Под знаком OST. Книга 1

– Здравствуйте.

Любарский коротко посмотрел на Трофима и Митю. Ощущение осталось почему-то неприятное, он их будто бы фотографирует, оглядывая с головы до ног, взгляд – холодный и пытливый. Мите и Трофиму не по себе, но Любарский уже попрощался:

– И до свидания.

Мария кивнула ему в ответ:

– До свидания.

Любарский повернулся к друзьям спиной и поспешил к автобусной остановке. Митя сплюнул себе под ноги, ему почему-то неловко:

– Это кто?

Муся взъерошила ему волосы:

– Это папин ученик: Любарский. Он в мою старшую сестру Зою влюблен.

– А она?

Мария вздохнула:

– А она любит медицину. Вон наш дом, пошли быстрей.

Муся махнула в сторону красивого голубого дачного домика с террасой и цветущим садом за зеленым дощатым забором, быстро открыла калитку и побежала вперед по тропинке. Трофим и Митя чуть задерживаясь у входа, просто залюбовались ее стройной фигуркой в голубом платье. Митя ревниво спросил друга:

– Красивая?

Трофим вздохнул, Мария понравилось ему с первого взгляда:

– В советской девушке главное красота души, а уж потом немножко тела.

Митя вспыхнул:

– Циник ты, Трофим!

Трофим быстро ответил своему другу:

– Я не циник, я реалист. Чувствуешь разницу?

Митя и Трофим зашли в калитку, пошли по тропинке, продолжая болтать:

– Между прочим, знаешь, кто у нее отец? У нее отец – профессор Растопчин. Лекции по истории у меня читал. Мыслитель.

– Красавица, дочь мыслителя.

Митя толкнул Трофима в кусты смородины, а сам прибавил шагу. Трофим упал и, чертыхаясь, выбрался с трудом. Догнал Митю:

– Везет тебе, Андреев.

– Ага.

Но Митя уже забегал в дом. Трофим провел по руке, колючие кусты ранили ему руки. Он обнаружил в ладонях занозы, которые тщетно попытался вытащить с помощью значка авиаконструктора с лацкана своего пиджака. Наконец ему это удалось, и он зашел то же в стеклянную дверь террасы дачи Растопчиных. А Виктор Любарский тем временем безуспешно пытался дозвониться до кафедры истории из телефонной будки рядом с дачной автобусной остановкой. Несколько раз набрав на железном диске номер деканата, он задумчиво повесил черную эбонитовую трубку на рычаг, вышел на остановку, закрыв за собой прозрачную дверь. Любарский посмотрел на расписание, с минуту размышлял, а затем опять решительно зашел в будку. В этот раз ему повезло:

– Товарищ майор, это Любарский. Есть разговор (пауза). Насчет Растопчина (пауза). Да. Неотложный.

Слышен звук коротких гудков. Связь оборвалась.

На дачной террасе обед близился к финалу, а Муся представляла своих друзей̆:

– Папа и тетя Лиля, знакомьтесь, – махнула рукой на Митю, – это Митя.

Митя:

– Здравствуйте, Василий Андреевич!

Поздоровался и Трофим:

– Здравствуйте.

Мария кивнула на друга Мити:

– А это Трофим, папа. Они мои друзья.

Тетя Лиля чопорно кивнула, рассматривая мальчиков, Василий Андреевич пожал по очереди им руку. Вера Сергеевна лишь коротко кивнула, оан собирала пустые тарелки со стола. Мария обняла отца за плечи:

– Это мой папа!

Она махнула рукой в сторону тети Лили:

– А это тетя Лиля, бабушкина подруга.

Тетя Лиля с интересом смотрела Митю и Трофима. Парням – неловко, они стояли в углу террасы, не решаясь сесть за стол. Тетя Лиля подцепила селедку на вилку и прервала неловкое молчание:

– Это кто такие?

