Екатерина Чубарова

– Я уезжаю с Верой, – послышалось в верхних покоях.

– Куда же вы? Одни? – ответил голос Александры Павловны из левой половины, где находилась гостиная. – Что за дела?

– Не тревожьтесь, maman, я только проводить! И тотчас вернусь! – Екатерина уже спускалась по лестнице и застёгивала на ходу меховой серо-голубой редингот. Ленты шляпки болтались незавязанные у неё под подбородком. Она пересчитала в маленькой сумочке-кисете монетки на извозчика – и утянула Веру за дверь.

Чубаровы жили на набережной Екатерининского канала. Когда девицы вышли на улицу, мартовский снег мерцал в лучах полярно-белого солнца. Чёрная вода канала сочилась сквозь крепкий лёд.

Минуя Чернышёв переулок, извозчик доставил барышень на набережную Фонтанки. Они вышли из пролётки перед старым жёлтым домом с барельефами, где Александр снимал квартиру.

– Только бы он оказался дома, а не уехал гулять на Дворцовую площадь, – Екатерина сжала Верины пальцы. Чья рука дрожала сильнее? Они посмотрели на страшные окна – и направились вместе к главному входу.

Слуга (не дядька – тот уже три года как был отправлен восвояси в Москву, лишь бы господину подпоручику не плясать под отцовскую дудку) – приставленный от полка денщик впустил их в просторную переднюю с четырьмя закрытыми белыми дверями. Лавки по обе стороны от входа оказались завалены шинелями, на паркете блестели мокрые следы сапог. Пустыми полками тускнел берёзовый буфет. Последний жёлтый стул коротал одиночество между колоннами. Денщик отворил белые двери напротив сенных, и оттуда пахнуло жаркой удушливой смесью вина, курения и закусок из солений и лука. Оттуда слышались громкие мужские голоса, смех и звон хрусталя.

В дверях показался Александр – румяный, с расстёгнутым лацканом тёмно-зелёного Семёновского мундира.

– Чему обязан? – весело спросил он, опираясь локтем о косяк двери. Моргнул. – Да-а в-вы преследуете меня, Катрин!

Вера смотрела на него, как напуганный котёнок:

– Саша, я не дождалась тебя и приехала сама. Катенька сопровождает меня…

Он приподнял брови. Заглянул сестре в глаза. Глаза – единственное, чем походили они друг на друга: голубого цвета, чуть раскосые. Только у Александра поднятые уголки их выравнивала прямизна пшеничных бровей.

– Барин, селёдку подавать прикажете? – влез денщик ему под руку, держа на подносе накрытую салфеткой тарелку.

– Графин ещё один неси, болван! – отпихнулся Ильин заплетающимся языком. – Мы тут именины празднуем…

– Мои именины! – из-за его плеча показалась русая голова молодого офицера в романтически-беспорядочных кудрях, как на портретах Джорджа Доу в будущей Военной галерее. – О! К нам барышни пожаловали! Какие милые барышни, сами приехали! Отчего ты, Ильин, держишь красавиц на пороге, не приглашаешь к нам? Будет весело…

– Нам лучше уехать, – Екатерина взяла Веру под локоть. – Твой брат не скажет тебе ничего приятного.

– Брат? О! Ильин, я хочу жениться на твоей сестре! – красное лицо офицера расплылось в улыбке. – Отдай её за меня! А… которая из них – твоя сестра?

Александр втолкнул приятеля в столовую, захлопнул дверь и придавил спиной.

– Вы правы, Катрин. Я не скажу вам ничего приятного. Я нынче занят. Тратить время на пустые беседы с барышнями не имею желания. А ты, Вера, уезжай домой – в Петербурге тебе делать нечего. Я всё одно разговаривать с тобой не буду.

– За что вы обиделись, Александр Сергеевич? – выступила на него Екатерина. – Вы бранились с вашим отцом, а не с Верой.

