Под знаком OST. Книга 1

Эшелон, готовый к отправке, охраняла военная колонна немецких солдат. Муся Растопчина оказалась среди тех, кто прощался с родиной навсегда. Ей исполнилось восемнадцать весной, она владела немецким языком и быстро попала в список для угона. Тем трагическим утром она встала очень рано. Взгляд затравленного зверька, раскосые кошачьи глаза Муси наполнились слез. Она шла, подгоняемая немецкими солдатами, среди таких же несчастных, потерянных девушек в свой вагон-теплушку. Так как Вера Сергеевна обещала проводить дочь, Муся потерянно искала ее среди толпы на перроне. Однако немецкие солдаты отсекали колонну отъезжающих от тех, кто остался, действовали жестко, прикладами оттесняя родственников угоняемых подальше:

– Внимание, колонна.

Солдаты с трудом держали оцепление, девушки рвались через сцепленные руки, овчарки, привязанные к забору, лаяли на тех, кто выбивался из строя. Одна из собак даже укусила офицера:

– Черт, они сошли с ума.

– Ты как?

– Они прут как бешеные, надо было ставить нас с собаками.

Офицер потер укушенную руку, посмотрел презрительно на толпу. Матери надрывались от крика, выкликая имена своих детей̆:

– Пустите, пустите нас…

– Там наши дети.

– Анечка, деточка моя. Анечка.

Немецкий офицер грел руки у огромной бочки, в которой горела ветошь, погрузка шал по плану и по списку. Он морщился от крика подчиненных, но одобрительно махнул им рукой̆:

– Заканчивайте погрузку. Эшелон готов к отправке.

Офицер призывал своих солдат к действию:

– Отсекаете матерей!

Немецкий солдат, который стоял у теплушек, закричал остальным:

– Не подпускайте их к поезду.

Муся видела, как к офицеру подбежал щуплый солдат с овчаркой на поводке. Овчарка свирепо лаяла, а он доложил по-немецки:

– Есть, обер-ефрейтор, будет сделано.

– Отсекай.

Овчарка, а за ней другие собаки, продолжали лаять на проходящую толпу девушек, они плакали и уже не утирали слезы. Наконец-то на вокзале появилась Вера Сергеевна. В руках она держала пальто мужа, профессора Растопчина. Маме Муси удалось продраться сквозь толпу, и она бросилась к решетке на платформе железнодорожного вокзала, пытаясь увидеть Мусю среди угоняемых. Прижимаясь к холодному и черному металлу решетки вокзала, Вера Сергеевна отчаянно звала дочь:

– Муся! Муся, Муся, Мария!

Муся будто услышала ее, обернулась, но толпа подхватила ее, оттесняя от вокзальной решетки и провожающих. Матери кричали рядом с Верой Сергеевной, протягивая руки сквозь решетку, пытаясь дотронуться до своих детей и дать им еду на дорогу:

– Ваня, еды тебе на три дня хватит!

– Деточка моя, деточка!

– Катенька, кровиночка моя…

– Муся!

Муся наконец-то увидела маму в толпе:

– Мама!…

Вера Сергеевна бросилась к решетке:

– Муся, Маша!

– Мама, мамочка, не плачь! Мама!

Мусю толпа уносила прямо в вагон. Ее сильно толкнула какая-то женщина. Рядом навзрыд зарыдали две девчушки, а рыжая, кудрявая крикнула:

– Мама, я напишу тебе.

Муся спросила ее :

– В какой вагон идти?

Та махнула рукой на второй, в него загоняли всех девушек с платформы, а немецкий офицер указывал на список солдату:

– Грузите их по вагонам и по спискам.

Солдат ударил прикладом вставшую на его пути деревенскую девчонку:

– Эй, чего встала. Шуруй дальше!

Пока солдат изучал список угоняемых, Вера Сергеевна удалось просунуть сквозь решетку пальто:

– Муся, пальтоМашенька!