В этот момент на террасу ввалилась курносая и черноглазая пятнадцатилетняя девушка с длинной косой. Это – Гуля Растопчина, младшая сестра. На ней розовое платье в горошек, белые носки и черные туфельки с пряжками. Она кокетливо смотрела на молодых людей:

– Это – Мусины женихи. Здравствуйте.

Муся фыркнула, дала Гуле подзатыльник:

– Это – Гулька.

Гуля решила дать сдачи, и девочки какое-то время толкали друг друга до тех пор, пока их не разняла Вера Сергеевна. Она вышла с плюшками, чтобы накрыть к чаю, и сделала замечание Марии:

– Не Гулька, а Гуля!

Митя пожал руку Гуле:

– Очень приятно.

Ему рассмешило, что девочки дерутся. Однако очевидно, что драка – ненастоящая. В итоге Мария обняла Гулю и представила ее заново:

– Это моя младшая сестра. Зовут Гуля!

Трофим также протянул Гуле руку:

– Мне тоже приятно.

Вера Сергеевна направилась в кухню:

– Муся, помоги мне, пожалуйста. И надо стульев еще принести для твоих друзей.

Мария пожала плечами, направив за стульями Трофима и Митю:

– Мальчики, помогите со стульями. А я наверх, бабушку поцелую.

Митя и Трофим уходят вслед за мамой Муси с террасы внутрь дома. Тетя Лиля строго посмотрела на Мусю, которая схватила со стола маринованный огурец:

– А как же театральный, Муся? Тогда никаких женихов…

Василий Андреевич, который уже приготовился выпить очередную рюмку водки, просто замер на месте:

– Подождите-подождите. Какой театральный? Лиля Шварц, это – ваша гнусная пропаганда?

– Вася, в нашей стране это единственная профессия, которая соответствует состоянию души, если уж врать, то врать артистически!

Мария смущена, машинально откусив огурец, она даже есть перестала. От неожиданно открытой всем тайны ее поступления в ГИТИС она просто застыла на месте. Она с трепетом ждала реакции отца. А Василий Андреевич быстро налил водки из штофа, и с шумом поставил рюмку на стол прямо перед ней, кивнул на нее головой, обращаясь к Мусе:

– Ну, хорошо… Хорошо. Тогда начинай учиться на артистку.

Муся дожевала огурец, посмотрела удивленно на отца. Она ни разу в жизни не пробовала водку. Возникла неловкая пауза. Неожиданно вошла Зоя, она несла в руках блюдо с пирожками. Муся мешала ей пройти поближе к столу, но Зоя все же умудрилась поставить блюдо на место. Неловкую паузу она будто не замечала, весь предыдущий разговор Зоя пропустила мимо ушей: – Дай, я пройду!

Муся покраснела, пропуская Зою за стол, но потом неожиданно для себя говорит запальчиво, обращаясь к отцу:

– Папа, а ты? Считаешь, что ты преподаешь, и это кому-то нужно? Кого сейчас интересует история, философия? Вот артисты? Если они что-то играют, то про жизнь? А ты про что преподаешь? Про то, чего нет? Про мифы?

Зоя посмотрела на Мусю удивленно. Она просто шокирована. Ни разу в жизни девочки в семье Растопчиных не позволяли повышать голос на отца, бабушку или маму. Зоя удивленно:

– Ты совсем уже, что ли?

Муся сама удивлена своей запальчивости. Она даже покраснела от собственного неловкого выпада, и чтобы как-то загладить свое неожиданное выступление, она решила вспомнить о бабушке Лизе:

– Тетя Лиля, а где бабушка?

– Бабушка наверху, строчит что-то, белошвейка. Скажи ей, Муся, что если она не спустится сейчас вниз, то я уйду и больше не приду.

Муся ретировалась с террасы, не увидев, как Митя и Трофим принесли дополнительные стулья. Мальчики о чем-то отчаянно спорили:

– К примеру гидроэлектростанция – это энергия через сопротивление. Чем больше напор, тем больше сопротивление.

