Из ада в рай – Божий промысел. Книга 1

Мама сидела молча, потом, словно как обухом по голове:

– Мы через неделю уезжаем на Украину. Пришли попрощаться.

Дедушка словно замер.

– Как попрощаться? Ты можешь ехать куда хочешь, а внучку я тебе не отдам. Ты молодая, найдёшь себе пару. А для меня это единственная моя радость. Не отдам, что хочешь делай.

– Ладно, пусть побудет у Вас с недельку.

Мама ушла. Дедушка подбрасывал поленья в печку. Мы сели рядышком на скамейку и смотрели, как весело потрескивали и плясали языки пламени. Дедушка молчал, видно что-то обдумывал. Я смотрела на весёлый танец огня и сама что-то придумывала.

– Дедушка, хочешь я тебе тоже станцую?

И пошла, пошла сибирскую пляску, да с частушками:

Мы по улице гуляем, хороводы выбираем

Где веселится народ – тут и наш будет хоровод.

Как известно всем подружки мастерицы петь частушки,

И вы парни не зевайте, а девчатам помогайте.

Дедушка был в восторге, он даже сам стал и притопывать, и подпевать. Ох, какой это был праздник! Через день пришла мама забирать меня. Дедушка ни в какую. Она ушла, мы пошли в лес побродили. Там белочка-проказница с веточки на веточку прыг-прыг.

– Видишь, спешит на зиму для себя и своих детишек корм заготовить. Там дятел тук-тук-тук, тук-тук-тук – жучков собирает. Он здесь главный доктор тайги.

Полные впечатлений мы возвращаемся домой.

Мама, поняв, что так дедушка меня не отдаст, решила подать в суд. Суд, естественно, присудил дочь родной матери. Трудно даже передать сцену, как меня буквально чуть не разрывали. Меня это всегда приводило в дрожь. Дедушка скрыл весть, когда получил извещение о гибели отца, чтобы больную бабушку перед её смертью не расстраивать. Он и на похоронах не плакал, но, когда забирали меня, он рыдал как ребёнок. Он просил невестку, мою маму: «Ты молодая, ещё найдёшь себе пару, оставь мне Анечку». Меня буквально разрывали с милицией, мама всё-таки забрала. На прощание дедушка дал нам именную ложечку отца с датой рождения и буквой Д. В Златополе мы получили несколько писем от него. Он просил приложить на листок мою ручку, ножку и обвести карандашом. Но вскоре пришло письмо, что Дмитрий Иванович умер в возрасте 63 лет. Я думаю, что меня так, как он, никто не любил, разве что теперь моя доченька.

Хотя дорога в Бийск была полна приключений, так скажем, не для слабонервных, но и возвращение на Украину не менее драматично. В то время решиться на путешествие через всю огромную страну – дело очень рискованное. Посидели на дорожку. Вылезли из своей берлоги мальчик Петя и две сестрички, молча провожали нас. В глазах была глубокая тоска – не свидимся больше никогда. Наша землянка была недалеко от станции. Мы пешком дошли до вокзала. А дальше как? Ответ пришлось ждать больше суток.

Отправились мы в путь, наверное, в декабре 1943 года или в начале 1944 года. На дворе сибирский мороз. Я промёрзла и не на шуточку заболела. Ждать какой-то пассажирский поезд нереально. Многие отчаялись и решили устроиться в товарном вагоне. В то время в некоторых товарных вагонах устанавливали железные печки цилиндрической формы с поддувалом и дверцей, под днищем пол выстлан жестью, труба для дыма выходила на крышу. Их называли по-разному «буржуйки», «теплушки». Состав предположительно должен двигаться на Запад. Многие вагоны чем-то загружали, но 2 или 3 остались пустыми и были оборудованы такими печками, возможно, специально для перевозки людей. Народ двинулся, и мы за ними. Запаслись углём, растопили печку и, кажется, поехали пши-та-та-та-та.

Мы заняли место в уголочке. Я совершенно разболелась – высокая температура. Мама напоила меня чаем с мёдом. Уснули. Утром проснулись – кто-то снял с меня валеночки. В вагоне были в основном молодые парни и ещё две женщины с детьми. Поискав вокруг валеночки, мама с ужасом обнаружила, что их нет. Одна женщина ей тихонько шепнула:

– Тот парень снял.

– Сыночки, что ж вы делаете? Зачем вам детские валеночки?

 Она плакала.

– Вы же видите, Анечка совсем разболелась. Смилуйтесь ради Бога. Как же я её на улицу выведу?

