-вою побед,

И помнит бой, По-олта-вский бой помнит швед.26

Карету догнали обозы и встроились за нею в одну колонну.

– Далеко ли до Царского? – спросила Вера. – Неужели мы так и проедем весь день?

Княгиня Нина снова выглянула в открытую дверцу. Впереди простирались заснеженные холмы, а строй пехоты тянулся вдаль.

За холмами открылась небольшая деревня. По другую сторону дороги на снежном пространстве с редкими тонкоствольными сосенками, елями и осинками полк устраивался для обеда. Нижние чины отдыхали стоя, опираясь на ружья, в ожидании обозов с провизией. Одни успели набрать хвороста и разводили костры, другие готовили котелки для обеда. Кто-то загонял сослуживцам байки, и солдаты разражались мужицким грубым смехом.

Экипаж Ланевских остановился на краю деревни. Дамы сошли на притоптанный снег – и закрылись от ветра. Нина послала форейтора осведомиться, где остановился полковник князь Пётр Ланевский.

Пётр Васильевич обедал в избе.

– Прикажете ехать в деревню? – спросил кучер.

– Не нужно, – ответила княгиня. – Я не гнушаюсь пешими прогулками.

В сопровождении фельдфебеля она направилась через дорогу к избам, окружённым штаб-офицескими каретами и вьючными лошадьми.

Екатерина и Вера остались вдвоём у своей шестерни. Щурясь от колючего ветра, они искали глазами Александра. Тысяча восемьсот человек заняли огромную снежную равнину. Повсюду слышались мужицкие голоса, треск хвороста в кострах, крики обозных, раздающих провиант. Кто-то слепил себе из снега пуфы. Молодой прапорщик прохаживался мимо:

– Надень портянки как полагается! Не сидеть на снегу!

Костры гнулись на ветру. Солдаты тёрли глаза от летящего пепла, лица их раскраснелись. В гуляющем дыму не различались по званию одинаковые шинели и кивера.

Один офицер вдали гладил гнедого коня, привязанного к молодой берёзе. Оглянулся…

И вот он уже бежал по разбитому насту.

Александр! Сердце у Екатерины заколотилось отзвуком барабанов, сотрясающим оконные рамы утром. Васильковый воротник отражал цвет его глаз. Двуглавый орёл на кивере лунно блестел в рассеянном свете дня.

Дождавшись его радостной улыбки, Вера пошла навстречу. Они протянули друг к другу руки. Обнялись – и Вера заплакала. Александр тут же развеселил её с первой фразы. Голоса их заглушала солдатская болтовня.

Екатерина улыбалась, наблюдая сцену прощения и семейного воссоединения. Одна на дороге. Словно её никогда не существовало для семьи Ильиных. Какой незаметной казалась теперь её роль!.. Ветер раздувал полы редингота, и она грела дыханием руки в тонких серых перчатках. Но что ветер? Ради искренней улыбки Александра она согласилась бы зябнуть до смерти.

Брат с сестрой подошли в обнимку.

– Садись в карету, Вера, не стой на ветру, – Александр подал ей руку, помог подняться на ступеньку. Затворил дверцу.

– Мне надобно сказать вам, Катрин, – он заметил, что Вера смотрит на них из окна. – Давайте пройдёмся.

Меховые серые полусапожки скользили плоскими подмётками на обломках наста вдоль обочины – Екатерина едва поспевала за быстрым шагом Александра. Солдаты поглядывали на них и довольно хлебали деревянными ложками из котелков. Дуло картофельно-говяжьим бульоном.

Они дошли до привязанных к осине двух лошадей с пустыми санями. Александр остановился. Повернулся лицом. Екатерина смотрела на него доверчивыми, ясными, какими-то (чёрт возьми!) одухотворёнными глазами.

– Катрин, я благодарен вам за Веру. Но… Я буду честен с вами. Я прошу вас не ждать от меня ничего и не надеяться. У меня нет намерений жениться на вас.

Тёмно-серые дуги её бровей дрогнули.

– Вы не любите меня. Но почему вы прощались со мной так, будто…

– Прошу вас, не спрашивайте! Не говорите о чувствах! Катрин, я вижу своё будущее на военном поприще. Служба в гвардии – главное в моей жизни. Я не свободен в выборе жены. А вы не соответствуете кругу жён офицеров нашего полка. Да, вы из хорошей семьи, ваша безупречная репутация вызывает дрожь у всякого, кто слышал о вас. Вы образованны, умны. Нет сомнений, что командир полка одобрил бы брак. Но жёны офицеров гвардии должны иметь общие интересы – а у вас в голове одни цифры и счёты. Мне нужна жена, которая будет танцевать со мной на балах, устраивать званые вечера и очаровывать на них гостей. Вы принимать гостей не любите. К тому же, ваши прямые суждения только отпугивают! Иметь свой собственный ум – это, конечно, похвально, но жене офицера следует проявлять и мягкость, и гибкость характера в особых случаях. Жена подпоручика обязана склонять голову перед жёнами капитана и полковника. Вы же не уступите самому Криденеру, если глубоко не сойдётесь с ним во мнениях. Вы не научены ни петь, ни музицировать, спотыкаетесь на ровном паркете, а за столом у вас на платье всякий раз оказывается капля щей или варенья. Ваши промахи делают вас предметом насмешек моих приятелей, командиров и их жён – тех, от кого прямо зависит моё продвижение по службе! Мой полк не допустит, чтобы вы оказались выше по положению иных уважаемых дам. А это значит, что и мне придётся распрощаться с карьерой. Но я от своей цели отказываться не хочу!