Он ударил кулаком в дверной косяк:

– Я сам решу, с кем говорить! Вы надоели! Мне никто не нужен! Я так хочу! Я… я не хочу видеть никого из домашних! Не напоминайте мне об отце!

Вера отвернулась и закусила тонкую губу. Губами бы ей с братом поменяться… Зачем ему такие… красивые? На щеке потеплело: слеза! Теперь точно слушать не станет! Уж сестра-то знала, как ненавидел Александр девичью манеру плакать от обиды.

Екатерина стояла перед ним и смотрела в его хмельные глаза. Ильин сдерживал дыхание, чтобы не осквернять её запахом вина.

– Вы не правы, Александр. Вы же знаете: не сегодня-завтра Наполеон объявит России войну. А вы за врагов считаете тех, кто любит вас. Кто же будет вашим врагом на войне? Подумайте: не наступят ли времена, когда вы станете искать любовь ближнего и не найдёте её? Ведь вы станете жалеть…

– Какая война? Какие враги? Я прошу вас уйти. О чём жалеть?.. Я без вас знаю, что хочу… что я не хочу… Враги, Наполеон, отец… Бессмыслица какая-то… Я не имею чести вас понимать.

– Вы поймёте. Ваша самонадеянность однажды рухнет. Тогда вы пропадёте без любви. Как я говорю, так и будет! Ваша маменька, сестра… любят вас – оттого они не хотят, чтобы вы губили себя! И я – не хочу… Пойдём, Вера!

Ноги понесли её на улицу вперёд Веры.

Александр постоял с минуту, скрестив руки на груди и наваливаясь спиной на закрытую дверь. И вернулся в столовую.

А что могла знать Екатерина? Что могла знать она – в восемнадцать лет? Свободная от заблуждений совести, она всего лишь с математической точностью отбрасывала ошибочные следствия, которые иные люди считали верными.

Глава III

Прощёное воскресенье в 1812 году выпало на третье марта. С началом Великого поста балы в Петербурге прекратились. По вечерам в окнах на Английской набережной перестали мелькать при свете люстр силуэты гостей. Сезон столичных развлечений заснул до весны.

В понедельник после обеда Екатерина застала Нину одну в гостиной на гобеленовом диване.

– Катрин, иди сюда, ma chère! Выпьем с тобою чаю!

Домоседство не воспрещало княгине блистать вкусом: белое платье, бронзовый орнамент на подоле и коротких рукавах, золотые серьги с лунным камнем, причёска «à la Жозефина».

На время поста кофейные столики и стулья в гостиной Ланевских составлялись вдоль стен под зеркалами и колоннами. Клавикорды закрывались. Исчезали нотные журналы.

В углу на персидском ковре ютился чайный столик. Его окружали модные кресла-корытца с подлокотниками, изогнутыми лебединой шеей.

Вошёл лакей с подносом, в кюлотах11 и белых чулках. Расставил перед дамами чашечки на блюдцах, сахарницу, чайник, вазочки с постным печеньем и вишнёвым вареньем – без косточек, как любила княгиня. Разлил китайский чай, поклонился – и неслышно затворил за собою двери.

Античные сюжеты украшали фарфоровый сервиз.

– А что Вера? Она ещё в Петербурге? – поинтересовалась княгиня.

– Увы, Нинетт, ей так и не довелось поговорить с Александром, – Екатерина опустила глаза на вьющийся из чашечки горячий пар. – Я пыталась помочь им встретиться. Боюсь, теперь Александр возненавидит меня.

– Боишься, что он посчитает тебя навязчивой?

– Полагаю, он уже меня таковой считает.

Нина подержалась за блюдце… Оставила на столике.

– Катрин, я знаю Александра со слов моего мужа. Одно я могу утверждать: это человек чести. Не стану ручаться за его нрав в семейном кругу, но в обществе он безупречен.

– Ты говоришь о том, что… что mon amour pour lui ne me compromette pas12?

