Соцгород – 2 против секты

Самолёты взлетали один за другим. Заяц лежал в постели, надеясь на чудо: это могла быть новая любовь, головокружительный успех, неожиданное богатство. «Да, чемодан с долларами мне бы сейчас не помешал! – подумал он, – На эти деньги я мог бы купить издательство, пару магазинов, сделать стремительную рекламу!» На обоях пестрели жёлтые ромашки, Заяц отвернулся к стене.

Затем он зевнул и попытался заснуть!

Сколько бы Заяц не лежал, но любовь к нему не приходила, он не богател, не становился популярным. Чтобы чего-то добиться, приходилось выпускать когти, оскаливать клыки, обороняться, изворачиваться, водить дружбу с волками, заигрывать с критиками, владеть английским и компьютером! Также надо читать философию, поклоняться повивальной бабке Софокла, голубым намерениям Аристотеля, абсолютизму Канта и Кьеркегора.

Автор, лёжа на диване, остался доволен. Однажды кто-то сказал ему: «Достаточно того, чтобы стихотворение написалось!», но Заяц думал иначе. Он оделся и пошёл в Печатную харчевню. Путь был не длинным, но идти пешком не хотелось, поэтому Заяц решил проехать в троллейбусе зайцем. Он пятнадцать минут околачивался на остановке, познакомился с какой-то старушкой, обморозил задние лапы и, наконец попал внутрь тролейбуса. Город, где это всё происходило, назывался Усть-Птичевском. А раньше Красно- Дольском, а до этого Яблоневском. Деревянные постройки типа сарайчиков и бараков, жёлтые мазанки, одностворчатые собачьи конурки, скворечники – составляли большинство. Самое престижное место в Усть-Птичевске это – Воронье гнездо под крышей. Стены гнезда были сделаны из пластика, прозрачного, выложенного мозаикой, украшенного серпантином, из трубы торчали ёлки, Деды Морозы, Снегурочки и всякая новогодняя дребедень. Здесь жили богачи. Чуть подальше – в кадке из-под капусты обитало остальное население. Летом здесь пахло подгнившими яблоками, маринованными огурцами, тмином, укропом и петрушкой, а зимой грибными пирогами. В скороварках готовили постные щи и манную кашу, а в чугуне варили смородиный кисёль.

Заяц проехал Соколиную охоту и свернул на улицу имени Отстрела Талантов. Возле памятника троллейбус притормозил, и наш длинноухий герой очутился в сквере. Он долго чесал запястье, соскабливая грязь. Под осинкой шла бойкая торговля остатками лапши, которую навесили нам последние правители. После Яблочного Разговения кончились погромы, потекли ручьи и возникли дыры прямо в крышке бочки, над головой. Но сегодня был особенный день, Заяц это чувствовал. Когда он вошёл в Печатную харчевню, на него никто не обратил внимания. Заяц снял шапку и присел на скамейку. Затем он достал зеркальце и вгляделся в свои черты, – они были случайными, плохо запоминающимися.

– Как вас представить Альбине Александровне? – спросила его рыжая деваха.

– Интеллигент. Пришёл по делу, – бойко отрапортовал пришелец и скосил глаза.

Рыжая улетела. Прилетела белая:

– Мы потеряли вашу рукопись! Извините.

– Я принёс новую, – не мешкая, произнёс Заяц и протянул свёрток прямо в руки белой девахи.

– Боюсь, что ваши услуги нам не понадобятся.

– Не бойтесь! Будьте смелее! Я позвоню через неделю.

Заяц, не глядя, поскакал к двери – в морозный пар, январскую позёмку, тугую, как авоська с луком. Его кто-то окрикнул, узнал, заплакал, но Заяц настолько был переполнен новыми чувствами, творческим зудом, что пробежал мимо. «Авось, сегодня сбудется!» – промелькнуло в его пушистой, усатой, развесёлой голове. На Примитивном проспекте он нос к носу столкнулся с Натальей Юрьевной. Они узнали друг друга. Сразу!

