Горбатый Эльф

– Может, попозже? Дальше лес вроде гуще.

– Сейчас. Иначе я умру.

Они пропустили вперед последнюю телегу и свернули в заросли. И тут же услышали конский топот и хруст ломаемых веток за спиной.

– Стоя-ать!! – к ним неслись сразу четверо ракайцев, наводя луки, – удрать вздумали?!

– Да животы у нас прихватило, пирогов объелись, – жалобно ответил Марис,

– На обочину, как все, – рявкнул капитан.

– У нас даже детям это не разрешается, позор же! – в отчаянье воскликнула Тайра.

– Вам что, религия запрещает? – удивился самый младший из ракайцев.

– Они из Кадара, нет там такой религии.

– Не знаю, как в остальном Кадаре, а в нашей Ашере прилюдно гадить запрещено, – твердо ответил Марис, понимая, что Тайру надо спасать.

Глядя на корчащегося в седле солдатика, Кребс задумался. С одного боку понятно – сбежать хотят. С другого – мало ли, может и правда вера у людей такая. Вот, трое степняков рыбу едят, а двоим нельзя – грех. Или тот, с островов – возит с собой полено с глазами и хлебом его кормит. Капитан снисходительно относился к религиозным чудачествам наемников, лишь бы воевали.

– Ладно, раз религия – разрешаю. Только по очереди. Если один сбежит – второго казню на месте, как пособника дезертира.

Тайра пустила Маяка в галоп.

Оставалась надежда на ночной побег. Но к вечеру отряд остановился возле озерца на широком лугу, телеги поставили квадратом и по углам развели костры, которые до утра поддерживали часовые, сменявшиеся три раза в ночь. К табуну еще двоих приставили. Почти всем солдатам приходилось за ночь разок подежурить. Кроме Мариса с Тайрой, их раз и навсегда прозвали «красавчиками» и «дезертирами», вроде бы не обижали, но и глаз не спускали. После ужина – невкусного, зато обильного – солдаты развалились вокруг центрального догорающего костра. Кто-то сразу уснул, но после легкого перехода у многих оставались лишние силы, хотелось выпить и потрепаться перед сном.

– А чего это мы сегодня обороняемся, как будто у врага в тылу, что в этом краю такого опасного? – спросил наемник из Наррата.

– Так мы в земли графства Виндом вошли, – ответил один из ракайцев.

– А что, графство Виндом – не Ракайя?

– Ракайя, конечно, только ни император, ни граф Виндом к тебе на помощь не прискачут, если на нас Волк нападет.

– Это мы, значит, волков так боимся? Отряд в двадцать пять человек? – все, кроме ракайцев, заржали.

– Досмеетесь, дурни. Их по тридцать, а то и по пятьдесят нападает, с луками и арбалетами, из темноты стреляют.

– Волки, что ли, из луков стреляют?

Тут уже ракайцы расхохотались.

– Хватит над новичками издеваться, откуда им знать – пришлые, – вмешался ракаец постарше, – не звери они, разбойники это здешние. Волком их вожака кличут. Он-то и правда в волка перекидывается, оборотень он.

– Брось заливать!

– Не знаешь, так помолчи. Они, когда нападают, по-волчьи воют. А вожак этот никогда свой шлем не снимает, морда у него шерстью заросла.

– А я другое слышал, – сказал второй ракаец, – проказа у Волка, лицо почти все сгнило.

– Была бы проказа, свои давно бы пришили. Кому заразный вожак нужен? Сгорело у него лицо, деревню поджег и сам в кольцо огня попал.

– Когда это Волк деревни палил? Он только на богатые караваны нападает и на военные обозы, а в деревнях какую добычу возьмешь – кур, что ли? Точно вам говорю – он или оборотень, или просто псоглавец.

– Все они оборотни, я своими глазами видел, – низенький, забитый и никем не уважаемый ракайский солдатик впервые привлек всеобщий интерес. Поэтому рассказ он вел важно и неторопливо, стараясь продлить минуты нежданно выпавшей на его долю славы.

– В позапрошлом году я стражником к одному купцу нанимался, и вот как-то раз вели мы караван из Кашты через Виндом. Вечер уже, пора лагерем становиться – а кругом лес, страшно. Решили до поля добраться, там и ночевать. И вдруг сзади вой волчий. Наш главный велел к обороне готовиться, а купец посмотрел на него, как на дурня, и говорит – удирать надо, пока целы, а возы оставить. И сам вперед поскакал. Ну, мы что – наше дело маленькое, едем за ним. Немножко проехали – а впереди тоже воют. Мы в лес, коней бросили, в кусты залегли. Слышим, мимо нас отряд проскакал. И все, тишина. Так до утра и пролежали. А когда вернулись к возам – глядим, половина-то добра целехонька, волы стоят себе, а лошадей наших нет. И взяли они только оружие, которое купец на продажу вез, провизию и вино, а ткани шелковые, дорогие, не тронули. Ну, это понятно – зачем хищным зверям шелк? Купец так нам и сказал – если с оборотнями в драку не лезть, они на людей не нападают, даже товар не весь заберут. Ну а с лошадьми придется распрощаться – мяса-то волкам хочется.

– А чего ж они волов ваших не сожрали?

– Так волы-то с рогами, себя в обиду не дадут.

Тайра про оборотней не слишком поверила, но на разбойничий набег понадеялась – вдруг удастся убежать в суматохе.

Но и эта ночь, и все следующие проходили спокойно. Дни были ужасны. Весеннее солнце подсушило дороги, и солдаты ехали с замотанными до глаз лицами в собственном облаке невесомой, разъедающей веки белой пыли. Кожа зудела от пота и расчесанных в кровь блошиных укусов. Через пару ночевок у Тайры нестерпимо зачесалась голова, и Марис выудил из ее волос крупную вялую вошь. Пару раз по пути попадались реки, это оказалось самым тяжелым испытанием. Тайра плашмя лежала в траве, чтобы не видеть радостную ораву плескавшихся в воде голых мужиков и еле сдерживала слезы зависти. Марис из солидарности сидел рядом с ней и злобно объяснял любопытствующим, что у них в Ашере мыться – страшный грех, даже смотреть на такое зазорно.

Одному только Шмелю дорога показалась райским наслаждением. Не надо трястись на конской спине, не надо бежать за хозяйкой, глотая пыль. Он подружился с веселым маркитантом и теперь сутками спал на его телеге или просто валялся на вершине горы мешков, лениво озирая окрестности. Наемники уважали Шмеля, отчего-то сочтя его боевым псом, и щедро делились с ним недоглоданными костями. Скоро он начал откровенно жиреть, временами Тайра сгоняла его с повозки и заставляла идти пешком, чтобы он совсем уж не превратился в свинью.

Капитан берег лошадей и между переходами устраивал длинные дневки. К людям он не испытывал ни малейшего сострадания: пока кони паслись, солдаты рубили мечами и кололи копьями соломенных врагов, стреляли по ним из луков. Тайра договорилась с Марисом, что целиться они будут исключительно в кусты – хорошие лучники в отряде ценились, и присмотр за ними мог стать еще строже. Впрочем, и того, что был, вполне хватало. Лагерь всегда ставили в открытом поле, маркитанты отправлялись в ближайшее селение за провизией, и попытки увязаться за ними грубо пресекались. Когда приходилось проезжать через селение или густой лес, ракайцы носились взад-вперед вдоль строя не хуже пастушьих псов.

Где-то через неделю они стали понимать, что побег невозможен. Даже если бы представился случай – усталость, нарастающая с каждым днем, отупляла и сковывала волю, как чугунная цепь. Оставалось надеяться на пункт прибытия, там наверняка начнется неразбериха. Но куда их гонят? За ужином Тайра подсела к трепливому ракайскому наемнику, любителю поучать новичков.

– – Мы, конечно, за Ракайю пошли воевать, но хотелось бы поточнее узнать – с кем мы воюем и из-за чего эта война ведется?

– Ну, темнота! Одно слово – кадарцы…. Феруат уж почти двадцать лет наш злейший враг. Как старый император помирать начал, они тут же вообразили, что теперь Ракайя у них в кармане. Тамошний герцог – двоюродный брат нашего Янгиса, вот он и заявил права на престол. Янгис будто бы незаконный сын. Как он может незаконным быть, когда в законном браке родился? Мало ли чего про мать его брешут, было бы это правдой – император ее с дитем нагулянным враз бы казнил, ну или хоть прогнал бы.

– А почему только через двадцать лет войну начали?

– Так сначала с Нарратом надо было разобраться, они тоже на ракайский престол зарились. Жена князя ихнего – старшая сестра нашего Янгиса была. А зачем нам баба на троне?

– У нас в Кадаре муж наследной принцессы может стать королем, только если сыновей нет.

– Так и у нас точно также! А Наррат мало того, что Янгиса пащенком объявил, они еще и про то забыли, что двоюродный брат вперед мужа старшей сестры наследником считается. Ну, от их выводка, слава Небесам, мы никого не оставили. Одна только Стефания ваша кадарская, да она не в счет, – она покойному нарратскому князю племянница, на наш трон не полезет. Потом мы с горцами воевали, мятежей тоже много было, не до Феруата. Лет пять назад с графством Раттен разобрались, там дядя Янгиса сидел, он тоже, старый хрыч, претендентом считался. Только теперь руки до Феруата дошли. Они до того оборзели, что на перевале крепость выстроили – от нас защищаться. Да еще с караванов наших пошлину дерут, как будто ихний герцог Янгису не родня. А нам оно надо?

Тайра помотала головой, запутавшись в династической премудрости.

– Да, дела… И что, император уже со всеми претендентами на престол разделался?

– Вот как возьмем Феруат – тогда и будет все. Из тех, кто мог бы против императора пойти, один герцог Брейд останется – он тоже двоюродный, по другой линии, но он нам не враг. Когда престол делили, Брейд еще пацаном был, а отец его одним из первых Янгису присягнул.

Значит, Феруат. Это даже не граница империи – герцогство отделяла от Ракайи неприступная гряда Драконьих гор. Там, где они соединялись с Великими горами, по речным ущельям шел единственный путь на перевал. Тайра попыталась вспомнить карты из «Полного описания земель, морей и островов». Когда-то она затерла их до белых пятен, водя по ним пальчиком и предаваясь идиотским мечтам о дальних странствиях (лучше бы кулинарию изучала). В самом уголке между двумя разлапистыми полосками, изображавшими горные массивы, стояла жирная черная точка. Город Рокингем. Его не миновать по дороге к перевалу, и в нем должны стоять войска, готовящиеся к захвату Феруата. Если они не сумеют затеряться в этом городе, значит, погибнут в первой же битве.

Кажется, капитан Р. не слишком торопился на войну. Чем ближе к Рокингему, тем чаще их обгоняли отряды конников. Да и пешие воины, утром оставленные далеко позади, снова проходили мимо них во время привалов. Ракайцы то подгоняли, то притормаживали наемников, стараясь не смешивать отряд с людским потоком. Медленнее, чем они, передвигались только рыцарские копья. Каждое копье сопровождали тяжело нагруженные повозки, десятки слуг, оруженосцы вели в поводу огромных боевых коней в наглухо закрытых разноцветных чепраках. Когда Тайра увидела первого такого коня, она не поверила, что перед ней живое существо, решила, что это какая-то военная машина. Его и разглядеть было невозможно: синяя узорчатая ткань доходила почти до земли, как юбка, на морде – чехол с вырезами для глаз. Не бывает таких огромных лошадей.

