Психология женского насилия. Преступление против тела

Лаура училась в общеобразовательной школе и бросила учебу в возрасте 16 лет, сдав три государственных экзамена и устроившись на работу на фабрику по упаковке продуктов питания, где и работала, пока в 19 лет не вышла замуж за своего первого мужа. Он позволял себе физические насильственные действия в ее адрес в течение многих лет. Насилие началось, когда в 20 лет она была беременна их первым ребенком. От этого мужа она родила троих детей: дочери сейчас 21 год, одному сыну – 19 лет, и второму – 17. Она разошлась с этим человеком, когда ей был 41 год, и вступила в отношения с мужчиной, который стал ее вторым мужем, – с тем, который в дальнейшим обвинялся по уголовному делу вместе с ней. Ее дочь Элизабет была результатом этого брака. На момент вынесения решения о психологическом состоянии Лауры ее второй муж отбывал свой срок заключения за противоправные деяния непристойного характера, о чем написано выше. Трое ее старших детей были опрошены социальными службами, они отрицали, что когда-либо подвергались сексуальному насилию, демонстрируя шок в связи с обвинением их матери в совершении преступлений сексуального характера и приписывая вину ее второму мужу.

Наблюдения

Поразительно, что описывая все совершенные ею сексуальные преступления, Лаура подражала голосу своего мужа, как будто она была неспособна понести ответственность за свою роль в преступлении и отрицала свое собственное возбуждение и удовлетворение. Она была неспособна описать пережитое жертвами с каким-либо реальным чувством сопереживания или сострадания и находила затруднительным представить, как они чувствовали себя во время и после жестокого обращения с ними. Она считала себя жертвой травли со стороны мужа, видя себя обделенной независимостью действий или волеизъявления, и ссылалась на те презрительные прозвища, которые давал ей муж, а также на то, что постоянное принижение ее значимости с его стороны свело в ней на нет всякое чувство независимости, достоинства или гордости. Она вспоминала, как он публично оскорблял ее, называя «жирной мандой», и призывал других поучаствовать в ее унижении. Лаура считала, что у мужа был чрезмерный интерес к мастурбации, и добавляла, что он вел себя садистично по отношению к ней, заставлял мастурбировать ему и сильно бил, если ей не удавалось доставить ему удовольствие. Ее имитации его голоса были точными и очень детальными, как будто она всецело находилась «в роли».

Свои сексуальные преступления Лаура обосновывала пережитыми от своего бывшего мужа принуждением и травлей; она отрицала то, что инициировала насильственные действия или что получала от этих действий какое-либо удовлетворение. Она побудила семилетнего мальчика и десятилетнюю девочку, признанных жертвами, сопровождать их с мужем на отдых в кемпинге, где делала непристойные фотографии обоих детей в то время, пока они мастурбировали ее мужу. Вспоминая эти события, она признала, что это было неправильно, однако постоянно подчеркивала, что сама она не «заводилась» в процессе фотосъемки. Она утверждала, что эти фотографии остались у ее мужа, который обращался к ним во время мастурбации. Она призналась, что дети выглядели «красивыми», но отрицала, что находила их сексуально возбуждающими. Она сводила к минимуму ту степень принуждения, которой подвергались дети, когда их заставляли мастурбировать мужу, и выказала очень малую осведомленность о том, что дети могли чувствовать себя напуганными, смущенными и несчастными. Когнитивные искажения Лауры, проявленные ею при описании ее собственного опыта насильственных отношений в детстве как оправданного, а также ее восприятие детей как приглашающих к фотографированию себя и наслаждающихся этим процессом явно демонстрируют ту степень, до которой она не была способна идентифицировать приемлемые границы между взрослыми и детьми, рассматривая последних как полноправных партнеров, давших свое согласие на сексуальные действия с ними.

Похоже, что страдая от низкой самооценки, Лаура практически не сформировала чувства собственной идентичности. Она имела выраженную эмоциональную зависимость, а также сильно искаженное представление о сексуальном насилии в отношении детей, чему в значительной степени способствовал ее собственный опыт сексуального использования, происходивший в условиях острой эмоциональной пустоты в детстве. Ее роль в сексуальном насилии в отношении маленьких детей указывала как на ее эмоциональную зависимость от мужа, который, судя по всему, инициировал это, так и на ее собственные неудовлетворенные потребности в комфорте и контроле, которые, казалось, удовлетворялись этим преступлением. Она не расценивала сексуальные действия с детьми как насильственные. Это отражало ее идентификацию с ребенком-жертвой, который на самом деле наслаждался сексуальными отношениями со взрослым, и показывало степень отрицания ею своего собственного злоупотребления детским доверием. Она практически не сопереживала смятению и уязвимости маленьких детей. Ее описания сексуальных действий мужа были настолько яркими и страстными, что у меня создалось сильное ощущение, что и сама она возбуждалась от его действий, однако переживать это удовольствие могла только опосредованно.

Власть и контроль, которыми Лаура обладала в отношении детей, были частью удовольствия, получаемого ею от извращенных действий. Присутствующий в этом элемент обмана, заключавшегося в том, чтобы «обхитрить» и самих детей, и их родителей, чтобы получить согласие на выезд в кемпинг, явился важным аспектом насилия и показывал, что Лаура все в достаточной степени осознавала и умышленно принимала участие в преступной деятельности, а также рассматривала детей как объекты, манипулирование которыми могло доставить удовольствие взрослым.

Описание Лаурой своего брака показало сильные элементы садомазохистических взаимоотношений, в которых мотивы власти, контроля, подчинения и унижения были центральными. Временами, когда в эти отношения включались дети, Лаура и ее муж объединяли силы, становясь агрессорами-союзниками. В рамках этого партнерства Лаура взяла на себя соблазняющую и защищающую роль, поощряя детей уйти вместе с их парой, убеждая самих детей и их родителей, что ее роль в качестве матери обеспечит детям безопасность. Ее ярко выраженный образ матери, полнота, простая внешность и зрелый возраст служили видимыми доказательствами того, что любая ее деятельность в отношении детей будет невинной. Таким образом, она ввела в заблуждение несколько человек и способствовала совершению насилия в отношении двух маленьких детей. Социальный работник, закрепленный за семьей, выразил серьезную обеспокоенность тем, что дочь Лауры Элизабет могла также подвергаться злоупотреблениям со стороны родителей в ходе их сексуальной деятельности. Она демонстрировала сексуально окрашенное поведение в школе и страдала от головных болей, болей в животе, молочницы инфекционного происхождения и непроизвольного мочеиспускания во время сна.

Лаура продолжала обманывать себя относительно масштабов своей собственной роли преступницы, разыгрывая из себя именно жертву, а не агрессора, и проецируя свои сексуальные перверсии и желания на мужа, представляя его как извращенного и ненасытного в своем сексуальном влечении. Живые пародии Лауры на ее мужа, а также представление о том, что она «становится им» в моменты таких имитаций, свидетельствовали о силе проективной идентификации с ним. Оживленность Лауры во время пародирования резко контрастировала с ее обычной апатией и самоуничижением, что отчасти отражало такую функцию перверсии, как защита от поглощавших ее чувств бессмысленности, опустошенности и подавленности.

Я сочла ее представляющей опасность для детей, находящихся на ее попечении, и ощущала, что ей необходимо пройти терапию, направленную на осознание ее противоправного поведения сексуального характера. Она двойственно отнеслась к идее такой терапии: несмотря на то, что сама попросила о помощи, теперь, после ее начала, она заявила, что неспособна пережить необходимость постоянно посещать амбулаторную клинику. Терапия однозначно воспринималась Лаурой как дестабилизирующая ее состояние, которая к тому же подавляет ее, провоцируя нежелание или неспособность присутствовать на назначенных встречах. Таким образом, вовлечь ее в прохождение терапии было невозможно, и мы решили прекратить наши встречи.

Хотя ее дочь Элизабет сделала заявление о том, что ее отец сексуально злоупотреблял ею, ни уголовное, ни гражданское разбирательство против него возбуждено не было, а Лаура являлась единственным опекуном ребенка. Ее статус правонарушительницы, совершившей преступное деяние, суть которого изложена в Приложении 1 Закона о детях и молодежи Великобритании, никак не повлиял на решение, вынесенное семейным судом. Для профессионалов оказалось сложным, если не невозможным, допустить мысль о том, что Лаура, независимо от своего жестокого и склонного к сексуальному насилию партнера, могла сама представлять собой опасность сексуального, эмоционального или физического насилия по отношению к детям. Она рассматривалась как пассивная жертва принуждающего партнера, которая сама не была сексуально заинтересованной стороной.

Обсуждение

Перверсия как защита от депрессии

У женщин, совершающих противоправные деяния сексуального характера, могут быть выявлены различные психологические механизмы защиты, включающие идентификацию с агрессором, т. е. насильником, совершившим надругательство над ними; идентификацию с ребенком-жертвой через выбор жертвы того же возраста, в котором они сами когда-то подвергались насилию; идентификацию со своими не предоставившими им защиты матерями; отрицание и проекции, с помощью которых женщины-насильники могут приписывать личные мотивы или заинтересованность в сексуальных деяниях своим жертвам в лице детей и отметать при этом собственное сексуальное возбуждение и агрессию.

Они категорически отрицают любую ответственность за совершенные ими противоправные действия сексуального характера, поскольку воспринимают детей как заинтересованных в сексуальном взаимодействии, заведомо на него согласных и искушенных в этом отношении.

Другие бессознательные защиты включают в себя диссоциацию и проективную идентификацию, позволяющие женщинам-насильникам отделить те неприемлемые чувства и ощущения, что у них есть, например, сексуальное возбуждение и агрессию, приписать их детям, а затем идентифицироваться с этими, приписанными детям, но не позволяемыми самим себе, чувствами. То, что женщина-насильник воспринимает детей подобным образом, впоследствии может использоваться ею как для оправдания совершаемых злоупотреблений и насилия, так и для временного освобождения себя от таких непереносимых чувств. Для многих женщин, совершающих преступления сексуального характера, сексуальное насилие над детьми становится мощным средством решения собственной психической проблемы.

В приведенном выше случае преступления сексуального характера, совершенные Лаурой, оказались для нее способом на время победить чувства собственной неадекватности, бессилия и подавленности, а также ясно выразили ее первертную сексуальность. Поведение Лауры может быть рассмотрено как перверсия в том смысле, как ее определяла Э. Вэллдон, поскольку это поведение характеризуется дегуманизацией жертвы, повторяемостью поведения и компульсивностью, а также тем фактом, что целями извращенных действий были не только стимуляция гениталий или оргазм. Лаура достигала сексуального удовлетворения путем сокращения объекта до частичного объекта. Ребенок рассматривался ею не как человеческое существо в полном смысле, как субъект, а сводился к проводнику сексуального удовольствия для взрослого, чье удовлетворение частично зависело от степени контроля и способности манипулирования ребенком, посредством чего и совершалось это насилие (Green, Kaplan, 1994, p. 958). Судя по всему, Лаура могла в значительной степени предупреждать проявления депрессии, прибегая к первертному поведению.

Для Лауры ребенок или дети, в отношении которых она совершала насилие, представляли ее собственное детское Я, которое «наслаждалось» опытом сексуального насилия или, по крайней мере, тем его аспектом, который рассматривался как проявление внимания и привязанности. Казалось, что самоощущение Лауры было всецело сексуализировано и относительно, поскольку она существовала лишь в той степени, в которой была желанна или же сама была наполнена желанием. Сексуальное взаимодействие с детьми было способом подтвердить ее собственное существование и взаимодействовать с другими, при том что она была лишена подлинной близости с полноправным партнером по обоюдному согласию. Она одновременно идентифицировалась как с жертвами, детьми, которые, по ее представлению, оказались, как это было с ней в детстве, лишены иных форм привязанности или внимания, так и с преступником, становясь сильной авторитетной фигурой, контролирующей своих жертв.

Сформулированная Глассером концепция ядерного комплекса перверсии применима для понимания как женского, так и мужского сексуального насилия, совершаемого в отношении детей (Glasser, 1979). Акцент в этой концепции делается на страхе быть уничтоженным и ужасе реальной близости. Корни этих страхов происходят из опыта ранней депривации и пренебрежения со стороны матери. Манифестацией данной психопатологии во взрослом возрасте является постоянная борьба между желаниями сблизиться с другими людьми и отдалиться от них, а также нарциссический комплекс, препятствующий достижению истинной близости с другими. Именно дефицит близости и нарушения в формировании генитальной сексуальности являются характерными чертами перверсии.

Трудности, с которыми столкнулась Лаура, судя по всему, отражали то, что Глассер назвал «ядерным комплексом» перверсии, при котором страх перед близостью приводит к тому, что объект сексуального желания удерживается в напряжении, под жестким контролем, и насильник относится к нему садистично. В ядерном комплексе присутствует фундаментальный нарциссизм, а также и главенствующий страх быть либо поглощенным, либо уничтоженным другим, сформировавшиеся в результате раннего опыта взаимодействия с матерью, которая воспринималась как потенциально подавляющая и разрушающая.

Агрессия приобретает сексуальный характер, а объект сексуального желания удерживается под строгим контролем, что позволяет субъекту получить чувство господства. Корни перверсии материнского поведения Лауры можно отследить вплоть до ее собственного детского опыта эмоциональной депривации и сексуального насилия. Нынешнее положение, в котором она чувствовала себя униженной, способствовало желанию обрести власть и контроль над другими. Ее искаженное представление о приемлемых границах между детьми и взрослыми отражало не только участие в сексуальном взаимодействии со взрослым в ее детские годы, но также и то, что мать использовала дочь в качестве замены родительской фигуры для младших братьев и сестер, не признавая и не удовлетворяя ее потребностей. Мать Лауры была и сама подавлена и изолирована, а потому стремилась найти утешение в сексуальных связях с различными партнерами, один из которых совершал действия насильственного характера в отношении ее дочери. Пренебрежение Лаурой со стороны матери, а также отсутствие заботы о безопасности и эмоциональном развитии дочери явно способствовали тому, что Лаура ощущала себя нежеланной родителями, бесполезной, не имеющей какого-либо чувства собственной идентичности.

В случае Лауры ее мать была «неуловимой» и отвергающей, она была тем объектом, который Лаура хотела «заполучить», которым хотела обладать и который сильно сопротивлялся этим попыткам. У нее было мощное желание слиться с материнским объектом, стать частью идеализированного союза, однако это стремление было очень опасно для ее хрупкого самоощущения, и она боялась, что может полностью утратить свою идентичность в ходе такого слияния, к тому же без какой-либо возможности восстановления.

Глассер описывает главный компонент «ядерного комплекса» как «глубоко укоренившееся и всепроникающее стремление к интенсивной и наиболее тесной близости с другим человеком, равносильной «слиянию», «состоянию единства», «союзу, преисполненному блаженства» (Glasser, 1979, p. 278). Похоже, что глубинное чувство пустоты, омертвения и подавленности Лауры на какое-то время смягчались вуайеристской сексуальной деятельностью. Ее страхом полностью затеряться в ком-то другом, оказаться уничтоженной этим другим психически было обусловлено то, что только первертная сексуальность воспринималась ею как безопасная. Ей было необходимо держать объекты в страхе и контролировать сексуальное взаимодействие, и как раз в ситуации сексуального насилия в отношении детей возможность подобного контроля появлялась. Она описывала ненавистное ей половое сношение с мужем как то, через что ей «было необходимо пройти», просто чтобы получить прикосновения и объятия. У нее никогда не было оргазмов во время полового акта.

Примечательно, что Лаура употребляла пищу компульсивно с того времени, когда была маленьким ребенком, и это, вероятно, было отчаянной попыткой успокоиться и позаботиться о себе. У нее развилось, таким образом, то, что можно расценить как расстройство пищевого поведения. Она была очень полной, что, в свою очередь, усугубляло ее негативную самооценку и ее уязвимость перед садистичными мужчинами, склонными к жесткости, которых она, казалось, привлекала, но которые насмехались над ней и унижали ее. Она хотела быть наполненной чем-то хорошим, и еда, которую она компульсивно поедала, символически выполняла эту функцию, хотя такое переедание никогда не смогло бы восполнить ее страстное желание эмоциональной поддержки. Она была и жертвой, и мучителем, используя детей для того, чтобы избавить себя – лишь на время – от невыносимых чувств отвращения к себе и подавленности.

Она сама была ребенком, подвергнувшимся злоупотреблению, чья эмоциональная депривация привела к тому, что она стала мишенью для взрослого сексуального преступника, «впитав» эту полностью искаженную модель сексуального поведения. Она злоупотребляла детьми, так же как злоупотребляла и своим собственным телом, – и та, и другая формы злоупотребления являлись как актами насилия, так и выражением неудовлетворенной потребности.

Совершая насильственные действия в отношении детей, Лаура получала возможность убежать от чувства страдания и покорности, которое Глассер называет «страхом аннигиляции». По собственному признанию, Лаура прибегала к насилию в отношении детей, чтобы не чувствовать себя столь ужасно и избежать близости с объектами ее желания. По сути, она была гротескной пародией на мать, которая могла якобы утешить детей своей огромной грудью и уютом объятий. И вместо того чтобы предоставить детям защиту, она превратилась в женщину-насильника, которая на определенном уровне приходила в сексуальное возбуждение, стимулируя детей и манипулируя ими. Позднее она признала, что ее возбуждали фотографии детей, но только косвенно, в то время, когда ее муж использовал фотографии, чтобы «завестись», а затем побуждал ее также мастурбировать. Она признала, что в ходе таких действий испытывала сексуальное удовольствие, а также ей нравилось «расслаблять» детей и побуждать их позировать перед камерой, хотя она не считала, что это представляло собой сексуальное злоупотребление в их отношении. У нее было очень мало или вовсе не было сочувствия к детям. Ее понимание происходившего с ними было искажено, поскольку она приписывала им высокую степень сексуальной осознанности и осведомленности, считая, что они добровольно соглашаются на те действия, в которые она их вовлекала. Это характеризует тип «когнитивного искажения», обращенного в прошлое, и это сознательное проявление оправдания насилия вопреки ощущению неправильности происходящего. В случае с Лаурой такой подход к детям позволил ей отыграть ее личный опыт сексуальных отношений между взрослыми и детьми, причем сопереживать душевному состоянию детей она себе не позволяла.

Статус Лауры как матери и ее образ обычной женщины среднего возраста казались противоречащими фактами и приводили в замешательство тех, кто был осведомлен о том, что Лаура была осуждена за сексуальные преступления против детей. Это был явный случай осмысления «немыслимого». Как ни парадоксально, сексуальное насилие, совершенное Лаурой в отношении детей, рассматривалось как явление, прямо противоположное материнству, а не как выражение первертного материнства и следствие ее собственного детского опыта материнского ухода. Это помешало профессионалам увидеть в ней угрозу для детей. Пугающим было и то, что по результатам разбирательств службы опеки было решено позволить Лауре продолжить заботиться о своей дочери без подключения этой семьи к какой-либо программе совместного попечительства, организуемой местными властями, а также без каких-либо требований к участию Лауры в терапевтической работе, направленной на преодоление ее склонности к противоправным деяниям. Для системы оказалось невозможным воспринять концепцию первертного материнства и, соответственно, обеспечить ребенку должный для такого случая уровень защиты.

И вновь представляющая собой угрозу и имеющая психические отклонения женщина и мать была переквалифицирована в жертву мужской агрессии и тирании. Ее женской сексуальностью и перверсиями, с ней связанными, пренебрегли, а степень ее вовлеченности в происходящее и личный выбор отрицались. Совершение этой женщиной преступлений сексуального характера объяснялось ее связью с агрессивным и сексуально ненасытным мужчиной. Данное разграничение позволило специалистам безопасно разместить все «зло» вне самой женщины, которая имела значительно больший доступ к детям и чье взаимодействие с ними предоставляло наиболее доступные и наименее видимые возможности для насилия в их отношении.

Значимость приведенного случая для эмпирических исследований преступлений сексуального характера, совершаемых женщинами

Общее нежелание рассматривать факт существования материнского сексуального насилия до недавнего времени отражалось в относительной малочисленности литературы, посвященной теме женщин-правонарушителей. Исследование Сараджян, посвященное женщинам, которые совершали сексуальное насилие в отношении детей, является весомой попыткой описать и классифицировать женщин, признанных виновными в этих преступлениях. В соответствии с системой, которую использовала Сараджян в своем исследовании 1996 г., женщин, которые совершают сексуальное насилие в отношении детей, можно разделить на три группы:

• женщины, изначально избравшие своей целью детей раннего возраста;

• женщины, изначально избравшие своей целью подростков;

• женщины, которые изначально принуждались мужчинами к совершению сексуального насилия.

Лауру лучше всего можно классифицировать как относящуюся к последней группе, хотя степень ее принуждения осталась не до конца выяснена, поскольку оказалось, что она получала значительное удовлетворение от сексуальных взаимодействий с детьми, демонстрировала крайне незначительную заботу о них и не осознавала наносимый им вред.

Сараджян, основываясь на своих собственных наблюдениях, приводит следующие характеристики женщин, сексуально злоупотреблявших детьми:

– Сексуальное насилие в отношении детей может совершаться женщинами любого возраста, социального и материального положения, интеллектуальных способностей, формы занятости и семейного положения.

– Жертвами этих женщин чаще всего оказываются те дети, в отношении которых они исполняют материнские функции.

– Когда насилие совершается в отношении очень маленьких детей, пол ребенка при выборе цели для женщин-насильников значительной роли не играет.

– В случаях совершения сексуального насилия над подростками пол ребенка при выборе жертвы представляется важным.

– Женщины склонны совершать сексуальное насилие над детьми всеми теми же способами, что и мужчины, за исключением того, что они вынуждены осуществлять проникновение в тело ребенка при помощи пальцев или подручных предметов, замещающих пенис. Женщины способны получать сексуальное удовлетворение от совершения над детьми садистичных действий сексуального характера (курсив мой – А. М.).

– Женщины любого возраста могут и совершают сексуальное насилие в отношении детей. Предполагается, что разница в возрасте не является ключевым моментом, но некоторые женщины-преступницы могут быть фиксированы на определенных возрастах, что приводит к эмоциональной конгруэнтности с ребенком.

– Женщины склонны совершать сексуальное насилие над детьми длительное время, в особенности когда дети, являющиеся их целями, в то же самое время являются их биологическими детьми. Это может быть связано с возрастающей зависимостью детей от женщин, которые совершают над ними сексуальное насилие, и/или с тем, что у таких детей меньше уверенности, что им поверят, если они расскажут, что насильником была женщина, – и поэтому они менее склонны придавать факт насилия огласке.