Заяц протянул ей зажигалку – зажималку огня, Наталья Юрьевна тут же закурила. Опомнились они только в постели. Под одеялом, напичканным жёлтой соломой, тряпками и ватой, было просторно. Они ещё немного полежали, обмякая на грязном матраце. Но вспомнив о том, что их может застать муж Натальи Юрьевны, разжали объятья. Заяц встал первым (он, действительно, был интеллигентом), надел шляпу, взял трость и подался прочь в сочные, яблочные сказы.

Только бы всё сбылось! Свершилось! Пошло на пользу…

У мраморной плиты в честь Последнего Поэта Заяц приостановился. Прочитал имя, и изумился – это было его имя! Затем он протёр очки и прочитал вновь, но буквы начали таять, видоизменяясь, теряя очертания и отчётливость! «Неужели графоманы постарались?» – опечалился Заяц, понимая, что придётся перейти на прозу. Прозаик! Про-заек! Про каких заек?

Под тёплой шубой Зайцу стало жарко. Он расстегнул две первые пуговицы и две последние, в руках что-то хрустнуло, наверно, карандаш. Из щелей кадки показались рожицы снега. Проезжающий Мерседес надел белые очки, чтобы разглядеть прохожих, но увидел Зайца и притормозил.

– Эй, друг, скажи, какой это город? – спросил автомобилист.

– А вам какой надо? – осторожно поинтересовался Заяц.

– Я ищу историческую родину.

– О, неразумный! Разве её найдёшь?

– Вы – философ? – осведомился автомобилист.

– В некоторой степени… – уклончиво ответил Заяц, – вот вы, например, въехали в наш город, но не могли прочесть его название. Так?

– Так.

– Но вы уверены, что родились именно здесь.

– Уверен.

– Если я вам скажу, что это Усть-Птичевск, то облегчит ли вас знание?

– Ага, значит это Усть-Птичевск! Столица нашей родины, белокочанная, листвовая, васильковая! О, мама моя!

С этими словами автомобилист вышел из Мерседеса, упал на колени и стал неистово целовать клумбу с цветами. Затем он достал из бумажника несколько купюр и протянул их Зайцу:

– Вы принесли мне радостную весть! – сказал автомобилист, плача, – Теперь осталось только найти квартиру моей нянюшки.

– Это в справочном бюро… – протянул Заяц и спрятал деньги.

– Что вы! Моя нянюшка живёт не совсем правильным образом. Она скитается…

– Как? – на сей раз, пришла очередь изумляться Зайцу.

– Именно это мне бы хотелось выяснить…– автомобилист на некоторое время смолк

Заяц побрёл дальше. Он огляделся. Принюхался. Пахло квашеной капустой и мочёными яблоками. В щели кадушки задувал ветер. Снег после отъехавшего Мерседеса медленно оседал на дорогу. Подъёжившись, плыли облака. Вдруг хрустнул один из ободков кадки, удваивая боковую щель, в которую не замедлил упасть лоскут вселенной. Зажглись огни рекламы, обдавая крепостью базилика встречные заячьи морды. Мы – все зайцы в этой жизни, зайцы-безбилетники, мелкотравчатые, безобидные, пугливые кролики, пушистые зверьки, бегающие за удачей. Мы передвигаемся по пыльным дорогам на Запорожцах, по рельсам на поездах, по воздуху на самолётах. Иногда мы озябло поджимаем лапы, иногда судорожно обгоняем соперников. И наш Козырной, по фамилии Путающий следы, тоже заяц, убегающий от охотников. Везде на нас расставлены силки, свадебные приманки, поминальные закуски. А наши сказки? Про зайцев! А наше стремление попасть на природу? А наши деньги? Капуста! Но мы не простые зайцы, культивированные. Гибриды. Особый вид изобретения. Виртуалы. Файловые ушастики. Виндовые глазастики.

Заяц направился в сторону дома через переулок, понимая, что такого не существует. Через кусты бузины. Через сугробные залежи. Он прожил вечность и ещё один день. В почтовом ящике Заяц обнаружил письмо. Повертев его в лапах, понюхав, он положил письмо в карман.