Муся схватила пальто, взглянула последний раз на мать:

– Мам, мамочка, мам…

Вера Сергеевна зарыдала, а Муся побежала к вагону, быстро карабкаясь по помосту вверх, в вагон. Паровоз дал прощальный гудок. Матери за решеткой начали рыдать, выкрикивая имена отъезжающих детей: – Поленька, Поленька!

– Сергей, деточка моя!

Матери плотно прижались к решетке, замахали руками, прощаясь с отъезжающими:

– Прощай, родная моя! Деточка!

По помосту в вагон забегали женщины, подгоняемые винтовками. Одна из них, с годовалым ребенком, на руках тянула в вагон плачущего семилетнего мальчугана. Лай собак усилился, казалось еще мгновение и немецкие солдаты спустят с цепи лающих овчарок:

– Быстрей, русские свиньи!

Солдаты загнали последних отбывающих в Германию в вагон, отбросили в сторону помост и стали закрывать дверь в теплушку Муси на большую металлическую задвижку. Девушка в последний раз выглянула в проем двери, чтобы увидеть родной советский вокзал. Вера Сергеевна двумя руками вцепилась в решетку, закричала:

– Ты вернешься, Муся!

– Мама!

Муся закричала во все горло. Девочки высунулись из-за ее плеча и тоже заорали дружно:

– Мама!

Однако в этот момент солдат с шумами задвинул тяжелую дверь, чуть не прищемив руку Мусе. Она крикнула в последний раз:

– Мама!!!

Паровоз свистнул, и состав теплушек тронулся. Хмурое утро наползало тучами на провинциальный вокзал с желтым зданием и облупившейся на стенах краской, а также на площадь перед вокзалом, на которой виднелись немецкие мотоциклы с колясками и стоящий у конца решетки грузовик, на котором привезли остарбайтеров. Так будут теперь называться рабочие из СССР. На груди у Муся появится знак OST, сломав девушке жизнь.

Глава 3. Дорога в Третий рейх. Декабрь 1941

Убаюкивающий звук идущего на полной скорости эшелона, груженного пассажирами, действовал усыпляющие. Народ спал на нарах, в углу женщина кормила годовалого ребенка грудью. Рядом, на ее коленях спал семилетний мальчуган. Он все время дергал мать за рукав, пытаясь согреться:

– Мамочка, мне холодно.

– Деточка, спи! Ехать долго.

Рядом с ней смешно копошились еще два чужих ребенка, отбирая друг у друга кусок хлеба, а их мать, плотная женщина с восточным разрезом глаз и красным платком на голове, пробиралась через лежащих на полу людей, отмечая в списке едущих в вагоне. Клочок бумаги, выданный ей обер-ефрейтором, был не так уж велик, она с трудом рассматривала фамилии, освещая пространство вокруг себя керосиновой лампой. Фитилек еле теплился, язык казашки быстро почернел от химического карандаша, который она периодически облизывала, чтобы поставить очередную галочку:

– Имя, фамилия, национальность.

– Иванова Татьяна, русская

– Так, хорошо… Иванова Татьяна.

Через какое-то время казашка добралась и до Муси, сидевшей в дальнем углу вагона. Она подошла к Марии и ее соседке: вертлявой, черноволосой девушке. Та посмотрела на нее синими глазами и начала копаться в своем вещмешке, будто не замечая. Казашка начала с Растопчиной:

– Имя, фамилия, национальность.

– Мария.

– Что Мария?

– Мария Растопчина, русская.

Казашка с интересом посмотрела на девушку со звучной, почти дворянской фамилией. Точенный профиль Муси, высокий лоб, большие глаза, руки с тонкими запястьями, ладная фигурка явно выделяли ее среди общей массы женщин с безликими и простыми лицами, грубыми, мозолистыми руками, тучными фигурами. Ей подумалось: откуда взялась такая краля в этом вагоне? Но додумать мысль она не успела, в списке значилось: Мария Растопчина. Казашка поставила галочку и обратилась к соседке, придирчиво рассматривая ее нос с горбинкой:

– Имя. Фамилия. Национальность.

