Лепесток за лепестком

Агесандр снова зажмурился.

– Хорошо, хорошо… тепло… – прошептал он и затих. Потом услышал, как открылась и закрылась дверь.

– Доктор, – сказал он, не поднимая век. – Пожалуйста, не надо делать операцию. Мне уже лучше, мне так хорошо…

– Меня зовут Кон Формен, – прозвучал грубый, колючий голос.

Юноша вздрогнул, очнулся. Высокий человек стоял перед ним и смотрел прямо в лицо. Впервые осознанный взгляд был направлен в глаза Агесандру. Он похолодел и втянул голову в плечи.

– Я извиняюсь, – сказал человек. – Можно присесть?

– Можно.

Человек опустился в кресло.

– Меня зовут Кон Формен, – повторил он. – Доктор Фальк приказал мне поговорить с тобой.

– Приказал поговорить? О чем? – Агесандр освободился от замешательства первых секунд и почувствовал раздражение. – Мне надоели разговоры. Я хочу спать.

– Понимаю, – сказал Формен. – Я ненадолго, всего пять минут.

– В таком случае потрудитесь не смотреть в мою сторону.

– Ладно, не буду смотреть, – согласился Формен и опустил глаза в пол. – Я стану говорить, а ты слушай внимательно.

– Я слушаю. Только быстрей, и уходите.

Не поднимая глаз, Кон Формен медленно провел по лбу широкой ладонью, как бы проверяя порядок своих будущих слов.

Агесандр повернулся лицом к солнцу. Он пожалел о том, что непрошеный гость помешает насладиться минутой, когда солнце с головой опустится в море.

– Я очевидец, – начал Формен. – Шесть лет назад со мной случилась та же беда, что и с тобой.

– Беда?

– Молчи и слушай… Точно так же я лежал в этой комнате и смотрел в это же окно. И солнце было точно такое же, и море…

Формен сделал долгую паузу. И вновь заговорил, но быстрее, словно боясь не успеть.

– И я решил остаться очевидцем. Ты меня поймешь. Я полагал, что буду счастлив, потому что увижу мир, а не только услышу его звуки и запахи… Закон Общества запрещает видеть, Всеобщая Конституция Великой Тьмы предусматривает операцию искусственного ослепления прозревших, чтобы они снова стали слепыми, как все нормальные люди…

– Все это я прекрасно знаю и без тебя! – не выдержал Агесандр. – Зачем ты пришел?

– Не перебивай, – ответил гость. – Я продолжаю.

– Нельзя ли короче?

– Итак, от операции я отказался. И должен был покинуть Общество. В день изгнания меня заклеймили проклятием и облили грязью. Не знаю, как вынес я эту пытку… – Он снова надолго умолк.

С нарастающим раздражением Агесандр вытерпел эту долгую паузу. Когда он был готов крикнуть в лицо неприятному гостю что-нибудь оскорбительное и решительно прогнать его, тот заговорил:

– Я шел по зеленой траве и улыбался. Далеко впереди стояли высокие горы, сейчас из окна ты их не увидишь, они с другой стороны. Не помню, сколько дней я шел к ним. Я питался растениями, сбил ноги в кровь…

– Перестань, – сказал Агесандр и посмотрел на гостя со всей злостью, на какую был способен. – Знаю, к чему ты клонишь. Ты был в изгнании, а теперь снова здесь – значит, скоро ты скажешь, что разочаровался в своем очевидении. Плевать мне на это! Тебе не удастся меня одурачить… Говори поскорее все, что ты должен сказать. Только без лирики. И уходи.

– Ну хорошо. – Формен кивнул. – Тогда скажу самое главное. Слушай… В горах я встретил людей, таких же, как я, очевидцев. Они приняли меня спокойно, показали место у костра… Это был мой самый счастливый день. Мы смотрели друг другу в глаза и разговаривали.

– Почему же сейчас ты не с ними?

– Не перебивай, это долгая история. Если хочешь, расскажу все подробности.

– Я не желаю слушать твои подробности!

– Ну хорошо, ладно. Не кричи на меня…

Кон Формен еще ниже склонил голову и проговорил еле слышно:

– Они погибли.

– Погибли? – Агесандр привстал в постели. – Но почему?

Формен отвечал еле слышно, не поднимая глаз:

– Дело в том, что солнце… Они ему поклонялись как богу.

Солнце было для них… символом совершенства, красоты…

– Что такое «красоты»?

– Красота? Это такое слово, они придумали его для обозначения всего, что им представляется совершенным. Всего, что приятно для глаз… как бы тебе объяснить… Они еще много слов придумали, которых ты не поймешь.

– Скажи, скажи мне их!

Кон Формен посмотрел сквозь окно. Уже наступали сумерки, солнце зашло. Зеркало моря еще держало в себе немного жаркого цвета.

– Смотри, – сказал Формен. – Вон там синее небо над морем.

– Что над морем? – не понял Агесандр.

– Высокий воздух над морем – это небо. Оно синее, это такой цвет. Цвет, понимаешь? У моря другой цвет, золотистый, и оранжевые полосы. И еще немного красных и желтых пятен… Пятно – это сгусток цвета.

– Сгусток цвета… – тихо повторил Агесандр. Он примолк, потом сказал с нетерпением. – Назови цвет дерева!

– Зеленый. Этого цвета очень много в горах, где живут… – голос гостя дрогнул, – где жили эти люди.

Агесандр вцепился глазами ему в лицо и долго молчал, прежде чем сказать наконец:

– Почему они погибли?

– По глупости. Они поднялись на высокую гору, чтобы стать как можно ближе к солнцу… И солнце сожгло их.

– Сожгло? – прищуриваясь, переспросил Агесандр.

– Да, – повторил Формен. – Сожгло солнце. Они сгорели в его лучах.

– А ты? – Агесандр еще больше сощурился. – Почему не сгорел вместе с ними?

– Потому что меня там не было. Я не пошел с ними на эту проклятую гору. – Формен заговорил торопливо, с каким-то неудовольствием. – Они оставили меня внизу. Сторожить вещи.

А сами ушли в гору, все ушли…

– Сторожить вещи? От кого сторожить?

– Ну… мало ли.

Агесандр недоверчиво поджал губы и несколько секунд разглядывал в упор Кона Формена. Потом тяжело откинулся на подушки и отвернулся.

– Ты врешь, – сказал он.

Воздух над морем загустел еще больше. Агесандру захотелось узнать, как называется этот цвет. Но он не стал спрашивать. Он ждал, когда Кон Формен встанет и уйдет. Он уже не думал о Формене, он думал о себе и о том, что будет завтра… Надо стерпеть унижение, надо выдержать… Когда разъяренная толпа станет кричать грязную брань, а с балкона Общественной Ратуши кто-нибудь из членов Великого Кворума провозгласит тираду вечного проклятия и приговор отлучения…

– Почему ты не веришь? – прозвучал в тишине хриплый голос. – Ты первый, кто не поверил моему вранью.

– Когда говорил, ты прятал глаза.

– Сам же просил не смотреть в твою сторону.

– Не имеет значения. Кроме того, в одном месте ты допустил оплошность. Сказал, что очевидцы живут в горах, а потом поправился: жили.

– Да, ты прав.

– Но это не главное. С первой минуты я понял, то ты будешь врать.

– Это почему?

– Потому что… у тебя такое лицо.

– Может быть, – согласился Формен. – Слепцы не видели моего лица, их я легко сумел обмануть. А тебя не проведешь.

– За эту ложь ты купил себе место в Обществе? Верно я понял?

– Да, верно! Ты догадлив, черт возьми! – Формен побагровел. – Я прожил с очевидцами ровно шесть месяцев, а потом пришел к великому Кворуму и сказал, что ненавижу солнце и раскаиваюсь, раскаиваюсь, раскаиваюсь… – Формен уронил лицо в ладони и умолк, переживая свое давнее унижение.

– Почему ты покинул их?

Формен вскинул искаженное гримасой лицо.

– Почему я ушел? Ты хочешь знать?

– Хотелось бы, – тихо сказал Агесандр. – Только без вранья. Если можешь, конечно.

– Ладно, скажу…

Кон Формен тяжело задышал. В его левом глазу нижнее веко вздрогнуло мелким тиком. Он заговорил, прижимая глаз пальцами.

– Потому что мне надоело, понял? Надоело!

– Не кричи ради бога!

– Надоело, – повторил Формен уже спокойнее. Не понимаю, как они могут так жить. Они все сумасшедшие. Солнце, солнце!

