Под знаком OST. Книга 1

– Ксюша, Ксюша! Я вернусь, не плачь

Неожиданно некто схватил Мусю за талию. Она охнула, обернулась:

– Девушка, вы не меня пришли провожать?

Мужчина достаточно взрослый, усатый. От него неприятно пахло табаком и водкой. Муся вырвалась, отрицательно покачала головой и попыталась пробраться поближе к выходу из ДК. Однако толпа провожающих мешала ей, оттесняя к краю площади:

– Сынок, ты ешь там, ешь, вот пирожки на дорогу.

Женщина в платочке протягивала узелок с пирожками худосочному парню с большим кадыком, тому неудобно, он явно хотел, чтобы мать побыстрее ушла:

– Мама, не плачь.

Муся сделала шаг вперед, пока ее просто не оттолкнула женщина с черными растрепанными волосами. Ее голова не покрыта платком, глаза безумны:

– Андрей, мы тебя ждать будем. Будем ждать!

Женщина подняла на руки пятилетнюю девочку. Та тянула руки к отцу, кудрявому молодому мужчине в роговых очках, и плакала:

– Папа, папа! Возьми меня на ручки.

Мальчик семи лет, стоящий рядом, прижимаясь к женщине, то же кричал отцу:

– Папа, а тебе ружье дадут? Дашь пострелять?

– Сынок, дам, конечно. Не плачь. (махнул рукой) Марусь, я вернусь скоро, немцев быстро постреляем.

Короткое время женщина и ее сын шагали вместе в одном ряду с новобранцами, пока комендант не отсек ее и Мусю от взвода солдат:

– 32-й полк народного ополчения! Стррроооойся!

Парни в кепках построились по одному в две шеренги, переговариваясь друг с другом.

– Андрюха, ты куда попал?

– А ты? Отправка когда?

– Вроде бы завтра!

Муся еще какое-то время выглядывала из-за плеч провожающих, пока ее не отвлек Трофим. Он выбежал первым из призывного пункта в ДК:

– Мария, привет.

– А где Митя?

– Он там, еще в медкомиссии.

– Ну и что?

– Все отлично. Здоров как бык, только окулист какие-то таблицы показывал, я не одной буквы не угадал. А так все отлично!

К Трофиму подбежал и Митя. Он хлопнул друга по плечу. Муся обернулась радостно к нему. Ну, наконец-то! Нашлись.

– Митя!

Митя шуточно ударил по носу Трофима. Настроение у него – прекрасное. Мальчики радостно бегали друг за другом, как два щенка на прогулке.

– Разрешили. Один там упрямый сидит, а я еще упрямей. Пока не подпишешь бумагу, сказал ему, не уйду.

– Молодец!

– Слушай, Трофим, я с капитаном поговорил. Он обещал нас вместе отправить!

Муся охнула:

– Когда?

– Послезавтра. Только стоп! Погоди!

Митя увидел вдруг, что у Муси глаза – на мокром месте. Еще чуть-чуть, и она заплачет навзрыд. Он обнял девушку:

– Тихо, тихо. Муся, ну, ты что? Не надо, не плачь.

– Не буду.

Митя прижал к себе Мусю. А она уткнулась в его рубашку, хлюпая носом. Трофим ревниво наблюдал за ними:

– Боец, прекратите близость. (ударил Митю по плечу) Рядовой, отпустите штатскую.

Трофим натянул кепку Мите на нос. Митя наконец-то отпустил Мусю, побежал за Трепалиным:

– Эх ты! Вот попадешь со мной в один окоп!

Мальчики убежали вперед, а Муся смотрела им вслед напряженно, будто видела в последний раз. Муся закрыла глаза, и вот она – уже в студии при кинотеатре вместе с Митей. Они решили записать бумажную пластинку себе на память. Это новое изобретение, появившееся в кинотеатрах, с настоящим микрофоном для озвучки зарубежных фильмов, только появилось в Москве. Субтитры были не в моде, поэтому, когда в кинобудках появились зубастые валики для записи звука, желающих увековечить свое пение, декламацию или поздравление нашлось много. Когда инженер пригласил их, чтобы сделать запись звука, Митя решился на признание:

– Я на фронт ухожу. Хочу своей невесте звуковое письмо оставить.