– Да сама идея твоей солнечной электростанции основана на принципе аккумулирования энергии? Так это и есть – дармовщина, коммунизм в общем.

– Подожди, коммунизм – это не дармовщина!

– А ну! От каждого по способностям, каждому по потребностям. А твои потребности сильно обгоняют твои способности. Ты у меня мыло воруешь в нашей общей ванне! Мама покупает, а ты берешь. И? Я с тобой в коммунизм?

Митя вспыхнул, оглядываясь на Василия Андреевича, ставит стул. Голоса мальчиков слышны даже в комнате бабушки Лизы, которая строчила на ручной машинке Zinger ровный шов на новом платье внучки. Увидев Мусю, бабушка улыбнулась, кивнула, не отрываясь от шитья:

– Что у тебя с губами?

– Ба, пойдем вниз. Тебя твоя подруга ждет.

Она обняла бабушку за плечи:

– Ну, ба, пойдем вниз!

Елизавета Васильевна смотрит на Мусины губы. На них остатки красной, яркой помады. Она накрасила губы с утра, перед показом в ГИТИСе и забыла стереть. В доме Растопчиных пользоваться яркой помадой вовсе не принято. Муся вздохнула, нашла зеркальце на столике рядом со швейной машинкой, и посмотрев на остатки губной помады, на растрепанные свои волосы, решила стереть помаду с губ:

– Это – варенье.

– Сотри!

Бабушка протянула Мусе белый платок. Девушка отчаянно трет губы, но лишь размазывает помаду по щекам. Она услышала громкий голос Мити на террасе, а когда спустилась вниз к столу, увидела Митю стоящего на террасе. Он широко расставил ноги, руки засунул в карман, на скулах – желваки:

– Василий Андреевич!

Растопчин уже пил чай из белой фарфоровой чашки. Тетя Лиля подливала кипяток ему и себе из пузатого самовара. Гуля грызла громко кусковой сахар, сидя за столом, и наблюдая, как Зоя раскладывала пирожки. Василий Андреевич внимательно смотрел на Андреева:

– Да. Я вас слушаю, молодой человек.

Митя в запальчивости махнул руками. Очевидно, что он возмущен:

– Вот вы! Доктор наук, академик.

Тетя Лиля усмехнулась. Наивный молодой человек ее скорее забавлял, чем пугал. Василий Андреевич повторял за ним, улыбаясь:

– Да, я и академик, и доктор наук, и лауреат премий.

Митя же казалось не шутил, он кивнул на Трофима:

– Ну, обоснуйте ему научно, что такое коммунизм.

Василий Андреевич продолжил спокойно:

– Ну, что тут обосновывать. Посмотрите на этот шикарный стол. У нас здесь все – от каждого по способностям.

Растопчин сделал широкий жест, показывая на красивую белую скатерть, фарфоровый сервиз на шесть персон, на блюдо с пирогами, на самовар, на граненый графин с водкой, из которого тетя Лиля опять лихо налила себе еще одну рюмку водки. Ее заметно разморило от сытного обеда и обильного возлияния, чтобы не заснуть прямо в плетеном кресле-качалке, она вынула из ридикюля мундштук, достала табак из коробочки и сделала себе самокрутку:

– И каждому по стопарю!

Василий Андреевич расхохотался. Шутка – явно удачная. Тетя Лиля, закашлявшись, хрипло ему вторила, но Мите почему-то не смешно:

– Вот вы женщина, а говорите пошлости и вдобавок курите как паровоз.

Тетя Лиля удивленно посмотрела на юношу: «каков нахал!», но деликатно промолчала. За нее заступился Василий Андреевич:

– Митя, извинитесь, пожалуйста!

Трофим взял друга за руку, пытаясь что-то объяснить тихо на ухо. Ему также неловко, но Митя вырывался:

– Почему я должен извиняться? Вы все – неправы. Коммунизм будет и солнечная электростанция будет! И никто при коммунизме курить не будет!