– Мне нечем возразить вам. Я знаю, что жёны ваших командиров не признают меня. Но разве и Нина Ланевская состоит в их числе?

– Княгиня Нина Григорьевна – единственная, с кем вы дружны, но вы стоите для неё по другую сторону от общества офицерских жён. Вы не можете входить в нашу полковую семью, как в неё не входит ваш друг – герцог ди Кастеланьоло. Ваша дружба для Нины Григорьевны – как развлечение, она не имеет ничего общего с продвижением по службе князя Петра Васильевича. Да и терять Ланевским нечего: Пётр Васильевич – полковник гвардии. Нина Григорьевна принимает вас – ей простительно. В глазах офицерских жён вы для неё – некто вроде собственного скомороха.

– Я поняла, – Екатерина заставляла себя смотреть не на снег под ногами, а в лицо Александру. Только бы не дрожали губы, только бы не унижать себя слезами!

Она хотела уйти, но разговор казался неоконченным.

Да разве стоило спрашивать позволения?..

– Постойте, Катрин! Я ценю дружбу с вашей семьёй. На балу у Ланевских, когда вы утопили в колодце мои пистолеты… Две дамы, чьих имён я не стану называть, оскорбительно отзывались о вас.

Александр рассказал ей в подробностях, как случилась известная ссора со штабс-капитаном Черевиным. Не упустил ни единого слова честивших её красавиц.

Она слушала – и склоняла голову против воли. Взгляд её сделался тяжёлым – под тенью насупленных бровей. Ветер рвал шляпку, туго подвязанную под подбородком.

– Позвольте мне идти, – прошептала Екатерина. И пошла прочь. Не оглядываясь.

За воем ветра она не слышала, что Александр следовал за нею до экипажа.

– Благодарю вас, что выслушали меня с достоинством, – он открыл дверцу и предложил ей руку опереться.

Екатерина не дала ему руки.

И слава Богу – Нина не вознамерилась провожать Петра Васильевича до Царского Села!

Глава VI

– Катя, посмотри-ка, первые подснежники! – Александра Павловна вошла в комнату дочери с букетом, перевязанным голубой лентой. – Это тебе от сеньора Раффаеле принесли.

Екатерина две недели провела в постели, и только к Крестопоклонной горячка отступила. Тусклыми, впалыми глазами она следила, как маменька опускала короткие стебли подснежников в пустую вазу. На туалетном столике рядом с кроватью копились записки с пожеланиями выздоровления: десять от княгини Нины Ланевской и ни одной от Веры. Проводив Александра в Вильно, Вера уехала в Москву.

– Хочешь, киселя прикажу Настасье принести?

Екатерина поморщилась и отвернулась на бок.

– Ну, отдыхай. Отдыхай, – Александра Павловна вздохнула и тихими шагами ушла, затворив дверь.

Подснежники клонились из гранёной вазы белыми крылышками. Maman не налила воды… Что с ними станется? Зачахнут, не вынесут сухости натопленного дома – как Екатерина не удержалась от простуды.

Она потянулась за графином, но вошла Настасья с полным кувшином воды для цветов.

– Барыня приказали окно расконопатить. Говорят, дохтур позволил у вас проветривать.

В просторную спальню хлынула влажная свежесть весеннего воздуха. Екатерина услышала журчание под крышей талой воды и звон колоколов. Эти звуки стали напоминать ей, что за пределами её собственной жизни тоже есть жизнь.

Она подняла подушку и села на кровати. Заправила за уши слипшиеся волосы.

– Настасья, подай мне рукоделие.

Тонкая игла принялась вплетать в белое полотно синие и зелёные крестики, рисуя воды Неаполитанского залива.

Когда Настасья унесла ворох сухой пакли, Екатерина запахнула на груди кофту и, опираясь о комод и стулья, подошла к окну. Она увидела ледоход на Екатерининском канале и сидящих на чугунных бортиках ворон. Разносчик кидал воробьям сушёный крыжовник.

Пришлось вернуться в постель: мучил кашель, и слабость одолевала ноги.

Весна пришла в северную столицу проливными дождями. Твёрдый залежалый снег к середине апреля ещё виднелся кое-где, но каменные мостовые старательно расчищались дворниками и блестели, обильно орошаемые дождевой водой.