Внезапно инженер остановил запись, смущенно пожал плечами:

– Целлофана нет. Только вощеная бумага…

– Ну, давай бумагу. Ладно.

Митя освободил место в кинобудке, усадив на свой стул Марию прямо перед микрофоном:

– Мария, Муся… заходи, заходи. Садись!

– Митя, ну что ты придумал опять?

– Письмо запишем на память, ты, а потом я. (инженеру) Эй, давай, включай свою аппаратуру! Мы готовы!

Бумажная лента, заправленная в два латунных валика, крутилась медленно, фиксируя слова. Инженер кивнул головой:

– Приготовились, девушка? (пауза) Можно.

Муся вздохнула, Митя казался ей сквозь матовое стекло студии загадочным принцем из сказки. Ей захотелось заснуть, а проснувшись, узнать, что никакой войны и вовсе нет, а Митя не уходит в армию. Муся сделала паузу и произнесла в микрофон слова, которые Митя будет вспоминать всю войну:

– Митя, я очень люблю тебя, я люблю тебя и буду ждать всегда. Я люблю тебя, и это на всю жизнь.

Голос Муси звучал гулко, эхом отражаясь от стен. Когда она наконец-то замолчала и встала, то Митя попытался сесть на ее место. Теперь он видел ее сквозь мутное стекло, и она ему казалась сказочной принцессой:

– Так, теперь я. Меняемся местами.

Муся встает, уступая Мите. Но записать Митин голос не удалось вовсе, инженер долго щелкал тумблером, а потом неожиданно произнес:

– Тока у нас нет. Техника бастует.

– Эй, мы так не договаривались…

– Простите, молодой человек, вернетесь с войны – запишем и вас.

Митино отражение пропало в стекле, он вскочил, а Муся осталась одна. Ей стало тревожно отчего-то, и она пристально и тревожно всматривалась в свое отражение. Судя по всему, с Митей она расставалась надолго, а может быть навсегда…

Зима в тот военный год выдалась суровой. Мороз больно хватал за щеки, снежные заносы не давали пройти ни в магазин, ни в школу. Гуля посещала занятия, которые вовсе не отменили в связи с военным положением и прорывом советского фронта войсками Вермахта. А вот в ГИТИСе занятий не было. Муся, удачно прошла все туры на первый курс и ее зачислили, однако в сентябре она уткнулась в табличку на двери деканата: «Все ушли на фронт». Девушке стало очень грустно. Проводив Митю и Трофима в армию, Муся ждала от них писем, однако они все не приходили и не приходили. Она пыталась устроиться в военный госпиталь, копала траншеи в Подмосковье, сбрасывала по ночам с крыш зажигательные бомбы. А потом и вовсе поехала в военные части развлекать бойцов русскими народными танцами вместе с самодеятельным театром ГИТИСа. Зоя числилась в медицинской аспирантуре, писала диссертацию по особенностям человеческой головы и влияния операций на мозговую деятельность, и на работу также не ходила. Зоя то же добровольно выезжала на рытье окопов в Подмосковье, но пойти на фронт или устроиться в военный госпиталь не удавалось, ей почему-то все время отказывали. Вера Сергеевна считала, что это все из-за ареста отца, профессора Растопчина. Однако жить становилось все сложнее. В городе ввели карточки, хлеба решительно не хватало. В Москве стало тревожно и холодно. Участились драки и грабежи. На семейном совете Растопчины решили остаться на даче. Печка отлично работала, дров хватало, а перезимовать можно и в Подмосковье. Однако вскоре Зоя тяжело заболела. И тот злополучный день Вера Сергеевна отправилась за пайком для всей семьи в ближайший районный магазин на автобусе. Когда она подошла поближе к продмагу, то увидела страшную картину: огромная толпа собралась у закрытых дверей в надежде получить свой кусок хлеба. Ни патруля, ни очереди, никого, кто мог бы организовать бушующую народную массу, не наблюдалось. Очевидно, что продмаг закрыли несколько часов назад, и хлеб не привезли. Толпа гудела возмущенно:

– Да, погоди ты, куда прешь.