Митя взялся за ручку стеклянной двери, вышел на крыльцо и громко хлопнул ей. Он сбежал с террасы, направляясь по дорожке от дома к калитке. Муся пыталась его остановить, она побежала вслед за ним:

– Митя, Митя… Стой! Ты куда? (тете Лиле) Эх, вы!…

Она то же выбежала с террасы, а тетя Лиля с укоризной посмотрела ей вслед:

– Эх, два сапога пара. Вернее два валенка.

Зое то же неловко, кроме того она видит, что отец расстроен выходкой сестры. Она обращается к младшей:

– Гуля, позови их обратно за стол.

В это время на террасу вошла Вера Сергеевна с вазочкой, полной варенья, стеклянными розетками и десертными ложками:

– А вот и варенье, малиновое.

Гуля взялась за малиновое варенье, пока Зоя хмурила брови, пылкий юноша ей явно понравился:

– Везет же Муське, и где она такого красавчика подцепила?

Зоя махнула на нее рукой, Гуля успела попробовать одну ложку принесенного варенья, но получив от Зои заслуженный подзатыльник, отправилась в сад за сестрой. Яблони в это лето отчаянно цвели, заполняя воздух дурманом и облетевшими лепестками. В сплетении веток Гуля не сразу заметила обнявшуюся парочку на дачной тропинке. Она спряталась за куст, чтобы подслушать их разговор. Муся явно пыталась остановить Андреева:

– Митя, стой! Ну, стой! Митя, остановись. Ну, не обращай на них внимание, Митя. И перестань обижаться.

– Я дурак? Да? Нет, просто они – неправы!

Митя неожиданно прижал Мусю к себе. Воспоминания дня, Муся – у него дома, так близка и досягаема, захватили воображение юноши. Он дотронулся до ее подбородка, провел рукой по щеке. Муся покраснела:

– Ты чего?

Митя неожиданно и страстно ее поцеловал в ответ. Гуля даже крякнула от зависти, но ветки скрывали их объятия, а обильные белые цветы заслоняли от нее сестру.

Близился вечер. Край солнца еще алел над горизонтом, но сумрак уже активно прокрадывался во все закоулки сада подмосковной дачи. Гуле стало зябко. Она поежилась, еще раз осторожно выглянула из-за кустов, чтобы запомнить дивную картинку целующихся Мити и Муси. Но на тропинке уже показался Трофим, Митя отстранился от девушки, и мальчики побежали на последний автобус. Аккуратно наступая на шуршащие и сухие ветки на земле, тихо и незаметно Гуля вернулась на террасу. За окнами дачного домика уже синела ночная мгла. Лунный свет очень скоро засеребрил дорожки, бросая блики на зеленый и деревянный заборчик вокруг сада. В яблоневом раю- затишье. Слышно лишь, как почти бесшумно падали лепестки с цветущих деревьев на землю, покрывая ее плотным белым слоем, как будто снегом. В комнате девочек – возня. Муся и Гуля дрались подушками, не давая друг другу уснуть. Вера Сергеевна поставила на террасе две керосиновые лампы, убавила огонек в фитиле и крикнула громко, обращаясь к сестрам:

– Прекратите, девочки.

Шум возни на минуту стих, слышны лишь тихие и короткие смешки и шепот. Вера Сергеевна прислушалась, но девочки похоже все же угомонились. Зато в образовавшейся тишине слышался сухой и отчетливый звук печатной машинки, а также голос Василия Андреевича, диктующего Зое свой очередной трактат. Вера Сергеевна осторожно заглянула в окно кабинета мужа на первом этаже, которое как раз выходило на террасу. Профессор Растопчин диктовал Зое наизусть выдержки из своей диссертации, одновременно складывая из спичек маленький домик. Стена его росла, становясь все больше и больше. Вот появилась и крыша. Он много лет увлекался этими поделками, выкладывая из обычных спичек домики, а однажды выстроил целую кремлевскую башню. Зоя сидела за машинкой и аккуратно печатала с его слов, а он, делая паузы, произносил:

– Зоя, пиши! (читая) «Свобода – это стойкость, решимость. До самой смерти. Свобода – это величайшая верность истине».