Неожиданный ответ казашку удивил:

– Национальность. А чо це такое национальность?

– Это, милая, что у нас снаружи пропечатано…

– Ах, снаружи. Ну, проверяй. Розалия Ивановна Коноплянина. Грузинской национальности.

Казашка нашла имя Розы в списке, посмотрела на нее внимательно, хмыкнув:

– Грузинской? Это ты им рассказывай. Пишу – жидовка!

Казашка пошла отмечать людей дальше по вагону. Роза взвилась:

– Я грузинка! Поняла? У меня мать – грузинка, а отец – русский.

Казашка ушла в другой угол:

– Заливай, заливай, – обращаясь к сидящим девушкам. – Имя. Фамилия. Национальность.

Полная женщина с простым лицом с трудом назвала свое имя:

– Семенова Дарья Викторовна.

Роза продолжала ворчать, села ближе к Мусе. Одежда ее – скромная, на голове – цветастый деревенский платок, скрывающий ее черные кудри. Видно, что Роза Коноплянина хотела выглядеть проще. Муся слушала ее невнимательно, а Роза произнесла с нажимом:

– Дура узкоглазая. Думает, что я еврейка. (Мусе) Я похожа на еврейку? Ну, посмотри на меня? Похожа?

Муся посмотрела на соседку, пожала плечами. Слово «еврей» она слышала в первый раз. Неожиданно у нее зачесалась голова. Она запустила руку, выловила в в волосах черную маленькую вошь, стала ее удивленно рассматривать:

– Какая разница! (глядя на вошь) Ой, что это?

– Это вошки! – улыбнулась Роза, увидев Мусино перекошенное от отвращения лицо. – А ты что думала? Между прочим им тоже в Германию охота.

– Что значит тоже?

– Слушай, а ты откуда такая взялась, а?

– Из Москвы.

– Откуда?

– Из Москвы.

Роза толкнула Мусю в бок, расхохоталась. В противоположном углу слышен шум. Кто-то отказался, так же как и Роза, называть сразу национальность казашке. И с чего у нее вдруг такие вопросы? Казашка не призналась, что сама подбежала к обер-ефрейтору и просто вымолила дать ей список из вагона и назначить старшей. Она мечтала своей услужливостью спасти детей. По счастью, обер-ефрейтор понимал русский язык, а восточная женщина показалась ему надежным человеком. Смотрящим полагался двойной паек, казашка же, уже поработавшая в своей собственной деревне на новую власть, отлично знала, что послушание, пунктуальность и доносительство щедро вознаграждались в Третьем рейхе. Она повысила голос:

– Я тут пока главная. Назначили. Так что отвечайте. Имя, фамилия, национальность.

Женщина с курносым лицом ответила быстро:

– Тетеновы: Прасковья и сын Иван. Русские.

– Ага, Тетенов Иван, Тетенова Прасковья!

Казашка с лампой, в которой мерцал огонь, ушла совсем далеко от Мусиного места на нарах. Угол, где располагались девушки, Муся и ее соседка Роза, погрузился в полную темноту. Лишь огни железнодорожных станций, которые проезжал эшелон, на короткое время вырывали из темноты бледные лица и глаза будущих остов. Муся, чтобы как-то успокоиться, начала мурлыкать песню. Все того же Шуберта, на немецком: «Песнь моя летит с мольбою…»

Роза смотрела на нее удивленно. Ее новая знакомая знает немецкий, и неплохо судя по всему: это наверняка пригодится! Она уже хотела вслух высказаться по этому поводу, но на них зашикали. Ничего не оставалось, как заснуть. Муся закрыла глаза и вскоре задремала. В ее сне была Москва, огни родной дачи, мама, бабушка, сестры. В самом конце приснился папа Василий Андреевич, который еще раз произнес пророческие слова: «Свобода – это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода – это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода – это величайшая верность истине». Затем исчез и он. Муся провалилась в черную яму глубокого, тревожного сна. Очнулась она нескоро. Сквозь узкие окна в вагон проник луч солнца. Тишина снаружи подсказывала – поезд стоит. Роза, закопошилась в углу, и первая выглянула в оконный проем. По шпалам топали два немецких солдата с большой железной бадьей. В руках одного из них блестел половник. Другого виднелся мешок с хлебом:

– Давай начнем со второго вагона. Здесь едут женщины.

