bannerbanner
500 лет назад – 3.1, или Кавалеры ордена
500 лет назад – 3.1, или Кавалеры ордена

Полная версия

500 лет назад – 3.1, или Кавалеры ордена

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
7 из 9

Все в церкви было, как прежде, разве что ширма в заалтарном пространстве не была расставлена и завешена покровами, как при службах патера. Но вот рядом с алтарем в особой подставке стояло знамя отряда, а перед ним.... Идея была очень простая, и потому вчера Семен все сразу понял из коротких пояснений старца. На невысокой, меньше метра высотой, подставке, с чуть наклоненной поверхностью (чтобы было лучше видно), лежала небрежно наброшенная (на самом деле, специально сложенная) орденская накидка, так, чтоб символы Ордена были видны. А к ней, тремя отдельными кусками, с помощью тонких, почти незаметных скоб был приделан меч, разломанный на три части – отдельно рукоять и два куска лезвия. Седов не знал, как их ломали, но лежали они не как в кино, ровным полотном, а были заметно перекручены, что только подчеркивало, что меч именно сломан. Он еще поблескивал хищной серой сталью боевого оружия, но был уже не опасен. И рядом со знаменем, и рядом с этой подставкой были размещены светильники, так, чтобы все это было видно в деталях. Простая композиция, но деревенские замирали, глядя на нее не то, как на ядовитую змею, не то, как на некое чудо.

Когда все собрались, князь, завершая на сегодня свою роль, вышел перед алтарем и сказал:

–Приняли мы решение, что все мечи Ордена будут сломаны, и останутся так, пока не изгоним мы с земель этих Ливонский орден на веки веков. После же того мы соберем их и перекуем на плуги и иные мирные орудия труда для людей, что земли эти населяют. В том мы на знамени нашем клянемся!

–Клянемся! – не очень стройно отозвались те бойцы отряда, что были в это время в церкви.

Князь, дождавшись, когда затихнут отголоски этого крика, продолжил:

–И еще одно. В память о побратиме нашем решили мы, что имена всех воинов отряда, в походе этом погибших, занесем на особый памятник и будем хранить вечно, покуда наш Орден стоять будет.

Из бокового входа зашли два бойца из десятка Черного и он сам. Бойцы несли нечто, завернутое в холстину. Подойдя к правой стене напротив алтаря, они сняли холстину, под которой оказалась простая доска, метровой примерно длины и шириной сантиметров пятнадцать. Свежеоструганое дерево было светлым, только по краям виднелась угольно-черная кайма, да вырезанные по центру буквы также были зачернены. Буквы эти складывались в три простых слова: «Юрко Седмец из Пескова». На виду у затаивших дыхание селян Черный принял у бойцов доску, показал ее всем, обернувшись к народу, а затем повесил на правую стенку, где сегодня утром под нее приготовили два колышка. Света хватало и там, так что все было отлично видно. Отойдя от доски на шаг, Черный поклонился ей в пояс, задержавшись в поклоне, после чего разогнулся и отошел. За ним подошел князь и поклонился точно так же. После стали подходить и кланяться и остальные бойцы отряда, сразу после того выходя из церкви.

Стало намного просторнее, и по залу прошли шепотки. Однако они сразу прервались, когда к алтарю вышли князь и Ефим.

–Сами мы в основном пришли из псковской земли. Крещены все по православному обряду. Здесь среди нас нет священников – сказал князь – но в Бога мы верим. Наш книжник, Ефимий, скажет о том несколько слов, а потом прошу помянуть ныне упокоенных.

Князь тоже вышел, а Ефим, встав возле подставки, игравшей роль кафедры, начал:

–Не знаю, рассказывал ли вам патер Бенедикт о том, как Христос собирал своих учеников, и о беседах их?…

Легкий ропот, поднявшийся после его слов, содержал в себе совершенно понятный смысл – а как же, конечно, не дикие, чать.

–Кто скажет мне, кто среди них был священником, и по каким обрядам вели они свои службы – по православным, или по католическим?…

А вот тут народ зачесал в затылках. Ефим, будучи самым некрупным из всех этих пришельцев, и так не воспринимался особо серьезно, да он еще сегодня надел свои старые одежды, став похож на дьячка (для того и одевался), в общем, опаски и ступора не вызывал, и поговорить с ним было можно. Но на такой вопрос ответа не было ни у кого.