Зою отвлекло короткое шуршание за окном и звонок телефона. Она прислушалась. Мама с кем-то говорила, но потом положила трубку и опять настала тишина. Лишь слышалось шуршание опадающих белых лепестков

с яблоневых деревьев и очень далекий звук гудка паровоза. Зоя сосредоточилась на печатном листке:

– Хорошо (читает) «До самой смерти. Свобода – это…»

Но Василий Андреевич не успел ей ответить. В кабинет вошла Вера Сергеевна. Она встревожена, бледное лицо выдавало ее беспокойство:

– Вася, я тебя прошу. Позвони сейчас же Педину и откажись от Любарского. Скажи, что ты не читал его работ. Не успел.

Василий Андреевич смотрел на жену удивленно:

– Вера, мы уже все это обсудили, и потом, я вовсе не могу отказать своему ученику.

Вера Сергеевна всплеснул руками. Зоя разглядывала родителей удивленно, она ни разу не видела, чтобы они ссорились:

– А от своих детей ты можешь отказаться? (закрывает лицо руками) Вася, ты только что всех нас предал.

– Что ты говоришь?!

– Да, ты нас предал!

Зоя вскочила, она увидела, что отец побледнел. Он тер виски. Зоя воскликнула:

– Мама!

Но Вера Сергеевна неумолимо продолжала:

– Зоя, молчи. Ты ничего не понимаешь, сейчас звонили и сказали, что арестовали Любарского.

– Витю?

– Да, а вот этот товарищ является его научным руководителем. Понимаешь? И следующим, папочка, будешь ты. А потом все мы!

Василий Андреевич замолчал, подошел к окну, посмотрел в него коротко, потом погладил свою лысину, по всему видно, что он обескуражен известием об аресте своего ученика. Обернувшись, он увидел испуганные глаза Зои. Собравшись, Василий Андреевич отчетливо произнес:

– Я должен отвечать за каждое свое слово. Должен быть верен каждому своему слову. Самому себе. Если я учу одному, а потом поступаю по-другому, значит, меня просто нет. Я не существую.

Зоя влюбленными глазами смотрела на отца, запоминая каждое слово. Она его боготворила, бесконечно доверяя всему, что он скажет. Вера Сергеевна всплеснула руками:

– Вася, это – все философия. Я уже сыта по горло твоей философией.

Вера Сергеевна выбежала из кабинета мужа прямо в сад, ее душили рыдания. Неожиданно в саду появилась Муся в ночной рубашке. Очевидно, что она слышала спор родителей и решила выяснить, что случилось. Увидев мать, которая тайком утирает слезы, Муся бросилась ее утешать:

– Мама, мамочка… Ну, ты чего?

Муся прижилась к Вере Сергеевне. Та неловко ее поцеловала в макушку, обняла за плечи:

– Он эгоист, он думает только о себе.

Мусе неловко слышать эти слова об отце в третьем лице:

– Мам, ну, вы поссорились.

– Мария, ты ничего не понимаешь!

– Мамочка!

В саду – прохладно, Мусе стало зябко, и Вера Сергеевна накинула ей на плечи свой красный вязаный платок. Они решили вернуться на дачу. В светящемся окне папиного кабинета еще виднелись силуэты двух фигур: Василия Андреевича и Зои. И даже в саду слышен их диалог:

– Папа, они разберутся и выпустят его.

– Зоя, Виктор Любарский тут абсолютно ни при чем. Это все намного серьезнее.