– Oui, Catherine. Il fera tout pour protéger votre réputation13. И всё же, есть в нём что-то, что меня порой пугает…

– Его жестокость и бесчувственность к тем, кто его любит. Но Александр рождён быть отважным воином, а эти качества помогли бы ему дослужиться до генерала!

– Супружество не поле брани. Жизнь с таким мужем, боюсь, не составила бы счастье ни одной женщине.

– Ты права, Нинетт. Но любящая женщина должна уметь прощать…

Голос лакея в дверях заставил вздрогнуть:

– Ваше сиятельство, к вам герцог ди Кастеланьоло.

– Проси.

В гостиную вошёл высокий красавец в тёмно-коричневом двубортном фраке со стоячим воротником. Его полудлинные чёрные волосы, зачёсанные со лба и висков, открывали тонкие бакенбарды-favoris.

– Приятно снова видеть вас в нашем доме, герцог! – княгиня Нина улыбнулась и встала навстречу. – Вы становитесь у нас частым гостем, что меня весьма радует!

Он прикоснулся губами к её руке.

– Где ваш супруг?

– Пётр Васильевич отлучился по делам службы.

– Жаль. Я надеялся увидеть князя.

– Прошу вас, герцог, составьте нам компанию.

Княгиня приказала лакею подать чай и подвела иностранного гостя к диванному уголку.

– Сеньор Раффаеле, позвольте вас представить моей подруге Екатерине Ивановне Чубаровой – дочери отставного ротмистра гвардии, участника русско-шведской войны.

Екатерина встала. Он поклонился:

– Вы носите имя русской императрицы.

– Увы, – она сделала книксен.

«Только я – Катя! Одна!» – заявила она, пяти лет от роду, когда к Александре Павловне пришли крестьяне просить разрешения окрестить младенца Катериной. С тех пор ни одной Катьки в деревне не рождалось – дабы не гневить барышню.

Герцог сел в кресло-корытце: руки положил на лебединые шеи из карельской берёзы, чуть запрокинул голову. Подбородок и носок чёрного начищенного сапога направил на угловую колонну – ни на одну из дам. Правую руку его декорировал золотой перстень с тёмно-бурым драгоценным камнем.

– Вообрази, Катрин! Уже год, как сеньор Раффаеле в Петербурге, а нам до сих пор не довелось познакомиться, – Нина наливала ему чай. – Быть может, вы, сеньор Раффаеле, расскажете нам какой-нибудь неаполитанский анекдот?

– Извольте. В Неаполе жил известный человек – принц Сансеверо. Дон Раймондо ди Сангро, великий изобретатель. Он поднимал животных и растения из пепла, создавал разноцветные фейерверки с песней птиц и даже свет, который не гаснет. Никто не знал его тайны. Однажды, когда моему отцу было семь лет, Неаполь увидел чудо. Карета выехала в море. Лошади скакали по волнам. Оказалось, что ди Сангро сделал их из пробки, а колёса двигались по волнам благодаря клинкам.

Княгиня улыбнулась:

– Этого учёного почитали за чернокнижника?

– Верно! – герцог всплеснул руками и погладил локотник её кресла. – Папа объявил его трактаты еретическими. Но дон Раймондо оставался предан всегда своему королю.

– А вы служили при дворе?

– Мой отец и моя мать служили при дворе.

Екатерина вслушивалась в его носовое «йа» и необычно мягкое «жь». И молчала, молчала… Она никогда не имела дел с титулованными иностранцами. Фразы не подбирались. На вопросы вежливости ради – не находилось слов.

Облик герцога не имел изъянов. Ровный цвет кожи топлёного молока на щеках перетекал в обожжённые сливки и собирался в мягкую тень под высокими скулами. А глаза – чёрные, со скрытыми зрачками, до внешних уголков густо подведённые ресницами, составляли идеальные пропорции с классическими линиями бровей, каких нарочно не нарисовать. Голос – приглушённый тенор. Поющий последний слог. Речь – как стая журавлей: взлетает фраза – и смотреть больше никуда нельзя. Тон выше – тон ниже, и, замолкнув, остаётся звенеть в ушах, как в хрустале.

– Если наш король вернётся в Неаполь, я докажу ему свою верность. Это моя надежда.

Он произносил «ежьли» и «надьежьда».

– Как вы находите Россию? – княгиня со светской лёгкостью меняла темы.

– Россия любит принимать гостей. Русские щедры. Но мы имели трудность… привыкать к холодной погоде и к русской пище. В ваших кушаньях много лука, и солят у вас не мясо, а огурцы и грибы.

– Неужели ничто вас приятно не удивило?

– Образованность русских женщин! В Сан-Пьетробурге я посетил дом неаполитанского посла. Его жена – русская княжна, знает по-неаполитански и разбирается в искусстве живописи. Русские дамы говорят на иностранных языках, знают историю моего королевства и других стран. В Европе редкая женщина может похвалиться знанием вашей истории и русского языка.

От герцога исходила сила достоинства: как нимб святости – но не святость. И титулованность, и красота лишь дополняли её, однако порождало эту ауру нечто иное. Откуда она бралась, Екатерина постичь не могла, но эта сила вводила в оцепенение. Серебряная ложечка с вишнёвым вареньем дрогнула в её руке – и ягода упала на белую атласную туфлю.

– Каковы последние вести из Европы? – продолжал герцог беседу.

– Пока что в Петербург доходят слухи о договоре Франции с Пруссией, – княгиня Нина протянула руку за колокольчиком. Вызвала лакея. – Наполеон заручился поддержкой прусской армии в наступлении на Россию. Паисий, почисти туфлю госпоже Чубаровой. Говорят, войны не избежать.

Щёки Екатерины уподобились вишнёвому сиропу: герцог смотрел на её худую щиколотку! А лакей с невозмутимым видом ползал на коленях – оттирал салфеткой следы пятна.

Князь Пётр Васильевич воротился домой. Уже смеркалось. Для герцога приготовили любимый русский десерт: чернослив с грецкими орехами, – и остатки сметаны уже успели растаять на блюдце.

– Я рад вас дождаться, князь! – он поднялся навстречу.

Княгиня Нина подошла к мужу и приняла его двухуголку. Она всегда забирала у князя шляпу сама – с любовью и преданностью послушной жены. Пётр Васильевич наклонился к её руке – отблагодарить поцелуем.

– Надеюсь, вы ещё не уходите, герцог? У меня есть хорошее вино.

– Я не отказался бы, князь. Но я долгое время в вашем доме, и я утомил княгиню…

– Нисколько, сеньор Раффаеле! – Нина улыбалась ему.

– Вы очаровали мою жену!

– Благодарю вас за любезный приём, – герцог похлопал князя по плечу и подошёл к ручке княгини Нины, озолоченной кольцами и браслетами. – Вы дважды принимали меня. Настал мой черёд пригласить вас. Мы ждём вас завтра к обеду. Буду рад познакомить вас с моими друзьями.

Екатерина так и стояла в чайном углу возле своего кресла-корытца. Плутала потупленными глазами по лабиринту греческого меандра на ковре.

– Могу ли я надеяться увидеть вас в моём доме с князем и княгиней?

У неё дрогнули ресницы. Это к ней обращался герцог!

– Если мне позволят родители, – она сделала быстрый книксен, чтобы удержать равновесие.

С Ниной – да не позволят?.. В гости. К герцогу. «Ту-тух! Ту-тух!» – сердце отдавалось в ушах, как чужое.

– Маленькая ножка есть признак подлинного благородства, – заметил герцог тихим голосом. И улыбнулся. – Дочь моих друзей будет рада познакомиться с вами.

Маленькая ножка – вишнёвое варенье! У Екатерины зажгло в висках.

Князь Пётр Васильевич ушёл проводить гостя до кареты. Нина взяла её за руку, заглянула в глаза:

– Ну, что, ma chère, хорош герцог?

– Кто он? Я не могла отделаться от чувства, будто передо мною сам Император.

– А я заметила, что ты сама не своя!

– Должно быть, он посчитал меня глупой.

– Полно! Молчание не признак глупости, а достоинство благородной девицы.

– Где вы с Петром Васильевичем познакомились с ним?

– На Масленичных гуляньях. И поверь мне, Катрин, о знакомстве с герцогом я вспоминаю с бóльшим стыдом, нежели ты о вишнёвом варенье! – княгиня Нина засмеялась, приобняла подругу и потрепала её вирджиниевый14 рукав.

***

Карета с гербом Ланевских подкатила к серому каменному дому на Мильонной, замшелому от петербургской влаги, с плоской аркой над входной дверью и длинным рядом узких окон.

Вышла темноволосая горничная. Провела князя, княгиню и Екатерину в прихожую с фисташковыми стенами и белыми колоннами, приняла одежды и шляпы. Куцая тесьма с узлом выбивалась у неё из-за корсажа – на ней висел деревянный православный крестик.

– Пожалуйте за мной. Сеньоры ждут вас.

«Сеньоры» – как складно говорила. А ведь русская!

Арка с барочными барельефами отделяла прихожую от лестницы. В верхнем вестибюле с лепными фризами и колоннами встречал герцог ди Кастеланьоло. За ним шла улыбчивая женщина и протягивала руки к незнакомым гостям. Чёрная коса лежала короной на её голове на античный лад.

– Commàre, это мои русские друзья, – сказал ей герцог. – Князь Пьетр Ланьевский. Княгиня Нина Ланьевская. Сеньорина Каттерина Чубарова.

Женщина обнялась с Ниной и Екатериной. Зелёная шаль соскользнула с её плеча.

– Bòna jurnàta!15 Я Сибилла, крёстная mammá Раффаеле! – представилась она ласковым голосом, словно обращалась к маленьким детям. От внешних уголков её больших серо-зелёных глаз ласточкиным хвостиком расходились две морщинки.

В дверях показались два похожих лица: постарше и помоложе.

– Маркиз Патрицио Сан-Чезаре – мой крёстный отец, – представил герцог сеньора в тёмно-синем фраке с белоснежным жабо. Его каштановые с сединой волосы завивались на висках и крепились сзади чёрной лентой.

Отец Джулиано – так вот что означало «брат от духовного родства»!

Приземистый старичок явился из соседней комнаты в военном двубортном кафтане цвета морской волны с золочёными пуговицами, в синих кюлотах и белых чулках, по старой моде Неаполитанского королевства. Раскланялся.

– Дон Сильвано Порчинари – отставной вице-адмирал славного неаполитанского флота! – герцогу пришлось чуть присесть, чтобы обнять его за плечо.

Ниже ростом и на два десятка лет старше жены, дон Сильвано так и лучился добродушием. Супруга же его оказалась полной противоположностью Сибилле: волевой взгляд тёмных глаз, мягкие, тускловатые от седины светлые кудри в высокой причёске à la Plotina, худые руки с длинными пальцами. Она носила нежное имя – Эмилиана.

Последней к гостям выбежала девушка в белом батистовом платье с высокой талией и подхватила вице-адмирала под руку. Тяжёлые локоны цвета тёмного золота тянули греческий узел на её затылке книзу. Это она танцевала сальтареллу на Дворцовой площади с молодым маркизом Сан-Чезаре – Ланевские узнали её по волосам.

– Это непоседливое чудо – наша дочь Биатриче! – сказал вице-адмирал.

– Вы прекрасно говорите по-русски, – заметила княгиня Нина.

– Мы изучили русский язык, чтобы не говорить по-французски в России, – ответил старший маркиз Сан-Чезаре.

Дочка внешне походила на отца: светлые глаза, пухлые розовые губы, дружелюбная улыбка и живость движений. От матери она позаимствовала волосы, прямые медно-коричневые брови и римский нос с горбинкой – по-женски небольшой, что придавало её лицу очарование.

– Просим вас в гостиную, скоро подадут обед! – Сибилла указала рукой на главные двери напротив лестницы, взяла мужа под локоть и пошла впереди.

Биатриче отделилась от родителей, поравнялась с Ланевскими.

– Прошу вас, не говорите донне Эмилиане, что мы виделись, – шепнула она. – Мой отец заболел. Mammá хотела, чтобы я сидела с ним. Но patemo отпустил меня на carnelevare16.

В чисто убранной гостиной стоял длинный стол с угощениями. Мебель из карельской берёзы с желтовато-кремовой обивкой вносила домашнее тепло и уют в холодно-голубые стены. Под циферблатом напольных часов качался маятник.

Раффаеле возглавлял стол. Справа и слева от него усадили князя Петра Васильевича и княгиню Нину. Строгому порядку никто не следовал: семья вице-адмирала занимала места ближе к герцогу, чем его титулованные крёстные родители.

– Мы не знали, что у вас такая большая семья, сеньор Раффаеле, – отметила Нина.

– Да! Теперь, в России, мои друзья – это моя семья!

– Вы угостите нас блюдами неаполитанской кухни? – поинтересовался князь.

– У нас русские повара. Они не смыслят в неаполитанской кухне, – Эмилиана указала на свой гладкий лоб, наискосок укрытый густым локоном. – Наши слуги остались в Неаполе.

Екатерине, дворянке седьмого класса, предназначалось место между Биатриче и Джулиано – напротив Сибиллы. Биатриче заглядывала ей в лицо с любопытством искреннего ребёнка. В её серо-голубых глазах, светлых и блестящих, как в прозрачной воде, чернели камешки зрачков.

– Сколько вам лет? – спросила она.

– Восемнадцать, – ответила Екатерина.

– Мне девятнадцать. Мы можем быть подругами. Я умею говорить быстро по-русски, но знаю мало русских слов. Не обижайся, если я скажу неправильно.

Биатриче говорила приятным голосом с низкими нотками, русские слова у неё выходили с мягким «л», «жьлов» вместо «слов», и она путала «р» и «д».

На другом конце стола герцог ди Кастеланьоло беседовал с князем и княгиней.

– Что ты думаешь о Раффаеле? – спросила Биатриче.

– Должно быть, сеньор Раффаеле очень знатного роду.

– Знатного-знатного, – подтвердила она. – Ты связана родством с князем и княгиней?

– Нет… Мы с княгиней Ниной подруги.

– Наверное, твой отец имеет высокий титул, если Раффаеле пригласил тебя к нам. Раффаеле строг и капризен в выборе друзей. Он не станет окружать себя людьми с манерами… ndescretezza. Я не знаю, как перевести это на russo.

– Нахальность, неделикатность, неуважительность, нескромность, – подсказал Джулиано.

Биатриче положила руку на лоб.

– Как много трудных слов… Раффаеле презирает эти черты характера, – она постучала по горлу ребром ладони. – Он не подпустит к себе близко такого человека.

Нахальность, неделикатность, неуважительность, нескромность… Екатерина примерила каждое слово к себе – нет ли в ней презренных пороков.

– Биатриче, ты запугала нашу гостью! – воскликнула Сибилла. – Вам не нужно бояться Раффаеле, моя милая, о вас он говорит только хорошее!

Она улыбнулась и заглянула Екатерине в лицо весёлыми молодыми глазами.

– Сеньор Раффаеле говорил вам – обо мне?

Он впустил её в свою память? Её образ запомнили глаза – самого герцога ди Кастеланьоло?.. А ведь она всего лишь дочка отставного гвардейского ротмистра! Выросла в провинции… Другое дело – Нина. Умна, благородна, образование и воспитание – comme il faut.

– А кто родители сеньора Раффаеле? – Екатерина решилась на смелый вопрос. – Они не приехали с вами в Россию?

Ответила Биатриче:

– Родители Раффаеле погибли. Его mammà была королевской крови. Её казнили. Мы уехали из Неаполя из-за неё, чтобы Бонапарте не преследовал Раффаеле.

– Королевской… крови! – Екатерина едва не поперхнулась куском хлеба. Что она делала в этом обществе, с деревенским домашним воспитанием?

– Разве Раффаеле не рассказывал вам? – спросила Сибилла.

– Сплетничаете, маркиза! – дон Патрицио Сан-Чезаре изобразил рукой клацающий рот.

В присутствии русских гостей они старались говорить друг с другом по-русски.

– О чём вы рассказываете, commàre17? – спросил Раффаеле.

– Твои гости не знали, что ты из рода Борбоне.

Вилка княгини Нины замерла зубцами в котлете.

– Вы бежали в Россию от Наполеона и потому скрываете королевское происхождение, сеньор Раффаеле?

– Это не совсем так, – он мягко отстранил ладонями белую скатерть. – Моё отношение к королевскому роду – не более чем семейное предание.

– Это предание погубило мать Раффаеле, – Эмилиана провела по горлу длинными пальцами. – Оно могло и Раффаеле погубить, но мы успели уехать. Герцогиню Пачифику ди Кастеланьоло расстреляли за роялистский заговор.

– Боже мой! – ахнула Нина.

– Я с детства знала Пачифику, – Сибилла вздохнула, подняла на потолок глаза. – Она была меня старше. Я хорошо помнила её отца. Говорили, что он был незаконным сыном короля Карло или его дальнего родственника из рода Борбоне. Я не знаю, что породило эти подозрения. Он носил фамилию графа Сан-Ренато, своего отца. Он умер, когда меня отдали на воспитание в монастырь маленькой девочкой. Пачифика была редкая красавица. Моя mammà любила говорить мне: «Будь как Пачифика», «Твои манеры должны быть как у Пачифики». А как она танцевала фанданго!.. Я любила её, как сестру. А она называла меня «rigginema»18. Когда меня забрали из монастыря, Пачифика собиралась замуж. Она попросила за меня перед королевой, и меня приняли чтицей. Первый год при дворе я служила под покровительством Эмилианы. Они были подругами. Королева Мария Каролина благоволила Пачифике. Король Фердинандо имел фавориток, но Пачифику ни разу не склонил к любовной связи. При дворе ходили слухи о её близком родстве с королём. Его величество мог их слышать. Королева помогла Пачифике найти хорошего мужа. Герцог ди Кастеланьоло, отец Раффаеле… Отважный офицер!..

– Мой самый дорогой друг, – произнёс дон Патрицио. – Мы росли вместе. Вместе бегали по морскому берегу, ловили анчоусов, собирали цветные камни и лазали за красными апельсинами. Фабио избрал военное поприще, а я канцелярию. Поход за освобождение Рима от французов стал для него последним.

– Нет – он благополучно вернулся оттуда, – Сибилла покачала указательным пальцем. – Смерть нашла его в родном Неаполе, когда за нашей армией из Рима пришли якобинцы. Общество Неаполя разделилось.

– На верных королю и предателей-франкмасонов, – Эмилиана передёрнула плечами. – Наши бывшие друзья стали проповедовать liberté, égalité, fraternité19.

– Мне было шесть лет. Я помню, как мимо нашего дома шли с флагами, – сказала Биатриче. – Мне не разрешали подходить к окну, и я подглядывала украдкой. Они были похожи на бандитов: грязные, в красных колпаках; дамы – со стрижеными волосами!

– Они и вели себя, как бандиты, – добавил Джулиано. – Мне пяти лет не исполнилось, а я запомнил, как испугался, когда они разбили наше окно камнем. Они пели: «Ah! ça ira, ça ira…»