– Вы здесь не стояли.

– Мама, мама, иди сюда.

– Куда, вы прете, мамочки.

– Наглые какие!

Вера Сергеевна хотела вернуться домой. Толкаться в общей толпе было неприятно, да и небезопасно. Однако неожиданно на площади появилась черная машина, по виду – ЗИЛ. На переднем сидении виден мужчина в пенсне и в шляпе. Толпа замерла, все надеялись, что кто-то из городского Комитета компартии разъяснит, что же случилось с машиной хлеба. Кто-то даже узнал пассажира, райкомовского работника – Петухова. В его руках качался фикус, на заднем сидении – чемоданы и коробки. Женщина рядом с Верой Сергеевной, зашипела:

– О, начальство драпает. На машине. Фикус прихватил, гляди, интеллигент, ишь ты…

Рядом ей стала возражать дама в пенсне:

– Ну, при чем тут интеллигенция? Интеллигенция вся здесь. А это вот спекулянты и приспособленцы.

Вера Сергеевна смотрела, как машина, шурша шинами по мостовой, проехала мимо, вздохнула, и в этот самый момент дверь в магазин открылась. Толпа, тут же забыв о беглеце с фикусом, бросилась внутрь:

– А сколько хлеба в одни руки дают? Говорят, нормы снизились.

– Да вроде как и раньше: четыреста пятьдесят грамм на работающего, двести пятьдесят грамм – на иждивенца.

– Куда прете? А?

Вера Сергеевна наконец-то решилась подойти к ступенькам продмага:

– Простите, а молоко и сыр по карточкам дают?

На ступеньках стояла простая бабка в платке и с узелком. Она неприветливо посмотрела на интеллигентную даму в зимней соболей шапке и боа. Цепким взглядом оценила кольца на руках Веры Сергеевны, поджала губы:

– Гражданочка, за молоком и сыром вам в деревню нужно. Там они есть! (кивнула на руки) Вы вот снимите кольца с себя, что получше и поменяйте на еду.

Сзади к ней подбежал крепкий парень в кепке и бушлате, толкнул плечом:

– А у вас иждивенцев много? Я слышал, педагогам больше хлеба положено.

– Я – не педагог. Увы! У меня дочь заболела.

Парень, ухмыляясь, зашел внутрь магазина. И Вера Сергеевна будто что-то почувствовала. Она посмотрела на свою сумку, и, о боже, замок – открыт, ридикюль нараспашку, продовольственных карточек нет: недельных, с пайком для нее, Муси, Зои, Гули и бабушки. Вера Сергеевна залезла в карманы своего пальто, выворачивая наизнанку: пусто. Ей захотелось заплакать, она сделала шаг к магазину, но вышедшая на крыльцо продавщица закрыла дверь продмага перед самым ее носом. Очевидно, что ее обокрали! Через час Вера Сергеевна, уже у постели Зои, разговаривала с доктором. Тот писал убористым подчерком на рецепте:

– Питание, питание и еще раз питание. Жиры. У нее – очень глубокий бронхит. Возможен даже туберкулез.

– А какие жиры?

– Масло, творог, молочные продукты. Из жиров: сало, на худой конец красная икра.

Доктор смотрел сочувственно на бледную Зою, а потом развернулся и вышел из комнаты, где та лежала на кровати почти в забытьи. Вера Сергеевна проводила доктора до двери дачного домика и, закрыв дверь, тут же начала сборы. Перебрав весь свой гардероб, она нашла две старые и ненужные шубы, платья, часть посуды. В общем все, что можно обменять на продукты в ближайшей деревне. В тот самый момент, когда Вера Сергеевна укладывала в чемодан драповое пальто Растопчина, на кухню к ней вышла Муся:

– Мама, это же папино!