– А вагон будем открывать до конца?

– Нет. Не положено, а то убегут.

Роза улыбнулась, кивнула заспанной Мусе:

– Муся, еду дадут!

Рядом проснулся семилетний мальчик и быстро заканючил, дергая свою маму за рукав:

– Мама, есть дадут сейчас.

Казашка, оттолкнув Розу от окна, спрыгнула с нар и то же выглянула наружу. Немцы с бадьей шли мимо их вагона:

– Ага, сейчас…

Однако в закрытую дверь вагона неожиданно застучали кулаком. Казашка подбежала к деревянному щиту, отделявшему пространство теплушки от железнодорожного перегона, и застучала кулаками: «Есть хотим!» На ней значилась отметка: женский вагон. Бадья с похлебкой была явно тяжелая, в ней как раз еды должно хватить на всех. Норма ежедневного пайка рассчитывалась на одного: сто грамм свекольного супа плюс тридцать – ржаного хлеба. Кормить более нормы запрещали немецкие врачи. Рабочую силу с Востока кормили так, чтобы они не умерли от голода, но и не переедали. Немецкий солдат рванул на себя задвижку двери:

– Эй, русские, ешьте, это ваш обед

В проеме появилась толпа, впереди которой выделялась казашка. Немецкие солдаты орали:

– Эй, русские свиньи. Вот ваше пойло. И хлеб.

Солдат раскрыл мешок с хлебом и начал кидать куски в толпу. Девушки зашумели, началась давка и драка. У солдат это вызвало смех:

– Ловите, девушки. Ха, ха! Смотри, какая драка! Ну, скот, чистый скот. (громко) Хватит галдеть!

Однако гвалт только усилился. Драка за хлеб началась нешуточная. Казашка вцепилась в волосы Розе, досталось даже Мусе, которой наступили на руку:

– Ой, мамочки, на руку мне наступили!

– Да, отойди ты! Я – тут главная!

– Ах ты – дура узкоглазая! Я тебе покажу главную!

– Отпусти меня!

– Ах ты!

Роза и казашка дрались не на шутку, вырывая волосы, царапаясь. Девушки, которым удалось оттеснить дерущихся внутрь вагона, тянули руки к немецким солдатам, выпрашивая хлеб. А те вовсю разливали суп в алюминиевые миски выстроившейся у железной бадьи очереди.

– Мне хлеба, мне! Это я есть хочу.

– Держи, вот и мне кусок перепал!

Русоволосая девушка отпихнула рыжую, кудрявую от проема теплушки. Солдаты захохотали, стали давать остовкам еще хлеб, однако драка не утихала:

– Отойди, дура.

– Сама отойди.

Женщина с грудным ребенком спрыгнула на платформу, подошла поближе к бадье с супом. За ней на платформу прыгнул и ее семилетний ребенок:

– Мама, мамочка, я есть хочу…

Ребенок дергал мать за юбку. Она обернулась к солдатам, жестами показывая на грудного и семилетнего ребенка рядом:

– Эй, солдатики, дайте еще, я есть хочу.

Солдаты налили ей еще супа в миску из большой бадьи. Внезапный звук заходящего на крутой вираж советского «кукурузника» прерывал их беседу. Немецкие солдаты аж присели от страха. Однако спрятаться под вагон не успели. Послышался вой падающего снаряда, и вот почти в ста метрах от них раздался взрыв. Толпа женщин завизжала: кто-то спрятался, кто-то прыгнул из вагона. Солдаты бросили бадью, направляя винтовки на пленниц. Один из них закрыла быстро дверь на железную задвижку, запирая в вагоне несчастных узниц:

– Закрывай вагон. Кончай!