– Сработало! – воскликнул он, не читая послания. – Закрутилась спираль вокруг наивной шеи читателей. Скоро! Скоро его путь начнут устилать цветами.. О! О!

Заяц отпёр дверь, вошёл в маленькую комнату и прыгнул на диван. Дрёма тут же окутала его.

В Усть-Птичевске наступило утро. Это значит, что кто-то приоткрыл крышку дубовой кадки и впустил вовнутрь лёгкий поток света. Люди боялись опоздать на электричку, уносившую их в первобытие. У станции метро столпились опаздывающие на работу, на площади – требующие повышения зарплаты. На проспекте разжигали костёр и бросали в него сухие ветви. Сам Заяц стоял поодаль в сопровождении нескольких товарищей. Словом, всё шло как по маслу. На мосту столпились курсанты, студенты и учащиеся средних школ. Бойкие продавцы предлагали шоколад, косметику, бельё.

Некоторые предлагали наборы ножей под названием голубая мечта Чикатило. Другие рекламировали рюмочные спидометры, клейкую ленту, чистящее устройство Золушка и пару рабынь. Студенты, засучив рукава, раздавали, разливая в кружки, бочковое пиво. Дед Гипа торговал жаренными семечками. Дед Мороз водил хоровод с ребятишками из детского сада. На вокзале, в минуты ожидания, можно было найти, что угодно от леденцов до карт интернет Художники предлагали купить натюрморты. Поэты распивали благородные напитки и, взбираясь на валун, читали погибельные рукописи.

К полудню приехали пожарные подразделения и затушили костёр. Заяц. потупив взор, сел в ближайший троллейбус и продолжил свой путь по вселенной, пропахшей яблоком раздора.

Покупать было нечего, всё скуплено давно кроме ивянки в сахарном сиропе. Бывало, нарежешь прутьев, очистишь, в дубовые бочки напихаешь доверху, колодезной водой зальёшь. Сорок дён настоишь, потом палочкой ткнёшь – дух сивушный потянется, значит, готово! Цеди сквозь марлю и гостей созывай!

Заяц подошёл к крыльцу Натальи Юрьевны. Присел. Принюхался. Лизнул воздух. И волнорезно прыгнул в неосвещённое окно спальни. Фонтанчик люстры звякнул и смолк. Шары одуванчиков неожиданно устремились вверх. Всё было, как обычно. Они любили друг друга. Всегда до отрешения. До скрипа зубов..

– Помнишь сад?

– И тропу усыпанную яблоками?

– И наш последний сочный поцелуй?

– И лепёшечки?

Они вновь узнавали не узнанное. Они вновь умирали на весь Усть-Птичевск, ибо родились на третий день после воскресения. Их тела соскользнули в раскрытые скобки продолжения. Продолжения, которое следует. Заяц оделся и покинул Наталью Юрьевну под утро. Чёрная роза подмышки скрылась под одеялом. Пора.

Не бойся. Не жалей. Не оставайся. Заяц вновь присел и сделал рывок в нужную сторону. Серые локти перил заострились при первом прикосновении. Серая крышка кадушки отворилась шире. Запахло маринованными огурцами. Действительно, пора!

– Надо же какая погода! – прогуливаясь по берегу, размышлял Заяц. – А на сеновальце-то как хорошо! Клевером, мятой, медвежьим ушком, заячей тоской тянет от скирды. Лёгкое покрывальце Венеры откидывается с востока. Сперва младенческое, мальчишеское, а после Потопа – Милосское, вожделенческое чудо наступает. Так вот отчего нас привлекает эта картина! Порочностью, сладостью! Женщина – источник наслаждения. Она есть та самая вечная боль вселенной. Начало всех войн, бездна всех начал! Она толчок – причина, она, родящаяся из пены и не вернувшаяся в неё никогда! Вернись! Не стань! Изыди!

На берегу Заяц то и дело натыкался на отгоревший пепел туристских костров, початые консервные банки, пластмассовые бутылки, вилки, стаканы, пуговицы, обглоданные кости. Погуляли люди и ушли восвояси. Разрушительная сила веселья. Изыди! Заяц перекрестился и направился к книжному магазину, одиноко возвышающемуся на песчаном заливе.

Внутри магазина было тихо. Булькающий голос продавца не раздражал, а усмирял пришельцев. Посетители – худосочные, синюшные, длинноносые существа – напоминали инопланетян. На прилавке скромно ютились аккуратно сложенные книжонки. Заяц взял в руки марсианскую брошюру. Летающие тарелки проскользнули мимо окна. Заяц нервно хлопнул дверью одинокого магазина. Марсиане хлюпнули носами и отвернулись. Яблоки на их планете зацвели вновь – синим, сиреневым, огненным, жёлтым цветом. Кто-то крикнул: «Контролёры!» – и люди двинулись в соседнюю бочку из-под квашеной капусты. Рюкзаки, корзины, авоськи, сетки, сумочки, портфели, визитки, чемоданы – застревали в щёлках кадки. кто-то пытался пронести раскладушку, кто-то небольшой складной нож! Особенно волновались старшеклассницы – их снова везли на экскурсию. Наталья Юрьевна, наоборот, была более содрана и сосредоточена. Она решила изменить ход жизни. Вдруг раздались удары колокола сначала тихо, а затем всё громче и громче. Звали к обеду. К пряностям, к солёностям, к маринованным блюдам. Дымились рыбные похлёбки и жареный картофель на столе. Розовели пироги с яблоками и капустой. И сквозь колокол доносились слова на всех языках мира сразу. Так продолжалась жизнь.

Заяц вскрыл письмо. Ничего такого: просто треугольник с буковками. А уж как трепетало сердце! коленки дрожали, голени сводило! А пахло, пахло-то как от письма, словно не клеем намазали, запечатывая, а рассольчиком, маринованным розанчиком, мармеладом, сахаром!

Заяц по-детски улыбнулся.

Если смотреть на него со стороны, то можно сказать, что Заяц был уродливо красив! О, эти гусарские усы, заплетенные в рыжие косички, чёсаные кисточкой, мытые щёлоком, травяными росами, валерьяновыми корешками! А глаза? Бархатистые, с паволокой, черносмородиновым отливом! Зрачки – божьи коровки, ресницы – поющие кузнечики! Восход солнца, сев ржи, метание стрекоз по берегу – вот что такое Заячья морда! А лапы? Где тот зодчий, Рублёв, который ваял их? Запястья, утончённые посредине, плавно переходящие в подушечки пальцев! А когти? Полированные, лаковые, блестящие, сочетание огня и шпаги, резных орловских ножичков! Точёные! Ноготки-маргаритки, маковые. Лазоревые, поющие, как дудочки в терновнике, виртуозы-смычки! И брюшко – белое, мягкое, с пушком на грудке, щёлком посредине! Самый раз, никакого изъяну, никакого подизъянчика!

Письмо было из Печатной Избы. Наверняка его отправила Белая деваха. Заяц представил, как та послюнявила пальчик, запечатывая треугольник, как вздохнула укладывая его в конверт!

– Да чего уж там! – решил Заяц. – Прочитаю.

Вскрыл. Ножик оказался масляным. Соскользнул с листа, выпачкал бумагу.

– Эх, ты надо же! – подумал Заяц и стал читать. – Ну-кась, что за буквы-слова? Кругляши тока, заголовки, заковычки, бараночки. Так, ничего особенного.

Умеют у нас писать непонятно, мол, всё нормально, но не для вас, всё отлично, но подите подальше! Словно лечат, но здорового, ласкают обласканного, ругают обруганного, мол, берегитесь, а кирпич уже упал и зашиб идущего!

– Может, ошибка? – снова подумал Заяц. – Нет, адрес его, и фамилия – Зайцев, вроде правильно!

Тогда, чего так? Извиняются, словно на лапу наступили! Заяц поглядел вниз – нет, никто не наступал на его рваные тапочки. Эти тапочки ещё мама носила, а до неё бабушка, уж такие они затасканные!

– Эх, вы канцелярские мыши! – Сначала Заяц хотел обидеться. Но передумал. Решил, что взятку даст. Вот придёт и сунет Белой девахе в её пухлые ручки, словно надутые, как лягухи ладошки. На, мол, бери не жалко, да так чтобы та степенность свою откинула, возрадовалась. Возликовала! Тра-та-та, Эс! Наталья Юрьевна! Так-то нас! Ладно бы только Зайцева обошли, а то ведь нетронутых тронули! Невиновных загубили, изувечили! Не слухамших, не видевших, не баявших!

А ведь видел же, видел, в марсианском магазине очередь стояла! Или примерещилось? Носы синие, губищи алые, приблазнилось?

– А не разозлиться ли мне? На улицу выйти, побить кого, потрепать, похлестать по щекам румяным? – Заяц поскрёб затылок. – Опять-таки невинному достанется! А тот, кто заслужил, отмахнётся. В кабинете отсидится, в качалке отоспится! На перине мягкой, на подушке пуховой!

Заяц повертел конверт и выкинул его ведро. Бросил поверх очистков, бумага промокнулась, зафиолетовела, буквы расползлись… получилось: «виноваты, подходите».

– Так подхожу или не подхожу? Надо было с самого началу намочить письмо-то! – решил Заяц. – А потом прочесть, что виноваты они, а не я. Вот тебе правда-то! Сама наружу лезет! Они провинились, шибко виноваты! А Зайца куда-то пригласили, мол, подходите. Но куда? Может, к Белой девахе? Она сына потеряла, мужа, заячьи опусы прочитала и всё вспомнила! Возликовала!

Заяц достал письмо из мусорного ведра и на батарею – сушиться! – кинул. Зря он погорячился, психанул, песню сгубил! Пока письмо сушилось, он решил позавтракать. Ну, картоха там, консерва морская, зелень, кисель яблочный.

Вроде отлегло. Внутри смякло, муравой потекло через желудок, белые стволы нервов, суставов, перешейки сосудов, холмы и взгорья печени. Заяц ещё раз повертел в руках треугольник и решил его прогладить утюгом.

– Авось, ещё чего-нибудь обнаружу промеж строк!

От прикосновения к горячему бумага стала желтеть, кукожиться, на месте сгиба образовались разводы чернил. Теперь уже не разобраться, а не понявши, как жить? И Белую деваху жаль. Чего она хотела от жизни?

Заяц вновь оправился в путь, на улице метелило, пустошило. Сквозь расщелины пробивалось мартовское солнце. Вновь мимо промочалил «Мерседес», Заяц сиганул в сторону.

– Ещё не хватало из-за письма под машину угодить! – подумал он и надвинул шапку. – Ишь, как хлобыстнуло по ушам-то! и гарью в нос опахнуло! И дымом обдало поверху. Вся шкура пропахла бензином, маслом карбюратора, топливным бачком, сливным насосом, ацетоном и бензолом! – Отпыхавшись, Заяц побрёл дальше.

– Ужасти-страсти-мордасти! До времён Яблочного разговения рукой подать. А тут такое!

Заяц шмыгнул в первый попавшийся огород, вытянув хитрющую морду. Половина вилков сгнила, но хозяева держали ружьё наготове. Заяц чуял запах пороха и обмана. Но желание было выше всего! Розовый вилок Заяц разгрыз до кочерыжки, он орудовал зубами, слизывая с усов остатки сладости. Заяц отрыгивался и наблюдал по сторонам. Это тоже вошло в привычку. Раньше у него такого не было: бывало перебежит дорогу и всё! Но чтобы на людях околачиваться – это ни-ни! Неожиданно над головой просвистела пуля, затем вторая. Заяц пригнулся к земле и замер.

– Разве бессмертного убьёшь? – подумал он. – Только шкуру повредишь! А мне ещё Белую деваху утешать надо!

Хозяин огорода, решив, что убил пришельца, направился к грядкам. Подпустив стрелка поближе, Заяц встал на задние лапы и зарычал стихами из нового цикла. Хозяин хлопнулся в обморок. Обыскав его, Заяц обнаружил документы на имя Гиппократа и несколько античных монет с изображением Афродиты.

– Вот это да! – присвистнул Заяц. – Меня чуть не ранил античный герой, сошедший с Олимпа.

– Ой-й-й… – застонал Гиппократ, пытаясь приподняться.

– Эко тебя! – Заяц протянул Гиппократу лапу.

– Вроде выпил немного… а вы из какого маскарада? – Гиппократ постепенно приходил в себя.

– А вы из какого? – не замедлил пошутить Заяц. – Где ваша корона?

– Чего? Корова? – Гиппократ встал на ноги. Обмерил Зайца взглядом. – Корова-то в хлеву, клевер жуёт.

– Так вы не царь?

– Не-ет.

– Отчего же у вас имя такое странное? Гиппократ?

– Мать так назвала, она у нас фельдшером робила… а вы чего тут делаете? –

– Обедаю. – Заяц поднялся с корточек. Он был выше Гиппократа на голову. – А вы мне помешали.

– И вы мне… я тоже обедал. Сейчас все обедают. И Прасковья, и Борис, и соседка Клавка. А вас как кличут?

– Я – Зайцев Емельян, – представился Заяц и протянул лапу.

– А я…дед Гиппа.

– Можете не говорить, я знаю, кто вы! – перебил Гиппократа Заяц и отошёл в сторону. – Зачем стреляете в беззащитных существ? Вы – браконьер?

– Помилуй Господи! Я думал воры…

– Чего у вас воровать? Гниль? Опарышей?

– Так в хозяйстве всё пригодиться! Из гнили мы делаем натирания, а из опарышей наживку. Тут озеро недалеко.

– Значит, рыбку кушаете? Может, и зверей употребляете? – Заяц нахмурился.

– Да ну вас! Откуда вы взялись? Инспектор что ли?

– Ответьте на вопрос! – Заяц оскалился.

– Так мы ещё грибочки едим, ягоды по осени, да яйки утиные собираем на болоте. Жарим и под мховую настойку ужинаем.

– Я вас так твою растак! – Заяц схватил деда за шиворот. – Я сам тебя изжарю, будешь знать, как невинных есть!

– Так тёмные мы, разве в мгле-то разбёрёшь кого можно есть, а кого нельзя. У нас все друг дружку пожирают. Вот Клавка Мишку загрызла, а Борис Михея ещё с осени обглодал.

– Кто такой Мишка, кто такой Михей?

– Так Мишка – это козлёнок евоный, а Михей – петух. И нас позвали. Мы тоже ели…

– Чем пахнет? – Заяц пошевелил усами.

– Ой, каша горит! Айда в избу! – дед Гиппа вприпрыжку помчался к двери.

Заяц постоял во дворе, покумекал, поднял с земли шапку, сунул её подмышку и решил принять приглашение. Всё-таки не каждый день такое случается, чтобы в тебя, стрельнув, не попали! Дед Гиппа тоже, хоть никудышная, но компания!

– Чего ты там, входи! – скомандовал дед, открывая форточку, и тут же посетовал. – Чуть не сгорел из-за тебя!

– А я чуть не умер! – ухмыльнулся Заяц и вошёл в пахнущую гарью избу.

– Значит, квиты. Будем есть бисквиты! Садись к столу-то, двигайся. – В избе оказалось много народу. Сбоку сидели бабушки-соседки, на лавке дремал кот, а у стенки Белая деваха.

– Та самая! – ахнул Заяц и поздоровкался с гостями.

– Чё это он? – изумилась соседка Клавдия.

– Так здоровья тебе желает! – перевёл с русского на русский дед Гиппа.

– А на что оно мне? – засуетилась старуха. – Всё равно через десять дней всем конец вот уже явление инопланетное было…

– Тебе всё мерещится! – отмахнулся дед Гиппа, подавая на стол кашу в чугунке.

– Не смей спорить! Я войну предсказала? Предсказала. Демокрадов почуяла? Почуяла. Так вот знай, Яблочного Разговения не будет. Всё. Доигрались.

– А я летось тоже видения зрела! – подхватила Прасковья. – У меня в огороде в лопухах марсиане корчились. Сперва двое их было. А затем третий родился, четвёртый. Ох, расплодились. Все огурцы полопали.

