Наш неоконченный роман. Молчун ты мой любимый

За всеми этими скрытыми манёврами (ещё бы – и переводить, и отражать атаку немки, и следить за собой, чтобы не переиграть), Шурочка не заметила, с какого момента переговоры начали раздражать шефа. Но когда они проводили немцев, тот уже кипел, как тульский самовар.

– Кто она? – накинулся он на Шуру грозно.

– Э-э-э, – растерялась Шурочка. И пришлось признаваться – Не знаю…

Шеф резанул по Шуре гневным взглядом и отвернулся, что означало высшую меру недовольства. У Шурочки на языке крутилось возражение, что выяснять подноготную потенциальных партнёров и его окружения не входит в её служебные обязанности, но она его благоразумно проглотила. Себе дороже! Когда шеф так зол, лучше ему не перечить.

Шурочка откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза и постаралась отвлечься. Но мысли всё равно крутились о работе. Она думала о том, что уже который раз недооценила шефа, его внимательность до въедливости и умение владеть собой. И что завтра надо будет опять перерывать интернет в поисках сведений о Катарине, а, заодно, и всего ближайшего окружения герра Герхарда Баума. И ещё о том, что Тимур Георгиевич, пожалуй, единственный человек, по крайней мере, на сегодняшний день, в глаза которого она не может смотреть внимательно и заинтересовано. Даже цвета его глаз не знает!

3

Шура сидела на совещании у шефа и честно пыталась сосредоточиться на работе. Но мысли всё равно крутились о Наденьке. Своей племяннице, дочери старшего брата – Тараса, и его жены – Олеси.

… Шура не видела свою семью уже долгих три года. С тех пор, как Майдан расколол взаимоотношения двух стран – России и Украины, на до и после, пройдя глубокой бороздой по душам двух братских народов, по сердцам родных и близких. С тех пор Шурочка в родном Киеве ни разу не была. Благодаря короткому студенческому браку она стала петербурженкой, и ездить на родину каждый год, чтобы получать отметку таможни, как это приходилось делать украинцам, работающим в России, ей было не надо. А съездить просто в гости не получалось. Что там съездить! Ей даже звонить домой, чтобы пообщаться с родителями не дозволялось! Они звонили сами, украдкой, когда Тараса рядом не было. Тарас заделался ярым националистом. Не скрывал, что если бы не беременность жены, а потом маленький ребёнок, отправился бы на фронт. Воевать с «москалями», как всех россиян называли националисты, не зависимо от города проживания. Шурочку считал предательницей, и общаться с ней строго запретил. Вычеркнул из семьи. Олеся мужа слушалась, хотя раньше они с Шурочкой были лучшими подругами, а родители изредка, но запрет нарушали. Ведь родительское сердце болит за всех своих детей.

Когда Олеся позвонила сама после трёх лет молчания, Шура несказанно обрадовалась. Значит, всё-таки, мозги встали на место! Но причина оказалась куда более прозаичной и, даже, трагичной. Наденька росла больным ребёнком (Шурочка об этом знала со слов родителей) и, наконец-то, врачи в Киеве смогли поставить диагноз – лейкемия. Украинские врачи давали неутешительный прогноз на лечение, фактически в открытую сказав родителям, что надежды на выздоровление нет. Лечение заграницей стоило неподъёмных денег, и семья вспомнила о Шуре. Её работа в фармацевтической области натолкнула на мысль, что она сможет помочь.

Шурочка не стала спрашивать ни Олесю, ни своих родителей – а как к её помощи отнесётся Тарас? Подняла все свои связи, наработанные за два года в РинГларе, и вышла на специалистов Национального медицинского исследовательского центра детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Рогачева в Москве. И начался интенсивный обмен информацией через Шурочку, поскольку клиника в Киеве не могла напрямую пересылать данные в Москву. Вердикт российских врачей был более оптимистичным – излечение возможно с помощью пересадки костного мозга и нескольких курсов химиотерапии. По результатам пункций костного мозга Наденьке в качестве донора подошёл Тарас, что было несказанной удачей – искать донора на Украине или в России не было времени, оно было упущено за время установки диагноза. А ещё дорого, тем более, если бы его пришлось искать заграницей. Операцию и лечение в России, оказывается, могли предоставить не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в Самаре, где оно было на порядок дешевле, чем в столицах, а по качеству ничуть не уступало.

Шурочка и в Самаре нашла рычаги, чтобы надавить и приблизить дату начала лечения. И вот всё было готово. Дата госпитализации Наденьки подошла. Они втроём с Олесей и Тарасом выехали из Киева и… застряли на украинско-российской границе. Украинские пограничники ссадили семью с поезда и начались изматывающие душу допросы о цели визита в страну-агрессора. Возможно, если бы Олеся с Наденькой были вдвоём, они бы и проскочили. Но они были с Тарасом – мужчиной вполне призывного возраста, и здесь уже никакие бумаги, свидетельствующие о болезни ребёнка, на пограничников не действовали.

Олеся позвонила Шуре в понедельник. Уже была на грани истерики. Мало того что на её руках была больная дочка, лекарства для неё они взяли в дорогу с небольшим запасом, из-за задержки в пути могли лишиться места в клинике, так ещё их разлучили и с Тарасом. О его судьбе Олеся ничего не знала, связи с ним не было, и воображение любящей жены рисовало всякие ужасы. Пограничники ничего Олесе о муже не рассказывали, её возвращению домой с дочкой не препятствовали. Но она не могла вернуться домой! Это означало бы обречь Наденьку на смерть.

Из всего перечня проблем Олеси Шурочка смогла помочь только с датой госпитализации Наденьки в Самарской клинике, оттянув её на неделю. С остальными был полный тупик. Никто из её знакомых не брался помочь на границе. Все честно признавались, что не смогут этого сделать даже за большие деньги.

Ещё ни разу в жизни Шура не чувствовала себя такой беспомощной и бесполезной. Каток истории, которая происходила на твоих глазах, свидетелем и участником которой ты был, в жернова которой попали страны, люди, грозил безжалостно перемолоть жизнь Шурочки и её семьи, а она ничего не могла с этим поделать! Так же, наверное, чувствовали себя те, кому «посчастливилось» жить в революцию 17-го года, раскулачивание 20-х, репрессии 30-х годов. Сегодня уже четверг. Прошло четыре дня… Что для истории четыре дня? Так, меньше пылинки, атома. А для человека четыре дня могут означать больше, чем вся его предыдущая жизнь до этого. Или провести жирную черту, за которой жизни не будет вовсе…

– Кораблева, останься! – вырвал Шурочку из круговоротов мыслей голос шефа.

Шурочка вздрогнула и оглянулась вокруг. Сотрудники уже почти все покинули кабинет Тимура Георгиевича. Она не слышала ничего, о чём говорилось на совещании, а ведь наверняка там были и её вопросы, поскольку на совещания шеф приглашал только необходимых людей.

– Ну! – подстегнул Шурочку шеф, глядя исподлобья.

Шурочка совершенно не представляла, что от неё ожидает услышать босс. В измученную тревогой за родных голову никакие спасительные идеи не приходили, и она решила признаться честно, что отвлеклась на домашние проблемы.

– Простите, Тимур Георгиевич. Отвлеклась. Больше этого не повторится.

– И?

Что подразумевал шеф под вопросительным «и», Шурочка не поняла, да и не было у неё сил разгадывать ребусы начальника, она застыла между желанием уйти, чтобы расплакаться уже за дверью, и настоятельной потребностью разреветься здесь же.

– Я тебя слушаю, – как-то неожиданно мягко произнёс Тимур Германович, и Шурочку прорвало.

Может быть, он имел в виду услышать что-то про работу, но Шурочка вывалила ему про Наденьку, Олесю, Тараса, про непробиваемых украинских пограничников, про отчаянье, которое она испытывает из-за своей беспомощности. И, всё-таки, разревелась.

Тимур Георгиевич, не обращая внимания на её истерику, выслушал заплетающуюся речь до конца, дождался окончания рыданий и отпустил с напутствием заняться своими прямыми служебными обязанностями. Он ничего не пообещал Шурочке, не успокоил, но, как ни странно, её отпустило внутреннее напряжение. Она взяла себя в руки и даже смогла немного поработать.

За ночь возникли новые идеи, куда можно бы было обратиться за помощью, а ещё, вопреки логике, затеплилась надежда, что шеф поможет. Но ничего не происходило, и к вечеру пятницы в животе Шурочки опять начал завязываться тугой узел безысходности. От нервов её начало подташнивать, поднялась температура.

А ночью Шурочку разбудил звонок телефона. Она спросонья никак не могла отыскать источник звука, а когда выудила, наконец, сотовый из сумочки, услышала на том конце провода приглушённый голос брата:

– Мы уже в России. Боялись звонить тебе раньше, чтобы не сглазить. Спасибо, сестрёнка!

4

В понедельник Шурочка летела на работу, как на крыльях.

За выходные она успела встретить родных и проводить их в Самару. Они смогли вовремя прибыть в Самарскую клинику к сроку, до которого Шурочка умолила подержать за Наденькой место.

А вот поговорить, пообщаться толком не успели. Не потому, что к националисту Тарасу вернулась его ненависть к «москалям» вообще, и к сестре-предательнице в частности. Просто не было времени.

Шурочка сразу после ночного звонка Тараса поднялась и помчалась в Пулково, благо, что самолёты между Питером и Москвой летают каждые 2 часа. Так что она успела встретить родных на Киевском вокзале и проводить сразу на Курский. В вокзальной суете, сдерживая эмоции, чтобы не испугать ребёнка – что это за разговор? Шурочка с тревогой всматривалась в родные лица. Прошло всего три года, как она их не видела, а, глядя на Олесю и брата, казалось, что прошли все десять. Постарели они за предыдущие годы или за последние пять дней, было не понятно. Олеся постоянно глотала слёзы, рассказывая о мытарствах на границе. А Тарас выглядел, как побитая собака. И в переносном и в прямом смысле. У него была разбита губа и отбиты почки (каждые полчаса он бегал в туалет). Брат избегал смотреть Шурке в глаза. И только прощаясь перед поездом, порывисто обнял сестру и прошептал куда-то в волосы: «Прости, что так всё скомкано получилось!» Но Шурочке показалось, что просил он прощение не за события последних дней, а за всю ту ненависть, что выплёскивал в её сторону последние годы.

Ну, ничего! Ещё успеют они и пообщаться, и простить друг друга! Дай Бог, только чтобы лечение Наденьки было успешным.

Весь день Шурочка караулила Тимура Георгиевича, чтобы высказать ему свою безмерную благодарность за родных, поскольку кто, кроме него, мог ещё помочь? Шеф на горячие слова своего сотрудника только поморщился и сказал:

– Мне нужно, чтобы мои подчинённые отдавали все свои силы работе!

И углубился в бумаги на столе, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Шурочка ничуть не обиделась на холодность шефа. Какими бы эгоистичными соображениями не были продиктованы его поступки, но ведь именно он разрулил безвыходную ситуацию!

5

Нет! Совершенно не понятно, зачем шеф потащил за собой в командировку Шурочку. Что касалось её прямых обязанностей – менеджера по связям с общественностью, то ничем больше в Германии помочь она не могла. А что касается перевода, то для знакомства с производством на заводе Эко-Фармы под Абенсбергом были наняты специальные переводчики, хорошо знакомые с техническими терминами. Но Тимур Георгиевич всё равно заставлял Шурочку присутствовать на всех встречах. Она понимала из беглого разговора специалистов едва ли половину, и ей было скучно. Но она старалась, очень старалась! Попробуй у Тимура Георгиевича не стараться! А после того, как он помог с Наденькой, так и особенно. Он ведь ей, фактически, жизнь спас. Да и Тарасу тоже.

Работа занимала у Шурочки полдня, и что делать во второй его половине было не понятно.

Абенсберг – городок крошечный. Все его достопримечательности – центральная площадь с милыми разноцветными домами в баварском стиле, да пивной завод-музей, больше похожий на сказочный замок из Диснейленда, поскольку построен по проекту австрийского архитектора,

великого затейника Хундертвассера1.

В музей Шурочка сбегала в первый же день, дома на площади перещёлкала, в симпатичной пиццерии все пасты перепробовала. В Мюнхен, где достопримечательностей было полным-полно, добираться надо было больше двух часов в одну сторону, да ещё и с пересадкой, так что свободных полдня на него явно не хватало.

А когда у Шурочки образовался целый свободный день, Тимур Георгиевич её в свободное плаванье не отпустил. Буркнул:

– Ты мне завтра нужна!

Эх, Мюнхен! Близок локоток, да не укусишь! Увы! Работа есть работа.

1 – австрийский архитектор и живописец. Реализовал огромное количество нестандартных архитектурных проектов в Австрии, Германии, США, Японии, Израиле, Швейцарии, Новой Зеландии. Также много работал над дизайном государственных флагов, монет, почтовых марок. Несколько раз менял собственное имя, которое из начального – Фридрих превратилось в итоге в Фриденсрайх, что дословно означает – «богатый миром», и, безусловно, отражает суть его личности.

Общественный туалет, Вена

Мусоросжигательный завод, Австрия

6

На следующий день утром, сразу после раннего завтрака, они вдвоём отправились в дорогу. Арендованную машину вёл сам Тимур Георгиевич. Куда и зачем ехали не сказал. А Шурочка и не спрашивала, зная по опыту, что лишние вопросы шефа раздражают.

Ехали долго, больше трёх часов, Шурочка успела даже подремать в машине, так что в каком направлении был их путь, не заметила. Только остановившись около калитки низенького забора, огораживающего участок с аккуратными, расчерченными как по линейке, клумбами цветов, перерезанными прямыми дорожками, и небольшим двухэтажным домом – то ли чья-то дача, то ли частное жилище, разжал губы и соизволил объяснить:

– Тут живёт немецкая семья моего деда.

Шурочка не успела даже толком удивиться, как они вошли в дом, и оказались в окружении множества лиц. Здесь было около десятка людей самых разных возрастов, запомнить сразу – кто есть кто, было нереально. И Шурочка сосредоточилась на двух персонажах – самой пожилой женщине в инвалидном кресле, очень эмоционально отреагировавшей на их появление, вернее, на появление Тимура Георгиевича (конечно, причём тут она, Шурочка? Она ведь только безликий переводчик) и молодого человека примерно её возраста, который не только представил всех членов одной семьи (немецкой семьи деда Тимура Георгиевича), но и в дальнейшем взял на себя почти весь разговор.

Питер, так звали молодого человека, оказался младшим внуком фрау Андерс, той самой дамы преклонного возраста. Он же, как оказалось, помог гроссмутер разыскать в далёкой России Тимура Георгиевича и был единственным, кто знал историю их семьи со слов бабушки. Для остальных её членов известие, что их любимый отец, дедушка и прадедушка был русским, стало шоком, от которого они ещё не отошли, судя по их перевёрнутым лицам.

А у Шурочки и Тимура Георгиевича застыли лица, как только они услышали начало истории семьи Андерс с момента знакомства 27-ти летней немки Агнешки Боден и 20-ти летнего солдата советской армии, бывшего танкиста, Петра Рыбникова2. Их шокировало не только место знакомства – концентрационный лагерь Флоссенбюрг3, где Агнешка работала, но больше всего то, каким бесстрастным и спокойным тоном Питер об этом рассказывал. Как о самой обыкновенной работе кассирши в магазине или продавщицы мороженого!

…Пётр Рыбников поступил в лагерь в июне 1944 года. К этому времени Советская армия уже почти полностью освободила территорию СССР, но немцы ещё верили, что они не победимы. А вот гонения на советских военнопленных в концентрационных лагерях усилилось. Их отправляли в печи крематориев нескончаемым потоком наряду с евреями.

Игра Петра на гармони в местной самодеятельности (было и такое, когда немецкое начальство концлагерей, считающее себя великими эстетами, собирало оркестры из пленных, умеющих играть на музыкальных инструментах. Особенно им нравилось заставлять их играть перед дверями крематориев) уже не гарантировало ему спасение от смерти в печи, и Агнешке приходилось выкупать приглянувшегося ей русского паренька у коменданта лагеря. Такое произошло дважды из-за смены руководства лагеря.

В апреле 45-го лагерь Флоссенбюрг срочно эвакуировался в Дахау из-за того, что с востока фашистские войска теснила Советская армия, а с запада – союзническая армия США. Агнешка работала машинисткой при коменданте лагеря оберштурмбанфюрере СС Мартине Готтфриде Вайсе, и потому ей удалось воспользоваться неразберихой во время поспешной эвакуации и выправить документы Петра Рыбникова на бывшего бродягу из Гамбурга Питера Андерса.

В концлагерь Дахау они не доехали, сбежали по дороге. Бежали и бежали дальше на юг, лавируя по линии фронта. Прячась и от немцев, и от русских. Попадись они в лапы немцев, обоим грозила бы смерть, как уклонистам и предателям. Попав в плен к русским, участь Агнешки, как сотрудницы концлагеря, была бы решена одним выстрелом, а Петра, если бы выяснилось, кто он такой, в лучшем случае ожидала ссылка куда-нибудь под Магадан. Так что беглецы решили бежать на юго-запад, где уже хозяйничала американская армия.

По дороге в городке Мемминген Агнешка и Питер обвенчались в Kreuzherrenkirche (церковь Креста Господня). Так исчезла Агнешка Боден и появилась чета мирных немецких обывателей Агнешка и Питер Андерс. Их документы не вызвали подозрения у американских оккупационных властей.

И стали они жить-поживать и добра наживать, как говорится в русской народной присказке. Нажили двух детей – Вальтера и Белинду, шестеро внуков, одним из которых и был Питер, названный в честь деда, и двух правнуков (пока). Правнуков Питер-старший уже не увидел. Умер тихо, как и жил – замкнуто, молчаливо. Не любил шумных компаний, с соседями почти не общался, его голос даже в семье звучал редко.

И, тем не менее, и дети, и внуки своего отца и дедушку обожали, о его смерти искренне скорбели. Питер с энтузиазмом откликнулся на просьбу бабушки помочь ей найти родных любимого мужа, абсолютно не подозревая, что искать их придётся в России. Он в одиночку пережил шок от известия, что на самом деле деда зовут Пётр Рыбников и что в России, возможно, ещё жива его первая жена, есть их общий сын и, вероятно, внуки и правнуки тоже. И три года, пока разыскивал Тимура Георгиевича, в одиночку нёс бремя этого знания потому, что его попросила молчать бабушка, не уверенная в успехе поисков и, в случае неудачи, желающая сохранить тайну до своего самого последнего часа.

Когда Агнешка Андерс перешагнула свой 95-летний юбилей, она, вдруг, задумалась о том как много, из того о чём она мечтала в юности, не осуществилось. Сначала помешала война, потом страх разоблачения, затем дети, внуки, правнуки… Она долго колебалась, но, всё-таки, решилась на поездку в Париж, ведь для её возраста выражение «Увидеть Париж и умереть» отнюдь не является красивым оборотом речи.

Дети уговаривали мать сначала не ехать, потом, когда поняли, что её не переубедишь, остановиться в дорогом отеле. Но она их не послушала ни в первом, ни во втором случае. В первом сыграло упрямство её натуры, во втором – знаменитая немецкая бережливость.

Маленький 2-х звёздочный отельчик (зато в центре города и рядом со станцией метро) располагался на улице с символическим названием Москва. Ещё когда она увидела его в интернете – сразу решила, что остановится только здесь, какой бы клоповник её не ожидал. Ведь ещё одним её страстным и тайным желанием было побывать на родине своего горячо любимого мужа. Она понимала, что это её желание не осуществимо в принципе, а потому решила прикоснуться к России хотя бы таким способом.

Из соотечественников в отеле она была одна. Зато там полно было русских. А среди множества телевизионных каналов фрау Агнешка нечаянно наткнулась на один русский. Она щёлкала пультом и вдруг услышала знакомую и уже изрядно подзабытую речь (Питер иногда, когда никого не было рядом, пел ей грустные и протяжные русские песни, аккомпанируя себе на гармони, которая спасала его от смерти в концлагере), а с экрана телевизора на неё надвигалась бескрайняя река людей с фотографиями в руках – мужчин и женщин, но больше мужчин, в военной форме и гражданской одежде, с орденами и медалями на груди. Она поняла кто эти люди, вспомнив, что сегодня – 9 мая. Во всей Европе праздничные мероприятия, посвящённые окончанию Второй мировой войны, уже отгремели накануне, а в России ещё только начались.