На перроне началась паника. В воздухе показался немецкий «Мессершмитт», однако советскому самолету удалось сбросить бомбу. Соседний вагон загорелся, в него очевидно попал снаряд, и даже винтовки, направленные на будущих остовок, не смогли их заставить погрузиться обратно. Звук летающего «Мессершмитта» затих вдали, и вот уже немецкий офицер вывел колонну солдат для тушения огня. По счастью эшелон стоял недалеко от железнодорожной станции, в районе Бреста, и воду в колодцах нашли, чтобы остановить разбушевавшийся пожар. Стоны покалеченных перекрыл бравый возглас немецкого офицера:

– Затушите пожар, организуйте перекомпоновку вагонов. Нужно составить новые списки на немецком и отметить погибших.

Немецкий солдат отдал честь офицеру и побежал к соседнему вагону мимо ряда людей, передающих друг другу ведра с водой для тушения пожара. Кто-то вытаскивал из вагонов окровавленные трупы, кто-то помогал перебраться в другие вагоны оставшимся в живых. Заполнил едкий дым и вагон Муси Растопчиной. В полной темноте Роза потащила Мусю к выходу:

– Муся, мокрый платок приложи ко рту. А то угорим.

Муся последовала совету, но закашлялась, немцы закрыли пленниц в этой душегубке, женщины отчаянно заколотили по закрытой двери вагона:

– Ой, мамочки! Соседний вагон взорвали. Горим.

– Дым, задохнемся, сволочи… Откройте!

Роза взяла Мусю за руку, потянула из вагона:

– Мы однажды с дедом горели, я осталась одна в доме, и он тоже тряпочку намочил водой, и мы дышали. А так бы угорели бы.

А тем временем на перроне оставшиеся в живых строились в колонну. Часть женщин из сгоревшего вагона встали в шеренгу. Немецкий солдат ходил вдоль строя, поторапливая остовок. Кто-то сообразил и открыл дверь Мусиного вагона, солдат показал испуганным женщинам, чтобы они то же выходили на перрон:

– Идите, быстрей, шевелитесь. Надо заново грузиться в вагоны.

Девушки радостно покинули дымную теплушку и выстроились в два ряда. В первом стояли те, кто выжил после взрыва, во втором – девушки из вагона Муси Растопчиной. Многие еще натужно кашляли от дыма:

– Родимые, чуть не сгорели…

– Как мы выжили, весь соседний вагон сгорел дотла…

Офицер ходил вдоль рядов, осматривая девушек, а потом неожиданно на ломаном русском обратился к строю:

– Кто составлять новый список?

– Я, я, я уже составляла списки. Я – главная!

Казашка вышла вперед, она готова помогать, однако Роза неожиданно вытолкнула вперед Мусю:

– Герр офицер, моя подруга отлично знает немецкий.

– Где она?

Роза обернулась, чтобы представить новую знакомую, но Муси рядом не оказалось. От дыма и переживаний ее неожиданно затошнило. Муся отбежала к соседнем вагону, наклонилась низко. Ее действительно вырвало. Подбежавшая к ней Роза увидела бледную девушку и ее дрожащие, замерзшие руки с мокрым платком:

– Тебе плохо, что ли? Господи, пошли! Сейчас легче станет, пошли!

Роза потащила Мусю к строю и толкнула вперед, прямо к немецкому солдату:

– Вот она знает немецкий язык, – шипит. – Шпрехен зи дойч, дура!

Мусе ничего не оставалось, как признаться:

– Да, я хорошо знаю немецкий…

Казашка злобно посмотрела на девушек, затем отодвинула Мусю и Розу локтем:

– А я знаю зато, кто в вагоне сидел.