– Так уж и марсиане? – спросила завистливая Клавдия.

– А как же! Носы – длинные, синие, как на картинке, что в сундуке моего племянника. И лопочут не по-нашему.

– Ешьте! – предложил дед Гиппа и наложил себе каши в капустный лист. Заяц огляделся по сторонам: перед каждым сидящим лежал такой же свежий, белый, кочанный листок. В углу дрались дети. Судачили соседки. Лишь один старый ленивый кот, растянувшись лежал, рыская глазами. Похоже, что он был здесь самым главным.

– Ты увечье ходил исправлять? – неожиданно спросил дед Гиппа у Зайца.

– Какое увечье? – удивился Заяц.

– У кого какое. Например, у Клавдии зренье плохое. У Бориса – ночное мочеиспускание. У меня склероз. А вон у этой, – дед кивнул на Белую деваху – амнезия, то есть полная потеря памяти. То ли замужем она, то ли нет, не помнит.

– Можа, целка ещё? – ухмыльнулась вновь завистливая Клавдия.

– А тебе завидно? – спросила её одна из товарок.

– А тебе нет?

– Вот был бы рекорд! Девяностолетняя старуха и целка ещё! Эх, марсиане бы похихикали!

– Так ходил или нет? – дёрнул за рукав Зайца дед Гиппа.

– А куда идти-то? – Заяц понял, что для сидящих этот вопрос составляет жизненную суть.

– Если не ходил, то не наш. Выходи из-за стола! – рыкнул Борис, мурлыча.

– А ты ходил? – Заяц пошёл ва-банк.

– А как же, меня кастрировали! – Борис показал, где и что ему отрезали. Гости одобрительно зааплодировали.

– Разве это увечье? – ухмыльнулся Заяц, подыгрывая собравшимся. – Вот у меня было настоящее!

Наступила тишина, стало слышно, как звенит муха за зеркалом.

– Мне ухи перешили. Которые маленькие были, их отпороли и собакам выбросили, а пришили вместо них локаторы. Теперь антенны не надо. Радио «Маяк» ловлю вибраторами и наслаждаюсь! – похвастался Заяц. Его занесло.

– А чего сейчас передают? – вновь позавидовала Клавдия и подсела поближе.

– Погоду! – выпалил Заяц и принялся есть. Каша была необычайно вкусной, с орехами, ягодами.

– А вот и врёшь! – чуть не разоблачил Зайца дед Гиппа, включив приёмник громче. – Вовсе и не погоду, а песню поют!

– А про чё поют-то? – спросила Клавдия.

– А я почём знаю. Не на русском! – ответил дед Гиппа, пытливо глядя на Зайца.

– Так про погоду же поют! – выкрутился Заяц. – Про ветер, дождь. Слякоть, а потом про солнце. «Сан» по-английски солнце.

– А я думал про любовь! – стушевался дед. Но Борис продолжал наблюдать за Зайцем. Он чуял в нём соперника.

– А как градус по-английскому? – спросил Борис.

– Зачем тебе? – удивилась Клавдия.

– Тоже хочу погоду распознавать, синоптиком работать!

– И много ли платят?

– Неважно! Зато почёт!

– А хрен с этого почёту возьмёшь? – махнул рукой дед Гиппа. – Ни в карман положить, ни в бочку замариновать.

– Ежели ты в почёте, тебе сами в карман наложат! – уклончиво ответил Заяц. Он научился распознавать игру, в которую играли гости.

– Ну, вас! – вдруг захихикала Прасковья. Ей нравился Заяц и его локаторы. Она несколько раз подходила сзади, чтобы разглядеть пышные, белые, неземные штуки на голове пришельца. И, наконец, отважилась спросить:

– Где такие штуки пришивают?

– В клинике, – уклончиво ответил Заяц. Он доедал вторую порцию угощения.

– В нашей? – изумилась Прасковья.

– Нет.

– Дай адресок.

– Ну, придумала! – изумилась Клавдия, втягивая от зависти слюну. – Небось, дорого?

– Дёшево только хрен в огороде! – добавил дед Гиппа.