–Так я вам скажу – не было среди них священников. А обряды, что промеж них были, шли по обычаям иудейским тех времен, поскольку послан он был именно к этом народу, обличать грехи его. И по смерти тело его по их же обрядам хоронили.

В толпе опять прошел шум. Нет, так-то кое-что такое даже вспоминалось, но уж больно мысли эти были… не то ересь, не то что.

–И еще скажу – когда Адам с Евой на земле жили, он пахал, а она пряжу пряла да детей растила, кто у них был священником?…

И снова ропот прошел по залу. Ефим взял образ с одного из рассказов Седова, припомнившего лозунг одного из крестьянских восстаний, придуманный, кстати, священником, и творчески преобразовал его.

–Не буду вас мучить – продолжил Ефим после небольшой паузы – скажу прямо: в той основе всех нынешних церквей, что от Христа шла, не должно было быть и не было особых людей, что между народами и Богом встанут. И позже, когда в Риме первохристиан мучили, пытали и убивали, того не было тоже. С молитвой к Богу обратиться может каждый, нужно только душу очистить, суетные мысли отбросить, да и тело в порядке содержать не помешает. Проповедники – да, разносить слово божье по земле надо. А все эти епископы и аббаты – лишь нахлебники, на труде, а то и крови народов жирующие. Слыхал я, что в Риме, и Кельне, и Париже, и иных городах есть соборы, и другие храмы и базилики, богато украшенные, на постройку и отделку которых такое количество золота ушло, что и представить страшно. Целые города и страны могли бы с тех денег годами кормиться. А для чего?… Неужели хотят они сказать, что из того собора до Бога ближе, чем из этой церкви?… Так что же тогда, таких церквей и строить не надо, раз не докричишься отсюда?…

В церкви зашумели. Кто-то слышал про соборы, кто-то нет, но все прекрасно представляли, какую часть их трудов собирал Орден «на церковь».

–Еще скажу – продолжил Ефим – среди священников есть разные, вы, наверное, знаете. Есть те, кто страдания людские облегчить хочет, есть те, кто лишь для виду молитвы шепчет, а в душе мысли о чреве своем лелеет, или еще похуже…

От людей плеснуло одобрением. Видали разных, да…

–Но даже если попадется, как вот ваш патер Бенедикт был, о котором плохого слова мы не услышали… то все равно, призывать будут к смирению перед высшими, перед тем самым Орденом, который кого из вас похолопил, кого купил, как скотину, а кого и захватил в набеге воровском!

Тут Ефим бил прямо в точку. Крыть было нечем.

–Спрошу еще, напоследок: сколько среди вас тех, кого крестили по православному обычаю, а потом в католичество перекрещивали? Поднимите руку.

Ефим точно знал, что такие есть, он вчера обсуждал эту тему с Седовым, и руки осторожно поднялись.

–А есть те, что до крещения старым богам поклонялись?… Вроде, у местные племен лесные боги были?…

Нашлись и такие.

–Так что, скажите, каково это – с разных сторон к Богу приходить, детство по одним обрядам проводя, а потом поменяв их, да не один раз, небось (Ефим вспомнил старосту Вацека)?… В чем разница между этим (он поднял со своей кафедры распятие патера) и этим (а другой рукой – поднял цепочку старца с крестиком)?…

В этот раз народ шептался глухо, неопределенно.

–Вот, о чем я хотел сказать для первого раза. Подумайте пока о том, будет время – оповестим всех, соберем, еще о чем поведаем. Если кто хочет что спросить, спрашивайте, да пойдем, помянем – Ефим закруглился со своей, в общем-то, короткой речью. Да и то сказать, для первого раза вполне достаточно. Однако же нашелся тот (всегда найдется!), кто захотел кое-что выяснить вот прямо сейчас, и осторожный, хотя ясно слышимый вопрос раздался из толпы:

–Так как же нам… о Боге-то теперь… узнавать? Чтобы верно?…

–Выходи сюда, кто спросил – тут же отозвался Ефим, и начал отвечать – есть только один путь достоверный. Нам святое писание, Библия, как даны были?… Сперва из уст в уста передавали, от учеников его и иных очевидцев, но после было записано грамотными людьми, а далее уже читано и перечитано (в первый ряд пропустили мужика, вполне обычного, средних лет, в умеренно драном кожушке, с бородой), и до людей донесено даже в тех землях, где до того о Спасителе и не слыхал никто. Вот такой путь я верным и считаю – через грамоту и изучение той мудрости и тех истин, что до нас от предков донесены были. Ну, а кому дано, так тот и дальше пойдет, изучив их, и новое что откроет.

Теперь в шепоте явно слышались нотки разочарования. Ефим же обратился к мужику:

–У тебя дети есть? Много?

Тот явно не ожидал такого вопроса, но ответил почти сразу:

–Есть, четверо.

–Так вот. Сами себе хозяевами будете жить – выучишь детей грамоте, а они тебе потом прочтут про божественные дела, а смышленый кто окажется – и растолкуют. Ну, а учить грамоте мы всех будем, это, считайте, дело уже верное.

Разочарованный шепот продолжался.

–Грамота – оно же дело такое, ну… – мужик получил ответ, но это явно было не то, что он ожидал услышать – не для каждого… там соображения надо, а мы…

–А вы как раз из лучших – огорошил его Ефим – у вас в одном селе люди трех народов живут! Петька! Где ты тут?…

Откуда-то из воздуха вывернулся Петька и уставился на Ефима.

–Вот, знаком вам этот постреленок?…

Теперь гул однозначно подтверждал, что да, знаком, и хорошо знаком, и даже слишком хорошо, чтоб его…

–Так он уже сейчас три языка знает! Осталось только буквы выучить, да то недолго! А у вас в селе таких много должно быть!

Вот тут несколько огорошены были все. С одной стороны, это ж Петька, известная егоза, его для того патеру и сплавили, если честно. С другой стороны, ну да, три языка, кто хуже, кто лучше, но все знали, жить-то с соседями надо… Да и сам герой этого примера был ошарашен – как это, он и грамоту знать будет?…

Тут Ефим окончательно закруглился, и люди стали выходить на двор, уже почти вслух обсуждая все произошедшее за сегодняшнее утро. А там, на дворе, возле самого крыльца усадьбы, их ждали выставленные на раскладных козлах столы, на которые вынесли укутанные, чтоб не замерзли, горшки с поминальной кутьей, взваром, стопки простых деревянных тарелок (почти дощечек, если честно) и деревянных же чарок. Каждому, подходившему к столам, накладывали черпак кутьи и давали чашку взвара. При этом на тех, у кого руки и лица были не особо чистыми, девки с поварни и пара дневальных, помогающих им на раздаче (совершенно бескорыстно, да), смотрели неодобрительно. Ложки были с собой почти у всех, а у кого не было – тем давали и ложку, правда, уже с некоторым фырканьем.

Народ особо не задерживался у столов, правда, совсем уж не жуя не глотали, кое-кто и молитву про себя прочел, поминки, все же. Тем временем Седов с Ефимом с помощью Олава и Петьки погасили свет, прибрали светильники, закрыли ставни и унесли все в избу. За знаменем и мечом подошли бойцы, которых для того послал Семен. В темноте опустевшей церкви, куда свет теперь проникал лишь через небольшие окошечки в башенке, на стене осталась белеть доска с именем Седмеца.

Прошли годы. Именная доска через некоторое время была перенесена в замок нового Ордена. К ней добавились другие имена, много… Сначала по окрестным землям (на Русь, в первую очередь), после – по другим славянским, от них – в Европу, а затем и по всем миру разошлась традиция – в особом месте записывать имена погибших воинов и почитать их память. Так и называли эти места – памятник. В Европе – мемориал. В других странах – назвали по своему… Где-то это были мрачные, траурные строения. Где-то наоборот – они были полны светом и золотом. У одних народов они были черными, у других – белыми (цвета смерти везде разные), кто-то отделывал и в кровавых тонах. Иногда это были закрытые помещения, побывать в которых становилось великой честью. Иногда – наоборот, открытые для доступа всех желающих почтить память отважных воинов. Чернью и киноварью, серебром и золотом были написаны их имена. К ним приводили детей и молодых жен, приносили цветы, возле них поднимали свои флаги, к ним бросали чужие… Возле них давали клятвы и плакали, преклоняли колени и просто стояли, стиснув зубы. Кто-то размещал их на вершинах гор, доступные всем ветрам, были и упрятанные в подземельях, как некрополи. Архитектура их тоже была разной, у каждого народа своя. Но все они пошли с маленькой избы, только называемой церковью, затерянной в глуши, между холмами, лесами и болотами Ливонии.

5

Хоть никто из деревенских и не думал отказываться от бесплатного поминального угощения, но все же надолго задерживаться во дворе бывшей орденской усадьбы они тоже не стали. Непривычно как-то было, раньше их сюда и не пускали особо, разве что в церковь по праздникам, да на какие работы, и то на задний двор. Так что народ довольно быстро потянулся обратно в село. Однако, и из церкви выходили не враз, и к столам подходили с опаской, да и ели все-таки по разному. Так что назад шла не толпа, а тонкий ручеек, группами по несколько человек. И, конечно, все (ну, почти все) в этих группах делились между собой впечатлениями:

–Направо – своего положили, налево – орденцев… ихо дело правое, значит.

–Ну да, своего-то в домовину, а этих в рядно зашили, да и все.

–Я не понял, ты что, орденских жалеешь?! Спина-то зажила ли, когда тебя, с месяц назад – за сено рассыпанное потчевали?

–К нему, ха-ха, тогда сами в гости пришли! Не побрезговали, сам господин Курт, на его дворе свою палку обломать!

–Га-га-га!

–А ныне того Курта вторым справа положили…

Смешки стихли.

–Ну да, как человека положили, и молитву прочитали, и крест поставили! А нас, когда захватили, с-под Смоленска гнали, кто раненый был, если падал, так закалывали и по обочинам оставляли, суки!!

–Тихо, тихо, Митяй, все, успокойся… Пойдешь к ним, что ли?

–И пойду! Поквитаться надо… за моих, что там побили, да что не дошли…

–Ну, дело твое…

Однако, не во всех группах обсуждали так… экспрессивно, были и более спокойные разговоры на бытовые темы:

–О, вон вуйко идет, ну, бывший! Арвид, а как он там? Вы же соседи с ним.

–Ты не поверишь – радуется.

–Чему?!

–Всю жизнь, говорит, холопом жил, а умру свободным. А если, говорит, русский князь не обманет, и хотя бы отсеяться успеть – так больше и не надо ничего.

–Он что же, совсем плох?

–Да нет вроде, и по двору стал чаще ковылять, и сейчас, вон, не догонишь.

–А чего про князя говорил-то?

–Да тот вроде как, когда его к себе вызывал, обещал на село землицы прирезать, из бывших орденских наделов.

–Во как! Так это что же, они и правда… нам отдадут?!!

–Ну, а кому?… Или ты при них видишь переселенцев?… Но решать, говорит, будут к весне. Когда, мол, видно будет, что за земли…

–Надо бы новому вуйку сказать, чтоб того… ну…

–Боишься, Улдис, что тебя обделят? Так не бойся – отданный кусок пойдет на все село разом.

–Это как это?

–Я сам точно не знаю, говорят, русский князь будет говорить об этом, когда приедет его кастелян…

Но, кроме бытовых, обсуждали и другие, так сказать, ракурсы:

–Какой князь все-таки красавчик! И весь прямо такой, аж шибает!

–Кто тебя шибает, дуру, ты к князю-то тому ближе пяти сажен не стояла?

–И вот врешь ты все! Когда перед церковью он проходил речь говорить, вот на столечко была, и даже маленько коснулся!

–Ага, щас, делать ему больше нечего, тебя касаться… так и скажи, что как твоего в ополчение забрали, так и кидаешься на всех, кто в штанах.

–Ой, да ладно тебе, твоего будто не забрали?

–Да мне, не поверишь, соседка, некогда с моими пятерыми…

–Ой, да. А он говорил, помощь нам будет. Когда же, любопытно страсть!

–Когда это он говорил?…

–А когда на площади у старосты, ну, у того, всех собирали. Ты не пошла, что ли?

–Да недосуг мне было, по хозяйству все…

–Обещал, обещал. И как улыбнется, так и солнышко сразу из-за туч вышло, и говорит такой: помогу, говорит, кто совсем плохо живет, а волю – всем!

–И когда ждать ту помощь?…

–Я точно не знаю, но мне Анна кузнецова, ну, вуйка нового, сказала, что будет у них об том разговор важный! Ой, еще посмотреть бы на него!

–Попросись, вон, в обслугу в усадьбу. Они там на них каждый день небось смотрят, с утра до ночи.

–Да ну, к этой змеище, Магде, разве подойдешь! Как посмотрит, да сиськами своими поведет этак, разодрала бы всю рожу! А взяли-то ее откуда-то с побережья, босая да худая за телегой с узелочком пришла, когда патер приехал, а потом разожралась, корова!

–Царствие небесное патеру…

–Ой, и правда! Царствие небесное… А князь все-таки красавчик!

Были и другие темы:

–Нет, я все-таки не пойму! Как заупокойную читать, так этот… Ефим, по православному обычаю все сделал, для своего, а Олав по латинянски – для орденских.

–Ну?

–И на кладбище тож, как положено. А потом, в церкви, я не понял! Какая, говорит, вам разница, с какой руки крест принимать?!

–Ну, а какая разница-то?

–Ну, как же! Святое писание не зря писали, многие тома! Поумнее люди были! А он, значит…

–Ты Лешко старого там видел?

–Ну да, а что?

–Так он крещен был по православному обряду, а потом его три раза наново перекрещивали.

–Это как это?…

–Да место у них больно неудобным оказалось, в аккурат где Литва, Польша и русские княжества сходятся. А тогда что-то замятня чуть не три десятка лет подряд шла, вот его и… со всей деревней.

–Ну?…

–Гну! Вот поди, спроси у него, есть ему разница, на каком языке молитвы править и с чьей руки крест принимать, если у него из родни давно всех раскидало, кто жив остался, и семья не то третья, не то четвертая уже.

–Нет, ну это другое, понимать надо…

–Я так понял: волю дали, земель дадут из своих, да еще детей учить обещают. Да и Олав, видел, при церкви будет? Так мне это по нраву, а дальше – поглядим. А то князь-то с того и начал, что, мол, никого не держит. Ты, может, обратно к орденцам собрался?…

–Нет, ну я-то что, я – как общество…

Вот под такие разговоры уходили селяне с усадьбы, да, естественно, на том разговоры эти не кончились, а, скорее, только начались. После поминок все как-то поверили, что первые слова князя, про волю и все остальное – не показались им во сне, а самая что ни на есть правда. И бабы, хоть и были (как всегда) главными переносчицами новостей, и мужики, которые в этот раз не отставали от них, особенно насчет земли, ходили в этот день по соседям, наверное, раза в три чаще, чем обычно.

Тем временем в избе у ребят, куда они принесли все из церкви, Седов присел отдохнуть, и на него навалилась усталость. Душевная, слишком много эмоций для половины дня, кто понимает. Да и вообще, он не любил похороны и проповеди, а сегодня пришлось участвовать и в том, и в другом. Молчал и Ефим – проповедь, если ее вообще можно так назвать, тоже взяла много сил, как часто бывает, когда приходится общаться с толпой народу. Олав тоже молчал – и похороны патера, к которому он, как видно, успел привязаться, и его неожиданное участие в отпевании сказались и на нем. Только Петька был как всегда активен (хорошо, хоть про зажигалку забыл) и возбужденно пересказывал свое видение сегодняшних событий, заставляя кисло улыбаться всех остальных. Не просидели они так и десяти минут, как в избу зашел один из дневальных, принеся завернутый в тряпку небольшой горшок с кутьей:

–Тут это… наши послали вот, помянуть, значит… а то столы разбираем уж…

Его поблагодарили, у парней с утра остался взвар, и все съели по нескольку ложек. Кутья больше всего напомнила Николаю Федоровичу обычную рисовую кашу, только сразу из нескольких видов зерна (но без риса), на молоке, и с легким запахом меда. Чуть теплая, она была суховата, так что запивать ее надо было обязательно. Пока ели, все немного отошли, и Седов, поднимаясь, сказал ребятам уже нормальным голосом:

–Ну что ж. Сидите пока здесь, а вечером зайдете на поварню. Как только решим, куда вас дальше пристроить, сообщим. А может, князь сам захочет с вами поговорить, имейте в виду. Подумайте, чего бы вам самим хотелось.

Они вышли с Ефимом наружу, и, не сговариваясь, встали возле крыльца, вдыхая свежий морозный воздух. На дворе никого не было, и только вытоптанный снег напоминал о том, что тут с утра происходило.

–Давай снова зайдем на кладбище? – предложил Ефиму Седов. Ему захотелось пройтись, да и ушли они сегодня, не дожидаясь конца похорон, и толпа народу была… Ефим все так же молча кивнул, и они свернули налево. Тропа таким количеством людей была натоптана широкая, целая дорога, и они неторопливо дошли по ней до свежих могил. Кресты были установлены у всех, самые простые. Как оказалось, Михайла нашел время выяснить имена всех орденцев, и на каждом кресте, хоть и грубо, но было вырезано имя. А вот на старых могилах, как удалось разглядеть Николаю Федоровичу, на столбиках имена были написаны очень редко, чаще всего были просто вырезаны кресты, указывая на то, что здесь похоронен христианин.

–Ефим, а ты не знаешь, почему Седмеца – Юрко написали? – Седова еще вчера интересовал этот вопрос, но было как-то неудобно спрашивать. В отряде его все звали только Седмецом.

–Знаю. Это имя крестильное его, Юрий – ответил Ефим, и Николай Федорович, мысленно чертыхнувшись, подумал, как все оказалось просто. Ему же рассказывали – родительское имя, крестильное, прозвища, которые могли меняться, еще родовое имя – аналог фамилии у знатных родов… Как много имен, а человек лежит под крестом один…

Седов не боялся кладбищ, и даже иногда, приезжая помянуть родных, тратил какое-то время на прогулку. Все-таки у любого кладбища есть особая аура, к которой каждому время от времени не вредно прикоснуться, особенно – человеку в возрасте. Но здесь гулять было негде, вся остальная часть погоста была занесена снегом, ничем в этом смысле не отличаясь от соседней луговины, и они повернули обратно минут через пятнадцать. Ефим за это время все-таки отошел, и сказал старцу, когда они так же неторопливо поднимались обратно к усадьбе:

–Вот все понимаю умом, что обман все это, и писания, если и содержат правдивые сведения, то чуть, а лжи там гораздо больше нагорожено… И твои рассказы… Но вот сегодня, что-то такое ощущал…

–Есть такое – Седов и не собирался спорить – я и не говорю, что мы узнали все о мире. Еще кто-то из древних, кажется, греков, сказал: чем больше я узнаю, тем больше я понимаю, что ничего не знаю. Дойдя до глубин познания в разных областях наук, мы увидели новые тайны. Но вот то, чему учат современные церковники… да всех церквей, пожалуй – это, конечно, истинному положению вещей никак не соответствует… и, главное то, чего они на основании этих учений требуют от людей (и как сами себя ведут)…

–Ну да – Ефим кивнул, соглашаясь – вот это, конечно, все признают, что нам и на руку. А насчет писаний… все же нам аккуратно надо, потихоньку открывать людям это все… а то, пожалуй, и на вилы поднимут.

–Или сеном обложат да подожгут – сказал Николай Федорович.

Они хмыкнули оба, посмотрели друг на друга и заржали самым неприличным образом. Просмеялись, и к усадьбе подходили уже в отличном настроении. А там их сразу в холле встретил Михайла, которого как раз за ними посылал князь. Скинув верхнюю одежду, они прошли в каминный зал, в котором были князь с Петром, Черным и Гридей. Десятники были полностью одеты и стояли, как видно, собираясь уходить.

–Так что раз в день к вам будут Степановские заезжать – давал князь последние инструкции – если что надо будет, или вести какие, через них и передадите.

–Вряд ли – сказал Гридя – весь припас с собой берем, думаю, уложимся в два-три дня.

Черный только кивнул, соглашаясь.

–Ну, езжайте – князь поднялся.

В комнате стало шумно – все стали хлопать друг друга по плечам, прощаясь, Гридя даже обнял Седова, пожелав ему удачи и шепнув «топор я сохраню». Остальные были сдержанней, но пожелания удачно съездить и вернуться звучали от всех.

Проводив десятников, отправившихся делать засеки, все оставшиеся вернулись за стол, и князь, собравшись с мыслями, стал давать задания уже им:

–Раз у нас появилось три-четыре дня, то надо заняться еще одним важным делом. Это будет тебе, Ефим, и Михайле. Как нам когда-то, исключительно из книг (князь слабо улыбнулся) рассказывал старче, нужно сделать… опись людей по деревням и… прочего, что у них есть. Деревень у нас набирается уже десяток, и две… усадьбы Ордена, та, малая, и эта. Скотину и припасы в усадьбах можно пока не считать, до Федора, а вот людей – надо счесть. И еще, тоже важное… То что я тут… речи держал, и то, что ты, Ефим, в церкви рассказывал – это надо и дальше… продвигать, разъяснять, шевелить людей, в общем. Особо в тех местах, через которые мы проходили, не задерживаясь, пока сюда шли. Так что туда поедешь ты, Ефим, да вот старче подкинешь, до Вацека.

–Мой человек еще будет – вмешался Петр – который потом во Псков уйдет.

На страницу:
7 из 9