Она протянула подошедшему немецкому офицеру сохраненный список остовок из второго вагона. Тот коротко его просмотрел, кивнул, отдал солдату. Тот пожал плечами и крикнул:

– Грузитесь в тот вагон (казашке) А вы – проверьте новый список из сгоревшего вагона, все идут – во второй.

Солдат пошел дальше, а вдохновленная казашка взобралась на помост соседнего вагона и начала руководить погрузкой:

– Подходим по очереди. Имя, фамилия.

Девушка в грязной одежде с пепелища из соседнего вагона робко произнесла свое имя:

– Тучина Светлана

Казашка отметила ее карандашом в списке, продолжая выкликать дальше:

– Тучина Светлана, Пермякова Лида, Петрова Галина, Лазарева Настя, Иванова Паня, Розалия (видя входящую в вагон Розу) Ты – из старого списка, иди, жидовка, побыстрей на место, пока я тебя фрицу не сдала.

Роза даже плюнула от неожиданности, побледнела, но пошла в вагон. На помосте появляется худосочная, в зеленом платке, с такими же глазами девушка. Это – Тоня. Лицо ее измазано золой, ресницы обгорели на пожаре:

– Я из этого вагона. Ну, что горел!

– Как твоя фамилия?

– Тоня Мальцева.

Тоня зашла во второй вагон с другими погорельцами. Однако места очевидно не хватало. Казашка махнула ей рукой.

– Эй, ты из соседнего вагона, иди в угол, а то здесь места нет.

За время перегруппировки людей в эшелоне сгоревший вагон уже отцепили и перегнали на соседний путь. Офицер махнул рукой патрулю, делая знаки:

– Закрывайте вагоны!

– Быстрей, быстрей. Садитесь в вагон!

Казашка неожиданно подошла к солдату и дернула его за рукав:

– По нужде пусти! Эй, Ганс! Как там будет по-немецки «в туалет хочу», – спросила она проходящую мимо Мусю. Та пожала плечами:

– Ватерклозет, битте.

Солдат посмотрел на женщин смущенно, махнул в сторону соседнего состава, стоящего на путях. Казашка вцепилась Мусе в рукав:

– Пойдем со мной, Мария. Сделаем все по-быстрому.

Неожиданно из вагона выпрыгнула и Роза. Она слышала разговор казашки с Мусей и решила присоединиться. Путь предстоял долгий, и «сходить на дорожку» было остро необходимо:

– По-быстрому не получится.

Женщины забрались под соседний состав и уселись рядком. Немецкий солдат отвернулся, он явно смущен, однако периодически посматривал в сторону пленниц, вдруг убегут. Роза не выдержала:

– Что ты зыришь? А? Чтобы тебе в туалет сходить не дали на том свете!

К немецкому солдату подошел напарник. У него винтовка за плечами, солдат увидел кисет в руках у Ганса:

– Эй, Ганс, у тебя закурить не найдется?

– Есть, но не спускай с них глаз!

Напарник обернулся, обращая внимание на сидящих под вагоном женщин:

– Неудобно. Женщины все-таки.

Солдаты закурили папиросу, отошли подальше. Неожиданно для Розы Муся дала деру. Казашка от неожиданности заорала, что есть сил:

– Муся, ты что? Ты куда? Стой.

Роза сделала попытку ее догнать, однако куда там, Муся развивает такую скорость, что ее явно не догнать.

Солдаты, бросая папиросы, бегут за ней:

– Держи ее! Стой, русская свинья!

И очень скоро догоняют Мусю, валят ее на землю, бьют ногами и даже прикладом, заламывая руки, оглушая и сбивая с ног. Быстро за ворот пальто они оттащили Мусю опять в вагон. Лишь спустя час беглянка пришла в себя. Побег сорвался, и у девушки мрачное настроение. Муся неподвижно смотрела в одну точку, когда Роза дотронулась до ее разбитой скулы:

– Что больно? Да?

– Больно…

– Вот дуреха! Господи, какая дура! Ну, куда ты дернула-то? От них не сбежишь. Пробовала.