– Больше ни слова, иначе я рассержусь, надо брать именно папину одежду для обмена на продукты в деревню.

Муся замолчала, ей стало неловко, а на кухне показались Гуля и Елизавета Васильевна. У бабушки в руках – ее собственная шуба. Она молча положила ее в общий чемодан:

– Верочка, ну куда же ты одна?

– Вы не волнуйтесь, я как только все обменяю, сразу обратно. Так все делают!

Елизавета Васильевна обняла дочь, а та вдруг всплакнула:

– Мама, мамочка… Не волнуйся, так надо… я в деревню на обмен. И сразу обратно, Зое очень надо.

Муся посмотрела на мать, а потом решительно достала с антресолей второй чемодан, переложила часть вещей̆:

– Мама, я с тобой.

– Нет, не надо… И не спорь со мной.

– Нет, не спорь ты со мной… Иначе я тоже рассержусь.

Гуля неожиданно прервала их диалог:

– И я поеду…

– Нет, куда ты? А за Зоей кто будет смотреть?

Вера Сергеевна вздохнула, и махнула на Мусю рукой, продолжая сборы. Она почти согласна взять Мусю с собой, одной действительно страшновато:

– Вы главное не волнуйтесь, это совсем рядом. Мы там когда-то грибы собирали. По Можайскому шоссе. Деревня Васильево. Помнишь?

Вера Сергеевна неожиданно села на стул, защемило сердце или устала. Бабушке, Елизавете Васильевне, показалось, что дочь ее напрасно успокаивает. Дела в прифронтовой полосе обстояли явно хуже, чем сообщал по радио сам Левитан. Судя по слухам, немцы уже могли быть там, на Можайском шоссе. Бабушка мелко перекрестила Веру Сергеевну, потом сняла с себя крестик и надела его на Мусю. Некрещеная Муся посмотрела на бабушку удивленно. Она в свое время принципиально отказалась креститься, хотя Елизавета Васильевна настаивала, новая мода на атеизм не дала планам бабушки сбыться, и Мария так и осталась некрещеной. Муся вздохнула:

– Ба, ну, не надо. Это суеверие.

Бабушка перекрестила и Мусю, поцеловала ее в лоб:

– С богом!

Елизавета Васильевна обняла внучку, потом дочь, прижимаясь к ней. Думала ли сама Муся, что бабушка прощалась с ней навсегда? Мрачные мысли не оставляли девушку, и эхом звучали последние слова напутствия:

– С богом, с богом!

Очнулась Муся не сразу. По дороге навстречу ей и маме ехали телеги, груженные домашним скарбом. Женщины и дети шли в сопровождении колонны солдат совсем в другом направлении. Шла скорая эвакуацию из мест боевых действий. Под ногами отступающих чавкала грязь, хлюпали лужи. Сапоги месили только что выпавший снег, превращая его в черную кашу. Судя по лычкам на лацканах шинели, впереди колонны шел капитан, он сопровождал беженцев:

– Подтянись. Кучнее идем, кучнее. Боец Середко, не отставать!

Муся и мама Вера просто застыли с двумя чемоданами, гружеными на маленькую тележку. Неужели нужно поворачивать назад? И они идут не туда? К капитану тем временем подбежал солдат, отдавая честь дрожащей и замерзшей без рукавиц рукой:

– Товарищ командир, можно я впереди встану?

– Вставайте (колонне) Левой, левой. Пошевелитесь, братцы.

Солдат побежал вперед, пристроившись к такому же как он, солдату:

– Братцы, табачку не найдется?

– Нет, откуда? (солдат залез в карман, доставая кисет) Ладно, держи!

Мимо Муси шла баба с годовалым ребенком на руках, семилетний мальчик ковылял рядом и хныкал:

– Мамочка, у меня ножки болят. Возьми меня на ручки.

– Ванечка, потерпи немножко, скоро дойдем.

Колонна растянулась по всему полю, старик в обмотках замыкал шествие. Он шел, хлюпая драными сапогами, в самом конце:

– Не дойдем засветло.

– У вас еда с собой есть?

– Есть, а у вас?

– Наменяли. На неделю хватит.

Вера Сергеевна наконец-то решилась задать вопрос, она оставила тележку рядом с Мусей и бросилась догонять капитана:

– Простите, нам нужна деревня Васильево. Мы правильно идем?

– Да вы что, дамочки? Там день, другой, фашист будет.

Вдалеке громыхнули зенитки, на краю поля вспыхнуло пламя. Толпа беженцев остановилась, кто-то заохал, запричитал, младенец на руках бабы отчаянно заголосил. Капитан ответил жестко:

– Слышите, фронт рядом. Поворачиваете с нами.

Вере Сергеевне задумалась: неужели они так и не доберутся до Васильево:

– Ну, что делать? Надо возвращаться? Гражданочка, скажите? А где продукты можно обменять?

Вера Сергеевна обращалась к бабе с младенцем на руках. Тот орал благим матом, и баба говорила громко, пытаясь его перекричать:

– Да, я в Крестах меняла. Правда, куркули такие. Дерут втридорога. За кусок сала отдала кольцо золотое.

Капитан продолжал подгонять колонну: им надо было успеть до сумерек дойти до следующей деревни:

– Левой, левой, шевелись. До темна успеть должны. Раз, раз.

– Тяжело идти-то! Мамочка, я устал!

– Потерпи, сынок.

Капитан махнул рукой на странных москвичек и прибавил шагу, а Вера Сергеевна подошла к Мусе. Они в скором времени остались одни в поле:

– Муся, ну что же делать? Надо возвращаться.

– Мама, Зое нужен творог. Доктор сказал. Кресты недалеко от Васильево. Мы успеем и дойдем.

– Ну, ладно, пойдем.

Вера Сергеевна схватила ручку тележки, за которую взялась и Муся. Они повернули с поля направо и где-то минут через десять оказались в ближайшей деревне Кресты. В ней – пусто. Темные окна изб, заклеенные крест-накрест белой бумагой, зияли, как черные амбразуры. Зловещая тишина просто пугала. Вера Сергеевна не сразу решилась постучать в дверь. Однако та оказывается заперта на увесистый замок. Вера Сергеевна постучала в дверь избы рядом, и вот – короткое шевеление, слышны шаги. Массивная дверь приоткрылась, оттуда опасливо выглянула плотная баба в платке. Вера Сергеевна присмотрелась и увидела два цепких, серых глаза в щели приоткрытой двери. Баба сделала жест рукой: «Тихо», и потом указала путь в дом:

– Ну, пойдем, пойдем. В сени, на задний двор.

Вера Сергеевна махнула дочери:

– Муся, иди сюда.

Муся подошла к крыльцу ближе и увидела серую кошку, та отчаянно мяукала:

– Ой, киска…

Муся радовалась кошке, как маленький ребенок, схватила ее на руки. Кошка теплым боком прижалась к девушке, Вера Сергеевна посмотрела на дочь сердито:

– Муся, брось кошку.

– Сейчас.

Они вдвоем быстро прошли через сени прямо на задний двор и оказались в сарае. Крестьянка смотрела на них подозрительно и говорила быстро:

– Городские?!

– Здравствуйте, мы вещи меняем на продукты.

Неожиданно из сеней выскочила маленькая дворняжка и начала отчаянно лаять, крестьянка схватила ее и посадила на цепь:

– Тузик, не лай. Ну, что тут у вас?

Муся и Вера Сергеевна раскрыли чемоданы и начали вытаскивать вещи:

– Старье ваше? Не, не надо.

Крестьянка брезгливо роется в одежде. Потом заметив нечто в футляре, взяла в руки, стала рассматривать. Вера Сергеевна поясняла:

– Это – фотоаппарат.

– Ну, на кой мне? Быка фотографировать?

Вера Сергеевна выкладывала из чемодана пластинки:

– Пластинки Шаляпина, Нежданова.

– А это что? Блестит?

Баба нашла в чемодане ложки, вилки серебряные, фарфоровый чайник с длинным носиком, рассмотрела. Вера Сергеевна, увидев ее заинтересованный взгляд, оживилась:

– Чайник, сахарница, – Она вынула пальто Василия Андреевича. – Вот еще.

– Это нам не надо, а чайник давай.

– Ложки.

– Ждите здесь.

Крестьянка вышла из сеней, Муся принюхалась. Из дверей явно пахло щами.

– Щами пахнет.

Крестьянка вынесла в тряпице кусочек масла, не более ста грамм:

– Вот масло. Для себя берегла.

Муся посмотрела на деревенскую бабу с ненавистью:

– Да вы что? Здесь же нет ничего!

– Что?!

– Вы же советский человек!

– Какой советский! Здесь уже три дня как советской власти нет! Учить она меня вздумала! Сопля!

Крестьянка быстро кинула пальто, фотоаппарат в чемодан, прижала столовое серебро и чайник к груди:

– Скажи, спасибо, что я тебя немцам не сдала. Они не равен час тут будут. Так что убирайтесь! Слышите?

За дверьми сарая слышен звук мотоциклетов и шуршание сапог немецких солдат наступающих войск Вермахта. Муся, Вера Сергеевна и крестьянка слышат обрывки немецкой речи:

– Колонна, левой, левой! Раз, два, три. Распределяемся по деревне.

Крестьянка охнула, ей вовсе не нужны неприятности. Она открыла дверь из сарая и вытолкнула Мусю и Веру Сергеевну на задний двор:

– Давайте быстро, быстро. Задними дворами пройдете. Мне неприятности не нужны.

Муся с мамой выбежали на задний двор. Даже оттуда слышна немецкая речь:

– Обер-ефрейтор Шлиндер, отдайте распоряжение квартировать по избам местного населения.

– Есть, гауптвахмистр, так точно, будет сделано!

– Канонир Флиппке, отдайте распоряжение прочесать деревню, здесь могут быть шпионы!

– Есть, обер-ефрейтор!

Муся и Вера Сергеевна побежали через огород и грядки, но тележка с чемоданами мешала им передвигаться, застревая в земле. Муся быстро поняла, что тележку надо бросить, иначе им не убежать. Вера Сергеевна махнула в сторону края деревни:

– Муся, бежим. Немцы там, в центре.

– Мама, брось тележку.

Вера Сергеевна отпустила ручку тележки с вещами, двинулась вперед, но нога застряла в переднем колесе, и она почти упала. Муся сделала попытку ей помочь, чтобы высвободить ногу, когда внезапно на задний двор избы ворвался немецкий патруль. Вера Сергеевна отчаянно закричала:

– Муся, беги!

– Немцы, мама.

Вера Сергеевна пыталась оттолкнуть солдата, но тот тут же крепко схватил ее за ворот пальто и быстро поставил ее спиной к деревянному сараю. Солдат свирепо смотрел на женщин, закричав остальным:

– О, смотри. Тут целых две.

Четыре крепких немецких солдата с винтовками очень быстро взяли их в плен. Муся пыталась вырваться, отпихивала солдат, но один из них навел на нее винтовку, и стало понятно, что сопротивление бесполезно:

– Стой, стрелять будем!

– Стой, руки вверх!

Второй солдат навел и на Веру Сергеевну винтовку. Мусе стало страшно. Третий солдат тем временем увидел брошенную ими тележку с вещами. Он раскрыл чемоданы, стал рыться в них. Быстро нашел пальто Растопчина, рассмотрел:

– Стойте прямо, не то мы вынуждены будем стрелять. И отвечайте, это ваши вещи?

Вера Сергеевна молчала, а потом неожиданно ответила на немецком языке:

– Да, наши. Мы – мирные люди. Обмениваем вещи на еду.

Солдат смотрел на нее удивленно, русская женщина говорила почти без акцента:

– Вы отлично говорите по-немецки. Ну, как показывайте все!

