Соцгород – 2 против секты

Ну, здравствуй, друг из дальних дней,

двух тысяча сто девятнадцатый

сегодня год! И свет очей, лун отсвет, марсов отсвет кварцевый! И вдаль мустанговый полёт, и небо, и закаты с вишнями. Ну, здравствуй, я пишу тебе все эти строки километрами! Георгий Жуков вновь встаёт, Ватутин в Киеве возвышенно, сцепляет камень рёбра. Рот орёт чего-то хлёсткое. Совета, мол, хотите? Будет вам совет. И по хребту и вдоль, где кости срастается. И ввысь растёт там, где звезда когтит просторы.

В печёнках боль. Но ничего. Зато на место – болт и гвозди,

на место – море.

Днепр. Канал. На место – горы. Мой Ленин, как большой ребёнок. Как вечно юное дитя. Его крошили тоже в клочья. Его рубили на дрова. Стой, суки! Стой! Бунт беспощаден. Потоп – возмездье. Шум дождя. Пожар. Торнадо. Войны, грады. Нас хоронили в ямах, рвах.

Нас долго били, не убили. Обманывали. Долгострой, то ваучер, кредиты, жилы нам вынимали. Камень, вой!

Об этом. Рваной арматурой, где сердце выдранное. Дыр не сосчитать. Не пуля-дура, убьёт дурак весь этот мир. Какой-нибудь богач, как Сорос, маньяк, безумец, что с деньгами.

Ну, здравствуй, кто не вымер! Голос я твой ловлю. Я вмуровалась в столетье прошлое. А ты же читаешь стих мой, отвечая, мне здравствуй, здравствуй…капля, малость травой я стала, иван-чаем!

Сорос давно развенчан и экспроприирован. Его капитал раздали бедным и нуждающимся. Никаких олигархов! Они добровольно сдают лишние деньги, сверхприбыли в Народный банк Соцгорода. Издан Указ Высшего совета о том, чтобы вернуть на Лубянку каменное изваяние Феликса Эдмундовича Дзержинского, его великанская фигура выше, нежели рядом стоящая аккуратная фигура Ивану III и брызжущий весёлой водой фонтан Витали. Железные сапоги Феликса гремят по ночам, и власть слышит этот звон небесный и крестится на Собор. Более никаких обсуждений! Никаких баб! Звонят звонницы под утро, и тогда просыпает Москва под звуки песен на стихи Корнилова. Того самого, кто Борис! Хватит юлить и притворяться! Соцгород живуч, как никогда. В трудные минуты он уходит под землю. В счастливые минуты просыпается и восстаёт. И виден тот самый Град на Холме, даже слышен тонкий перезвон колокольцев в церковки Справедливости. И сама мать Мария обходит по утрам всю Московию с запада до востока, накрывает её своим пуховым одеялом, пряча от недругов. Вдоль облаков мчатся лидийские священные колесницы, рдеют знамёна Будённого. Прочь Беловежский сговор. Пойди вон! Ельцинский Центр ликвидирован, теперь это Дворец Поэтов. Хватит пакостить в литературе! Какие такие книги за свой счёт? Только за счёт Высшего совета Соцгорода. Ибо грядёт Пасха: Пасха – это град на холме. Это матушка, ждущая там возле врат. Она руки распростерла, ждёт-пождёт. А ворота резные, кружевные, золотом проблёскивают, серебром призывают, снежинками, дождинками. Они живые, эластичные, теплые, пуховые, как платочки вязаные! Накидывай на плечи, грейся.

Пасха – это любовь в чистом виде.

Высочайшая любовь.

Возлюби ближнего, как самого себя. Как матушку, как старицу, как ближнего и родного человека. Пасха – это сестра-София, это единение. Это изюм.

Катаешь яичко да приговариваешь – солнце моё ясное, рыжее, лохматое, любимое, человеческое.

И небо человеческое. И лес человеческий. И град на холме – для людей. И вера в него чудная. Пасха – это справедливость. И родина.

А родина никому, ничего не должна. Как может быть должен кому-то град на холме, матушка? Как может быть должны могилы родных? Душа? Сердце?

Поэтому не требуй от родины ничего: ни денег, ни богатства, ни дома, ни машины, ни злата. Ни пенсий, ни пособий.

Как можно что-то требовать от Пасхи?

Бескорыстность – это высшее блаженство.

Поэзия – это тоже Пасха. И за поэзию ничего не проси. И за книгу. И за роман о граде на холме. Ибо вся – поэзия это град на холме. Талант – бесценен, он Пасха.

Не понимаю прелести в премиях. Всё, что мне надо, могу заработать сама.

Ибо известно людям – о всех талантах и дарах, как и о бездарности.

Сколько не доказывай, что ты талантлив, а люди не верят.

Ибо праздник доказывать не надо. И Пасху не надо. И град на холме виден без доказательств. Но вспомним предысторию, она состоит из страстной недели. Такая махонькая – на ладони умещается, и вдруг оказывается – это космос во всех проявлениях светлой и тёмной стороной. Космос на ладони. Страшная череда предательств: предал самый близкий и самый родной человек. За тридцать сребреников. Цена предательства – тридцать. И сколько ни считай сребреники – их всегда одно и тоже количество. Космогенез тридцати. Архетип. И Пётр отрёкся трижды. Тоже любимый и лучший ученик. И лишь Блудница – никчёмная, падшая, нижайшая в грехах, ненужная, отринутая, отвергнутая, загнанная в угол – она помазала ноги Спасителя духмяным маслом. Она отёрла их своими власами, она окутала теплом. Она пришла на помощь. Стань этой Блудницей! Пади низко! Во грецах своих – во пороках своих, укради, что можешь, измени всем, кого любила, взойди во все постели, что расстелены в кружевах. Но в трудный час – в час Бога – душа живящая тебя позовёт в град на холме, и ты с кружочком масла и кисточкой из бельчачих пушистых комочков сделаешь то, что ни сделал никто. И взойди ко гробу Господню – и возыскуйся, возопи, ибо ты Магдалина Высочайшая! Загадка космогинеза – ты сам космос и топос. И тень его, и вопль его. И сорвутся маски с лиц всех, и выйдет наружу правь наискомическая!

И сойдёт Господь наш в ад ко грешникам. По ступенькам сердца твоего!

А ещё до страстной субботы – пятница. Глубочайшая, как весь век. И четверг чистый, что два века. Ибо моются половицы водой талой. И живы брызги этих вод, в нашем веке оказавшись. В наших днях. В нашей горнице.

И лицо омой.

И волосы расчеши.

И грёзы светлые, тихие войдут в сердце твоё.

Аки помолимся, друзи!

Чтоб сошед огнь благодатный.

И каждый раз сходит он. И летит в поднебье. Стань его искрой – малой, ковчеговой, спасись им. И других спасёшь.

О, на коленях! О, низко склонившись! О, припади к земле самой – к мрамору пола во церкви! Молись! О мире! Об огне мира! И сам сгори в этом огне, стань пеплом и воскричи шёпотом и прошепчи криком!

Страстная Седмица – восходит в Пасху, в самую её маковку, в его космос. Ибо попасть в космос это великое дело. Обычно священники – люди суровые. В хорошем качестве. Они учителя. Поэтому нужна дисциплина и послушание. Преклонение, преданность, вера.

Даже маленькая, с каплю, но вера.

Диковинная, раболепная – но до слепоты.

Только чтобы созерцать своё внутренним оком. Обводить взглядом. Цедить между рёбер. И прощать всех, кто не прощаем.

Птиц, зверей, тварей разных, гадов, простить тех, кто убил тебя. И возлюбить их так, что больно.

И покаяться самому. Просто покаяться. Без слов, без мыслей, без вопросов: за что? Покаяться ни за что-то, а потому что. Даже, если не крал, но покаяться. Не обманывал, но покаяться. За любовь покаяться. Ибо так любил, что мучал этого человека.

И тогда праздник будет. Ибо изначально воскрешение – это солнце. Яркое. Ясное.

Русский человек всегда – путь ко граду на холме. Он может блуждать. Может за всю жизнь взобраться лишь на пару метров из тысячи километров. Но в седмицу преодолеть всю дистанцию.

И войти в град на холме. И преклонить колени.

Но в минуты годин грозных выходят люди суровые и вычищают всю нечисть, народившуюся, что поганки во лесах, всех петлюровцев, бандеровцев, шухевичей, наркоманов-азовцев. Блогерство – это высший акт, а не каждому можно. И то для высших целей. В Одессе огромный мемориал-храм возле Дома профсоюзов на Куликовом поле, в Харькове вся площадь в цветах, в Мариуполе выкована огромная башня – в память о невинно погибших мирных жителях – они были тем самым щитом, прикрывающим нас. И наш Соцгород и наш Град на Холме.

Лишь Христос может простить Иуду. Более никто. Ибо трёхлетняя девочка плачет под плитой бункера в Киеве. И солдат Соцгорода спасет её. Это реальный человек. Он проживёт 99 лет. Скромно. Достойно. Как все соцгорцы.

И открываются ставенки раз в год, как раз в Пасху и видим мы огромный крест. И видим победившего смерть. И отправляется он снова и снова в своё земное путешествие.

И это как раз и есть та самая справедливость!

АЛЬКА, ВЕРНИСЬ!

Секты будут запрещены. Насовсем. От слова – нельзя! От слова – хватит засорять мозги. От слова – нас не переформатируешь! Мы православные! И это восторг!

Но бывают такие, как Алька – несчастные, брошенные мужьями, одинокие, они попадаются в лапы сект.

Поэтому в Соцгороде есть специальный центр для людей такого рода.

Нестор! Неужели ты не вернёшься из плена? Губастенький мой, субтильный? Позвавший меня на край света, чтобы я спасла Коленьку, а сам пропавший куда-то. Невесть в какие места попавший!

Иногда мне кажется – это сон. Что ничего такого не было. Конечно, Коленька был: я до сих пор ощущаю тяжесть на своих руках, лишь только приподнимаю локти от стола или подлокотников кресла. Но вот снайпер, которому я выстрелила в руки, что с ним на самом деле? Может, он перевязал свои отбитые кисти, раздробленные кости и смылся куда подальше? По дороге ему оказали помощь наивные дончане, он перебрался в лагерь для беженцев, ибо рук нет – никто не проверит, снайпер он или нет? И наколки отвались вместе с отстрелянными предплечьями. Выжил гад!

А вот Нестор наверняка попал в плен. И его держал где-нибудь в застенках.

Саныч! Ты что молчишь?

Бедный, спившийся Саныч!

Инсульт – вещь тяжёлая, печень – если она пропитая, имеет багровый оттенок. Наши внутренности – бедные, тяжеловесные, пахнущие кровью. После жилье обрастает тоже запахами человека: его старостью, немощью, утлыми рубахами, разбросанными по дому, стоптанными тапочками, мозолями, болячками…

Секта – это страшное, это отстранённое от дома и его запахов, этих несмолкаемых мшистых колокольчиков обоняния. Секта – это плен, тлен, гниение, подвал, темница, отторжение. Уход из дома. Какими бы светлыми не были обещания зазывал, какие бы пучки солнца не обещались, какие бы трели не пелись, какие бы звёзды не манили – но секта требует отречения человека от всего ему привычного. И говорит – теперь твой дом эта секта, теперь твои мать-отец – секта, весь спектр чувств – секта, отдай ей себя, свою жизнь и свои деньги. И Алька отдала.

И Нестора заставили отдать.

Точнее его телесную оболочку, документы, деньги, которые были у него в кармане куртки, продукты питания, гуманитарную помощь, которую он вёз детям.

И оставили умирать Нестора в яме. Они сказали:

– Не будем тратить патроны на этого субтильного. Сам умрёт. Из ямы не выбраться. Со связанными руками и ногами. С заткнутым кляпом ртом.

Их было трое.

Не надо говорить – ой, этих сектантов, неоязычников ввели в заблуждение. Их вынудили быть жестокими. Они столько убили людей! Пожалейте их! Это ложь! Эти трое могли бы не связывать руки Нестору. Не плести узлы на лодыжках. Не заталкивать вонючую тряпку в рот.

Нестор долго мычал. Стонал. Никто не откликался. Руки! Как развязать, отпороть ленту? Ладони затекли, плечо было вывернуто, от боли хотелось выть и орать. Этими руками Нестор гладил любимую. Прижимал её к себе. Ласкал. А теперь – эти руки посиневшие затёкшие, бессильные. На краю ямы свисли ягоды – красные сочные. Нестор руками дотянулся и прижался к ягодам, их сок впитался в клейкую ленту. Растёкся влажно и вожделенно по клеёнчатой поверхности. От боли в плече Нестор снова отключился. Он очнулся от какого-то писка, от покусывания его ладоней, как раз в месте повязки. Нестор замер – кто это? Мыши? Бурундуки, прибежавшие на вкус ягод, которыми пропитался тугой узел повязки? Всё равно, лишь бы узел ослаб. О, кто вы, крысы мои?

…Любимый мой! Желанный мой! Неожиданный! Помнишь, помнишь, как ты стоял, прижавшись ко мне? Что ты говорил? Какие такие флюиды и флюидки, флюидищи мелькали между нами? Откуда ты, с какого марса? Твоя чёрная кожаная куртка, твоя чёрная большая иномарка. Ты что-то говорил, что-то произносил, прижал меня к себе, чмокнул в щёку. Ах, ты соблазнитель, искуситель мой! Малыш!

А Саныч? Он брат твой, он, чудесный твой братик, твой братище, брательник! Он простит нас, ибо великодушен, как неземное существо, а почти небесное, возносящееся. Да, Саныч груб, вспыльчив, неотёсан. Да, Полине было на роду написано – замужество с ним. И мытарство возле него, и служение ему, и отчаянная верность, пока не появился ты – Нестор! Ты создал Полину, как Галатею, ты написал «Слово о Любви», ты!

И ты полюбил её. И у брата увёл. И теперь здесь в яме умираешь!

У крысы было лицо Поли, были мелкие, белые, ровные зубы, она ими перекусила тугую ленту. Она потянула за рукав, дернула резко. И вывих вправился. Плечо встало на место. От боли Нестор снова ввалился в яму и отключился. Очнулся он от того, что солнце ярко светило пряом в глаза. Ягоды по-прежнему свисали, сами тянулись красными язычками, целуя Нестора в губы. Сок лился и лился. Кляп давно выпал сам, видимо, от крика боли, коим наполнился рот Нестора. И сок ягод наполнил гортань. И Нестор сделал глоток. Затем ещё один. И ещё. Ещё.

Нестор развязал тугой узел на лодыжках. И стал потихоньку выкарабкиваться из ямы. Край был сухим и глинистым. Нестор сделал шаг, покачнулся. Упал. И потерял сознание. И забыл, кто он такой. Это называется амнезия. Временная потеря себя.

Нестор снова протянул руку. И Полина погладила его ладонь. Она была сухая и шершавая. Язык у Полины был мягкий. Влажный. Как у мыши или бурундучихи. Нестор плохо помнил, зачем он в этом лесу лежит вблизи какого-то города. Он только ощущал ягодные, сладкие прикосновения. Манящие, земноводные, словно кисточкой. Белка! Это животное особенное, неотмирное. У древних славян по поверью белка – находилась в распоряжении Перуна. Маленькую пушистую красавицу связывали с самим громовержцем, ведь она могла колоть орехи и желуди подобно тому, как небесный и плотоядный Перун колол дубы и камни. Скандинавы были уверены, что животное, снующее по дереву вверх-вниз – на стороне коварного грома Локи. В христианской традиции считается, что этот зверёк стал свидетелем грехопадения Евы и Адама. Белочка прикрыла глаза хвостом, узким и лысым, как у крысы. За что и получила в награду шикарное опахало всем на зависть.

Если белка держит в лапках орех, то скоро по примете выйдете замуж. Если белка несёт в лапках кусок хлеба – к прибыли. Белочка забежала в помещение, готовьтесь к встрече с близким человеком, который дорог. Особенно это актуально, если кто-то сейчас далеко – человек скоро вернется. Животное съело что-то со стола, ждут финансовые поступления. В гости пришел маленький бельчонок – у семьи скоро появятся дети. Выгонять белок нельзя, иначе все хорошие известия заберут с собой. Стучит в окно, прибежала на свадьбу и другие поверья Если белка села на подоконнике, крыльце, стучит в окно или барабанит в дверь – приближаются гости. Увидели на дереве прыгающую белку к встрече со старыми друзьями.

Появившееся на свадебной процессии животное предвещает долгую и счастливую жизнь брачующимся. Есть суеверие – увидеть белку на кладбище к неприятностям. Если видите, что белки начинают стремительно делать запасы, предстоит очень холодная зима. Нестор знал, что Полина, милая Потечка, золотая девочка пишет календарь народных примет. И про белок – принадлежит перу Поти! И белка взяла ладонь Нестора, прижала её к своему пушистому животу, согрела руку. Приятная теплота разлилась по телу.

Вывихнутая рука нестерпимо болела. Но белка суетилась возле распластанного тела Нестора, прижималась к нему всем телом. Обжигала теплом. Нестор пополз по траве…

Вдали горел костёр. Что это такое на самом деле? Вещее пламя или пионерское детство? Или песни под гитару, стихи и музыка? Долгие, честные разговоры, рассказы или некий ритуал языческий? Мы – члены секты костров и притч!

Рассказывай! Рассказывай!

Нестор, теперь твоя очередь!

Он дополз. Приподнялся. Но упал на колени.

И стал говорить, рассказывать, шептать! Или кричать? Орать? Пока его везли на «Скорой» в больницу! И он всё помнил. И одновременно всё забыл. Если костёр, то обязательно разговоры! Песни! Рассказы…

НОВЕЛЛЫ, РАССКАЗАННЫЕ В ДОЛГИХ ОТСИДКАХ В ПОДВАЛЕ

Люди прятались от смерти. Вот жили-жили о том, что умирать не думали. И тут вдруг враз: надо укрываться, спасаться, детей беречь, стариков вызволять.

Секта – это страшное действо, разрушительное. Люди! Бойтесь сект!

Дети, дети, хотите вам расскажу про Зайца? – спросил кто-то сидящий в углу. Кажется, это был школьный учитель.

– Хотим! – отозвались дети.

У них были бледные лица. Желтоватые складки на щеках. Они уже не плакали. Только слушали и слушали.

А за стенами подвала слышались взрывы, разрывы снарядов.

Итак, про Зайца рассказ «ПРОЗАИК»:

«…Снежные цветы переваливались через ограду. Заяц шмыгнул в сад, предвидя скорое угощение. Поточив когти о кору яблони, он повёл усами, вздрагивая от голода. Казалось, что жёлтое марево деревьев само наплывало, приближалось, маня запахами ушастого гостя. Но старый, потрёпанный жизнью Заяц был хитёр, он не торопился. За садом был огород, где под плотным слоем снега набухали листья, не выкопанной ещё с осени капусты.

Родись Заяц во времена Яблочного Разговения, всё было бы иначе. Но на нашего Зайца была возложена специальная миссия. Озяблый, длинноухий, широколапый, он легко передвигался по лесам и оврагам, трепеща от ягодности и мшистости болот. Этот Заяц был особенный!

Утро закончилось счастливо, Заяц насытился и ускакал обратно в засиротевшие, охлябистые дали. Дали – золочёные куполами церквушек. Дали – переливчатые, как дорожный колокольчик. Дали – нескончаемые, печальные, тревожные, разбойные! Дали – топтаные войнами, возрождённые миром, исхоженные богатырями, красавицами, богачами и нищими. Дали, бережно хранящие следы сапог, лаптей, кроссовок, босоножек. Обувок: лакированных, яловичных, кожаных, модных, деревенских, растоптанных, недавно купленных, пахнущих лавандой, полынью, лебедой, мхом, песками Каракумов, мятой дорог и тропинок. О, милая, лазоревая, путешествующая страна моя!

Люди в пути легко знакомятся друг с другом, сходятся, сдруживаются, обмениваются адресами, визитками, открытками, номерами телефонов и даже марками. Можно, не прерывая дороги исповедаться, выложить душу, отдать последнюю рубаху, выведать тайны. Можно насытиться новью, необходимою и не нужною тебе, не укладывающуюся в науку, логику, пугающую и отталкивающую, притягивающую и неудобоваримую. Мы – путешественники по времени и пространству любим сказки, легенды, истории правдоподобные и неправдоподобные, страшные, взахлёб рассказанные, великие, малые. Любим до дрожания на ресницах первых слёз, до глубины не исповеданных душ, до коварства и жёсткой невинной капли заячьей крови на кончике ножа. Сказки – детективы. Сказки – быстрописки. Сказки блокбастеры. Тем более, что. окутали нас иновремённые, тревожные, яблоневые, капустные заячьи шали. Опоясали нас морковными, звериными, мировыми следами. Вгребли, вграбастали, вчесали в дорогу. А Заяц перепрыгивал с одного дерева на другое, в одной ветки на другую. И не было слова такого, заклинания, заговора, чтобы остановить могучего, пламенного, огнеликого, травомерного Зайца. Он взлетал вверх, нырял вниз, вновь взмывал, как ангел белый, ангел милый! Затем, перекувыркнувшись, как в цирке, потешно взбрыкивал лапами. Осинки трепетали, хлопая в сосульчатые, снежнокрупитчатые, морозные ладони. И вновь воцарялась колдовская ведьминская тишина. Но Заяц не верил ей, он ещё больше настораживался, храня себя для прыжка в будущее. Когда он закончил свою сюиту, было уже заполночь. Никто не обещал ему успех. Но Зайца это не страшило. Многие его «невостребованные вещи» через некоторое время становились востребованными. Находились люди – ценители и почитатели его зимо-весна-осень-летописания! И не тревожно Зайцу! И не пустынно! И не темно в этом мраке!

Заяц готовился к весне. В ожидании деда Мазая, перемен к лучшему, сытому летнему периоду. Заяц передвигался по талому снегу. По просёлкам, по притоптанному, приосизлому насту. Продувные ветра царили в округе. Нежные совиные пришёптывания затихали после полуночи, в полдень по мышиному скреблись сосновые лапы о плотную стену полынного света. Близилось время первых экскурсий, радостных голосов десятиклассниц. Эгоистично счастливая пора!

Заяц прошмыгнул мимо крылечка, обогнул дорожку и притих под деревцем. Солнце слабо жестикулировало лучами заката. Зимние цветы повернули слабые свои головки в сторону исчезающих лучей. О, старомодный интерес к великому, мимо проходящему, углублённому в себя! А ткань растягивалась, эластичная, нарядная, целомудренная праздничная! Длины-то в ней – с аршин будет, а на десятилетия хватило, на столетия тоже! Дотянулась эта ткань до нашего века, продолжая тянуться-растягиваться, расширяться-увеличиваться, не утончаясь, не рвясь, шагрень да и только! Наши лоскутки ложились заплатками, пристрачиваясь к великой материи. Они ветвились бахромой, кружевами, бисером ложились, новогодним серпантином высыпались. Иногда прикалывались брошами или значками с изображением вождей, полководцев, конармейцев, античных героев. В центре всего красовались спортивные вымпелы и кубки, иллюстрирующие лыжные, конькобежные, лёгкоатлетические соревнования.

. И мы все были дорогой, сумасшедшей травинкой, качающейся между двух полушарий. Заяц шёл по сини, заласканный исчезающими, танцующими, солнечными зайчиками. Он пробирались сквозь Магаданскую, Читинскую, Ярославскую, Московскую, Петербургскую яростную красоту. Сквозь «А зори здесь тихие», «Лето Господне», «Приключения Чонкина», «Русскую красавицу». Даже Зайцу не распутать их подталые, осиянные, магнитные, полюсные следы. Охляблым облаком не засыпать, потешным рушником не закрыть, золой печной не очернить, предателем и злостником не опакостить!

Заяц выскочил на дорогу, покатился вниз с горы. Кто его видел поутреющей-вечереющей ночной прохладе?

Заяц бешено летел по насту, он перелетал с дерева на дерева с ветки на ветку. Его влекло неожиданное, вожделенное чувство. Сначала он перелетел Арктику, экватор и Антарктиду, затем задержался немного в Австралии, пошутил с кенгуру и беременной жирафой о погоде. Побалагурил с аллигатором насчёт стоматолога и, перепрыгивая пальму, влюбился в чудовище женского пола. У неё были необычайно тоскливые глаза, расположенные где попало, огромные ключицы, выпирающие из-под кофты и необыкновенно рыжая чёлка. Чудовище работала в местном ресторане, жители её называли Эс, но она больше смахивала на Квазимодо. Заяц заказал себе пышный обед, состоящий из морковного салата, тушёной капусты и яблочного сока. Эс нежно скривила пухлые африканские губы и сощурила вьетнамские глаза:

– Что-то ещё желаете? – спросила она так громко, что посетители вздрогнули.

– Мне нужна шкура каёта! – ничуть не удивляясь, ответил Заяц.

– Это вам дорого обойдётся.

– Жду вас в одиннадцать на Палубе.

Затем он разогнался и взлетел над городом. Пролетая мимо банка, Заяц правой лапой открыл окно, взял со стола пачку денег на глазах изумлённых банкиров и скрылся за поворотом. Вскоре к банку подъехали полицейские и пожарная охрана, но вора им поймать не удалось. Заяц так же успешно перелетел на другую улицу, снижаясь, скрылся в папоротниковой роще. Ему, как всякому фантастическому герою, было свойственно менять свою внешность и костюм. Иногда он был похож на мягкого пушистого зверька, иногда на лондонского денди. Заяц покинул Эс, когда она ещё спала. Он оставил ей на тумбочке деньги и записку.

Эс пересчитала деньги, улыбнулась и только потом прочла записку. Она положила доллары в сумочку, а записку выбросила в мусорное ведро. Эс надела шёлковый халатик, белые капроновые чулочки и направилась домой, там её ждал милый, уродливый карапуз, непонятного возраста. Она накормила сына и легла спать. Во сне она летала, как космический пришелец прошлого столетия.

Заяц не терял напрасно время, ему надо было, срочно переместился в Сибирь. Заяц перешёл мост и направился в гору. Под ногами хлюпала вода. Иногда он наступал на мягкие животы спящих уток. Детские песчаные валуны подставляли свои, искривлённые знаньями, пружинящие хребты. Вскоре он встретил свою сестру и радостно обнял её. Они продолжили путь вместе. То там, то тут, лопались спелые ягоды, обдавая их брызгами. Заяц плотнее прижимался к телу своей сестры, чуя, как двигаются её упругие девичьи бёдра. Вода всё прибывала и прибывала, такая тёплая, пахнущая жуками и травой-заманихой. Цвела лилия неистовым оранжевым светом, наши звери продвигались по трясине, то, падая, то, поднимаясь вновь. Вскоре они дошли до перекрёстка. Бедная сестра тепло попрощалась с Зайцем и повернула в сторону. Что-то тонущее, жалостливое и бесконечно тоскливое виделось в её слабом прощальном помахивании ладонями. Заяц закурил, поплёвывая на лапы, изнывая от крика, проснувшегося в его душе. Он перешагнул через стебель зверобоя и наткнулся на козу, гуляющую по траве. Разозлившись, Заяц превратил её в старуху по имени Нюшка и пошёл дальше. Выхода не было.