Мужчина старший по возрасту и, видно, бывший у них за старшего приказал:

– Верни, корыш.

Тот крепко выругался и вернул. Мама натянула на меня валеночки, и на следующей остановке мы перешли в другой вагон. Через несколько остановок мама решила проведать ту женщину, которая подсказала, кто стащил валеночки, но её не было. Поползли слухи, что в том вагоне была банда. Они вырезали всех «чужих», и на остановках воровали всё, что приглянется, и загружали свой вагон. Наш вагон только наблюдал со страхом, как они орудовали. Наконец на одной из остановок вся команда выгрузилась со своим довольно-таки солидным багажом. Все в нашем вагоне облегчённо вздохнули.

Во время движения поезда все кружочком садились вокруг печки и собирали вшей на воротниках, рукавах платьев или кофточек и бросали на печку. Они только щёлк-щёлк. Если пальцы в волосы полезут, обязательно что-то поймают. Сейчас не знают, что это за насекомое, а тогда голова, воротники всё было облеплено.

Едем с надеждой, что продвигаемся вперёд. Но, к сожалению, это не всегда так. График движения товарного состава совершено не похож на график пассажирского поезда, где Вы точно знаете, в какое время на какой станции Вы будете и куда, собственно, Вы едете. Здесь вам известно примерно направление – на Запад, но зигзагами. Состав, может быть, должен завернуть куда-то в сторону, дозагрузиться, встать на определённый путь. А это значит, вас будут катать взад и вперёд. При этом паровоз подтянет вагоны вперёд, и по всем сцеплениям пробежит бах-бах-ба-бах. Дальше поезд не движется, он немного постоял, а теперь в обратную сторону. И так несколько раз, потом передвинули весь состав на запасной путь. И стали на сутки-двое… Словом, время не регламентировано. Наконец, выбираемся на зелёный свет. Ту-ту – весело подаёт сигнал паровоз, кажется, едем. Но впереди какой-нибудь разъезд. Остановка, ждём встречного. Сколько – никто не знает: может час, а может и полдня. К такому ритму все относятся спокойно, без паники. У кого-то картишки нашлись и режутся, не следя за временем. А кто-то сосредоточенно выискивает вшей и на печку. Ночью все мирно спят.

Но как-то просыпаемся утром – поезд стоит. Может быть, остановка. Но что-то долго стоит. Решили посмотреть, что за станция. Выглянули – степь. Чтобы осмотреться поближе, вылезли из вагона. Ничего не понятно. Три последних вагона, в том числе и наш, стоят в каком-то тупике на разъезде и вокруг ничего. Вдали виднеется сторожевая будка железнодорожника, в которой дежурный стрелочник и всё. Словом, приехали. Как из этого тупика выбраться, в какую сторону податься, неизвестно. Ещё, слава Богу, наши первые попутчики сошли раньше, иначе могли бы запросто использовать нас для закуски. Мама пошла со мной к путейщику спросить, как отсюда выбраться. В будке была пожилая женщина.

– Благослови Вас Господи, не подскажете, как нам отсюда выбраться?

– До первой станции 18 км. Здесь редко останавливаются поезда.

Я ещё не поправилась, ещё температура – такую дорогу мне не преодолеть. А мама с чемоданом и узлом. Женское сердце не могло просто так сказать: «Ничем не могу помочь. Как часто водится – спасение утопающих дело самих утопающих». Она приняла нашу проблему с пониманием и желанием помочь.

– Посиди возле печки, деточка, может мне удастся остановить хоть что-нибудь. Если паровоз, полезете?

– Полезем. Нам приходилось и на бензоцистернах ездить, и чего только мы не пережили.

 Мама рассказала ей нашу историю. Женщина сочувствовала нам.

– Через час пройдёт паровоз, на котором помощник машиниста – мой племянник. Он остановит, зайдёт ко мне, я тут кое-что передам сестре, а вы по лесенке залезайте в бункер. Так быстро и доедите до станции. На первой станции не слезайте. На второй будет большая станция, может повезёт сесть на пассажирский поезд.

Через час появился вдали один паровоз. Он остановился напротив сторожки. Прытко соскочил молодой парень Витёк.

– Здравствуй, Витёк, помоги добраться до станции этой мамаше с ребёнком.  Пешком им не дойти, а другие поезда здесь не останавливаются. Можно год ждать.

– Пусть залезают в бункер, но это что к чёрту в пасть.

– Ничего, сыночек, мы ко всему привыкли. Только бы уехать.

