Из ада в рай – Божий промысел. Книга 1

Замечен мирный был обоз,

Посыпался смертельный груз,

И множество машин было разбито,

Трупами земля вокруг покрыта.

Дым по полям ветер раздул,

Снова приближался гул

Куда деваться нам опять?

Как в исступлении не знает мать

Огромное дупло хранила ива,

Она от смерти нас укрыла.

Сколько стоял дремучий лес,

Такого стона не слыхал он,

Такого зверства не видал он.

Людской крови пролив поток,

Враг устремился на восток.

Мы сидели в дупле, боясь шелохнуться. Мама шептала молитву. Немецкая речь приближалась, казалось, вот-вот и нас обнаружат. Господь услышал молитву и защитил. Немец повернулся назад, постепенно всё стихало.

Страшные смолкали крики, стоны

Ночною мглой покрылись кроны.

Люди испуганные, чуть живые

Как тени из укрытий выползали.

С чёрной смертью встретились глазами:

В кровавых лужах на земле

Убитые и ранены лежали.

Средь взрослых видит мать:

Мальчишка лет пяти

Пытается что-то сказать,

Родные хочет он глаза найти.

Вырвался из уст предсмертный стон,

Увял нераспустившейся бутон.

Как громом мать поражена,

Про маленького сына вспомнила она.

Так что ж со мной лишь дочь одна?!

«О, Славик, милый мой сынок,

Как же забыла я тебя?

Родная ты кровиночка моя»!

Эти жуткие картины в разные периоды моей жизни со всей явью вставали перед глазами. Трудно сказать, почему Господь выбрал именно меня оставить в живых. Совершенно очевидно, что двоих мама бы не спасла. Речку бы не переплыла. Но, если бы вспомнила, что детей двое, ни одного ребёнка не оставила бы. Эти картины хоть в стихах, хоть в прозе леденят душу, доводят до умопомрачения.

Слышались только слабые стоны. Мама осмелилась выйти из нашего убежища. Она поцеловала дерево и меня заставила, и мы пошли смотреть, что же произошло. Буквально через метров 20, на небольшой полянке валялись трупы женщин и детей, наши шофёры были не просто убиты, им выкололи глаза. Из глубины леса подходили люди, кто смог спастись. Вдруг мы увидели сына капитана Короткова Алёшу. Его мать лежала рядом мёртвой, а он ещё был жив. Мама наклонилась к нему, он прошептал: «Мама, пить», и лицо его замерло навсегда. Тут мама вспомнила про Славика. Она жутко закричала, схватила себя за волосы: «Славик, кровиночка моя, неужели я забыла тебя?!» К ней подошли женщины, уговаривали: «Давайте думать, как нам отсюда выйти». Но мама никого не слушала: «Я должна вернуться и найти моего сыночка!» Она схватила меня за руку и, что называется, поволокла. Если принять во внимание, что я была в одной рубашечке и босяком, а мама в халатике и тоже босяком, можно себе представить, как далеко мы могли уйти.

Эта картина глубоко врезалась в мою память, и я нарисовала её по своим детским впечатлениям.

«Бежим назад, скорей назад!»

Прижав к себе покрепче дочку,

Спотыкаясь о каждую крутую кочку,

По лесу тёмному бредёт она.

Всё полно призрачных чудес:

Златым серпом по небу катится луна

И бездна тёмная небес

Мерцаньем звёзд озарена.

Но лес, высок он и могуч, едва лишь пропускает луч.

Мать ощупью идёт, пушистый мох её ведёт.

Тревожно лес могучий спит:

То ветер ветки шевелит,

То сов повсюду слышны крики

«Оставлен сыночек мой на муки,» -

Не замечая ничего, рыдает мать.

Издалека доносятся опять

Фашистских самолётов звуки.

Они разбудят другую где-то мать

Также будет безутешная рыдать.

Ещё быстрей несчастная пошла,

Невыносимая печаль её гнала.

Сухие ветви как руками

Её держали, не пускали

«Куда спешишь, садись, вздремни.

Темно сейчас, повсюду пни.

Вот рядом клён большой лежит,

Постелью может он служить».

Но из-за призрачных ветвей

Малыш ручонки тянет к ней.

Чтобы нагляднее представить себе картину леса, по которому пробирались мать с ребёнком раздетые, босяком, важно иметь общее представление об этих местах. Не доверяя лишь детским впечатлениям, для большей достоверности я просмотрела о Белорусском Полесье в интернете. Это места, где очень часто встречаются болота, ручейки и даже небольшие лесные речки. Огромные ивы, бородавчатая берёза, ольха чередуются с дубовыми рощами, сосной, ельниками и множеством различных кустарников. Из-за болотистой почвы множество лесных завалов. Вполне реально судьба могла распорядиться для нас однозначно, и лес мог приютить наша тела на вечный покой. Даже в мирное время выйти из полного таинств, непредсказуемых опасностей, порой совершенно непроходимых мест леса нелегко. В такие минуты вспоминаешь о Боге. Мама вспоминала, что она молилась, крестилась, целовала деревья, целовала землю: «Господи, спаси наши души грешные, спаси моего сыночка-ангелочка!». Обращалась к солнцу и ветру: «Подскажите, помогите найти путь к спасению».

Как пьяная, шатаясь, мать идёт,

Трёхлетнюю дочурку на руках несёт.

Страшная ночь становится светлей

И небосклон вокруг бледней,

Уж пламенной зарёй восток горит,

Росой как серебром весь лес облит.

Восторженные трели соловья

Приветствуют начало дня.

Тропинка узкая видна,

Мать к полю вывела она.

Туман как будто пеленой

Долину скрыл перед зарёй.

Увидев тропинку, мама обрадовалась. Значит близко люди, может помогут – чем-то покормят и хоть что-нибудь дадут, чтобы одеть меня. Конечно, она боялась идти в деревню. Я могла проговориться. У меня с языка в любой момент могло слететь: «Мой папа командир, у него вся грудь в орденах, он немцев бьёт». Но всё-таки решила осторожно попробовать спуститься в долину. Мы вышли из леса и притаились за кустом. То, что мы увидели, застряло в моей памяти на всю жизнь. Не знаю сколько людей может 20 может 30, я тогда считать не умела, мы видели, как их вели и прикладами затолкали в загон, ограждённый деревянной изгородью из брёвен. Облили, очевидно, бензином, и подожгли. Крик был невероятный.

Вдруг серебристый занавес упал.

Что это, зрительный обман?

Нет, это жестокий враг

Пленных на расправу гнал.

В загон, где был рогатый скот,

Парней, мужей фашист ведёт.

Горючей жидкостью загон облит,

И вот уж из живых людей костёр горит,

Неистово, многоголосо пламя кричит.

Я плакала. Мама взяла меня на руки и быстро почти бегом вернулась в лес.

И снова путаник великий лес,

Приют для сказочных чудес.

Не сразу разберёшь, куда идёшь,

Не ведаешь, где что найдёшь.

Мох, слякоть, рухляди кругом.

Переступает мать с трудом,

А слёзы по щекам бегут ручьём.

«Не плачь, родная мамочка, -

Дочь тихо, нежно говорит, -

Придёт отец, он командир,

И немцев скоро победит».

«О, доченька, сил моих нет!»

Тускнеет яркий солнца свет,

Прохладой веет уж ночной.

Поляна вот с душистою травой -

Не мягкая постель, но нет другой.

Мать дочку телом всем накрыла,

Сама в изнеможении заснула.

Прошла в лесу и эта ночь.

Видит – слабеет маленькая дочь,

Но чем ей бедненькой помочь?

Чем покормить ребёнка своего?

Не ела ничего она давно.

Лесной там ручеёк с прозрачною водой -

«Попей немножко и глаза открой,

Ягодка тут земляничка.

Как исхудало твоё личко.

Что делать? Весь обед.

Ничего съедобного здесь нет».

 «Снова между деревьями сновали,

Куда идти, не знали сами.

«Сил уж больше нет,

Перед глазами помутился свет.

Уходит из-под ног земля.

Ужель могила здесь моя?»

Кто-то толкнул рукою мать.

Подумала: «Сейчас будут стрелять».

Зажмурилась и закричала,

А это помощь к ней пришла.

Как в сказке два богатыря

Живой водой нас напоили

И вкусным хлебом накормили.

Кусочек хлеба, в те то дни,

Насущный, не было тебе цены.

Тобой, кусочек, увядающие жизни

Наши были спасены.

В кладовой моей памяти сохранился образ дяди Миши. Кем были эти двое мужчин, я не знаю, скорее всего разведчиками. Они быстро развели маленький костёр, согрели чай, угостили нас чаем с сахаром, с хлебом и ещё какими-то консервами. Мы ожили. Посовещавшись, наши спасители решили: один пойдёт, куда им нужно, а дядя Миша проведёт нас к машинам, которые подбирали беженцев и эвакуировали в направлении Минска. Дядя Миша достал карту и показал пальцем: вот тут недалеко должны быть машины. Он достал из полевой сумки полотенце, завернул меня, взял на руки и прижал к себе, чтобы согреть. Я почувствовала, как будто на руках у папы – так тепло и так приятно.

– Папочка, я люблю тебя, не оставляй нас. Без тебя так страшно!

Дядя Миша услышал мои слова, поцеловал меня, как папа, и сказал:

– Спи, Аннушка, всё будет хорошо.

Я подчинилась, моментально уснула. Проснулась возле машин. Была уже ночь. Дядя Миша передал меня на руки маме. Дал нам кусочек хлеба и фляжку с водой и быстро скрылся во тьме.

Фляжка до сих пор хранится как память о дяде Мише. Машины для маскировки по бортам украсили ветками. Они должны были пробираться на Восток через Минск в Смоленск. А что же нас там ожидало? Лучше всего обратиться к военной хронике.

«На Минском направлении немецкая 7-я танковая дивизия 39-го мот. корпуса по шоссе Вильнюс-Молодечно почти без боя прорвалась к Минску; ее передовой отряд занял Вилейку. Наступавшая со стороны Ошмян немецкая 12-я танковая дивизия 57-го мот корпуса заняла Воложин. Советская 50-я стрелковая дивизия, усиленная сводным отрядом 5-й танковой дивизии, контратаковала 12-ю танковую дивизию, но была отбита (Гот упоминал о больших потерях с немецкой стороны)».

Ночью наш обоз продвигался по лесным просекам спокойно. Прижавшись друг к другу, все согрелись и спали. Выбрались из лесу, и снова грохот танков, гул самолётов. Шофёр свернул на узкую просёлочную дорогу. Объехать Минск невозможно. Немцы наступали окружными путями.

Подъезжаем к Минску. Город горит. Грохот фашистских самолётов сотрясает воздух. Каким-то чудом наш грузовик, маневрируя улочками-переулочками, вобрался из города и присоединился к потоку беженцев по дороге Минск-Смоленск. Кто на подводах, кто на машинах, а кто и просто пешком – нескончаемый поток беженцев устремился на Восток. Но и здесь время от времени вражеские самолёты поливали огнём. Только заслышится гул фашистских стервятников, машина останавливалась, все быстро в рассыпную по полю. После налёта многие оставались лежать навсегда. Те, кто остался в живых, если рядом близкий человек убит или ранен, не могли отойти от него. Проклятье, крики, плач и снова в путь.

Когда я смотрю военную хронику, я вижу мою маму и себя в этой толпе. Хочется обратить внимание на детей военного времени. Детство – это такая пора, когда тебя лелеют, капризничать, что-то просить вполне естественно. Посмотрите на двух-трёхлетних малышей военного времени. Не то чтобы капризничать, голодные, но не просят есть. Мама говорила, что я никогда не просила ничего, возможно только пить. А глаза – это глаза не ребёнка, а мудреца. В них немой вопрос: «За что мне такое мучение?» Я думаю очень полезно было бы вершителям судеб просматривать военную хронику и всматриваться в глаза детей. У целого поколения на огромных просторах Советского Союза и в других странах, где шла война, отобрали детство.

Через какое-то время мы добрались до Смоленска. Там ещё был мир. Со всех сторон толпились люди, чтобы помочь беженцам. На нас обратила внимание молодая женщина Александра Петровна. Она взяла меня на руки и заплакала.

– Как же можно, такая маленькая, совсем раздетая и босяком? Ножки-то все исцарапаны, в ранах. Пойдём скорей домой.

Дома были её мама, трёхлетняя дочь и старший сын. Бабушка, увидев нас, запричитала:

– Боже милостивый! Да что это творится! Откуда такая напасть на нас?

– Буде причитать, мама, давай их быстро в ванну.

Накупали нас, накормили и спать уложили. Александра Петровна побежала на вокзал узнать, как нам добраться в Анапу. Очень скоро вернулась:

– Вот – билеты, через три часа поезд, нужно собираться.

Нас одели, обули, дали сумку с продуктами и провели на вокзал. Мама, естественно, рассказала всю нашу историю и посоветовала:

– Уезжайте поскорее, немец движется сюда, неровен час и здесь будет. Чтобы не застал вас врасплох, собирайтесь заранее. Господи, прибудь с ними, будь им защитником от фашистских злодюг. Своею милостью сохрани, помилуй и отблагодари цых людей за их доброту.

И мама, и Александра Петровна плакали, прощаясь навсегда. Как сложилась судьба этой семьи мы не знаем. Хочется верить, что они выжили, не испытав тех мучений, которые выпали на нашу долю.

В Анапу мы доехали благополучно. Я об этом путешествии ничего не помню абсолютно. Очевидно, запоминались события, которые вызывали сверхсильные раздражения головного мозга.

Мы добрались к дедушке и бабушке – родителям отца. Дедушка встретил нас со слезами. Только вчера они получили единственное коротенькое письмо от отца: «Я жив, здоров. Семья моя погибла». Можно представить, какая смесь радости и горя была у дедушки с бабушкой. Дмитрий Иванович просто не мог оторваться от любимой внучки. Он и к невестке относился с большим уважением, а как же ещё, ведь мама спасла меня из котлована смерти. Мама рассказывала обо всём пережитом. Дедушка не мог воздержаться, чтобы не поделиться с соседями. К вечеру к нам пришли знакомые. Всем было интересно узнать, что же делается на границе. Все были просто потрясены. На следующий день в дверь постучали представители НКВД, предложили маме пройти для следственных показаний. В традициях того времени её посадили в тюрьму. Маме пришлось на допросах ещё и ещё переживать ужас начала войны. Что же такого преступного нашли в её действиях? Просто её рассказы совершенно расходились с официальными сводками информбюро.

Бабушка Валентина Антоновна была очень больна. Она часто просила меня побыть рядом. Я всегда готова была спеть и станцевать, и стишок рассказать. Бабушка брала мою маленькую ручку в свои необычно костлявые руки, целовала её и плакала. Ей было очень страшно. Все знали: арест дело нешуточное. И чем может закончиться, неизвестно. Дедушка, напротив, всегда имел выдержку, умел скрывать свои эмоции. Ему доставляло огромное удовольствие возиться со мной. Мы каждый день ходили к морю купаться. Я помню, у них была небольшая курочка и два или три цыплёнка, я с удовольствием их кормила. По вечерам мы ходили к маме в следственный изолятор. Иногда нам разрешали передавать что-нибудь вкусненькое. Дедушка всегда меня успокаивал: «Скоро маму отпустят, не волнуйся».

И действительно, как-то пошли мы с дедушкой к морю, накупались. Возвращаемся домой – мама бежит навстречу.

– Мама, тебя навсегда отпустили? А папа когда придёт?

– Как только немцев перебьёт, так и вернётся.

Ужин был приятный, бабушка успокоилась. Дедушка не прочь был выпить рюмочку за победу. Ведь это и его Победа. Он в первый же день отправил письмо Сталину. Правда восторжествовала. Да и, как говорится, шила в мешке не утаишь. Враг быстро продвигался на Восток. Посудачили и наконец-то спокойно улеглись все спать.

И всё же тревога нарастала. Немцы быстро приближались к Анапе. Мама устроилась в госпиталь медсестрой. Раненые поступали каждый день большим потоком. Мама часто оставалась там на несколько суток. Вражеские самолёты иногда уже бомбили и Анапу. Если мама была не на дежурстве, она всё равно всегда ходила с полевой сумкой, в которой был перевязочный материал и всё, что положено иметь медсестре.

Однажды мы зашли в кафе. Только сели пить клюквенный кисель, как вбежала женщина, раненая в плечо. Кровь, разорванные мышцы – я всё это уже видела не раз. И всё же эти жуткие картины прочно засели в моей памяти. Мама побежала ей помочь, но не успела открыть сумку, как внезапно прозвучал знакомый звук падающего снаряда. Мама схватила меня и под стол. Не знаю, через какое время нас откопали. Только я долгое время очень болела. Половина головы была седой. Меня подстригли под мальчика. Было нарушение функции тазовых органов, это выражаясь медицинским языком, а понятней – недержание мочи и кала. Какое-то время меня пытались лечить в больнице. Но время было не то. Враг приближался, и мы вынуждены были эвакуироваться вглубь страны, в Сибирь.

Эту поездку трудно забыть. Время, когда полстраны двинулось на Восток. На вокзалах яблоку негде упасть. Куда-то мы плыли на пароме. В Майкопе я вообще чуть не закончила свой поход. Мама на минуту пошла в туалет, оставила меня на сумках. Приходит – меня нет. Она туда-сюда, нет! Возле билетной кассы слышит мой плач. Мама с трудом протолкнулась к кассе. Женщина держит меня и кричит, чтобы ей дали билет – больной ребёнок. Мама как закричала «Это моя дочь!» Всю ненормативную лексику упускаю. Две женщины возле кассы буквально разрывали меня. Напоследок похитительница расцарапала ногтями мне лицо. Оказывается, чтобы достать билет, женщина пошла на преступление – взяла чужого ребёнка и щипала меня, чтобы громче кричала и ей скорее дали билет. На вокзале люди сидели по несколько суток, а то и недель. После этого инцидента нам дали билет.

Уверена, что мало кто представляет себе посадку в вагон. И всё же мы пробились. Даже удалось где-то присесть на краю нижней полки. Ритмично застучали колёса поезда. После такого штурма естественно было забыть обо всём и уснуть. Идёт война, в каждую минуту она может совершенно неожиданно напомнить о себе. Снова гул фашистских самолётов. Весь вагон забурлил как вулкан. Но вырваться на волю невозможно, все проходы забиты, поезд несётся, пытаясь уйти от преследования. Кажется, над самой головой проносятся стервятники, рвутся снаряды. Ещё минута и страшный взрыв. Мы были в предпоследнем вагоне. Бомба попала в сам паровоз. Первые вагоны перевернулись, но наш остался на рельсах. Теперь уже неспеша покидаем наш временный приют. Оглядываемся вокруг – где мы и куда двигаться. Вокруг степь, но впереди виднеется станция. Проклиная фашистскую нечисть, длинной вереницей плетёмся к станции. Уже стемнело, а мы всё идём. Мама несёт чемоданчик, меня за руку. На этот раз я в тёплой одежде. На дворе ноябрь. Моросит дождик. Пальтишко промокло, отяжелело. Я изо всех сил стараюсь не отставать. Я уже взрослая, 3 года. Я понимаю – маме трудно. Наконец за полночь мы пришли на какую-то станцию. Пробрались вовнутрь. Людей набилось как селёдки в бочку. Смрад, хоть топор вешай. Кто шёл с нашего состава, все мокрые. Прижавшись друг к другу, согрелись и чуть просохли. Единственно правильное решение – утро вечера мудренее.

Не успел брызнуть рассвет, по репродуктору раздаётся объявление:

– Товарищи пассажиры, кому на Сибирское направление, в 8 часов подадут товарный поезд на второй путь.

Все высыпали на улицу, выстроились, приготовились к штурму. Подошёл поезд.  Что тут творилось, даже вообразить трудно. Моя мама, надо сказать, неробкого десятка. Но здесь много и здоровенных мужиков с чемоданами, и бабы будь здоров. Хватают друг друга за волосы, оттягивают от входа, лезут буквально по головам. Маму какая-то схватила за волосы. Она кричит как резаная, старается удержать меня. Какой-то мужик пытается оттолкнуть меня. И вдруг в рупор на весь состав:

– Остановить посадку, никто никуда не поедет!

Все замерли на месте. Мужчина в военной форме продолжает:

– Поезд не поедет, пока не сядет эта женщина с ребёнком.

Он подошёл и помог нам залезть в вагон. Мы забились в уголок и уже спокойно ждали, пока вагон не утрамбовали людьми, сколько только было возможно.

      Двери задвинули, вверху маленькие оконца и едва проникающий свет напоминает нам, что мы ещё на белом свете, а не в братской могиле. Ещё с полчаса мы стоим. Мужчина, который пытался оттолкнуть нас, заговорил вполне миролюбиво и как-то заискивающе:

– Вот уже четыре дня сидим на этой станции, уехать не можем, а немец поджимает. У меня тут государственное дело.

Видно, ему было неловко перед мамой. Да и если трезво рассудить, что впереди неизвестно, а за нас заступился какой-то капитан. Может, ещё будет такое светопреставление, и прямая выгода примазаться к этой тётке. Он даже пожалел меня и выдал конфетку, но я была настолько обессилена, что на его щедрость никак не ответила.

Поезд двинулся – знакомый ритм пш –та-та пш –та-та. Кажется, поехали. Едем. Куда? А туда, где открытый путь. Тутум-татам, тутум-татам мерно отстукивают колёса. Страсти улеглись. Спят добрые милые люди. Сколько едем? А кто его знает. И вдруг: там-та-та рам, там-та-та рам! бум-бум!!! Поезд резко затормозил и остановился. Такие проказы у товарных поездов – дело обычное. Может, встречный пропускает или ещё что. Постоит, постоит в степи и пошёл дальше. Люди, находясь ещё в плену дрёмы, не спешат открывать глаза. Может, двинется родимый. Я, имея большой опыт таких путешествий, знаю: бывали случаи, стоит состав и сутки, и двое в степи. Слава богу, стервятников не слышно. Потихоньку нарастает беспокойство. Снаружи кто-то открывает затворы. Вываливаемся на свежий воздух. И узнаём неутешительную новость: сколько будет стоять состав неизвестно. Продуктов у нас уже нет. Что-то надо делать. Если даже ещё сохранились деньги, купить что-либо невозможно – мы стоим на каком-то разъезде. Среди этой огромной толпы нас отыскал Александр Петрович: «Выбраться отсюда можно только одним способом – скоро двинется тот состав с цистернами горючего, на нём можно рискнуть добраться до крупной станции. Но он будет проезжать через длинную тоннель. Я вам дам чайник с водой и полотенце. Будете дышать через мокрое полотенце, чтобы не задохнуться».

Мама, конечно, согласилась, и за нами последовали наиболее отчаянные. Эти цистерны и сейчас у меня перед глазами. По моему представлению это огромные цилиндрической формы ёмкости, в центре – округлое отверстие диаметром, возможно, около метра (честно признаюсь, сантиметром не измеряла) плотно закрыто толстой металлической крышкой, вокруг – бордюр из металлических прутьев и снизу подходит лестница также из металлических прутьев. Вот там на этой крышке мы с помощью Александр Петровича и устроились. Моментально все крышки на бензоцистернах были заняты. Правда, здесь не толпились. От цистерн на расстоянии несло запахом бензина. Мы были, что называется, вооружены полотенцем и водой и имели шанс удержаться. Как только состав двинулся, мама намочила полотенце и старалась сама дышать и мне лицо замотала. Через какое-то время мы погрузились в кромешную тьму. Тоннель, казалось, был бесконечный. Пары бензина проникали и через мокрое полотенце. Начался удушливый кашель. Но Бог послал нам испытание, которое мы смогли выдержать. Когда мы наконец вынырнули на свежий воздух, количество седоков на крышках значительно поредело.

Какой-то мужчина помог нам слезть с этого огнеопасного кресла. У меня началась рвота. Выполоскав все, что возможно, я, кажется, прекратила извергать из себя желудочный сок. Вид у меня был маленького привидения с того света. Когда мама со мной на руках вошла в зал ожидания вокзала, нам уступили место на скамейке. В полночь к нам подошёл Александр Петрович. Он взял меня на руки и предложил немного прогуляться на свежем воздухе. На перроне возле стенки вокзала также ютились люди. Мы прошли подальше вдоль железнодорожного полотна. Убедившись, что поблизости нет ни посторонних глаз, ни ушей, Александр Петрович под большим секретом сообщил: «Через день в полночь будет проходить специальный пассажирский поезд. Билеты я взял. Нужно будет непременно успеть сесть».

Мама, конечно, рассказала ему всю нашу историю. Лицо его покрылось краской от негодования: «Не знаю, что с моими детьми. Мужчина – отец для каждого ребёнка, который встречается ему на пути. Мы должны спастись». В судьбоносную ночь мы заранее вышли на перрон. Зелёный свет светофора действительно открывал нам путь в жизнь. Мы показали кондуктору билеты. Пассажиров было мало – по два-три человека у каждого вагона. Мы сели и через минуту поезд двинулся. Проходим по вагону к своему месту и даже невозможно себе представить – в соседнем купе дедушка с бабушкой! Бабушка была очень больна, и дедушке удалось каким-то образом организовать эвакуацию в нормальных условиях. Он писал даже Сталину. Поблагодарил его, что быстро освободили невестку. Описал все обстоятельства, по которым невестка с внучкой должны были эвакуироваться и просил помощи об эвакуации со смертельно больной женой в Сибирь. Дмитрий Иванович ко всем обращался и всё-таки добился. Кто сыграл решающую роль, трудно сказать, но ему пришло специальное письмо с указанием, как добраться до спец состава, и бронь на билет, предоставляющая ему с женой право ехать в этом спец. составе. Попробуй теперь усомниться, что это Божий промысел! Просто совпадение?! Слишком много совпадений.