У Агнешки защемило сердце. Но плохо ей стало, так что пришлось вызывать врача, когда камера выхватила из толпы и показала крупным планом фотографию её Питера и рядом – очень похожего на него мужчину средних лет. Именно в этот момент она поняла, почему её горячие молитвы Богу с просьбой забрать её на небеса, чтобы воссоединиться с мужем, остаются без ответа. Она должна узнать о судьбе его русской семьи! Может быть, даже, соединить её со своей! Ведь не может быть всё это случайным совпадением – отель на улице Москва, 9 мая, Бессмертный полк (название акции позже нашёл и перевёл ей внук Питер) и лицо мужа, выхваченное камерой из тысячи и тысячи фотографий!

Питер-младший не стал вдаваться в подробности трёхлетних поисков первой семьи деда – его сводный кузен, Тимур Георгиевич, явно тяготился разговором, и Питер постарался свернуть его побыстрее. Отказался русский внук их деда и пообедать с семьёй, сославшись на ограниченность времени во время командировки. Не дрогнуло его сердце и когда к нему напрямую обратилась бабушка Агнешка, ласково накрыв его сжатые в кулаки руки своими исхудавшими ладонями с пергаментной кожей:

– Du siehst so aus wie mein Geliebter Peter! So schön, gründlich, still! Nimm dich in Acht! Sei glücklich!

Шурочка перевела: «Ты так похож на Питера! Такой же красивый, основательный, молчаливый! Береги себя! Будь счастлив!», убрав из текста «моего» и «любимого». Она вообще старалась переводить осторожно, убирая лишние эпитеты и эмоции – видела, как напряжён Тимур Георгиевич, и очень боялась, что он взорвётся и нагрубит.

Когда русские ушли, взорвался Вальтер, сын фрау Агнешки. Он был искренне возмущён неуважением, которое проявил русский внук их деда по отношению к матери. Агнешка прервала гневную тираду сына.

– Они имеют на это право! – сказала пожилая женщина и закрыла глаза с закипевшими слезами.

А под закрытыми веками на неё шли и шли люди с фотографиями своих родных и близких в руках, которых у них отняла война. Сотни, тысячи людей. И это ещё было благо, что её не преследовали картины того, на что она насмотрелась в концентрационном лагере Флоссенбюрг.

2 – есть несколько версий происхождения слова «рыба», ни одна из которых не является приоритетной. По одной – от слова «рябой», что сделало «рыбу» чисто славянским словом. Есть мнение, что «рыба» – это древненемецкое слово, которое произошло от «rupa», в переводе – «налим». В царской России фамилия Рыба была очень престижной. Согласно таблицам времен Ивана Грозного, она была зачислена в реестр почетных. То есть ее, как и титул, земли или богатства, могли даровать за величайшие заслуги перед государем. Отсюда и пошли фамилии Рыбаков, Рыбин, Рыбников и многие другие.

3 – концентрационный лагерь СС в Баварии возле города Флоссенбюрг на границе с Чехией. Был создан в мае 1938 года. Располагался на небольшом горном плато на высоте 800 метров над уровнем моря. За время существования лагеря через него прошли около 96 000 заключённых, из них более 30000 скончались. В начале лагерь использовался для содержания в качестве заключённых так называемых асоциальных элементов (бродяги, пьяницы, безработные, уголовники, гомосексуалисты, цыгане, члены секты Свидетели Иеговы). Их использовали в качестве рабочей силы для работы на гранитных каменоломнях, принадлежавших СС. Во время Второй мировой войны большинство заключённых поступало в лагерь с оккупированных восточных территорий (из Википедии)

7

Тимур Георгиевич не смог вести машину. Он отогнал её от дома и оставил на первой же подвернувшейся парковке. Шурочка понимала, что шефу надо успокоиться, и молча шла за ним. Начал накрапывать дождик, и они зарулили в ресторан, тем более что и время было обеденное.