Мама полезла по металлической лестнице, закинула чемодан и узел, потом вернулась за мной. В задней части бункера было углубление. Мы устроились на чемодане. Ведь уголь сырой. Пристроились, рады такой удаче. Подаёт сигнал наш паровозик, и дым валит прямо в лицо. Не спрячешься, разве что воткнёшь лицо в узел, и сажа запорошит тебя не ровным покровом, а каким-то полосатым. Через каких-то полчаса, а может и час, кто его знает, паровоз остановился около водокачки. Слезли мы с бункера паровоза, истинно, что черти полосатые, даже на вокзал зайти страшновато – напугаем людей. Обмылись, как могли, у водокачки, вернее, развезли сажу по лицу, и пошли во внутрь вокзала счастья пытать. Нас таки люди сторонились. Мама усадила меня возле одной старушки, сняла с меня пальтишко, вытрусила на улице, обтрусила свою фуфайку, набрала в бутылку воды, насколько можно было отмыла лицо и руки. Вытерла полотенцем – вроде бы ничего, на людей похожи.

Стала пробираться к кассе. Подошла очередь – билетов на Москву и на Киев уже нет. Но скоро должен проходить поезд на Москву. Мы вышли на перрон, пристроились в очередь. Мама на всякий случай приготовила какие-то деньги. Посадка – трудно подобрать сравнение, чтобы было понятно. Не знаю, каким чудом мы залезли, сказался, очевидно, большой опыт. Проводница, как настоящий многоборец, вся, что называется, в мыле, помахав флажком и, наконец, закрыв дверь, вытирала пот, который градом катился по её лицу. Она оглянулась и тут увидела нас в тамбуре.

– А Ваш где билет, гражданочка?

Мама в слёзы:

– Мы уже два месяца едем и никак не можем выбраться.

– Придёт контролёр, что я ему скажу?

– Мы в вагон не пойдём, здесь будем.

Мама рассказала ей всю нашу историю, что в первый день войны она потеряла сыночка, и он каждую ночь ей снился в Бийске, больше она не могла терпеть и решила всё-таки ехать. А может, удастся разыскать. Сердце женщины смягчилось, и она разрешила нам ехать в тамбуре. Это вы представляете, две чугунных плиты, скреплённых посередине болтом, что позволяет составу двигаться не только по прямой линии, но и по дугообразной. Мы уселись на чемодан в уголочке. Мне трудно образно объяснить так, чтобы каждый представил, какое это место. Поэтому, я думаю, лучше если каждый по своему воображению вспомнит, как ему приходилось переходить из вагона в вагон, и там на связках не только слышно шум колёс, но и видно, как они мелькают. Не знаю, что помутило мне мозги – то ли ритмичный грохот, то ли мелькание колёс, но мне стало дурно. Мама наклонила мою головку над дыркой, где видны были колёса, и меня вырвало. В это время приоткрылась дверь и заглянула проводница.

– Ну как вы тут?

– Анечке совсем плохо.

Тусклый свет в тамбуре ещё не давал полного впечатления, как я выгляжу, но всё же проводнице показалось, что вид у меня больной.

– Проходите в вагон, я вам подыскала место в моём купе.

Это было совершенно неожиданное спасение для нас. На свету я была серо-зелёного цвета и внушала опасение, а вдруг это маленькое, пока ещё живое существо, сыграет злую шутку – отправится в рай, и это будет грех и на её душе.

– Проходите сюда в моё купе.

Она уложила меня на нижнюю полку. Потуги к рвоте продолжались. Она дала мне миску. Мама склонилась над моей головой. Через какое-то время я успокоилась и уснула. Мы благополучно доехали до Москвы. Прощаясь, мы не знали, как благодарить добрую проводницу. Мама давала ей деньги, но она не взяла.

– Вам ещё долгий путь – пригодится. А ты, Аннушка, будь здорова и живи долго-долго.

Из Казанского вокзала мы перебрались на Киевский. И тут уж мама решила непременно дождаться пассажирского поезда на Одессу. Но вначале она пошла узнать о возможности остановиться в комнате матери и ребёнка. Я произвела довольно глубокое впечатление на регистратора. Посмотрев на нас внимательно, она предложила нам дегтярное мыло и пройти что-то вроде санобработки. Такие пассажиры с детьми были не редкостью, и, если всех пускать в комнату отдыха с питомником вшей, естественно, всё так расползётся, что и москвичам достанется.

Мы намылись в душевой, что-то мама постирала. Представляете, какой груз мы с себя сняли. Вот уж, истинно, где подходит поговорка: как на свет народились. Мы устроились на одной койке и по-настоящему отдохнули за долгое, долгое время. Билет на поезд Москва-Одесса нам обещали через день. Мама сходила в магазин, купила мне новое пальтишко, платье, резиновые ботики. И себе кое-что – всё-таки приближаемся к цели, как бы не напугать родственников. С чем-то пришлось расстаться без сожаления. Романтическое путешествие в товарных вагонах, на паровозе, в тамбуре было прервано, но не навсегда. В 1946-1947 годах таким же макаром мы путешествовали из Енакиево в Новомиргород. Как говорится, всему своё время, эта эпопея раскроется в следующий книге, если на то будет воля божья.

Как мы ехали в нормальном пассажирском вагоне? Ничего не помню. По всей вероятности, всё было без происшествий. На станции Новомиргород поезд стоит 2 минуты. Мы успели сойти. На дворе ранняя весна. Моросит дождичек. Никакого автобуса до Златополя нет. Мама, походив вокруг вокзала, решила всё же выбрать единственно возможный способ добраться до Златополя – пешком. Я в резиновых ботиках, мама в кирзовых сапогах и вперёд. Люди, привычные ко всему. Так и вспоминаются слова песни «Нам нет преград ни в море, ни на суше». Но всё-таки надо заметить с украинским чернозёмом на тот момент я была ещё не знакома. Это вязкая субстанция, если чуть приостановился, она засасывает тебя и буквально стягивает с тебя обувь. Конечно, мама намучилась со мной. Две руки у неё заняты, поддержать меня нечем. Мой ботик остался в грязи, и нога, так получилось, сама вступила в грязь. Мама поставила чемодан и узел на прошлогоднюю траву. Кое как вытянула меня из грязи, обтёрла ногу и всунула мокрую в ботик. Выбрались на поле, где был прошлогодний бурьян, и ноги так не вязли.

Мы добрели до Златополя. Сели, перекусили что было. Походили по базарной площади, которая в центре Златополя. Здесь же красивая церковь, только сейчас в ней был какой-то склад. Мама нашла подводу только до Листопадово.

– Сідайте, будь ласка, хоть трішечки вас підвезем. Дуже шкода, але з Лип’янки нема сьогодні людей.

Привітливо хлопотала біля нас молода жіночка, она посадила мене поперед себе, мама сіла позаді.

– Ппру-гей ца бе поїхалы. Може ти, дівчинко, якусь пісню знаешь, то буде веселище їхать.

Я, конечно, всегда готова. Слабеньким голосочком что-то запела, и мы поехали. Между Златополем и Листопадово было озеро. Мы проехали мост и ещё немного, и нужно покидать нашу приветливую женщину и дальше идти пешком километров 9, а если считать до самого дома, то и 10. Мама взяла наши пожитки, и мы пошли. Сколько глаз видит – кругом степь. Серое небо сливается с серым полем. Возле дороги кое-где пробивается зелёная травка. Впереди должно быть два оврага. Дойдём до одного – это будет половина дороги. Перейдём второй, там уже совсем близко. Мы часто отдыхаем. Мама строит планы на будущее.

– Приедем, ты останешься на какое-то время или с дедушкой Матвеем, или у тёти Усти, или у тёти Моти, а я поеду в Цехановец, поищу Славика. Он мне каждую ночь снится, что зовёт меня.

– Может ты и папу там найдёшь, скажешь ему, я очень соскучилась за ним.

– И папу приведу, и Славика и будем снова жить вместе как прежде. А сейчас нужно идти побыстрее. Да смотри, наступай на травку, чтобы ботик снова не утонул.

Это я уж хорошо запомнила.

Где-то поздно вечером мы добрались до хатки деда Матвея. В маленьком окошке горел слабый свет. Мама постучала.

– Хто це там? Кого нечиста носить так пізно?

– Це я, тату, Ярина з внучкою твоєю.

Дверь открылась. На пороге стоял невысокого роста дедушка в широкой полотняной рубашке. Лицо его не засветилось радостью, как это было, когда меня встречал Дмитрий Иванович. Он тихо, монотонно пригласил нас:

– Ну, заходьте, якщо явились.

– Тату, а де ж моя ненька?

– Параска вже два роки, як померла. Не діждалась, коли німця прогонять. Ви тут лягайте на лежанці, а я поліз на піч.

Мама пошла на улицу, вытянула ведро воды из колодца, обмыла меня и себя, и мы легли спать. Я хоть была ещё маленькая, но всегда очень остро чувствовала, как ко мне относятся. Я понимала, что я здесь не нужна, вспоминала разговор с мамой, что она собиралась оставить меня у дедушки или у тётей и мне стало страшно. Я долго не могла уснуть.

Нельзя судить строго дедушку Матвея. Они пережили страшное время, и эта печаль ещё долго оставалась с ними. После войны кругом разруха, самим есть нечего, а тут ещё два рта. Не каждый имеет представление о сельском быте послевоенного украинского села. На селе только женщины и старики. Никакой механизации, всё вручную. Дедушка вставал рано – раньше солнышка. Долго молился, завтракал и шёл в поле. Я поднялась, когда солнышко уже во всю играло своими лучиками. Был прекрасный тёплый день. У дедушки был огород возле дома и поле. Чтобы посмотреть огород и сад, нужно спуститься с пригорка. Там протекала небольшая речушка. В прозрачной воде часто можно было увидеть, как копошатся угри – это рыбки без чешуи, похожие на небольших змеек. Их несложно ловить, они очень вкусные. Мы спустились с мамой, она поймала штук 10 угрей и приготовила превосходный завтрак.

Потом мы пошли на дедушкино поле по так называемой улице Перегоновка. Мы прошли немного на Запад, поднялись по тропинке вверх, и здесь было дедушкино поле. Не знаю сколько, может соток 50, может больше, может меньше. Сами понимаете, какой у меня тогда был глазомер. Помню точно, что большое. В уголочке этого поля стояла хибара – не знаю, как ещё назвать, может избушка. Прямо-таки игрушечная – соломой накрыта, маленькое окошко, перекошенные двери. Мы постучали. Открыла нам старшая мамина сестра Нилка. Она там жила с дочерью Дусей. Позже я узнала, что она сбежала с красноармейцем без родительского благословения, и ей этого не простили. Поэтому, когда её мужа убили и ей некуда было пойти, в дом её дедушка не пустил. Разрешить ей построить хатёнку на краю его поля было верхом снисхождения с его стороны. Мама к ней со слезами:

– Сестричко, як це ти тут живеш?

– О це так и живу. Сама зліпила цей курінь. Воно не зовсім по людські и двері на роскаряку, и віконце насілу зліпила. Та заходь, не бійся.

Внутри была небольшая печка, на которой они спали вдвоём с дочерью. Расстояние от окна – буквально 1 метр.

– Це спасибі, що батько дозволив тут оце зліпити, то ми й перезимували. А там якось воно буде.

Скоро пришёл дедушка. В то время у него не было коня, он попросил у соседа, чтобы вспахать землю и посеять рожь и пшеницу. Мама пошла помогать дедушке. А я, немного поиграв с Дусей (она моя одногодка), вернулась домой. Мне просто не терпелось ещё раз спуститься к речушке и понаблюдать за рыбками. Я прибежала домой и прямиком с горки вниз. Над прозрачной водой склонилась плакучая ива. Её косы с лиловыми нежными листочками отражались в прозрачной воде. Сюда-туда шныряли головастики и угри. Я в воду старалась не лезть – запомнился урок на всю жизнь, когда промочила платьице в луже. Но наблюдать за этой бурной жизнью готова была целый день.

– Що ти там робиш, Ганю? Пішли до хати.

На прігорку стояла висока струнка жінка в білій кофті, широкій довгій спідниці (юбке), повязана білою хусткою. Солнце освещало её, и, казалось, она сама отражает солнечный свет. Это была невестка Дуня, жена старшего маминого брата Сергея. Сергей не вернулся с войны. Дуня осталась жить с дедушкой через сенцы в другой половине хаты. Тітка Дуня угостила мене смачним українським борщом с фасолькою. Она всегда говорила со мной ласково. Мне так не хватало этого обращения.

Дедушка Матвий не ругал меня. Он просто не замечал меня, почти не обращался ко мне. Мама отдавала мне то, что получила сама в детстве от родителей. Иногда, конечно, я получала по заслугам, но часто на мне возмещались все неурядицы. А на ком же ещё разрядить всё накопившееся? Только на своём.

Как-то в воскресенье мы пошли на хутор к маминым сёстрам Усте и Моте. На меня надели лучший костюмчик – тёмно-синяя юбочка плиссе и кофточка с матросским воротником. Я резко отличалась от местных детей, и меня дразнили «паняночка». Хотя, Боже мой, вы же знаете, какая я паняночка. Хутор находился особняком, но так же, как и вся Липьянка, вдоль реки. Но если по всему селу хатки выстроились с двух сторон вдоль речки, то на хуторе только по одну сторону, где-то не больше 10 домов. Тётя Устя лежала больна в маленькой комнатке. Нас встретила её дочь Нина.

– Проходьте, тітко Ярыно. А це Ваша донька – та яка вона тщедушна, аж світеться. Но нічого, на сільських харчах швидко справиться.

– Ярино, іди до мене –почувся голос десь із глубіни. – Оце бачиш  я злягла. А Ніна щодня зранку до пізньої ночи в колгоспі на полі то сіють то полють. Та не знать за що – за палочку на трудодень.

Сёстры долго беседовали, я выбежала на улицу. Возле дома цвели вишни.  Всё белым-бело, красота сказочная. Я спустилась по тропинке через сад – здесь уже набрали цвет яблони, груши, но внизу был совсем узенький ручеёк – ни рыбок, ни головастиков, и я быстро вернулась в дом. Нас угостили пампушками с маком. Это круглые булочки, сверху поливаются растёртым с сахаром маком. Маковое молочко имеет специфический приятный вкус.

 Через дом жила старшая сестра мамы Мотя, которая вынянчила её. Мама всегда это помнила.

– Мотя, сестричко моя, ненька моя.

Обе обнялися та залилися слезьми. Війшов Микола. 

– Здорово Ярино. Чи надовго сюди явились? Це з тобою оця паняночка? Мотря, іди, там порося кричить, їсти просить.

– Посидьте, я зараз повернусь. Пообідаєм разом.

– Та ти не турбуйся, ми були у Ніны, наїлися доситу. Та вже додому треба іти.

Мама взяла меня за руку, и мы пошли домой. Мама не удержалась, она расплакалась по дороге.

– Не на кого мне тебя оставить. Не нужны мы здесь.

Мама старалась помогать копать и садить огород. Я тоже копошилась там. К Великодню з усим управились – побілили  хату знаружи и внутрі, підвили сажою. Долівку мама змазала замісом глини з свіжим коров’їм кізяком, і долівка прийняла колір хакі. Потім все притрусила зеленою травою – осотом. Така традиція – перед Великоднем обов’язково білити и внурі та  знаружи. Тітка Дуня на всіх напекла розкішні паски. Ми покрасили яйця. Під образами засвітили лампадку. Вся комната наполнилась каким-то необыкновенным духом святости. В полночь мы пошли в церковь на другой стороне села через мост на всенощную. Церковь была просто забита людьми. Я первый раз выстояла всю службу и видела крестный ход и как святили куличи и яйца. Церковное песнопение очень глубоко запало в душу. К сожалению, очень долгое время мы лишены были этого блаженства.

Как только потеплело, меня отправили спать на чердак сарая. На украинском языке это называлось клуня – там хранились продукты на зиму, а на чердаке -сено. Запах сена – просто завораживающий, и видно ночное небо. Звёзды, кажется, смотрят на тебя, и мы переговариваемся. Мне тогда часто снилось, что летаю с планеты на планету. Да так ясно видела сон, что и теперь помню. Теперь как-то сны не запоминаются. Иногда и светлые, красивые цветные сны снятся. Но встаю и, как говорится, куда ночь туда сон. А тогда под влиянием снов меня манило небо, хотелось стать лётчицей. Наверное, это слишком рискованно, и поэтому мне было ниспослано много испытаний, сделавших мои детские мечты неисполнимыми.

Незаметно время пробежало и наступила жатва. Жали пшеницу, рожь косой или серпом, вязали снопы и ставили один к одному, т.е. скирдовали. Иногда я ходила с дедушкой в поле. Помощи от меня было мало, а мама помогала. На тележке привозили домой снопы. Во дворе был ток. Очищалась земля, вокруг ставили снопы, и дедушка молотил т.н. ціпом. Это две палки, на концах проделаны дырки, через которые протянута петля из ремня. Поднимаешь длинную палку – короткая описывает круг, опускаешь – она с силой ударяет по колосьям, и зерно освобождается. Зерно просушивали и провеивали. Что-то стелили на землю, ведро с зерном поднимали кверху, зерно сыпалось на подстилку, а шелуху ветер сносил в сторону. Вечерами мололи на жерновах. Принцип такой: камень вручную вращали, и зерно попадало между двумя камнями – получалась мука. Жернова находились на широкой лавке-скамейке в той же небольшой комнате, где жили и было, собственно, всё: и кухня, и столовая, и спальня…