Мои персонажи

– Ох, сколько секретов за раз. Давай по порядку. Сначала разберемся с твоей трансильванской… Хммм… подругой…

– Я так и знал, так и знал! Женщины…

– Я лишь хочу упорядочить полученную информацию. У тебя, действительно, все как-то запутанно.

– Сделаю вид, что поверил.

* * *

– Как распутать клубок? – Вэл протянула Алексу моток шерсти темно–синего цвета, извлеченный из-под дивана.

– Нужна Ариадна.

– А ты знаешь, что почти все герои клялись в любви до гроба, а потом находили тех, кто посвежее и покраше?

– А как же Орфей? Он даже подземного царства не испугался.

– Тебе, кстати, пошел бы образ. Певец с лирой… Рассказчик. Подумай, могу помочь с костюмом. Туристы любят представления.

– Мне ближе Одиссей по духу.

– Ах да, несчастный скиталец. А я, стало быть, Цирцея?

– Откуда ты так хорошо знаешь греков?

– Мой дедушка рассказывал не только вампирские байки. У него была одна из лучших в Брашове библиотек. Она почти превратилась в труху. Мы хотя и не гонимся за гипер прогрессом, но и нас он очень скоро достанет, унифицирует и приведет в надлежащий вид.

– Надеюсь, мое любимое дерево у Порто Катарина не тронут.

– То есть, ты знаешь это слово?

– Какое из восьми?

– Любимое.

– Вэл, в чем дело?

– Ни в чем. Все нормально.

– Да говори уж, раз начала.

– Просто я же вижу, что мне никогда не стать Ариадной.

Глава 10. О маяках

– Сбившемуся с пути всегда была нужна Надежда. Считалось, что без некоего маяка, коим могло выступать хтоническое существо, некая земля, то есть, альма-матер, потерявший дорогу, никогда не вернется. Иногда в роли связующей нити выступала женщина. Да, и не чего присвистывать господин Георги. Лучше назовите мне примеры, когда роль магнита брала на себя женщина?

– Простите, профессор, я не силен в греках, тем более таких древних.

– Данко?

– Мне нравится образ Пенелопы. Он и отличен, и тождественен Итаке…

– Сразу два маяка и в два раза больше испытаний для бедного Одиссея. Георги, в чем дело, к Вам вернулась память?

– Да, профессор. Как насчет Ариадны? Нити… И все такое… Чудовища.

– Я польщен, что столь далекий и в тоже время известный миф долетел до ваших ушей. Не иначе, как Гермес постарался доставить его в столь ранний срок.

– Кто?

Гесин вздохнул и опустился за стол. – Да, пожалуй, я слишком много хочу. – Что ж, раз так желает господин Георги, к следующему факультативу вы подготовите мне сравнительные образы женщин–маяков в древнегреческой литературе. Я бы так же хотел получить ответ на вопрос, возможно ли подобное в современном мире. Пофантазируйте. Вам это пойдет на пользу.

– А тебе, старый дурак, пойдет на пользу промывка мозгов, – шепнул кудрявый парень своему соседу.

– Мрак, Лука, если вы не знаете, что значит «пофантазируйте», обратитесь к всеобщему словарю. Советую искать на букву «Ф».

– А вы профессор, обратитесь к своему списку. Меня зовут Марк!

– Правда? Прошу прощения, я, верно, оговорился. У старых дураков с возрастом улучшается слух, а вот память, особенно на имена, начинает сдавать. Занятие окончено. На подготовку три дня.

* * *

– Профессор, Анна была той самой женщиной, которая могла бы стать Вашим маяком?

– Возможно, дорогой друг, но я был настолько слеп, что не видел света, а если бы прозрел, то наверняка снова закрыл бы глаза, чтобы избавить себя от страданий. К темноте привыкаешь быстро.

– А теперь, вы все это осознаете?

– Так четко, что физически ощущаю горечь ошибки.

Алекс продолжал черкать что-то в своем блокноте.

– Вот, я тут добавил одну мысль, посмотрите, но предупреждаю, это может Вам не понравиться. Просто, мне кажется, мы в последнее время топчемся на месте. Нужно решиться. Наверное, только так мы поймем, как это работает и обратимо ли…

– Ты прав. Начинаем. Следи за мной и записывай в мой журнал.

Герман откинулся в кресле, внимательно посмотрел на Данко, после опустил взгляд в его блокнот.

О Ветре, Мраке и Снеге

К темноте привыкаешь быстро. Света не хочешь. Только вина и, чтобы все оставили в покое. Даже, если осознаешь, что никому не нужен, и никто с тобой не стремится разговаривать. Взываешь к гордости, нет к гордыне. Мол, ну и пусть. И так справлюсь. Пока не догонит вопрос. Зачем? Я бы жизнь положил, если б кто-то ответил мне. Но я давно перестал пытаться найти ее. С тех пор, как мы с Мраком, Ветром и Снегом ушли. Стихии еще надеются, но я-то знаю, что невозможно бороться со Страхом.

– Учитель, расскажи о ней…

– Ветер, ведь я уже миллион раз рассказывал вам троим о Душе.

– Да не о Душе, о той, которую ты оставил под деревом. Мы думаем, в вашем с ней расставании как раз и кроется смысл.

– Мы думаем?

– А еще мы чувствуем, что ты слаб и готов сдаться. – Добавил Снег. Мрак и Ветер кивнули.

– А я не просил вас идти со мной. Сами увязались – разозлился Человек.

– Успокойся. Вот, возьми мой плащ, укройся.

– Спасибо, Мрак. Просто наша затея все больше выглядит бесполезной. – Человек взял уголок темного плаща и укутал им колени.

– Это совсем не значит, что она такая на самом деле – вставил Ветер.

– Мне бы твой оптимизм. Я устал жаловаться. Я не говорил вам, я понятия не имею, как победить страх.

– Не бойся, мы поможем.

– И я… Я не знаю, как далеко моя Душа.

* * *

Когда я уже готов был сдаться и уговорами или обманом вынудить стихии оставить меня или помочь умереть, мы нашли пристанище Страха. Это была многометровая высушенная ледяная пустыня. Ни деревца, ни птицы. А я наивный дурак думал, что у меня нет ничего.

– Так вот чего ты боишься! Пустоты? – Воскликнул Мрак.

– Но… я хотел ее, думал, что она мое последнее прибежище…

– А оказалось, самый большой страх, – закончил Снег.

– Эй, там что-то блестит!

Мы пошли туда, куда указывал Ветер. Посреди нестерпимой пустыни стояло зеркало высотой в мой рост. Я не хотел смотреть. Если бы не стихии, такие живые в этом ледяном мире, я развернулся бы и побежал прочь.

– Давай, взгляни, может быть это и есть разгадка, – подталкивал Снег.

– Да, ты все равно ничего не теряешь, – поежился Мрак.

Я зажмурился, а когда все же открыл глаза, увидел человека. Зрелого. В его взгляде читалась мудрость. И вдруг в нем я с удивлением узнал себя.

Двойник из зазеркалья легко улыбнулся. И улыбка вышла не горькая и вымученная, как у меня обычно, а какая-то добрая, понимающая. Тут он обернулся себе за спину, будто услышал шум. До нас звуки не доносились, но мы видели, как к нему бежал черноволосый кудрявый мальчишка. Дед поднял его в воздух, тот заливисто смеялся. А после усадил к себе на колени. Внук протянул мужчине какую-то книжку. Это оказался альбом с застывшими снимками. У моих родителей такой тоже был. Мальчишка раскрыл его, и мы увидели на первой странице свадебное фото. Я думал, что разучился плакать. На фото, взявшись за руки, стояли он и она. Анна и я. Тут зеркало пошло трещинами….

* * *

– Профессор, профессор, успокойтесь. Тише, тише, все хорошо. Не читайте больше. – Гесин поднял на Данко раскрасневшееся лицо.

– Что это сейчас было? Как? Извини, я должен… Он потер глаза. – Сейчас. – Герман отошел к окну. Внутри все плавилось от боли… и чувств? Секунда, вторая, профессор вздохнул и обернулся к взволнованному Данко.

– Ты добился усиления воздействия из-за того, что стал писать от первого лица?

– Не только! Я просто дал Вам, простите, персонажу увидеть, какой была бы его жизнь, если бы он сумел победить страх. А еще я дал ему надежду.

– Дорогой Данко, ничего исправить невозможно, но я чувствуют твое влияние на меня гораздо острее, чем раньше. Давай доведем эксперимент до конца.

– Но ведь Вам… будет больно.

– Ничего, справлюсь. Оно того стоит. Только представь, если получится развить эту твою необычную способность. Если бы ты смог не только возвращать, но и добавлять или изымать черты характера. Ты мог бы изменить мир! К примеру, преступники…

– Простите, профессор, но это утопия… И слишком опасно. И очень неэтично… А если кто-то узнает?

– Да, это исключено, нельзя, чтобы кто-то мог использовать твою способность. И переделывать кого бы то ни было в своих собственных целях. Хотя в наше нестабильное время… А знаешь, давай немного отвлечемся. Я хочу тебя кое с кем познакомить. Твоя литературная терапия так помогла… Я не ожидал от себя такого, но я раздобыл ее адрес! – Щеки профессора покраснели.

– Вы об Анне? Я очень рад. Поступок, достойный, мужчины, который ничего не боится.

– Не боится, не потому что ему нечего терять, а как раз, наоборот! Мне пока сложно даются эти мысли…

– Но он готов пойти на риск даже осознавая, что терять, есть что – Данко улыбнулся.

– Молодой человек, много ли Вы прочитали рыцарских романов в духе старика Скотта?

– О да, их очень любила моя… мама – Данко перестал улыбаться.

– Мне кажется, и ты должен мне кое-что рассказать о своей жизни, Данко.

– Я не все помню, слишком мал был, хотя есть одна деталь, наверное, важная для нашего эксперимента, но потом. Сейчас пойдемте! Пока вы не передумали. А я-то думаю, чего это вы так вырядились?

– И вовсе не вырядился! Обыкновенный костюм… – Гесин туже затянул узел галстука. Все же, он по-прежнему боялся. Ведь для него, для них двоих ничто не могло отменить ужасного факта. Он ее бросил. И не был уверен, что не сделает этого снова.

Глава 11. Дамы и нелинейные драмы

– Алекс, скажи, ты бы смог бросить девушку прямо во время процедуры электронной регистрации отношений?

– В прежние времена говорили «у венца».

– Так коротко?

– И красиво…

– Да…

– А платье для электронной регистрации отношений называлось подвенечным. И сама регистрация имела несколько иной смысл.

– И какой же?

– А то ты не знаешь.

– Я хочу, чтобы ты это сказал.

– Не провоцируй меня произносить запрещенные слова.

– А то что? сдашь меня ДОЛОВцам?

– Никогда. Лучше иди сюда.

– Не увиливай!

– Я говорил, что люблю твою манеру выражаться?

– Нет…

– Так вот, я люблю.

* * *

– Скажи, ты любил ее? Нет, не так. Ты еще любишь ее?

– Вэл, я не понимаю, о ком ты?

– Не думал же ты, милый Алекс, будто бы я поверю, что ты бросил все, сбежал в горы, и при этом не помнишь из-за чего. Я не дура. Так бегают только из-за любви, – Валерия нервно теребила моток шерстяных ниток.

– Мне бы твою уверенность. Я, действительно, не знаю, почему решил приехать сюда. Очевидно, в Городе мне было оставаться нельзя. Или просто напился.

– Я бы не стала копаться, ничего не знаю и пустяки. Сделали вид, что тебе отшибло память, вот и славно. Я каждый день просыпаюсь, и, знаешь какая первая моя мысль? Знаешь? Я боюсь, что сегодня ты уйдешь. Ненавижу себя за это, но продолжаю бояться, и все больше привязываюсь к тебе. Я, как эти несчастные нитки. Запуталась. Я не хочу лабиринтов, чудовищ, я хочу ясности. Особенно, когда ты вот так смотришь, куда-то за горизонт. За горы. Будто скучаешь, по кому-то неведомому.

Алекс догадывался, что этим кончится, но до последнего надеялся, что Валерия окажется каким-то удивительным исключением, которое не станет задавать вопросов.

– Вэл, поверь, я меньше всего хочу тебя обидеть.

– Да, да, знаю, ты ничего не обещал мне. Мы просто случайно познакомились в баре. Я просто помогла тебе найти жилье. И просто однажды не захотела уходить. Все очень просто, за исключением одного. Ты меня не любишь.

* * *

– Обожаю нелинейность повествования, она оставляет читателю свободу. Почему так, а не эдак, что случилось до, а что после и почему это случилось до, а это после?

– Дай-ка посмотреть, что ты читаешь?

– Великого аргентинца17. Одна из моих любимых вещей. В последнее время ношу ее с собой. – Алекс протянул книгу Лиз, с которой они уже добрых пятнадцать минут прогуливались вдоль пристани.

– А сам ты когда-нибудь использовал эту нелинейность повествования?

– Пытался. Хотя, моя жизнь, кажется, состоит из нелинейности.

– А моя из любви. Ну еще труда, бесполезных брошюр для привыкающих и привычки скрывать все на свете.

– Расскажи, какого это любить?

– А то ты не знаешь?

– Я лишь хочу услышать твою версию.

– Используешь ее для нового нелинейного романа?

– Смотря для какого… Или смотря с кем!

– Уверена, у тебя их много, тех, с кем…

– Ну и фразочка!

– Не я здесь писатель. И не я напридумывала себе кучу особенностей, чтобы измениться.

– В лучшую, надеюсь, сторону?

– Я уже не знаю. Понимаешь, Алберту я нравилась постоянно краснеющей скромницей… а теперь… когда я стала несколько настойчивее…

– Уверяю тебя, Лиз, я не мог ничего, как ты говоришь, напридумывать. Не совсем помню, как это работает, но для этой странной литературно–гипнотической методики нужно качество или событие, да что угодно, но, чтобы оно было изначально, принадлежало тебе. Понимаешь? Черта характера, чувство, действие. Я просто немного переписываю исходные данные. Объясняюсь как… Как ты!

– Очень смешно! Пытаешься разрядить обстановку? Ты делал такое раньше?

– Чувствую, это меня и погубило. За последние несколько лет я применял свои способности трижды. Приятель Макс, он был в отчаянии и хотел покончить со всем, в том числе и с собой, но я успел вовремя. Еще одна девушка – не стоило этого делать, вышла ошибка. А третья – ты, моя скромница Лиз. Могу, кстати, и с твоим визави поработать. Почему мы до сих пор не знакомы?

– Вот поэтому и не знакомы. Нет. Альберт замечательный. Он такой… непосредственный.

– Ему наверняка тяжело быть таким непосредственным. – Алекс сочувственно улыбнулся.

* * *

– Ба, что с тобой? Ба? Не молчи, пожалуйста! – Анна медленно повернула к внуку бледное лицо.

– Мне кажется, я сегодня встретила одного человека из прошлой жизни.

– Как это?

– Ну, был такой человек, возникал дважды. И каждый раз переворачивал все вверх дном.

– Кто этот человек?

– Я ничего не слышала о нем много лет. Ты, кстати, мог случайно увидеть его, но был слишком мал, чтобы запомнить. Теперь он почтенный старик, такой же, как и я.

– Не говори так! – Альберт сжал морщинистые ладони Анны. – Кто же он такой?

– Я никогда не упоминала о нем. Профессор. Был, по крайней мере. Когда мы познакомились, Герман только начинал изучать литературу. Теорию. Историю. Анализ. Непопулярное направление, но ему очень нравилось. А я любила слушать его неторопливую речь и предрекала карьеру профессора. Не ошиблась. У нас случился, как тогда говорили роман, который в итоге обернулся драмой. Он боялся, что ничего не выйдет. Такой был человек. Отступил, даже не попробовав. Думал, одному лучше, спокойнее.

– Он бросил тебя, этот Герман?

– Он передумал прямо перед… Сейчас это называется электронной регистрацией отношений. Твой дед был замечательным, Ал. Мы познакомились позже. Он принял меня.

– И ты смогла его также? Полюбить.

– Тише… Хватит с нас драм.

– Хорошо… Так смогла или нет?

– Смогла, но немного иначе. Я всегда ему буду благодарна. За Марию и за тебя. Когда профессор пришел во второй раз вместе с тем интересным юношей… Я еще тогда подумала, что тот парень, Данко его сын… Это был другой человек. Мы тогда спасли Данко от преследований ограничителей. А Герман, Герман просто исчез. Снова.

* * *

– Данко, я что-то неуверенно себя чувствую, может быть, не стоит идти? Вот так. Без предупреждения.

– Да бросьте профессор, столько лет прошло.

– А может у нее дела или семья, может ее вообще нет дома?

– Вы прекрасно знаете, что ее муж давно погиб, а нервничаете, как первокурсник.

– Ты когда-нибудь оставлял девушку практически у венца?

– Здесь профессор, я Вам не конкурент. А как же эксперимент? Мы же должны узнать, насколько сильны изменения личности? Прежний Герман Гесин, полагаю, и мысли бы не допустил о встрече с ней. – Данко крепко сжал локоть профессора.

– Хорошо, мы почти пришли. Только ради эксперимента!

– Как скажете, профессор.

* * *

– Привет! Вы кто? Ой, простите. Добрый день, господа. Могу я вам чем-то помочь?

– Какой культурный парень. Редкость в наше невежливое время. Привет! Я Данко. А это профессор Герман Гесин. Он… старый знакомый твоей… бабушки, я полагаю, верно, профессор?

– Хм… Да, надо полагать. Извините, в горле что-то першит.

– О, тогда Ба вам непременно поможет! Если я начинаю кашлять, стоит ей упомянуть о настойке чабреца, все, как рукой снимает! Честное слово!

– А ты занятный, как тебя зовут?

– Ой, простите. Я так невежлив. Совсем забыл… это… представиться. Я Ал. В смысле Альберт.

– Это хорошо, что есть смысл.

– Ал, кто там пришел?

– А вот и Ба… В смысле бабушка. Извините, мне пора заниматься.

– Удачи тебе в поисках смысла, парень! Профессор, да не стойте вы столбом!

– Я… Хм…

– Герман???

– Анна…

– Как ты здесь… Точнее, что ты здесь?

– Я… Хм…

– Ооо…. Я вижу вы… обескуражены. Причем, оба. Особенно, профессор.

– Хм…

– Извините меня, Я Данко, ученик профессор Гесина. А вы, стало быть… та самая…

– Что значит та самая?

– Извините, мне стоит поучиться вежливости у вашего внука. Как я могу к вам обращаться?

– Ах, зовите меня просто Анна. Если не считаете слишком старой. Мы с Алом, как раз изучаем этикет по французским романам. Ах, только не говорите никому, бога ради!

– Что Вы, мадам… Никогда кавалер не выдаст такую прекрасную даму.

– А знаете, да.

– Простите?

– Заметно, кто Ваш учитель.

– Кстати, профессор, может быть, присоединитесь к нашей беседе? Анна, послушайте, нам очень нелегко дался этот поход. Дело в одном своеобразном психологическом эксперименте, вы же понимаете, о чем я?

– Нет, не понимаю, ладно, давайте не будем стоять на пороге. Проходите. Моей дочери сейчас нет в блоке. Ал наверху, он нам не помешает.

* * *

– Так, так, сейчас, сейчас. Включаю свет. Садитесь! Минуту! Где-то у меня был…

– Да, очень не хватает.

– Вот, выпейте.

– Ох, хорошо, налей-ка еще.

– Мне выпишут порицание за спаивание профессорско–преподавательского состава.

– Я пережил потрясение. И я никому не скажу.

– Знаете, профессор, финал мне не очень понравился. Не сочтите за бестактность, но, чтобы продолжить работу, мне нужно знать, о чем вы говорили.

– Данко, послушай, работу не нужно продолжать. Зря потратишь время.

– Но почему?

– Некоторые вещи нельзя переписать.

– А что, если вы просто опять даете задний ход?

– Нет, моя Душа, моя Анна осталась в прошлом. И даже твои способности не смогут этого исправить.

* * *

Анна даже тогда давным-давно, когда выплакала все слезы, запретила себе думать, что однажды он вот так посмеет прийти и станет смотреть на нее. Заявится, выразилась бы Мария. Данко вскоре ретировался в кухню. Якобы, выяснить, умеет ли он заваривать чай. Дальнейшее молчание становилось неудобным. Эффект воздействия сказок его ученика упал до минимума, но Гесин все же нашел в себе силы попробовать.

– Анна…

– Ты стал не многословен, Герман.

– Прости, прости, ты не знаешь, как я раскаивался. И до сих пор раскаиваюсь.

– Конечно, я не знаю, ведь ты не счел необходимым сообщить мне об этом.

– Прости.

– Спустя столько лет? Зачем тебе это?

– Я не могу больше жить, как прежде. Я очень не хочу говорить, но я должен. Давай… можно присесть?

– Вот сюда, на диван. Итак, я слушаю.

– Я… заявился к тебе не для того, чтобы бередить наше общее прошлое.

– … Которое ты полностью собственноручно уничтожил.

– Да, и никто не знает, то есть, не знал до последнего времени, как мне жаль. Я будто разрушил собственную душу, когда отказался от тебя. Я глупо заблуждался, что не готов создать… Как это теперь называется… Социальную…

– Семью, Герман. Мы с тобой из нормального времени.

– Да, семью. Я думал, мы будем несчастливы, не справимся, я не смогу заниматься наукой. Тогда я не хотел детей. А я догадывался, как ты хотела.

– …

– Нет, не перебивай, пожалуйста. Я столько лет копил это. Я любил тебя Анна, но мой ужасный эгоцентризм был сильнее этого. Я только потом осознал, что удовольствие мне доставляли чувства к тебе через призму собственного самолюбия. Я даже предложение тебе сделал, просто потому что возжелал красивого жеста. Я был опутан своими желаниями. А когда понял это, решил отказаться от всего. И от тебя тоже. Попытаться найти себя.

– Да, ты ушел искать себя, а я осталась. – Анна вздохнула и устало улыбнулась. Слушать все это было больно, несмотря на солидный отрезок времени, отделявший двух молодых людей от двух зрелых измученных мужчины и женщины. – Но что, скажи, что заставило тебя прийти ко мне сейчас? Не говори только, что угрызения совести. Не поверю.

– Я бы тоже не поверил. – Улыбка Гесина вышла похожей на ту, что Анна подарила ему несколько секунд назад. – Ты в праве знать правду. Это Данко.

– Тот юноша? Твой ученик? Меня, конечно, удивляет, что ты свои душевные раны доверяешь своим студентам. Да и с чего мне лезть в твою жизнь…

– Нет, Анна, ты не понимаешь. У Данко удивительный дар. Он может переписывать людей. Не совсем, но мы над этим работаем.

– То, что ты говоришь похоже на…

– На бред, я знаю, но ты первая, кого мы посвятили. Так вышло. Прости, может, все это не вовремя.

– Ах, Герман. Ничего не бывает вовремя. Полагаю, стоит позвать твоего ученика с кухни. Судя по запаху, с чаем у него не вышло.

* * *

– И вы можете запросто взять и переиначить человека? Простите, но это, даже в наше сумасшедшее время такое кажется невероятным. – Анна решила хотя бы попробовать понять эту странную парочку.

– Не совсем так. Видите ли, писатели обычно пользуются элементарными выразительными средствами. Это своеобразные инструменты литературы. К примеру, метафора, гипербола, антитеза и другие… Я тоже их использую, но по какой-то неведомой нам с профессором причине, они могут воздействовать на психику.

– То, что Вы рассказываете…

– Звучит, как бред сумасшедшего, знаю, но поверьте, профессор никогда бы… Ой, извините…

– Да ничего, ты прав Данко, мне бы никогда не хватило смелости прийти к тебе, Анна, и попросить прощение. Я так глубоко загнал свое одиночество, свое раскаяние и боль, что и вовсе перестал что-либо чувствовать.

– Знаешь, Герман, ты всегда был несколько… Бесчувственным. Я рада, что твоему ученику удалось это исправить. Но как это работает? Расскажите, Данко!

– О, на самом деле не так уж сложно. Я написал сказку, метафорическую историю о нашем бедном профессоре Гесине. Она о том, как человек потерял душу и отправился на ее поиски. Это очень старая сказка. Возможны бесконечные вариации. Моя мать открыла мне ее. Необязательно использовать ее. В детстве мы с мамой практиковались на мифе об Амуре и Психее. Мою, кстати, тоже звали Психея. Так вот, в случае с профессором я подумал, что та старая сказка будет лучшим решением. Извините, я говорю очень сбивчиво. Просто Вы, Анна, очень располагаете к общению.

– Хм, точно. – Кашлянул профессор. – Мне ты так душу не изливал.

– Помолчи, Герман. – Сверху послышался шум.

– Альберт, это ты?

– Ба, я есть хочу. Можно уже спуститься?

– Ох, конечно. Иди к нам. Надеюсь, ты не подслушивал?

– Ну что Вы, этот парень не способен на дурные поступки, верно?

– Верно… Наверно!

– Альберт, опять ты со своей игрой! Перестань дурачиться!

– Что за игра? – Спросил Данко.

– Ну… в слова. И в стишки.

– Научишь?

– А то!

* * *

– Гремлин Герман дремлет в дровнях… О, это нечто, сейчас лопну от смеха…

– Очень остроумно, Данко! Ну, как считаешь, все прошло… приемлемо?

– Приемлемо? Да просто отлично! Она не выгнала нас. Поверила, когда любой другой бы вызвал ДОЛОВЦов в ту же секунду, когда я начал рассказывать про наши странные опыты. Хотите мое мнение? Анна – удивительная женщина! И внук ее занятный парень. Зря она так сильно беспокоится. Максимум, что ему грозит – плохая успеваемость и проблемы с социализацией.

– А нам что похуже, если хоть одна душа узнает. Тьфу, как символично. Кстати, ты упомянул свою мать, впервые. Я читал твое личное дело, Данко.

– Да, необычные имена – конек моей семьи. Бабушка и дедушка боготворили греков. Такой вот каламбур. Да, ее правда звали Психея.

– Если не хочешь говорить об этом…

– Ничего. Может быть, это сгодится для дела. Ведь это у меня от нее. Эта способность. Только для нее она стала проклятьем. И погубила отца. Нашу семью. И ее саму. Она отреклась от всего. Я даже не знаю, где теперь моя мать. Я пытался искать, но все бес толку.