Внезапный шуршащие по щебню автомобильные покрышки привлекли внимание Муси и Веры Сергеевны. Мать Муси подошла к забору ближе и выглянула на дачную дорогу. Свет двух фар черного «воронка» мгновенно ослепил ее:

– Муся, это все, все…

Муся бросилась к забору и увидела подъезжающую черную машину. Ее зловещий силуэт все ближе к их дому, и вот уже из машины вынырнули два офицера НКВД. Они направились прямо к их калитке. Муся испуганно посмотрела на маму, но Вера Сергеевна застыла словно изваяние. Красный платок упал с плеч Муси прямо на белые лепестки цветков, но девушка будто не замечает этого. Муся бросилась к дому, ворвалась в кабинет отца. Василий Андреевич похоже то же увидел из окна черный «воронок». Он – бледен и сосредоточен:

– Зоя, обещай мне, что ты позаботишься о маме и о сестрах.

– Пап!

Муся, растрепанная и бледная, тихо шепчет:

– Пап, там машина черная приехала.

Зоя от испуга закрыла себе рот рукой:

– Как? (выглядывая в окно) Где?

Растопчин быстро отдал свою диссертацию Мусе:

– Быстро. Сожги мою диссертацию, живо. (Зое) Так, а ты принеси мне дедушкин саквояж старый.

Муся схватила папку с тесемками и побежала на задний двор сада. Зоя, которая очень быстро нашла саквояж в шкафу, неожиданно начала плакать. Василий Андреевич же собирался, бросая в саквояж рубашки, бритву, зубную щетку, книжки, но, увидев, что старшая дочь захлюпала носом, прекратил сборы. Он снял с вешалки свое пальто, надел его, но потом снял, и машинально положил в карман собранный из спичек домик. Задумался и сказал:

– Все, успокойся. Ну, что ты! – Он гладит Зою по голове. – Они разберутся, это недоразумение, это все недоразумение, они обязательно разберутся, и я вернусь.

Зоя испуганно смотрела на отца. Очевидно, что Василий Андреевич с ней прощался. Зоя начала рыдать еще больше, бросилась к отцу на шею, обняв:

– Папочка!

Василий Андреевич пытался успокоить дочь, сел с ней на диван, обняв за плечи:

– Успокойся.

– Ты не поедешь никуда.

Василий Андреевич пытался шутить, улыбнулся грустно:

– Ну, и не поеду никуда.

– Я тебя никому не отдам.

Зоя прижималась к отцу, рыдая на его плече. Профессор Растопчин пытался успокоить старшую дочь:

– Да, все будет хорошо. Успокойся, деточка!

Василий Андреевич гладил Зою по голове, по спине, но Зоя плакала навзрыд, в то время как Муся, выполняя волю отца, сжигала листки из папки, которую дал ей в руки Растопчин. Костер на задворках дачи уже догорал, а Муся все вытаскивала листки бумаги из папки, бросая их в огонь. Она пыталась их читать, хотя напечатанные строчки сливались из-за слез, которые застилали ей глаза. Мария тихо читала вслух то, что написал отец:

– «Свобода – это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода – это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода – это величайшая верность истине»…

Муся расплакалась еще больше, слова отца кажутся ей пророческими, и она все время повторяла их. В какой-то момент она будто услышала его голос: «Свобода – это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода – это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода – это величайшая верность истине». Когда последний лист диссертации профессора Растопчина догорел в угасающем костре, Муся встала с коленок и обреченно пошла в сторону дачного дома. Белый дым заполнял яблоневый сад. В доме еще слышны возгласы Веры Сергеевны, всхлипывания Гули и Зои, но уже через час в дачном поселке восстановилась звенящая тишина, прерываемая звуками долбящего ствол дерева дятла и унылым «ку-ку» заблудившейся кукушки.

Наутро за столом на дачной террасе собрались все женщины Растопчины. Однако ни Зое, ни Гуле, ни Мусе совсем не хотелось есть. Вера Сергеевна села за стол позже всех. В ее руках белел фарфоровый чайник с чаем. Она налила себе и маме, Елизавете Васильевне. Попробовала. Чай обжигал губы. Она посмотрела на бледные лица девочек, и ей захотелось заплакать. Однако она быстро взяла себя в руки:

– Муся, Гуля, Зоя! Ешьте.