Вера Сергеевна сделала шаг к тележке, но немецкий солдат указал и Мусе винтовкой на чемодан. Муся то же открыла его шире, достала фотоаппарат:

– Вот, смотрите, пожалуйста!

Солдат, разглядывая фотоаппарат, возмущенно закричал по-немецки:

– Смотрите, фотоаппарат. Они фотографировали! Русские шпионы!

Муся ошалело смотрела на них Солдаты выхватили из ее рук фотоаппарат, покрутили, возмущаясь:

– Ах, ты дрянь! Мы тебя отправим в Германию! Там научат послушанию.

Муся, которая отлично понимала немецкий язык, то же обратилась к солдатам на их родном языке:

– Это – неправда. Вы не смеете! Мама!

В ответ солдат грубо схватил Мусю за ворот пальто и потащил со двора. Вера Сергеевна пыталась его остановить:

– Отпустите ее… Муся, доченька!

Но немецкий солдат, оставшийся охранять Веру Сергеевну, подвез к ней тележку и заявил:

– Вам найдется применение и здесь в комендатуре, вы останетесь с нами. А ваша дочь будет работать на Третий рейх.

– Я готова ехать вместо нее, прошу вас…

Однако солдат грубо толкнул ее в спину, и Вера Сергеевна внезапно поняла, что все кончено: они попали в плен. В дачном поселке Зоя, которой на какое-то время стало лучше, тревожно всматривалась в зимнее окно. Где же мама и Муся? Они уехали почти неделю назад менять вещи на продукты в подмосковное Васильево и пропали окончательно. Неожиданно послышался шум в прихожей. С мороза, румяная, в шапке, пальто и валенках, в дом ввалилась Гуля, с портфелем. Занятия в школе уже закончилась, и она вернулась на дачу, быстро подбежала к печке с изразцами и прикоснулась щекой к горячей керамике. Она моментально стала пунцовой. Зоя появилась с тарелкой супа, сестру надо накормить:

– Привет.

В гостиную, где Гуля прижималась к горячей печке, зашла и бабушка Елизавета. Она посмотрела на внучку, вздохнула. Та села за стол, съела две ложки супа, но увидев, как Зоя и бабушка напряженно смотрят в окно, отложила ложку в сторону. Есть расхотелось:

– О, господи. Ну, где же они? Почему же их нет? Так долго. А, бабуль?

Елизавета Васильевна вздохнула и вышла в соседнюю комнату. Она строчила варежки для фронта и сдавала их на призывной пункт. Гуля взяла в руки ложку опять, доела суп и подошла к швейной машинке. Потом обняла Елизавету Васильевну сзади. Бабушка погладила ее по голове, она показалась ей горячей, и Елизавета Васильевна заволновалась:

– Гуленька, что с твоим здоровьем?

Зоя неожиданно вмешалась в их разговор:

– А у тебя здоровье есть? Варежки с утра до ночи шить. Бабуль, я хочу в госпиталь устроиться. Жить-то на что-то надо. С эвакуацией не получилось, может как-то через госпиталь удастся организовать отъезд?

Гуля тревожно смотрела на старшую сестру:

– Зоя! А где мама с Мусей? Сколько времени и никаких известий!

Бабушка замолчала, продолжила строчить, варежки одна за другой ловко выходят из ее умелых рук. Гуля выворачивала их наизнанку, расправляя большой палец, а бабушка Елизавета неожиданно решила успокоить девочек:

– В войну и год не срок. Я вашего дедушку три года с войны ждала и дождалась.

Гуля поцеловала бабушку в щеку, когда опять в соседней комнате появилась Зоя с тарелкой морковных котлет:

– Вот, котлеты из моркови. Как мама делала…

Гуля опять села за стол, пододвинула к себе тарелку с морковными котлетами, но есть ей почему-то вовсе не хотелось:

– Зоя, почему они не едут?

Зоя обняла ее за плечи. А Гуля неожиданно для себя начала плакать. Девушки всматривались в морозное окно и будто видели железнодорожную платформу, провинциальный вокзал с часами и толпу угоняемых в фашистскую Германию девушек и женщин.