Носятся со своим солнцем… А сами спят почти на голой земле и жрут всякую дрянь, что бог даст. Рыбу, правда, ловят. Или тощего зайца иногда поймают в петлю. В общем, не сравнить с нашей жизнью…

– Постой-ка, – прервал его Агесандр. – В Конституции сказано, что страдание – заслуженная кара для всех, кто изменяет идеалам Тьмы. И вот ты пришел и сказал Кворуму, что все очевидцы погибли, что ты остался один, что тебе плохо, трудно, холодно…

Ну и отлично! Ты заслужил страдание – иди, уходи, страдай! Кормись от солнца! Так или нет?

– Да, так и было. Сначала меня прогнали. Сказали, что смерть очевидцев – справедливое возмездие за разврат духа и что я достоин той же участи… Через два дня я пришел опять и сказал им, что я сам себя ослепил и снова стал таким же, как все.

– И что же?

– Они совещались до вечера, а потом приказали повторить рассказ о том, как солнце сожгло очевидцев на высокой горе. Я повторил слово в слово. Они еще немного подумали и решили, что раз уж на всей планете не осталось ни одного очевидца, меня можно принять как блудного сына. Предупредили, что будут использовать меня для убеждения тех, кто вдруг утратит слепоту и соблазнится светом солнца. С тех пор прошло шесть лет, за это время многие прозревали, но меня не использовали ни разу. Ты первый.

– Ловко ты надул их.

– Да, притворяюсь слепым и живу как все люди. Никто не знает, что я могу видеть.

– Ты неплохо устроился.

– Что делать, – согласился Кон Формен. – Жить-то надо.

– Ты дважды предатель. Не думал об этом?

– Красивые слова, – Формен усмехнулся. – Зато у меня теперь теплый дом и хорошая пища. К тому же иногда вечерком бывает приятно посидеть на крылечке, посмотреть на красивый закат, на деревья… Сейчас как раз вишня цветет… Я на судьбу не жалуюсь. – Он помолчал, о чем-то размышляя. – А ты вот что, парень. Беги отсюда как можно скорей, если твердо решил видеть.

– Зачем же бежать? Это трусость. Когда меня будут проклинать и отлучать от Общества, я крикну им всем, что они дураки, что они слепцы, глупые слепые слепцы!

– Тебя не станут слушать. Этим ты еще больше разозлишь их – могут и покалечить.

– Тогда уйду молча. Пусть остаются и стучат всю жизнь своими тросточками. А я пойду в горы, встречусь там с очевидцами, буду ловить рыбу и зайцев, буду ходить на высокую гору… Я расскажу им о глупых и кичливых слепцах. И о тебе не умолчу, не надейся. Расскажу, как ты их предал.

– Ладно, как хочешь. Можешь рассказывать, мне от этого хуже не станет… И всё же обо мне ты будешь вспоминать с благодарностью.

– Вот как? – удивился Агесандр. – Это интересно.

– Слушай… Мы с доктором Фальком в некотором роде приятели, я служу у него в анатомической лаборатории. И он сказал мне… – Кон Формен приглушил голос до шепота. – Что если я не заставлю тебя согласиться на операцию, то тебя подвергнут ослеплению силой.

– Что за вздор! Конституция запрещает насильственное ослепление.

– Тише! – Формен приложил палец ко рту. Осторожно встал, подошел к двери, тихонько приоткрыл, выглянул в коридор, вернулся на место. – Доктор сказал, что тебя ни в коем случае нельзя выпускать, ты им очень нужен зачем-то.

– Ах, вон оно что…

Легкий сумрак, смешанный с ароматом цветущих вишен, понемногу входил через окно в комнату. Агесандр уже не мог видеть лицо Кона Формена, различался лишь силуэт его фигуры. Чтобы не утомлять глаза ненужным напряжением, юноша опустил веки.

– Ты понял меня? – спросил Формен.

– Да, понял. Благодарю.

Скрипнуло кресло. Кон Формен молча вышел из комнаты, осторожно прикрыл за собой дверь.

Через минуту явился доктор Фальк.

– Ну, – бодро сказал он. – О чем я могу сообщить профессору Юранду? Он ждет моего звонка.

– Скажите, что он просчитался. Я остаюсь очевидцем. Это все.

Доктор долго молчал рядом с юношей. Агесандр не выдержал напряженной тишины и открыл глаза. На сумрачном фоне стены фигура доктора показалась ему жалкой, беспомощной.

– Я все сказал, доктор, – повторил он.

Не говоря ни слова, доктор Фальк повернулся и вышел.

* * *

Как и доктор Фальк в клинике, профессор Юранд у себя в институте редко пользовался тростью для точности передвижения.

Не замедляя шагов, он миновал длинный лабиринт переходов, поднялся в лифте на четвертый этаж, тонким ключом открыл дверь кабинета, сел за стол и включил вентиляцию. Несколько минут ждал, когда воздух, застоявшийся в четырех глухих стенах, освежится через фильтры в потолке. Снял телефонную трубку и назвал пароль седьмого корпуса.

– Кто? – спросил, постукивая пальцами по столу.

– Дежурный Мув Шлехтель, – ответил слегка дребезжащий голос.

– Ну как там?

– Все в порядке, шеф.

– Ты один?

– Так точно, один. Смена через четыре часа.

– Мышей кормил уже?

– Так точно. В девятнадцать тридцать, по инструкции.

– Хорошо, – сказал Юранд. – Сейчас я спущусь.

Но стоило профессору опустить телефонную трубку и прикоснуться затылком к упругой спинке сиденья, как он почувствовал совершенную апатию и нежелание двигаться.

Собственная психика всегда была для Юранда предметом пристального внимания. В свои семьдесят пять лет он хорошо усвоил привычку подвергать осмыслению любые резкие изменения внутри себя. Эта привычка надежно служила ему для поддержания стабильности самочувствия. Регулирующий механизм профессор изобрел еще в студенческие годы. Чтобы ликвидировать психический всплеск в организме, следует как можно быстрее осознать причину этого всплеска, а затем совершить своеобразную психическую аннигиляцию, то есть воздействовать на причину антипричиной. Этот способ саморегулирования стал темой его дипломной работы и лег в основу капитального темноведческого исследования.

Лет сорок назад Юранд немало попортил себе нервов, прежде чем доказал реальность практического использования своей теории для расширения возможностей пространственного мироощущения членов Общества Тьмы. Еще больше нервов потратил на то, чтобы избавиться от сотрудников-прилипал и не слишком чистоплотных научных руководителей, мечтавших прославить свои имена за его счет.

Почему так трудно доказывать очевидные истины? Почему так долго ему не верили и даже высмеивали на заседаниях ученого совета? Вспоминая те времена, старый профессор лишь пожимал плечами. Сейчас уже никто не ставит под сомнение его авторитет в области прикладного темноведения. Даже в школьных учебниках сказано, что профессор Стон Юранд – первооткрыватель основ суперпсихического ориентирования, науки будущего. Теперь у него свой институт с внушительным штатом сотрудников. И ни одного противника, ни одного! Последний скончался не так давно. Это был доктор Бьен, незадолго до смерти лишенный всех научных званий и степеней за прокламацию антиобщественных идей очевидения.

Память о Бьене всегда раздражала Юранда. И не столько потому, что Бьен был самым яростным и неуступчивым оппонентом суперпсихической теории. Он, видите ли, хотел вернуть людям зрение! Заставить работать глазное яблоко! Вздорный старик…

Пытался доказывать, что на заре истории Общества все люди были очевидцами. Может быть, и так – ну и что? Если теперь глаза у людей атрофированы, значит, таков естественный результат эволюции. В сегодняшних условиях глазное яблоко – это никому не нужный, бесполезный атавистический орган, вроде аппендикса, и мечтать о том, чтобы вернуть человеку осязание света, – все равно, что пытаться пришить ему обезьяний хвост!

* * *

Профессор не знал историю Маленькой Планеты до самого дна. И никто из членов Общества Тьмы не мог помнить подробности давней катастрофы – слишком много воды утекло с тех пор.

Время уничтожило приметы тех лет и веков, когда солнце и краски мира были привычными для людей, как воздух или вода.

Жители Маленькой Планеты медленно двигались по извилистому пути от прошлого к будущему. Люди рождались и умирали, молились богам, сочиняли стихи, объявляли войны и заключали миры, избирали вождей и свергали вождей, познавали мир и себя…

И настал год Большого Слияния. Жители Маленькой Планеты собрались в одном большом городе и выбрали нового вождя – одного на всех, чтобы исполнять его мудрую волю, жить в мире и никогда больше не враждовать.

Испытания многодневного турнира лучше других выдержал юноша с голубыми глазами и голосом звонким как медь. Был он красив, умен и ловок, а его красноречие рождало овации.

Юный вождь стал добрым и справедливым правителем, люди жили с ним легко и свободно, а потом он стал взрослым мужчиной и научился повелевать – уверенно, иногда жестко, а порой и жестоко, принимая как должное верность и беспрекословное подчинение всего Общества и каждого человека в отдельности. Каждый житель Маленькой Планеты носил на груди медальон с образом грозного и обожаемого повелителя.

Прошло время, вождь постарел. Лицо покрылось морщинами, голос стал грубее и тише, глаза утратили остроту взгляда, мозг остроту мысли. Теперь это был близорукий старик, почти разучившийся править и повелевать. Но жители Планеты боготворили его по-прежнему, и даже сильнее – за то, что он вождь, многолетний привычный властитель. Огромные толпы стекались на Главную Площадь, чтобы увидеть своего кумира на балконе Золотого Дворца и услышать его хриплую речь. Уже при жизни ему наставили памятников. Никто не верил, что вождь когда-нибудь умрет. Никто не думал об этом. И судьба хранила его от несчастий, как бы выжидая и выбирая удар посильней, пострашней.

И однажды, после небывалой грозы с диким ливнем и разящими молниями, близорукий старик совсем ослеп. Весть об этом заставила всех собраться на главной площади перед Золотым Дворцом. С отчаянием и надеждой люди смотрели на закрытую дверь золотого балкона, откуда вождь произносил свои речи. Никто не появлялся на балконе. Так прошел день, закончился вечер, и лишь при свете яркой луны, висящей в черном небе, дверь балкона медленно отворилась, старый вождь медленно и неуверенно вышел к толпе. Черная лента перечеркивала его лицо.

– Люди, – сказал он. – Простите меня. Я не могу больше вести вас. Я слепой.

Глухой ропот прошел по толпе. Она зашевелилась, и где-то в ее глубине прозвучал крик:

– Я хочу быть как он! Я буду как он! Я тоже слепой!

Над толпой взлетела чья-то рука, свет луны блеснул на лезвии ножа. Крик человека утонул в реве толпы. Слезы и кровь потекли по множеству лиц.

– Веди нас! – кричал каждый пронзивший свои глаза, и кто-то выхватывал из его руки окровавленный нож, чтобы тоже стать как все.

– Веди нас! – кричала толпа. – Веди нас! Веди!

Вождь стоял на балконе, слушал стоны и крики внизу. Слезы текли по его щекам. Вцепившись руками в золотое ограждение балкона, он повторял шепотом:

– Благодарю вас, дети мои… Благодарю вас…

Много дней продолжался порыв массового ослепления. Специальный солдатский легион рыскал по всей планете, отыскивая тех, кто хотел избежать общей участи. Когда не осталось ни одного человека, способного видеть солнце, солдаты легиона под звуки торжественной молитвы ослепили себя на площади перед Золотым Дворцом и пали ниц к ногам слепого вождя.

Так на Маленькой Планете началась эпоха Великой Священной Тьмы…

Ветер и время превратили в пыль грандиозные памятники великому вождю, строения древних городов, книги и механизмы. Слепцы заново осваивали во тьме свою планету, учились сопротивляться стихиям и болезням, привыкали по-новому двигаться и существовать. К тому времени, когда они придумали письменность и стали по крохам восстанавливать свою историю, в общей памяти почти ничего не осталось. Подробности далекого прошлого, передаваясь от поколения к поколению, постепенно затушевались, исказились и в конце концов исчезли совсем. Повинуясь непререкаемому закону, люди ослепляли своих младенцев. Много веков подряд слепые мужчины и слепые женщины во тьме зачинали и рожали детей, пока наследственность не сделала свое дело:

младенцы стали рождаться уже слепыми, слепыми же росли, слепыми взрослели, слепыми рождали новых слепцов…

Общество Тьмы двигалось наощупь, спотыкаясь на каждом шагу. Годы удач и стабильности перемежались веками ошибок и блужданий в неизвестности. Но мало-помалу накапливались, наслаивались друг на друга изобретения и открытия, увеличивался запас полезных знаний, полученных с великим трудом. В последние времена прогресс Общества стал особенно заметен – появился телефон, усовершенствовалась письменность, в полную силу заработали общеобразовательные школы и научные институты, канули в прошлое болезненные последствия опустошительной гражданской войны, в результате которой слепцы избавились от старых вождей – диктаторов и самодуров, – а вместо них избрали Великий Кворум, высший орган, руководящий всей жизнью Общества. Великий Кворум зорко следил за соблюдением законов и норм, карал преступников и отщепенцев, стоял на страже идеалов Великой Тьмы. Граждане Общества научились производить все, что требовалось для нормальной жизни, свое государство они называли страной процветания и были бы вполне счастливы, если бы…

Если бы не эти проклятые тросточки!

До сих пор слепцы не придумали ничего, чтобы обеспечить себе уверенное перемещение в пространстве. Только в своих жилищах да на привычных местах общественной службы они могли позволить себе передвигаться без опасения сломать шею или разбить лоб о незнакомый предмет.

С давних пор среди специалистов темноведения шла борьба мнений о возможных путях выхода из «двигательного тупика».

Примерно сто лет назад возникла школа профессора Лезьё, учеником которого был доктор Бьен. Сторонники Лезьё и Бьена доказывали, что человеческий глаз обладает скрытой способностью доставлять в мозг информацию об окружающих предметах и таким образом помогать ориентироваться среди них. Правда, «глазная информация», как показали исследования, дает несколько искаженное представление о предметах, представляя их в перевернутом виде. Этот факт послужил поводом для уничтожительной критики всей «глазной теории». Но главное препятствие на пути ее распространения состояло в том, что «глазники» поднимали руку на основные заповеди Общества, предлагая вместо Священной Тьмы запретный свет.

Доктору Бьену уже после смерти учителя удалось провести несколько удачных операций с глазами своих сотрудников-добровольцев. В результате этих операций три человека обрели способность к световосприятию. Восторги прозревших по поводу своих ощущений молниеносно распространились в народе, и доктор Бьен вскоре не знал, как отбиться от желающих подвергнуться такой же операции. В этот момент Юранд, бывший тогда уже известным магистром столичного темноведческого колледжа, выступил в печати с предупреждением. «Стабильность Общества под угрозой!» – так называлась его статья. В противовес идеям Бьена он предлагал собственную теорию, упирая главным образом на лояльность своих взглядов с точки зрения основных заповедей Великой Тьмы. Но тогда голос Юранда почти никто не услышал, а популярность Бьена день ото дня росла. В операционной бьеновского института еще несколько человек получили способность осязать световые волны при помощи глаз. Публичные признания этих людей взбудоражили общественную атмосферу. Именно в это время родилось новое словечко – «очевидцы». Словцо это было тогда почти что запретным, люди произносили его с некоторым опасением за свою репутацию. Когда в Обществе стали возникать нелегальные «кружки» и «братства» в поддержку идей доктора Бьена, Юранд еще раз выступил в печати с пропагандой собственной теории. И опять мало кто прислушался к его словам…

* * *

К счастью, научная война между Юрандом и Бьеном пришлась на то время, когда Великий Кворум усилил борьбу с очевидением в целях укрепления сплоченности Общества Тьмы. Новая Конституция поставила очевидцев, уклоняющихся от ослепления, в разряд государственных преступников. Угодил в опалу и доктор Бьен.

Его лаборатория была расформирована, и вскоре Юранд сделал из нее один из филиалов своего института. Для этого пришлось уволить многих бывших сотрудников, не согласных отречься от идей Бьена, и в Обществе их тоже постигла незавидная участь. А Юранд получил от Кворума сан профессора и полную свободу действий.

Правда, с тех пор суперпсихические исследования вряд ли продвинулись вперед хотя бы на один заметный шаг – старый профессор с трудом, но признавался себе в этом. Наверное, слишком уж просто все было задумано. Простота сообщала идее заманчивость. А идея состояла в том, что при помощи настойчивой индивидуальной тренировки можно заставить органы чувств реагировать на внешние раздражители в десять, в сто и тысячу раз острее. По мнению Юранда, это был единственный путь к избавлению Общества от надоевшей трости – научиться обостренно и сверхчутко воспринимать сигналы от окружающих предметов.

В этом сверхвосприятии должен быть задействован одновременно весь психический комплекс – осязание, обоняние, слух, плюс интуиция…

Увы, многолетние опыты не дали желаемого результата.

Единственная польза, которую профессор извлек для себя лично, состояла в том, что он постепенно привык худо-бедно управлять психическими процессами в собственном организме. В последние годы он все чаще пользовался этим средством, чтобы избавиться от дурного настроения или навязчивых мыслей. Вот и теперь…