А через несколько дней они проезжали мимо ручья, на берегу которого стоял нарядный шатер. Богатырски сложенный рыцарь свирепо рубил воздух мечом, оттачивая удары. У воды двое слуг держали под уздцы совершенно невероятного, черного как ночь зверя, еще двое надраивали щетками его сверкающие бока. Макушки людей и до холки ему не доставали. Могучая грудь с лепными буграми мышц была шире, чем у быка. Конь слегка переступил копытами, зазевавшийся слуга потерял равновесие и двумя руками вцепился в повод.

– Вот это да-а-а, – протянула пораженная Тайра.

– За такого я бы год жизни отдал, – вполголоса сказал Марис, но Тайра услышала и немедленно обиделась за своих лошадей.

– На что он нужен? Ты посмотри, на них даже не ездят, водят на поводке, как собачек.

– В бою перед ним никто не устоит. Поставь наших кляч рядом – вроде ослов будут выглядеть.

– Сам ты осел и кляча. Наши кони через всю империю нас провезли, а эти – только людей давить годятся. Ты что, обменял бы Ворона на такого бычару?

– Нет, наверное, – но в голосе Мариса явственно слышалась печаль.

Тайра молчала, ей было чуточку стыдно за то, что пришлось охаять действительно великолепного зверя. Почему она постоянно лается с Марисом? Все, связанное с войной, вызывало у нее раздражение. Мужчины устроены по-другому, и ничего с этим не поделаешь.

Дорога все теснее прижималась к предгорьям. Дневные привалы стали короче, изнурительные тренировки прекратились. И вот с вершины очередного холма открылась синяя зубчатая линия, она тянулась вдоль всего горизонта. На следующий день стена гор выросла, стала распадаться на ближние и дальние вершины. Лагерь разбили задолго до заката, прямо посреди вытоптанного крестьянского поля. Капитан и еще один ракайский латник куда-то уехали, вернулись поздно, после ужина. Марис и Тайра не разговаривали между собой, стараясь не привлекать лишнего внимания, и почти не спали. Завтра – Рокингем, и они должны будут бежать.

Скала ребристой тушей вползала в узкое ущелье, и речке, бегущей по дну, приходилось петлей огибать огромный камень, стоящий здесь испокон веков. Дорога тоже была древней, ее столетиями понемногу расчищали и выравнивали, теперь она бесконечной ровной лентой тянулась по склону горы, повторяя все изгибы ущелья. Там, где на пути встречалась скала, дорога продолжалась по вырубленной в камне широкой ступени.

На вершине скалы сидел Эрвин и уже в третий раз просматривал все линии возможностей наступающего дня. Смотри – не смотри, а в полдень на этом повороте Хогга неизбежно убьет Тайру и Мариса. Человеческие жизни, унесенные во время последних битв, раскормили сознание Хогги, она обрела способность к предвидению и уже ясно чувствовала, что Тайра может стать одним из звеньев цепи, которая когда-нибудь ее скует. До других звеньев Хогге пока не добраться – но Тайры она однажды коснулась, и теперь легко брала ее след. И сама девушка, и каждый, кто был рядом с ней, находились под пристальным взглядом смерти. У Эрвина не было ни малейшей власти над теми силами, которыми пользовалась Хогга. А вот жертву можно попытаться подменить.

Лагерь спал, и часовые тоже дремали у костра. Вблизи Рокингема, переполненного внутри и окруженного снаружи ракайскими войсками, им ничего не угрожало. Закутанный в темный плащ мальчишка бродил среди палаток, вглядываясь в лица спящих, пока не обнаружил того, чья жизнь должна оборваться в предстоящей битве. Почти наверняка – хотя совсем небольшая вероятность выжить у него была. Теперь не будет. Он был отчаянно смелым, этот парень. И наступающий день он мог пережить только потому, что привык повиноваться приказам. Эрвин достал его фляжку и доверху наполнил крепким вином. И что теперь приказы для молодецкой удали? Жаль героя, одно хорошо – не убить ему в последнем бою нескольких феруатцев.

Второй обреченный на скорую гибель был трусом. Не из-за подлости или непомерной любви к себе – просто нервы у него от природы были слабыми, а воображение – сильным. Что его заставило податься в наемники? Эрвин мельком глянул на прошлое бедолаги. Все, как обычно – нищета сгубила. Браконьерствовал, чтобы подкормить семью, в угодьях своего барона. Был пойман и отправлен воевать вместо другого, более дельного парня. Еще повезло, что война началась, а то бы просто повесили. Такому совсем немного надо, чтобы на тот свет его отправить. Тем же крепким красным вином, сворованным у маркитанта, эльф нарисовал на пологе палатки скрещенные кости и поставил красную метку на лоб солдата. Остальное доделает воображение. Проверил новые линии будущего – вроде должно сработать. Эрвин выбрался из палатки, сгорбившись еще сильнее, чем обычно. Он почти ненавидел себя.

Острые крыши Рокингема повторяли очертания возвышавшейся над городом стены Драконьих Гор. Ученые люди говорили, что Драконьи Горы древнее Великих, возможно, они стояли со дня сотворения мира. Их зубцы и пики, абсолютно недоступные для людей, действительно напоминали вздыбившиеся гребни ящеров. Но прозвание они получили не за сходство с драконами – эти горы были когда-то обителью древних чудовищ. Обвалы часто обнажали гигантские кости и зубастые черепа, наводившие ужас – одна такая тварь без труда могла бы уничтожить войско.

Отряд снялся на рассвете, еще затемно перекусив остатками ужина и щедро нарезанными ломтями вяленого мяса. Предупредили, что до вечера остановок не будет. Перед городскими воротами капитан рявкнул: «Красавчиков ко мне, живо!» и взял под уздцы Ворона. Маяка повел один из троицы латников, двое других прихватили ракайского замухрышку, хваставшегося знакомством с Волком, и еще какого-то парня, кажется, родом из Раттена.

Марис попробовал возмутиться:

– Вы что, нас за трусов держите? Мы и не думали бежать!

– Вот и не думайте, геройчики. От мыслей голова болит, а от болтовни – зубы, – Вепрь выразительно покрутил мясистым кулаком с надежно зажатым поводом.

Улицы города были забиты воинами, повозками, лошадьми. Ни одного горожанина. Орали командиры, выстраивая солдат, орали солдаты, разыскивая друг друга в толпе. Тайра, стиснув зубы, пересчитывала все упущенные возможности побега. Их было много. Вот тут – чуть отстать, напролом рвануть через штабеля припасов, перегораживающих кривую улочку… Здесь – замешаться в гущу всадников. Перерубить мечом повод, и вскачь… Но как подать сигнал Марису? Он далеко впереди, и Вепрь обещал убить его, если она сбежит. И не было уверенности, что она отобьется от своего конвоира. Точнее, было знание – ракаец прикончит ее без раздумья.

Сразу за дальними воротами дорога завернула в ущелье. Их отряд пристроился в хвосте длинной вереницы всадников, вслед за ними потянулась цепочка следующего отряда. Справа бежала быстрая мелкая речушка, похожая на Тану, и Тайра все думала: когда их отпустят – не могут же их тащить на прицепе до самого Феруата – они перемахнут на тот берег и скроются в зарослях. Ракайцы не станут ломать строй ради расправы с беглецами, ведь вплотную за ними едут другие всадники. Потом дорога пошла вверх, речка нырнула под крутой откос, а слева вырос склон горы с деревьями, спеленутыми непролазной сетью ежевики. И только тогда она увидела поджидающего ее на обочине Мариса. Он обмяк в седле, как мешок с картошкой, и выражение у него было точно такое же – серое и бессмысленное

– Что, теперь сами поедете? – ракаец отпустил Маяка и поскакал назад, в хвост отряда.

– Слушай, мы завтра в Феруате удерем. Не будут же они в бою нас за ручку водить! – прошептала Тайра, стараясь не смотреть на обреченное лицо Мариса. Он молча кивнул и медленно развернул Ворона – так, чтобы между ним и Тайрой оказалось несколько всадников.

Впереди раздались крики и надрывное ржание коней. В этом месте ущелье было довольно узким и круто заворачивало вправо, огибая скалу, так что причина паники оставалась непонятной. Оползень? Атака феруатцев? Там, у поворота, всадники прыгали с лошадей и исчезали в кустах. Наконец волна крика докатилась до их отряда:

– Дети Хогги!

– Слеза-ай! Все в укрытие, лучники – к бою! – заорал капитан, соскакивая с коня.

Ничего не понимающая Тайра повернула Маяка к кустам. Какой-то ракаец схватил ее за локоть, швырнул на землю и вырвал поводья из рук.

– С дороги! Брось коня, затопчут!

Из-за поворота к ним мчался обезумевший табун. Маяк вскинулся на дыбы и влился в грохочущую лавину взмыленных коней. Ближайшую телегу вместе с не успевшей развернуться на узкой дороге лошадью смело с обрыва. Несколько споткнувшихся коней бились на земле. Табун пронесся мимо, сея панику в идущих следом войсках.

– Вот он!

Лучники натянули луки. Ящер летел над ущельем, медленно и тяжело взмахивая кожаными крыльями, в его лапах дергался живой человек.

– Целься в крылья!

Полетели редкие стрелы, все боялись попасть в висящего в небе воина. Было уже видно, что в руках человек держит меч – снизу он выглядел обломком соломинки– и этой соломинкой он бил и бил по вцепившимся в него лапам. Наконец ящер разжал когти и выпустил непокорную жертву. Глядя на кувыркающуюся в воздухе фигурку, люди осеняли себя кругом.

– Лучше так, чем быть сожранным.

Под градом стрел ящер круто набрал высоту и пропал из виду.

– Второй!

Этот летел низко, высматривая добычу и не обращая внимания на отскакивающие от чешуи стрелы.

– В глаза!

Лучники лежали на обочине и выпускали стрелу за стрелой, зная, что в любого из них могут впиться кривые лезвия когтей. Ящер еще немного снизился, расставил лапы, выбирая жертву. Кто-то не выдержал и метнулся в кусты – его сбил с ног удар крыла. Зверь на лету изогнул змеиную шею, чтобы подхватить лежащую на дороге еду – и грянул оземь. Металлический скрежещущий рев пронесся по ущелью, ящер забился, пытаясь взлететь, взметая облака пыли.

Его окружили, расстреливали из луков и арбалетов, бросали в него копья, рубили мечами крылья – пока он не перестал содрогаться, и жизнь не ушла из оранжевого птичьего глаза. Второго не было, в кровавой глазнице торчал арбалетный болт.

Забыв про сгинувших невесть куда лошадей, солдаты столпились вокруг чудовища. Не так уж он и велик был, тело не больше бычьего, ну, конечно, еще хвост, похожий на гигантскую толстенную змею, и голова размером с конскую на длинной шее. Морда длинная, узкая, вроде бы в клюв переходит, только клюв этот был зубастым. Вот крылья – это да, каждое поболее телеги. Шкура покрыта крупной костяной чешуей, между пластинами торчат обломки стрел и арбалетные болты.

– А рассказывали – дети Хогги давно исчезли.

– Мой дед одного такого видел, пацаном. Говорил, что ящер – это дурное знамение, а тут сразу два.

– Второй-то не вернется?

– А шут его знает.

– Чего их лошади так боятся, он же коня не поднимет?

– Так они же такую жуть в первый раз видят, а в старину, говорят, всадники с ними бились.

Вспомнив о лошадях, отправились их искать. Они встретились неподалеку – те, что выжили. Табун врезался в едущее сзади войско и унес в пропасть много конских и людских жизней. Четверо всадников из отряда стали теперь пехотинцами. Но Маяк и Ворон были целы, сами пришли к хозяевам.

Когда десяток солдат, дружно ухая, сталкивал ящера в речку, под тушей обнаружились раздавленные ошметки побежавшего воина. Скинули с обрыва вместе с ящером – хоронить было совсем нечего, разве что кольчугу.

– Почему их называют детьми Хогги? – спросила Тайра, когда отряд, наконец, двинулся дальше. Солдат посмотрел на нее с недоумением – что тут ответишь, все равно, что объяснять, почему корова коровой называется. Потом подумал немножко и сказал:

– Ну как, они же смерть несут, и в пещерах живут.

– А сама Хогга – это что такое?

От такого вопроса солдат впал в столбняк. Кадарцы, известное дело, невежды, но чтобы настолько…

– Вам что, сказок в детстве не рассказывали? Хогга – демон подземный, у нее три ряда зубов, восемь пар рогов, на хвосте – жало, кто ее увидит, сразу умирает от страха.

– Другие у нас сказки, – ответила Тайра. Как у озера может быть восемь пар рогов? И от страха она не умерла. Мало правды было в словах солдата.

Весь день воины задирали головы к небу в ожидании нового нападения ящера, и это спасло много жизней. Кто-то вовремя заметил маленькую фигурку на нависшем над дорогой обрыве и поднял тревогу. Отряд подался назад, обрушившиеся со склона камни сбили в пропасть только одного всадника. Посыпавшиеся сверху стрелы причинили еще меньше вреда – коней пустили галопом, прикрывая головы щитами. Пала одна лошадь и кому-то прострелили ногу, а десяток воинов уже карабкался на обрыв. Никого, конечно, не нашли, но засаду спугнули.

– Горцы, гаденыши. Они тут на стороне Феруата воюют.

По цепочке передали, что передний отряд потерял пятерых в такой же засаде. Ехали без остановок, на подъемах кони хрипели и покрывались черными пятнами пота, но ночевка в этих горах означала смерть. И когда к вечеру за очередным поворотом показалась крепостная башня, воины завопили, потрясая копьями, как будто одержали славную победу.

Глава 11. Битва при Мозире

За крепостью начинался горный склон, сплошь заполненный рядами палаток. Их отряд разместили ниже, в лесочке. Там тоже на каждом шагу можно было споткнуться о натянутую веревку, но все-таки палатки стояли не так густо. Воспользовавшись суматохой, Тайра бросила Мариса обустраивать жилище и углубилась в лес в поисках уединенного местечка. Куда не сунешься – везде солдаты слоняются. В конце концов отыскала яму, заросшую высокой крапивой, и присела, обстрекавшись до пояса. Выскочила, преисполненная злобы и твердой решимости немедленно дезертировать. Но побег следовало начать с разведки. Лес оказался совсем жиденьким, тянулся узкой полоской вдоль горного подножья. Тайра за полсотни шагов прошла его насквозь. Вдоль внешней опушки уже стоял двойной ряд телег, огораживающий территорию лагеря. Часовые разводили костры. Тайра забралась на ближайшую телегу и ахнула – перед ней открылся вид, какие на гобеленах для красоты вышивают. Поле, покрытое алыми маками, плавно спускалось к заросшему цветущей черемухой оврагу. Белая-белая дорога пересекала поле, исчезала в ложбинке, а потом уходила влево, к городу на вершине холма, светящемуся теплым золотом под косыми лучами уходящего солнца. Он стоял далеко, и все равно было видно, как высоки его стены и башни, как прекрасен стрельчатый собор, возвышающийся над ними. Огненный силуэт города казался очень четким и все же нереальным, как будто не каменные здания, а гряда вечерних облаков лежала на холме. А направо, вокруг ясного солнечного диска, небо нарисовало сказочное подобие прекрасного города – столбы облаков, похожие на башни и замки.