За столом повисла пауза. Первая пришла в себя Муся:

– Не хочу.

– Это что за голодовка?

Девочки сидели молча за столом. А потом Зоя неожиданно для себя начала плакать. Слезы текли из ее глаз непроизвольно, а она просто не могла или не хотела их остановить. За Зоей начала хлюпать носом и Гуля. Муся сдерживалась дольше всех, но и в ее уголках глаз блеснули первые слезинки. Вера Сергеевна попыталась успокоить всех:

– Вы будете есть, влюбляться, выходить замуж. Петь и танцевать, жить ради папы, даже если он не вернется.

Зоя быстро:

– Он вернется.

Зоя смотрела в пространство безучастно, утирая платком глаза. Но неожиданно на террасу ворвался Митя. На его лбу выступил пот. Видно, что он бежал от автобусной остановки бегом. Муся вскочила со стула, ей казалось, что они вчера с Митей распрощались на целое лето. Муся просто умоляла Митю не мешать ей готовиться к экзаменам в ГИТИС:

– Митя… ты!

– Война началась.

Трагическое известие все осознали не сразу. Муся и Гуля вскочили, побежали в другую комнату, включили радиотарелку на полную громкость. Митя побежал за ними. Из динамиков слышался хриплый голос Молотова:

– Сегодня, 22 июня, без всякого объявления войны фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз.

Зоя тоже подошла ближе к радиотарелке, прислушиваясь. Елизавета Васильевна, сидящая за столом, задумчиво размешивала десертной ложкой сахар в чашке, а Вера Сергеевна спокойно откусила пирог. Кажется, будто они и вовсе не слышали сообщения по радио о войне. Наконец-то Вера Сергеевна встала, обняла мать за плечи и тихо шепнула ей в ухо:

– Мама… Это война, мама.

– Да, Верочка… Да. Я поняла, родная моя.

Глава 2. Москва / Подмосковье. Сентябрь 1941

В городе уже чувствовалась осень. Дорожки усыпаны желтыми листьями, лужицы закованы ледяной паутинкой по утру. Муся шлепала в ботинках по тротуару. На ней – мамина кофта. Лицо бледное, под глазами – явные круги. Митя позвал ее к Дому культуры на окраине Москвы на проводы в армию. Его самого и Трофима вызвали почти в одно и то же время в военкомат повесткой. Институтам в которых числились товарищи Муси, полагалась отсрочка от армии, но Митя с первых же дней войны упорно подавал прошение с просьбой отправить его на фронт добровольцем. Трепалина не отставал от друга. И вот удача им улыбнулась. Мите и Трофиму пришла повестка с просьбой присоединиться к народному ополчению Москвы.

Чем ближе Муся подходила к призывному пункту, тем больше встречались ей на пути бритые наголо новобранцы, военные с красными околышами на лацканах кителей и женщины с белыми косынками на голове, украшенные красными крестами. Толпа людей все прибывала, а Муся с трудом продиралась через человеческий забор, высматривая Митю и Трофима, пока наконец-то не увидела строй парней в кепках. Командир, который ходил вдоль строя, по очереди выкликал их имена:

– Скоротав, Концев, Донсков…

Парни, подхватывая рюкзаки, делали шаг из строя, выкрикивая «Я!», и вставали обратно в живую человеческую очередь. Лейтенант, а Муся уже разбиралась в ромбах на стоячем воротничке цвета хаки, отдал команду:

– Отряд народных ополченцев! Слушай мою команду, равняйся. Смирно…! Налево!

Мусю оттеснила толпа, еле сдерживаемую двумя комендантами. Одна из провожающих девушек толкнула ее в спину:

– Витя, Витя! Пиши, номер полевой почты дадут, и сразу пиши.

Строй новобранцев уже развернулся спиной к толпе и начал движение к Дому культуры. На окнах Дома виднелись белые кресты, стекла закрывали мешки с песком. Один из парней в строю обернулся и крикнул, размахивая кепкой: