Свет четырёх влюблённых звёзд, или Приключения доктора в Запределье. Часть первая

В большой коробке со старыми книгами, меж пожелтевших от времени страниц, он неожиданно обнаружил фотографию, на которой они с Андрейкой стояли на берегу реки, мокрые, загорелые и счастливые. Вдвоем! Сашка не помнил, как спустился по приставной лестнице, вбежал в маленькую кухоньку, где мама варила на зиму смородиновое варенье, протянул ей фото. От волнения он не смог ни слова вымолвить. Но женщина вдруг замерла, увидев старый снимок, глаза ее наполнились слезами.

Весь вечер они так и просидели – обнявшись, вспоминая, утирая слезы. А когда Сашка лег спать, мама всё куда-то звонила, с кем-то разговаривала, собираясь с утра бежать подавать заявление на розыск пропавшего, обращаться на телевидение, в прессу, искать сына через сайты в интернете.

Сашка уснул в слезах от ощущения, что хоть что-то сдвинулось с мертвой точки. А когда утром, проснувшись от аромата блинчиков, вбежал в кухню, собираясь ехать с мамой в город, взгляд его уткнулся в спину незнакомки, почему-то вдруг нарядившейся в мамин халат с роскошными синими цветами.

– А где моя ма… – он хотел сказать «мама», но голос неожиданно прервался.

От плиты к нему обернулось… странное, незнакомое, враждебное существо. Хоть эта женщина и была точной копией его мамочки, но не чувствовалось в ней ни любви, ни тепла, ни нежности. Холодный взгляд рептилии едва не отшвырнул парнишку к стене.

– Что ты сказал, дорогой?

– А? – не понял он, ошарашенно разглядывая злобную сущность. Как бы ни старалась эта тварь быть похожей на человека, но Сашка отчего-то видел ее насквозь…

– Что потерял, спрашиваю?

– А ма… майка моя спортивная где? – нашелся с ответом парень. – Я в институте в футбольную секцию записаться планирую. – И выбежал из кухни.

– Так позавтракай сначала! – маминым голосом крикнула ему вслед чужая тетка с естеством дракона.

– Некогда! В город еду, на автобус могу опоздать! Я по дороге чего-нибудь перехвачу! – Сашка спешно покидал в сумку вещи и сбежал.

Дома он первым делом заглянул в спальню – вернулся ли из командировки отец? Не случилось ли с ним какой беды? Даже не удивившись погрому в комнате, с тяжелым сердцем ринулся в зал. Отец сидел перед телевизором, без конца переключая каналы, и ничего не выражающим взглядом смотрел в экран.

– Папа, ты приехал! – приободренный было сын кинулся к отцу, спеша обнять, всё рассказать. Но…

А вдруг это не он? Вдруг его тоже подменили, как маму? Парнишка в нерешительности остановился, сделал несколько шагов к мужчине и осторожно положил руку ему на плечо… Это был отец. Теплый, родной, настоящий, но… совершенно пустой, словно выгоревший изнутри.

Сашка от бессилия заплакал. Он тормошил отца, пытался разговорить, но всё бесполезно.

«Это я во всем виноват! Это из-за меня страдают родные люди!» – с горечью подумал он и, не желая потерять последнего близкого человека, решил впредь держаться от папы подальше. Чтобы никто не смог, стараясь сломить волю непутевого сына, заодно и отцу навредить еще больше (хотя куда уж больше-то!). Теперь не только брата искать, но и родителей из беды вызволять надо!

И Сашка навсегда уехал из родного города. Тем более что лето подошло к концу и начинался первый учебный семестр. Но вездесущая маман не оставила его в покое. Раз в месяц они с зомбированным отцом приезжали к сыну на выходные.

Мать под предлогом генеральной уборки расставляла в укромных уголках его комнаты и на кухне разрисованные какими-то непонятными символами камни, подвешивала под кроватью странные корешки и травки, называя всю эту муть оберегами от сглаза, талисманами для успехов в учебе. Но Сашка ей ни капли не верил и каждый раз выкидывал всё это пропитанное злом барахло в мусорное ведро. А потом остервенело оттирал пол от какой-то розовой дряни, пропитавшей, казалось, всю комнату своим одурманивающим, приторным ароматом.

Он пытался звонить отцу в рабочее время, что-то выяснить, узнать, как тот себя чувствует, что помнит. Но папа почти ничего не говорил или отвечал невпопад. Он, ежемесячно навещая сына на протяжении пяти лет, каждый раз с тем же ничего не выражающим взглядом неизменно сидел напротив телевизора…

Сашка успешно окончил институт и устроился в небольшую фирму программистом. Но визиты родственников продолжались с завидным постоянством. С одной стороны, парня трясло при виде женщины с леденящим взглядом, но с другой… во время этих встреч он хотя бы мог видеть отца. Убеждался, что с ним ничего худшего не случилось. А в остальное время искал выход из тупика и ни на миг не позволял себе расслабиться или отрешенно забыться.

Оставаясь в одиночестве, он много размышлял. Вспоминал времена, когда отчаяние накатывало с такой силой, что он просто отключался от внешнего мира, никак не реагировал на окружающие события. Вывести его из этого состояния могла только мама: тихо садилась рядом, долго гладила по спине и шепотом звала: «Сашечка, возвращайся. Иди ко мне…» И накатившая безысходность отступала. Он обнимал маму, уткнувшись в ее теплое плечо, и засыпал. Часто он просил: «Мама, позови меня». И она звала: «Сашечка, иди ко мне. Я тебя очень люблю». И на душе сразу становилось теплее…

* * *

Как обычно, мать-самозванка первым делом отправилась поболтать к Марье Гавриловне, что проживала в соседней однушке, а отец, привычно глядя мимо сына и не разуваясь, прошел в большую комнату, уселся в кресло и, включив телевизор, принялся давить кнопки пульта.

– А мои вещи привезли? – спросил его Сашка.

– Что? – не отрывая взгляда от экрана, вопросом на вопрос ответил отец.

– Коробка с вещами из гаража где? – снова спросил сын. – Я вчера звонил, привезти просил.

– А? – перевел на него соловый взгляд родитель.

Однако постепенно у него в голове что-то сформировалось, и он протянул ключ зажигания:

– В багажнике глянь… – И тут же забыл обо всем, снова устремив взгляд в экран.

Порывшись в машине, Сашка нашел не в багажнике, а на заднем сиденье небольшую коробку из-под обуви, перемотанную изолентой.

«Значит, от папы это»… – догадался он.

Открыл коробку, с удивлением воззрился на заполнявший ее до половины серый пепел от сгоревших фотографий из давно забытого детства. Родители очень любили фотоальбомы, их было в доме штук двадцать. А теперь… Среди золы виднелись обожженные кусочки фотобумаги. Сашка горестно вздохнул…

Возвращаясь, в полутьме подъезда парень услышал из-за полуоткрытой двери жилища Марьи Гавриловны скрипучие, почти нечеловеческие голоса. Но разобрал слова: «Чрезвычайное событие… Троелуние… Отчет немедленно отправить по инстанциям… Как бы чего не вспомнил… Не допустить проникновения за пределы…»

В озаренной восходящим солнцем комнате сидел отец. В той же позе, с тем же потухшим взглядом. Сашка не выдержал, сел рядом, уткнулся лбом в его небритую щеку:

– Как же так, папа? Как же так? Что мне делать? Как вернуть тебя и маму?

– Мама? – глаза отца вдруг озарились. – Да! Та женщина, та злая женщина… она всё сожгла. Она сидела на крыльце и бросала в костер наши фотографии, всю нашу такую счастливую жизнь! А меня… мне она приказала чай принести… Я принес, а она… она мамину фотографию подожгла… Подожгла и с наслаждением так смотрит, как ОНА горит!.. Я не выдержал, сделал вид, что споткнулся, кипятком гадину обжег. Та вскочила, закричала сильно, рукой взмахнула. Фотография мимо костра пролетела тогда. А я с крыльца упал… На фотографию мамину упал, огонь затушил своим телом и незаметно спрятал… мамочку нашу… Забери ее. Ей у тебя спокойнее будет… – Он дрожащими руками достал из внутреннего кармана потрепанного пиджака обгоревшее с нижнего края фото и протянул сыну.

Сашка помнил этот волшебный день. Они были на отдыхе в Ялте. Родители подарили пятнадцатилетнему отпрыску новый фотоаппарат. Конечно, можно было и на телефон снимать всё, что вздумается. Но на семейном совете решили, что качество фотографий важнее. Кроме того, папа с мамой надеялись, что новая дорогая игрушка поможет сыну отвлечься от тяжелого недуга…

Сашка незаметно тогда подкрался и сделал, пожалуй, лучший снимок в своей жизни: загорелая мама в легком голубом сарафане и широкополой соломенной шляпе сидит на большой белой скамье, закинув руки за голову и вытянув ноги в красивых плетеных сандалиях. За спиной у нее радостно машут ветками пальмы, плещется море и жаркое солнце сияет как сумасшедшее. Мама на этом фото такая счастливая, такая безмятежная…

Дверь распахнулась и застывшая на пороге лжемать противным голосом крикнула:

– Эй ты, диванное приложение, вставай! Ехать пора!

Отец беспрекословно подчинился. Встал и направился к выходу, по пути взяв со стола ключи от машины и даже не взглянув на сына.

– А уборка? – недоуменно воскликнул Сашка, предусмотрительно спрятав фото в задний карман джинсов.

– Я, это… утюг забыла выключить… наверное. – Женщина, уперев руки в бока, с подозрением оглядела отца, затем сына, уставилась на обувную коробку на журнальном столике и нагло усмехнулась. – И вообще, взрослый уже. Сам убираться в своей конуре должен!

Она грубо дернула нерасторопного отца в темноту подъезда и хлопнула дверью, не попрощавшись. Наверняка дракониха надеялась, что, ликвидировав истинную хозяйку самовольно занятого тела, сможет уже безраздельно властвовать в их семье. Поэтому и с домочадцами сюсюкать больше не требовалось. Полный семейный не контролируемый извне тоталитаризм!

Сашка подошел к окну, глядя на выезжающую с парковки машину, и проводил отца (именно его) взглядом. Убедившись, что остался один, достал обгоревшее фото и еще раз посмотрел на маму: уже не на цветном, наполненном сиянием солнца, а на черно-белом снимке у самого края скамьи, испуганно поджав под себя ноги, сидела она, его горячо любимая мамочка.

– Здравствуй, родная моя, – с нежностью погладил глянцевую бумагу истосковавшийся по материнскому теплу сын.

– Здравствуй, Сашечка! – тихо прошелестел ответ.

ГЛАВА 8

Бревенчатая банька, выстроенная на берегу спокойной широкой реки, уже была жарко протоплена. Раскаленный пар, свежий березовый веник, раскрасневшееся от горячей воды тело. Каждая клеточка организма, очищенная жаром русской бани, пела от восторга. И совсем не напрягало раннее, почти в три часа ночи, пробуждение.

Вволю наплескавшись, Сергей вышел в предрассветную прохладу. Небо посветлело, посерело, и в молочной тишине всё заливистей и громче перекликались звонкие птичьи голоса. По тропинке мужчина неспешно вернулся к дому. Под развесистой березой, на верхушке которой что-то напевала белка, его ожидал большой медный самовар, а рядом гордо пристроился свежеиспеченный хлеб. Густая сметана и янтарный мед так и ждали, когда их намажут на большой хрустящий ломоть.

Белая собака лежала на пестром домотканом коврике и внимательно смотрела на приготовления к завтраку. Не спали все обитатели маленького двора. Как будто чего-то ожидали…

Сергей с удовольствием надкусил хрусткий хлебный ломоть и, отхлебнув из белой фарфоровой кружки обжигающий чай, обратился к собаке:

«А почему баба Нина тебя порой "Облачком" называет? Ты же вроде Клавдия?»

Белка перепрыгнула пониже и, свесившись с толстой ветки, засмеялась:

«Вольный перевод, так сказать… Ты с английского Клауд5 переведи – вот тебе и облачко, и Клавдия – два в одном».

«Нина Петровна английский знает?»

«Ну ты же знаешь».

«Знаю. Но это – я. А она, живя в Запределье, – откуда?»

«Дубина! Всё, что знаешь ты, знает и она. – Белка помолчала и добавила: – Жалко, что ты сейчас не можешь знать всего, что ей известно. Приходится вдалбливать тебе простые истины».

«Ничего себе, простые!» – покачал головой человек.

«Да как же можно не знать? Это ж как два пальца об…»

«И откуда у вас троих такая грубая манера разговора?» – поморщился Сергей.

По меньшей мере странно было слышать от непоседливого милого зверька крепкие слова, зачастую переходящие в почти площадную брань. И опять перехлест в сознании: «Брань – от зверька?!» Когда уже он ко всему этому привыкнет?

«Не откуда, а для чего! – считав его мысли, ответила Клавдия. – Для энергетического баланса».

«Что?»

«Ну, баланс необходимо соблюсти, – белка деловито почесала пушистое пузико. – Чтобы у Антонины там, в ее темноте, была возможность хоть что-то светлое сохранить. Правильная речь – ее спасательный круг в море тьмы».

«Ну а нам с хозяйкой и с этой хвостатой тараторкой приходится почти что жаргоном пользоваться. Вот и делим этот груз на всех, – вздохнула белая собака. – Хорошо, хоть можно поругаться по-настоящему, уединившись. То, что ты порой от нас слышишь, Человек-Сергей, это, поверь, такая мелочь…»

«А куда деваться? Мы Нине Петровне помогаем. Если бы не наша поддержка, она тебе строение мира на фене бы объясняла, – продолжила Рыжуля. – Ты думаешь, я там песни на березе пела? Да материлась я нараспев. Залезла повыше, чтоб никто не слыхал, и крыла всех и вся на беличьем матерном».

* * *

На покосившемся крыльце появилась бабка в домотканой рубахе и накинутом сверху капоте6. Кряхтя, спустилась по ветхим ступенькам. Отдышалась немного, оглядела Сергея, улыбнулась:

– Ну что, соколик, чист и свеж как огурец? Пойду и я старые косточки попарю, чтобы восстановление веселее шло.

Опираясь на клюку, она побрела к берегу.

– Может, помочь чем, баба Нина? – глядя ей вслед, спросил доктор.

– Да чем ты сейчас поможешь? Разве что ковш воды мне в баньку принеси. А я пока отдохну, – хозяйка присела на ствол упавшего дерева и словно окаменела. С каждым часом она двигалась всё тише, всё чаще замирала, будто отключалась от мира.

Сергей пошел в избу. В предрассветном сумраке вода в кадушке показалась ему не совсем свежей. Может, где еще есть? Огляделся, увидел за печкой два кувшина. Взял ближайший и налил содержимое в черпак. В спешке совсем не обратил внимания на разлившийся по избушке хрустальный звон. Или просто стал привыкать к непонятным пока еще волшебным звукам, ощущениям, цветам.

Ковш он поставил в предбаннике на лавку. Огляделся, заметил, что холодной воды маловато. Спустившись к покрытой утренним туманом реке и наполнив два больших ведра, долил доверху пузатую деревянную бадью. И поспешил назад: большая собака обещала рассказать еще много интересного.

Возвращаясь, он отметил про себя, что надо бы соорудить лестницу с перилами, ведущую от подножия холма к самому дому. Чтобы Нине Петровне сподручнее было подниматься. По пути, поравнявшись с отдыхающей еще хозяйкой и по-пионерски отсалютовав, весело сообщил:

– Товарищ командир, ваше задание выполнено! Ковш я на лавку поставил. Заодно и свежей воды из реки принес.

– Молодец, касатик. Быстро обернулся, русалки не защекотали.

Старуха медленно встала с бревна и неуверенной походкой направилась к реке. Через плечо у нее был накинут расшитый цветами рушник, в руках – маленькая скляночка, ярко сверкающая сквозь заскорузлые скрюченные пальцы.

* * *

Баня была жаркая. Бабка вымылась, прогрелась на славу. Так хотелось попариться душистым березовым веником. Но сил не оставалось. «Ничего, еще успеется, – подумала она про себя. – Еще многое успеется».

Выйдя из баньки в свежей домотканой рубахе, она посушила полотенцем седые волосы, расчесала их большим деревянным гребнем, немного отдохнула, глядя в светлеющее небо. Вот нижний край облаков порозовел, затем из-за горизонта вырвались ослепительные лучи, раскрашивая небосвод расплавленным янтарем, переливаясь багряным и золотым сиянием. И медленно, словно нехотя, из-за кромки леса стало выкатываться солнце. Когда в расцвеченном утренними лучами небе оформился сияющий полукруг, иссушенная временем женщина поднялась и осторожно, опираясь на клюку и вымеряя каждый шаг, вернулась в баньку.

Уходили силы, мутилось зрение, руки дрожали. На ощупь старушка взяла маленький пузырек с сияющей жидкостью, аккуратно вылила содержимое в ковш и вышла на улицу. Солнечного света она уже не видела, только чувствовала на лице тепло.

«Пора!» – поднесла волшебный эликсир к губам. Один большой глоток, второй, третий… Ковш упал на землю, сияющая жидкость, едва коснувшись травы, моментально испарилась и оглушительно взорвалась.

* * *

Беззвучный разговор под развесистой березой непринужденно продолжался. Сергею было очень интересно с Клавдией и Рыжулей. Вдруг со стороны реки громыхнуло. Да так, что все трое подскочили. Не раздумывая, они ринулись вниз по тропинке.

Бабка лежала на боку, седые пряди разметались по зеленой траве, в воздухе вокруг нее искрились-сверкали-перемигивались капли света. А в следующий момент сияние словно подхватило бездыханную Хранительницу, приподняло над травой – и вдруг в мгновение ока вошло-влилось-впилось в тело старой женщины. Жизнь к ней вернулась, но наблюдать за происходящим Сергею было ох как страшно: бабку била крупная дрожь, тело выворачивалось наизнанку, как у эпилептика, челюсть ходила ходуном, зубы стучали. «Как бы последние не вылетели», – пришла в голову неуместная мысль.

Животные смотрели на эту картину внимательно, но без тени страха.

«Ой, что сейчас буде-е-ет!» – нараспев протянула белка.

– Еще что-то будет? – Сергей и первое-то событие не успел хоть сколько-нибудь переварить.

«Это только начало, – глубокомысленно произнесла собака. – Давай, Рыжуля, свои амулеты. А то сейчас Нина Петровна все припасенные для человека знания растеряет».

Белка подскочила к хозяйке, хлопнула лапками. В воздухе повисли серебряные браслеты. Их было четыре – массивные кольца из черненого серебра с витиеватым узором из листьев, трав и цветов. Каким-то своим беличьим заклинанием шустрая ворожея замедлила судорожные движения бьющейся в припадке женщины и быстро нацепила обереги ей на руки и на ноги. Дрожь утихла, дыхание восстановилось, щеки порозовели. Тело старушки медленно опустилось на траву, она открыла глаза и обвела всех отрешенным взором. Потом остановилась взглядом на Сергее – и вдруг, что-то вспомнив, вся встрепенулась.

– Что же ты, окаянный, наделал? – хрипло шептала она. – Ты откуда воду наливал? Я даже подумать не могла, что в черпаке не вода! Я же Сиянну наземь разлила! Да сколько разлила – полковша! Это ж сразу на той стороне о нас прознали! Вот беда… А если бы ты Санию мне подсунул?! Что бы тогда было? А?! Катастрофа ты ходячая!

«Тихо, тихо, хозяйка, – ровным тоном успокоила ее собака. – Будем решать проблемы по мере их поступления. А вам пока надо выспаться. Восстановление уже полным ходом идет. Сейчас мы вас в избу отнесем».

Она кивнула человеку:

«Нести тебе придется».

* * *

Бабка «оживала» быстро. Что бы она там, в баньке, ни «приняла на грудь», но, судя по всему, явно перебрала: без умолку болтала, громко смеялась и даже пыталась орать песни. Доктор тащил ее на себе к старой избенке и по ходу следования всё больше удивлялся: почему дикция Нины Петровны шаг от шага улучшается? Вроде бы с пьяными всё наоборот…

Постепенно в деревенский говор хозяйки замысловатым образом стали вплетаться научные термины:

– Эйфория, милок, такая коварная штука! Я и не заметила, как искусственно вызванная повышенная секреция дофамина вернула организму чувство удовольствия и радости. Меня прямо прет от счастья! Или это эндорфины разгулялись? Хотя это общее название для нейромедиаторов. А ты знаешь, милок, сколько этих самых нейромедиаторов? – она попыталась взмахнуть рукой. – Целая куча!

Бабка помолчала, всхлипнула и сама себе ответила:

– А-а-а, ты же знаешь, ты же доктор!

Немного поерзав на спине у Сергея, она неожиданно сильным и ровным лекторским голосом четко произнесла:

– Структурно они напоминают опиаты, отсюда и происходит название – «внутренние морфины». Соответственно, рецепторы эндорфинов называются опиатными…

Зевая, она еще немного порассуждала о гормонах радости. И, подытожив: «Лет пятьсот так хорошо не было!», – сонно засопела.

Клавдия, толкнув носом непонятно почему новую, пахнущую свежим деревом дверь избушки, скомандовала:

«Неси хозяйку наверх, в горницу».

– Куда? – не понял Сергей.

«На второй этаж по лестнице», – пискнула белка, всю дорогу сидевшая верхом на лохматой подруге.

– Да нет здесь второго этажа!

«Уже есть. Иди за мной», – собака оскалила клыки в своей неподражаемой улыбке и легко взбежала по деревянным ступеням. Сергею ничего не оставалось, как последовать за ней.

Наверху он опрокинул бабкино тело на застеленную красивым атласным покрывалом постель и огляделся. Светлая уютная комната второго этажа появилась словно по волшебству. Он провел руками по лицу, сжал виски: еще вчера вечером не было в стареньком домике никакой верхней надстройки. И лестницы не было… И входную дверь он помнил хлипкой и скрипучей!

А сейчас обстановка горницы согревала душу домашним теплом. Высокое окно, озаренное светом недавно взошедшего солнца, прикрыто от любопытных лучей легкими шторами. На широкой деревянной кровати пестрой компанией расположились пухлые подушки. Прикроватные тумбочки покрыты узорчатыми салфетками. На спинке глубокого мягкого кресла у окна – аккуратно сложенный пушистый плед. В углу – туалетный столик с большим овальным зеркалом. Мило и комфортно. Чудеса!

Белка вспрыгнула на постель и потащила яркую подушку бабке под голову:

«Что стоишь, человек? Помогай!»

Сергей наклонился к женщине, подкладывая подушку. Поправил разметавшиеся по одеялу волосы и с изумлением воззрился на пробивающийся сквозь седину золотой блеск. Хозяйка открыла глаза, вздохнула и погладила его по щеке совсем не шершавой рукой.

– Ты не буди меня, я посплю. И, пожалуйста, ничему потом не удивляйся, – попросила она и снова отключилась.

«А что мне еще остается, если в Запределье вашем оказался? Только и делаю, что рот от удивления разеваю. И каждый раз – всё шире…»

Доктор медленно спустился по свежевыкрашенным ступеням новой лестницы, вышел на улицу, присел на крыльцо. От пережитого слегка кружилась голова.

«Спит?» – прыгнула к нему на плечо белка.

«Уснула, – кивнул головой Сергей. – А о чем это Нина Петровна у бани говорила? Что она разлила? Сиянию?»

«Сиянну, – поправила белка, – силу жизненную. Помнишь, в первое утро хозяйка у тебя из-под топчана два кувшина доставала? Белый – с Сиянной, черный – с Санией. Каждый раз твою жизненную энергию ей процеживать-разделять приходится. С каждым твоим визитом сюда – всё тщательнее и осторожнее. Столько мути ты в себе из мира людей приносишь – просто жуть!»

Сергею стало интересно:

«А как она из меня эту энергию доставала?»

«Так топчан твой – это не простая кровать. Это, если можно так выразиться, энергетический разделитель, – ответила белка. – Ты чай травяной пил?»

«Ну да».

«Ну так вот, с его помощью слежавшаяся в камень суть твоя разбалансировалась. Образно говоря, подогрелась, дошла до нужной кондиции. А потом твоя энергетическая кровь (или, как в мире людей ее называют, «прана») расслоилась и по двум кувшинам растеклась».

«А как она расслоилась-то? Каким образом в кувшины попала?» – не унимался человек.

«Ты принцип работы сепаратора можешь себе представить? – подключилась к их мысленному взаимообмену подошедшая Клавдия. – Сначала все энергии твои, и светлые, и замутненные злом, гомогенизированы, смешаны в единое целое. А как их разделить?»

«Да просто! – взмахнула хвостом Рыжуля. – Всё происходит под воздействием такой энергетической центробежной силы: тяжелая темная субстанция отбрасывается на периферию, а более легкие светлые энергии собираются ближе к центру. Чем ниже вязкость и выше скорость вращения, тем легче происходит разделение фракций. Вот по двум каналам и вытекли из твоего тела разнонаправленные энергии. Так что в один кувшин отправлялась тяжелая Сания, а в другой – легкая и светлая Сиянна».

«Но сепаратор – физическое тело, бытовой прибор! А вы мне про энергии рассказываете».

«Мы на примере этого прибора тебе всё объяснить пытаемся, – ответила волчица. – Чтобы твоему еще не осветленному сознанию понятнее было. А на физическом или энергетическом уровне этот сепаратор работает – уже неважно. По крайней мере, в нашем мире».

«Так из меня что, всю энергию за ночь выкачали? – с сомнением произнес человек. – Неправда это. Я же помню, как проснулся. Было так легко на душе. Немного грустно, но всё равно легко. Тело казалось таким свежим, чистым…»

«Вот именно! Тело было чистым, а сознание – легким. Тебя просто от всего наносного освободили. Осталась только твоя изначальная суть», – ответила ему Рыжуля.