Роза пыталась приободрить новую знакомую. Казашка смотрела на них из другого угла злобно. Ей вовсе не нравилось, что Роза, которую она сразу невзлюбила, шепталась с этой чопорной москвичкой. Она крикнула им:

– Эй, ты. Иди от нее подальше, вон к двери сядь, а то лучшие места занимаешь.

– Слышь, ты начальница! Давай не выступай! – Роза увидела у двери Тоню:

– Мальцева, иди к нам!

Тоня вздохнула и перебралась поближе к девчонкам, пристраиваясь к Мусе под бок. Видно, что девушка дрожит от холода. В вагоне действительно прохладно, Муся ежилась и, вспомнив про папино пальто, достала его из-под нижних нар. Роза руководила:

– Ложись, и накройся!

Муся накинула на себя и Тоню пальто, но что-то будто мешало ей. Она залезла в карман и неожиданно нашла там домик из спичек, а в нем – бабушкин крестик. Мусе стало грустно, она вспомнила маму, Зою, Гулю, их сборы за продуктами. И каких их только угораздило попасть в лапы к немцам? Ей хотелось плакать, но ее отвлекала Роза. Она тоже залезла к ним под пальто. Чтобы не свалиться с нар, Мусе пришлось обнять ее:

– Вот – умничка. Человек, девки, это самое теплое в мире одеяло, – Роза обняла Тоню сзади. – Слушай, Мальцева, а ты вообще кто? А?

Тоня удивленно посмотрела на Розу. Вопрос поставил ее в тупик:

– Я? Я – человек, а так я в заводской многотиражке работала. Журналистом, стихи писала.

Муся взглянула на Тоню, откуда в провинциальной девчонке поэтические способности? Она присмотрелась к ней повнимательнее. Однако в свете керосиновой лампы, висящей в углу вагона, видны лишь два глаза и нос, вымазанный сажей. Роза расхохоталась:

– Стихи? Ух ты? Почитай!

– Давайте спать, девчонки.

– Нет, читай! А то я не засну.

Тоня вздохнула полной грудью, а затем с выражением начала декламировать:

Как ласточка среди грозы и бури,

Страдаешь ты, когда гремит гроза,

но не сдаешься, голову понурив,

из глаз твоих не капает слеза…

Тоня продолжала читать. Муся слушала ее внимательно, однако коварный Морфей захватил ее в свои сети, убаюкивая и качая на своих мягких руках. Через короткое время она тихо заснула рядом с спящими Розой и Тоней. Мерно скрипели рессоры, покачивалась керосиновая лампа в углу вагона, на деревянном потолке проносились отсветы огней, пролетающих мимо железнодорожных станций. Наконец-то в вагоне установилась тишина. Лишь варган уныло звучал в руках казашки, убаюкивающей своих детишек.

На утро первой проснулась Роза. Эшелон опять стоял на полустанке. Выглянув в окно, Роза увидела завалы, которые разгребали рабочие в черных робах со знаками в виде желтой звезды Давида на груди. Роза заметно помрачнела, но затем присмотрелась: на обрушенном здании вокзала – надпись на польском Щецин. Рабочие разгребали там кирпичи, складывали на носилки и таскали в дальний угол, за вокзал. Роза прислушалась к их разговору, она когда-то в детстве жила в белорусско-польском местечке и немного понимала этот шипящий язык. Рабочие со звездой Давида на одежде, обсуждали работу:

– Мы сегодня работаем до какого часа?

– Допоздна.

Неожиданно среди завалов появилась красивая женщина в лисьих мехах. Узнав о прибытии эшелона остов, местная владелица кафе пришла к поезду, чтобы нанять для себя рабочих: официантов и грузчиков. Пройдя мимо черных роб евреев, работающих на завалах, она обратилась к немецкому офицеру. Тот любезно поцеловал ей руку и сопроводил до стоящих на перроне вагонов. Покупательница новой рабочей силы попросила солдатов, показать ей остов из вагона: