Психология женского насилия. Преступление против тела

Последствия женского сексуального насилия в значительной степени недооцениваются жертвами по нескольким причинам. А именно: большее чувство стыда, связанное со злоупотреблением со стороны матери или других женщин; преобладающее в социуме представление о мужчинах-преступниках и женщинах-жертвах; сложная и сильная эмоциональная привязанность детей к их матерям или женщинам-опекунам и страх, во многих случаях оправданный, что им не поверят. Идея о том, что некоторые матери или женщины детородного возраста совершают сексуальное насилие в отношении детей, является в обществе недопустимой, она бросает вызов идеализированным представлениям о материнстве и женственности.

С признанием существования материнского сексуального насилия дело обстоит сложнее, нежели с признанием материнского физического насилия. Даже после того как впервые был выявлен «синдром избиваемого ребенка» и ему дали определение, чувства возмущения и недоверия по-прежнему присутствуют среди широкой аудитории. Неспособность признать возможность женского сексуального насилия отражает общую тенденцию отрицания женской сексуальности в целом и женских перверсий в частности.

Табу материнского инцеста остается поразительно мощным, что затрудняет его концептуализацию: «Сохранение в секрете и отрицание сексуального насилия по-прежнему остается обычным делом, особенно когда человек, совершивший действия насильственного характера, является женщиной» (Saradjian, 1996, p. xiii). Беспрепятственный доступ к детям, который есть у женщин – матерей, нянь, детских медсестер, гувернанток и помощниц по дому, а также интимный характер их обычного взаимодействия с детьми (например, во время купания, переодевания, кормления, смены подгузников, нанесения кремов и лосьонов) позволяют женщинам чрезвычайно легко совершить насильственные действия в отношении детей и злоупотреблять своими полномочиями именно в рамках ухода за ними. Эти факторы позволяют также скрыть эпизоды насилия, что предоставляет множество возможностей для первертного обращения с детьми. Сама женщина-насильник зачастую не дифференцирует сексуальный контакт с детьми и искреннюю привязанность к ним, что отражает ее собственный детский опыт. Ранний опыт сексуального насилия может предрасположить женщину к совершению впоследствии преступлений насильственного сексуального характера в отношении детей.

Криминальная статистика показывает, что в 1995 г. в Англии и Уэльсе 4600 мужчин и 100 женщин были осуждены по предъявленным им обвинениям в сексуальных преступлениях против детей и еще в 2500 случаях были вынесены предупреждения (Home Office, 1995). Были проанализированы процессуальные дела со случаями сексуального насилия, где жертвам было менее 16 лет. В результате оказалось, что 1350 дел закончились вынесением предупреждений, 34 из них – предупреждения женщинам. В 3284 случаях последовало предъявление обвинения, только 30 – женщинам, и 2554 обвинительных приговора, 19 из которых было в отношении женщин. В «Криминальной статистике» 1997 г., документировавшей зарегистрированные по Англии и Уэльсу за этот год преступления, указано, что из 6500 преступников, признанных виновными в сексуальных преступлениях во всех судебных инстанциях, только 100 были женщинами. Это вновь указывает на существенное расхождение между зарегистрированным количеством преступников мужского и женского пола, совершившими преступления на сексуальной почве.

В исследовании Грубина по вопросам сексуального насилия в отношении детей, выполненном для Home Office, говорится, что зарегистрированные случаи сексуального насилия, совершенного женщинами, довольно нетипичны (Grubin, 1998). По данным «Криминальной статистики», менее 1 % преступлений сексуального характера совершалось женщинами, хотя выборки среди преступников показывают бóльшие цифры (Home Office, 1998). Так Краиссати и Мак-Клерг (Craissati, McClurg, 1996) отмечали, что в 7 % сексуальных злоупотреблений, о которых сообщали взрослые мужчины, сексуальными преступниками были женщины, а в США 22 % подростков-правонарушителей мужского пола с историей сексуального насилия заявили, что их насильником была женщина (Ryan et al., 1996). Меньшие показатели, опубликованные в «Криминальной статистике», которые основывались на задокументированных преступлениях, являются, как полагает автор, свидетельством того, насколько трудно определить и выявить сексуальное насилие в отношении несовершеннолетних, совершаемое преступниками женского пола:

Вопрос о женщинах как о преступницах, совершающих сексуальное насилие в отношении несовершеннолетних, начали рассматривать всерьез только в последние 15 лет, и реальный масштаб этой проблемы определить гораздо сложнее, чем в случае с преступниками мужского пола. Разумеется, часть трудностей, связанных с определением масштаба проблемы, обусловлена определением сексуального насилия как такового, поскольку женщинам западных государств, в отличие от мужчин, предоставляется бóльшая свобода в плане физического взаимодействия с детьми. К тому же открытая сексуальная активность между взрослой женщиной и мальчиком может и не расцениваться последним как «сексуальное насилие», даже если он эмоционально не готов к этому и в результате подобной активности оказывается психологически дестабилизирован (Johnson, Shreier, 1987). Действительно, несмотря на свое смятение, несовершеннолетний может быть воодушевлен и склонен рассматривать произошедшее как свидетельство его мужественности и половой зрелости.

(Grubin, 1998, p. 28)

Это наводит на мысль о другой причине малого количества свидетельств материнского сексуального насилия, а именно в определенной двусмысленности природы самого акта насилия, как это отображено в приведенном в начале главы фрагменте «Песни Соломона» Т. Моррисона. Как показано в отрывке, мощный нарциссический элемент может побуждать женщину к грудному кормлению, которое, в свою очередь, способно становиться все более «опьяняющим» опытом для матери в той мере, в какой она продолжит кормить своего ребенка ради собственного удовольствия. Моррисон прекрасно описывает скрытность этой кормящей матери, находящейся в поисках «бальзама» против тяжких повседневных забот. Ей так нравится ее способность к лактации и чувственное наслаждение от переживаний во время кормления, что она пытается избежать признания возраста ребенка, чтобы не испортить свои фантазии или не подавить их реализацию. Является это сексуальным насилием или просто отступлением от реальности в материнскую фантазию кормления ребенка, идущую вразрез с тем фактом, что ребенку больше четырех лет? Мать, похоже, знает, что в их отношениях что-то не так, но она не в силах отказаться от своей «тайной поблажки самой себе». Неоднозначность ситуации, описанной в отрывке, состоящей из сочувствия к персонажам и одновременно намеков на материнскую перверсию, пример того, как сложно концептуализировать материнское сексуальное насилие.

Определение сексуального насилия, совершенного в отношении детей

Клинические определения сексуального насилия, совершенного в отношении детей, как правило, формируются на основе трех параметров: разница в возрасте между правонарушителем и ребенком в пять лет и более; специфическое сексуальное поведение, такое как пальцевое проникновение, оральный секс, проникновение во влагалище или анус с использованием пениса или каких-то предметов; эксгибиционизм, порнографическая фотосъемка, поцелуи, ласки в области гениталий или груди, а также принуждение ребенка трогать взрослых или мастурбировать им (Craissati, 1998). Существует неопределенность, так называемые «серые зоны», в отношении некоторых вопросов: какова степень наготы, принятая в семье, в каком возрасте (если вообще подобное имеет место) находятся дети, когда своей наготы начинают стыдиться родители и они сами, практикуется ли совместный сон с детьми в обнаженном виде и демонстрация сексуального влечения между взрослыми. «В настоящий момент довольно мало постоянных и последовательных социальных договоренностей о том, как именно семейные и культурные нормы могут повлиять на определение какого-либо поведения как насильственного» (Craissati, 1998, p. 3).

Неоднозначность в концептуализации женского сексуального насилия, в отличие от относительно четкой концептуализации в случае посягательств непристойного характера либо инцеста, судя по всему, усиливает трудности в осмыслении, выявлении и расследовании данной формы правонарушения. Свое описание уровней сексуального насилия со стороны женщин предлагает Касл (Kasl, 1990), и это описание цитирует Форд (Ford, 2006). Касл распределяет насильственное поведение по группам согласно иерархии, используемой ее коллегой Карлсоном.

1. Уголовно наказуемые преступления, такие как оральный секс, мастурбация и половой акт.

2. Правонарушения, такие как вуайеризм, обнажение на глазах у несовершеннолетнего, соблазнительные прикосновения, объятия или поцелуи сексуального характера, чрезмерный уход или флирт.

3. Вторжение в личное пространство, включая клизмы, совместное купание после достижения ребенком определенного возраста, чрезмерное промывание крайней плоти, назойливые вопросы о физиологическом функционировании организма.

4. Ненадлежащие отношения, создаваемые взрослым, включая замену ребенком отсутствующего партнера, использование его для эмоциональной поддержки, совместный с ребенком сон, использование его в качестве доверенного лица.

Именно в последней категории наиболее четко раскрывается двусмысленность и сложность процесса концептуализации сексуального насилия со стороны матерей. Однако даже на более высоких уровнях предложенной иерархии существует неоднозначность в определении того, что есть насильственное поведение, например, как в случае с понятиями «флирта» и «объятий сексуального характера». Здесь необходимо отметить, что подобные действия не признаются правонарушениями с позиции закона. Касательно наименее жестоких форм насилия вполне очевидно, что культурные и семейные нормы могут в значительной степени варьироваться в отношении определения того, какое поведение является приемлемым. Это может касаться, например, совместного сна с ребенком или обращения к нему за эмоциональной поддержкой. Поведение, описанное в четвертом пункте представляется более характерным для эмоционального, нежели для сексуального насилия, и становится очевидным искусственное разграничение между этими категориями. Физическое, эмоциональное и сексуальное насилие вовсе не обязательно взаимно исключают друг друга, и, к сожалению, все три вида могут иметь место одновременно. Действительно, трудно представить, чтобы эмоциональное насилие не сопровождало бы каждый случай физического или сексуального насилия, совершаемого в отношении ребенка.

Интересно, что Касл считает «чрезмерный уход» проявлением насилия, расцениваемым ею как правонарушение, хотя в уголовном праве соответствующего преступления в явном виде не предусмотрено. Опять-таки нормы в различных сообществах сильно различаются с точки зрения принципов, которыми следует руководствоваться при грудном вскармливании, и в некоторых культурах случаи чрезмерного грудного вскармливание связаны скорее с местными нормами, верованиями, принципом необходимости и традициями, а не с сексуальным насилием, совершаемым матерями. В других ситуациях, в случае с конкретной женщиной, грудное вскармливание, являющееся само по себе наивысшим и наиболее естественным актом материнской заботы, может иметь другие функции. Как показано во вступительном отрывке из произведения Тони Моррисона, нарциссическое удовлетворение матери, кормящей грудью своего сына даже после того, как тому исполняется четыре года, раскрывает тот аспект, в котором она использует его как объект, удовлетворяя свои потребности, и не обращая должным образом внимания на ход его развития или на него самого.

Психологическое влияние материнского сексуального насилия

Эмоциональное воздействие сексуального насилия на детей глубинно, а сам этот опыт ввергает в смятение. При сексуальном злоупотреблении потребности детей в физическом внимании и уходе удовлетворяются сексуальным образом, замысловато связывая этот опыт заботы и сексуальное возбуждение. Это не позволяет им различать эдипальную фантазию и реальность, поскольку их бессознательные сексуальные желания в отношении их матери или отца действительно осуществлены в этой самой реальности. Нарушающее физические границы ребенка сексуальное насилие со стороны женщины также может быть эмоционально разрушительным для него. Приглашение попасть внутрь материнского тела является пугающей и тревожащей перверсией желания и предлагает ребенку такую степень власти и ответственности, с которыми он не может справиться. Это приглашение может быть разрушительным и приводящим в смятение именно потому, что оно является первертным воплощением желания или повторением инфантильной деятельности, например, сосания материнской груди. Ребенок не может чувствовать уверенность в том, что существует устойчивый барьер, отделяющий фантазию от реальности. Понятно, что бессознательные стремления младенца к матери, например, к тому, чтобы быть внутри нее, чтобы сосать ее грудь или полностью ею владеть и убить отца, – это фантазии, которым нужно противостоять, чтобы ребенок чувствовал, что он не всемогущ. Для того, чтобы преодолеть преэдипальные и эдипальные стремления, ребенку в реальности требуются несексуальные отношения с матерью и осознание того, что он не может уничтожить ни отца, ни родительскую пару. Это необходимый этап психического развития. Поощряемые или исполняемые по принуждению, эти фантазии наносят значительный психологический ущерб ребенку, который может усвоить эту запутанную и извращенную модель заботы. Тот факт, что на каком-то уровне, возможно, было желание исключительно сексуального контакта, только усиливает возникающий ущерб и конфликты, поскольку оставляет ребенка с чувством вины, столь часто описываемой жертвами сексуального насилия в детстве. Кирста описывает как широко распространенные трудности в принятии факта существования женской перверсии, так и ее последствия для жертв:

Один из устойчивых мифов, связанных с женским сексуальным насилием, заключается в том, что по причине естественной женской заботливости, а также психических и физических особенностей женщин, слово «насилие» должно быть признано неверным наименованием и противоречием в терминологии. То, о чем мы говорим, на самом деле, является любовными проявлениями близости и заботы, которые могут граничить с эротическими, либо ошибочно восприниматься ребенком как сексуально окрашенное или насильственное действие, как, например, когда матери поглаживают своих детей и ласкают их таким образом, что неосознанно задействуют генитальный контакт, способный вызвать возбуждение. Это одно из заблуждений, от влияния которого мы должны полностью избавиться, чтобы весь ужас некоторых видов насилия был все-таки когда-либо признан, а жертвам была бы на самом деле оказана помощь в восстановлении после травмы.

(Kirsta, 1994, p. 281)

Тело девочки, так же как и ее разум, повреждается в результате сексуального контакта со взрослым. Такие действия переживаются ребенком как в высшей степени насильственные и нарушающие личное пространство, порой болезненные физически, и, если они сопровождаются ее собственным сексуальным возбуждением, – как очень сбивающие с толку, в особенности, когда девочка подрастает достаточно, чтобы осознать смысл насильственных действий. В случае с материнским сексуальным насилием над детьми самые базовые для ребенка взаимоотношения, в которых доверие и контейнирование имеют первостепенное значение, превращаются в навязчивое, пугающее и требовательное соблазнение и/или насилие.

В тех случаях, когда жертвами сексуального насилия становятся мальчики, зачастую присутствует убеждение, будто им понравилось взаимодействие с насильником и они не чувствовали себя используемыми или получившими урон. В подобном представлении о насилии как ожидаемом, желанном или доставившем удовольствие, не учитывается тот факт, что сексуальное насилие над детьми определяется не исходя из того, чувствовал ли ребенок (он или она), что его эксплуатируют и им злоупотребляют, а исходя из характера действий взрослого по отношению к ребенку. Дети не в состоянии дать информированное согласие на сексуальные отношения в том смысле, в котором это могут сделать взрослые люди.

Женское сексуальное насилие в отношении мальчиков-подростков может быть представлено как «соблазнение» или «инициация», а не эксплуатация или вредоносная деятельность взрослого в отношении несовершеннолетнего.

Случаи, когда жертва женского сексуального насилия – мальчик-подросток, который родственно не связан с преступницей, часто представлены в таком свете, что ущерб, нанесенный мальчику, минимален. Одним из таких примеров является случай с Мэри Кей Летурно, учительницы, которая имела половые сношения с 13-летним учеником (Fualaau, 1998). Первоначально окружающим, в том числе ее мужу, было очень трудно признать, что у нее были сексуальные отношения с подростком-жертвой. Тривиальная реакция журналистов и фотографов, работающих на таблоиды, которые, как оказалось, были взбудоражены идеей о привлекательной женщине, «соблазняющей» своего ученика, иллюстрирует тип предубеждений о сексуально ненасытной природе мальчиков-подростков и влияние мифов о соблазнении. Подразумевалось, что мальчик-подросток «обязательно» счел бы сексуальные взаимоотношения с женщиной старше себя удовлетворяющими эмоционально и в интимном плане. На телевидении в спецвыпуске шоу «Панорама», посвященном «расследованию» этого дела, выяснилось, что единственным человеком, который прямо характеризовала Летурно как преступницу, совершившую правонарушение сексуального характера, была офицер полиции, женщина, которая явно указала на методы «ухаживания», использовавшиеся Летурно, в том числе предоставление ее ученику возможности заводить ее автомобиль, признание его особенным и использование своего рабочего положения в личных интересах. Она применяла методы, которые предпочитают мужчины, совершавшие сексуальное насилие в отношении детей, методы, которые включают выделение отдельного ребенка из группы и постепенное создание особых, часто секретных отношений с ним.

Для некоторых женщин их собственный опыт пренебрежения, депривации и сексуального насилия в прошлом является фактором риска, который способствует сексуальному насилию уже с их стороны в отношении их собственных детей. Поскольку в предыдущей главе уже были рассмотрены корни нарушенной привязанности и модель женской перверсии, теперь это понимание можно применить к женскому сексуальному насилию в отношении детей. Основная функция сексуального надругательства над детьми для женщины-насильника заключается в том, чтобы предотвратить депрессию и временно избавить себя от невыносимого чувства беспомощности. Насильники могут действительно путать сексуальное наслаждение и привязанность, что связано со смятением и путаницей, возникшими в ходе сексуального насилия над ними самими в детстве, и они вновь воссоздают этот опыт из прошлого – теперь со своими детьми. Также возможно психическое напряжение, побуждающее повторять насильственные действия вновь. Идентификация с агрессором как защита является мощным методом преодоления непереносимых чувств, позволяя бывшим жертвам насилия проецировать свой опыт беспомощности и унижений на детей. Существует также мощное влечение к детям и ассоциация сексуальных отношений с детьми с сексуальным возбуждением и удовольствием, которые могут сопровождаться осознанным пониманием того, что такое поведение является эксплуатирующим и неправильным. Недавние исследования показывают, что женщины, которые совершают сексуальное насилие в отношении детей, имеют такую же степень когнитивных искажений относительно детей, что и мужчины-преступники, согласно результатам по различным показателям риска (Beckett, 2007).

Вместе с тем остается важный вопрос, можно ли переносить модели риска мужчин-преступников на женщин-преступниц, поскольку возможность такого переноса может и не быть такой однозначной. Отношения женщин со своими и чужими детьми и собственной сексуальностью имеют свои сложности и уникальные аспекты:

В настоящее время трудно распределить женщин-преступниц по уровням поддерживающих мероприятий либо вмешательства, основываясь на рисках, которым они подвергаются, и их потребностям, – не только потому, что существующие программы получают ограниченную поддержку, но также и потому, что прямой перенос на женскую группу моделей рисков/потребностей, разработанных для мужчин, может быть неприемлем. Фундаментальный вопрос, на который еще предстоит ответить, заключается в том, обусловливают ли различия между преступниками-мужчинами и преступницами-женщинами расхождения в статических и динамических факторах риска по этим группам.

(Ford, 2006, p. 125)

Женское сексуальное насилие рассматривается на примере следующего случая, описание которого опирается на понятия о женской перверсии и о передаче моделей нарушенной привязанности между поколениями.

Клинический случайЛаура: сексуальное насилие в отношении детей с участием сообщника-мужчины

Лаура была направлена в судебную клиническую психологическую службу для оценки ее способности осуществлять должный уход за своей шестилетней дочерью Элизабет и предоставлять ей защиту после полуторагодичного заключения под стражей по обвинению в двух эпизодах посягательств непристойного характера, совершенных ею в отношении семилетнего мальчика и десятилетней девочки, не являвшихся ее собственными детьми.

Оба ребенка принуждались мастурбировать руками мужу Лауры в ее присутствии, а также она участвовала в принуждении этих детей к позированию для фотографий порнографического характера, на которых они касались его гениталий. Лаура была освобождена из-под стражи за три месяца до того, как попала ко мне. Поскольку она была осуждена за уголовные преступления против детей, Элизабет была внесена в реестр по защите детей под категорией «находящаяся в ситуации риска причинения сексуального вреда». Социальный работник, закрепленный за ее дочерью, запросил процедуру оценки риска потенциальной угрозы, которую Лаура может представлять для своего ребенка, а также экспертную оценку того, пригодна ли Лаура к психотерапии, направленной на решение психологических проблем, связанных с совершенными ею насильственными действиями сексуального характера.

На клиническом интервью Лаура предстала как тучная, приветливая женщина среднего возраста без каких-либо явных симптомов серьезного психического заболевания или признаков трудностей с обучением. Она выражала сильную обеспокоенность по поводу того, что ей приходится посетить амбулаторную клинику при печально известной психиатрической больнице и спрашивала, просили ли меня определить, не «чокнутая» ли она. На ней было мешковатое платье и шлепанцы, на голых ногах виднелись обширные признаки варикозного расширения вен. Передвигалась она очень медленно и в кабинет входила с заметной одышкой. Она шутила и была смешлива почти до агрессивности, и ее частый смех на протяжении всего интервью никак не соответствовал тем пугающим и тревожным событиям, которые она описывала. В ходе интервью она часто пародировала своего бывшего мужа, имитируя его голос и проговаривая яркие заявления сексуального характера. Казалось, что ее шутливость была формой бравады, защитой, скрывающей ее внутреннее беспокойство и дискомфорт. И на самом деле Лаура отменила два следующих тестирования, заявив, что наша первая встреча ее слишком сильно огорчила. Впоследствии она посетила заключительную встречу по оценке ее состояния, предложенную ею самой.

Лаура охарактеризовала свое детство как «обычное», однако описала образ контролирующей, отвергающей матери и далекого, эмоционально недоступного отца. Он часто находился вдали от семьи, неделями не возвращаясь домой, поскольку работал водителем-дальнобойщиком. Во время длительных периодов его отсутствия мать Лауры имела сексуальные отношения с несколькими мужчинами, каждого из которых дети называли «дядя». В течение детских лет Лауры у ее матери были периоды, по-видимому, депрессии, во время которых мать считала Лауру «плохой» и обращалась с ней с некоторым презрением, проявляя весьма незначительную привязанность и заботу.

Лаура была старшей из пяти детей и провела бóльшую часть своего детства, замещая мать в уходе за младшими братьями и сестрами. В возрасте между 8 и 14 годами Лаура подвергалась сексуальному насилию со стороны друга своей матери, человека примерно пятидесяти лет, к которому она относилась как к своему «дяде». Одно из проявлений произошедшего тогда с ней злоупотребления заключалось в том, что он фотографировал ее обнаженной, что требовало тщательной подготовки и большой степени секретности. Он также просил Лауру стимулировать его и мастурбировать ему, а сам в это время гладил ее волосы и лицо. Он мастурбировал ей руками, и периодически она испытывала оргазм. Лаура попыталась рассказать матери о происходившем насилии, но мать ответила «не сочиняй». Оглядываясь назад, сама Лаура характеризовала это злоупотребление как «милое» и рассматривала его как некую форму привязанности и интереса со стороны «дяди». Она чувствовала, что желала этого интереса к себе. Ведь до этого она ощущала себя нежеланной родителями, и ей казалось, что это вмешательство сексуального характера в ее жизнь было единственной формой внимания, получаемого ею от взрослых, которое она могла толковать как «проявление привязанности и заботы». Она чувствовала, что насильник искренне симпатизировал ей, заботился о ней, хвалил ее и в целом обращал на нее внимание. Она очень страдала, когда он прекратил контактировать с ее семьей и с ней, чувствуя, что он ее «бросил», но не видела в этом доказательства того, что его интерес к ней был связан прежде всего с эксплуатацией и надругательством.