Лепесток за лепестком

Званый обед

– Ах, а к каким художникам вы тяготеете?спрашивает меня девочка(которая уже прабабушка) —недавно игравшаяна расстроенном пианино в старинной ратушегорода Регенсбурга на свадьбе внукаЯ называю какие-то фамилии…– С Ольгою,моею дочерью,мы расходимсяво мнениях относительно творческого наследияКазимира МалевичаОт этих слов я уже не могу понять в кого я влюблен более —в свою собеседницуили в Ольгу, которая годится мне в материпальцы ее украшены кольцаминайденными в маленькомунаследованном от родственников из Первой волны эмиграцииодноэтажном домикена берегу океана под Нантом– Hдmatit[1]произносит она и я определяюсь с выборомкопия картины художника входившего в группу Blaue Reiter[2]которая лучше оригиналаМежду нами:светло-серое кружево сервизачайничек на подставке со свечечкойпрочие прелести сервировкино когда она протягивает мне ручкупосередине всеобщей трапезыя беру ее притворяясь что я рассматриваю украшения —я хочу ощутить живое тепло ее ладониибо время не властно только над красотою– Ах! – восклицает моя новая подруга-пианистка– Я не могу жить без Шостаковича,без РахманиноваЯ говорю какие-то фамилии…и мы сходимся на ПрокофьевеКраем глаза я замечаю: тетя Наташакладет голову маме на плечикои я вижу двух школьных подружек– А знакомы ли вы с портретамизабулдыги Зверева —совершеннейшего генияВторого русского авангарда?Смущаясь я говорю что не знаком и обещаю немедленноисправить это упущение– Ах, как интересно жить!«…и как не хочется умирать»читаю я недосказанноев бойких глазках прабабушкиА по правую руку от нас сидит Сашенькавысокая статная девушка которую я помню совсем ребенкомбогатство которой – молодостьи долгожданная найденная на свалке кошечкачьи фотографии мы вместе смотрим

Морпорт

Некое земноводное, спрятанное во мне,Искренне радуется волне,Набегающей из глубины вовнеНа неТакой уж и дикий и чистый пляж;И всадник, скачущий на голубом коне,В непрекращающейся ни на миг войне,Почти спотыкается на валуне,Но неУпав, поправляет соленой рукой плюмаж.* * *Люди моря! ах, люди моря!Развешивающие белье на крутой горена веревке на фонарена дворена просторе…И оно(белье)Застывающее в остывающем янтарекрасно-желтой собаки прячущей хвост в конуре,посылающей морю последнее «точка-тире-тире» —Еле движется, ветру вторя.* * *Платанов облетающий камуфляж —На груду камней – ко мне.Неба бледнеющий макияж.Ожерелье огней.Бухта, вздыхающая, как грудь.В этой южной ночи,Хочешь, скажи мне сейчас что-нибудь?Жизнь, улыбаясь, молчит.* * *Звезды и самолеты сливающиеся в одностремящиеся на дносваливающиеся в пятноМертвого моря – Черного моряБолтающегося в «кругом темно!»Болтающего волнойВзбивающего самим же собою свое руноНа неповторимом повторе

Оренбургская ночь

Оренбургская ночь:рыжий мрак поднимается вверх над коттеджным поселком;над красно-кирпичным домом однатысячавосемьсотдевяностошестого года;над моими друзьями;надо мною.над в конечном счете ничейным полемпустырем завоеванным фонарным светом;Оренбургская ночь —ночь вместившаяодинаково:наивных художников и их кураторакрасивых молодых бандитов и вторую сторону ДТП с которойобходятся по совести,сама из себя которая представляет некоего старого деда на новом ниссане;любимого и любящего татуировщикалюбимую и любящую его спутницу;и всех прекрасных удивительных улыбчивых живыхО оренбургская ночькосые тени твоиложатся большими росчеркамисмелой молодой художницыталанта в которой больше чем может постигнуть кто-либокроме заслуженного искусствоведаО ОренбуржьеНевесомоеДрожащееспрятанное в шкатулку степейдрагоценным бесценным платочкомДвух-трехэтажноеМаленькоеНежное как светелка маленькой ШурочкиЗапечатленной на аппликациирукою жены Германа —Красивого мужчины в перевернутых очках с «про-путинскими»дужками из проволоки цвета отечественного триколораО ОренбуржьеТы – аппликацияНежно приложенная к снегу фигурка котаМягкие сугробы на декоративной подушке снегаТы – гладкий изгиб старого ухвата торчащего из колотой крынкиТы – разукрашенная солонка на деревянном столеТы – три ступеньки вниз к старой ваннойТы – разговорТы – поход по гостямТы – дорога в никудаТы – внезапно встреченный другТы – пар изо ртаТы – мое вынужденное молчание посреди праздника жизниТы – невозможность сохранять молчание посреди праздника жизниРыжая дорогалежит одинокои усталоведет куда-томимотвоих черных и спящихдомов,ОренбургИ по ней я ухожу уже в какую-то другуюНочь, вмещающую одинаковоВсе и всехБез разбораБез ненавистиБез состраданияЕстественноПоглотившуювсех и всебез разборабез остаткаоставившую от целого мира лишь узкую полосу месяцаполосу полумесяцаигриво мерцающуюнад городом Оренбургом,спящим своим дивным сномбез меня.

Сердоликовая бусина

«Любовь он пел, о, Зораида!»

«И отстраненный подбородок»

Евг. Боратынский

«eli eli lamma lamma sabachtani saxophone cry»

A.GinsbergВступлениеЗнаювисел яв ветвях на ветрудевять долгих ночейпронзенный копьемникто не питал, никто не поил менязнаю висел яКто из вас знает мои дела?Я не холодени не горячО! если бы был я холоденЕсли был бы горяч!Лицемер гроб сокрытый слова —противоположны деламвнутреннее – внешнему моему…Но!Коли выбор предложен —речь иль безмолвье —я расскажу всю историю:Кто-то…1Тутмоя жизнькак у всехсоставлялась из пустяковмелочей вставших ряд к рядувещей взглядов кивковКлавиши рояля в пустом зимнем дворе– Да-да,все будет именно так:вначале встанет пургаи снег продолжит идтииз темно-лилового неба до темноты– Как хотелось бычтобы не кончалсяэтот вечер с тобойне кончался каждый вечер с тобойне кончалсяНо ведь так не бывает, да?Никогда не бывает? – Да.Никогда не бывает. Нигдебольше нет таких деревьев как тут ихпугающих жуткихбудто черное кружево на лиловом фонегнутые сучьяветвитянут ведут забираютесть что-то гнетущее в этих силуэтахв неподвижных на низких тучахзигзагах которые давятк землекрутят сбивают сгибаютвяжут ткут выпрядаютпрядути однообразно скребут:ГОРОУЩАГОРОУХЩАГОРОУЩА2– Я размышлял о судьбе, голубкане только о нашей судьбеи не столько о нашейсколько об общей все-таки если позволишь судьбе:о привычке людей к утратеИ все это страшно печально моя голубкавсе это и страшно и вместе с тем так печальночто в общемне хочется больше и думать об этом общемобыденном и настоящемкак ежедневные нужды. Я чищу зубы3Туттемная теплая ночьнапяленная как настоящийфиолетовый финскийсвитерна игристый пьянящийяблочный сидряблоневых рощполощется на кривыхмертвых давно облетевшихмертвых давно увядшихветвях без плодакак забытая простыняили ненужный холст:как любая забытая и ненужная ерундаДождьвыбиваетСОЛ-БЕР-ЙОН-РОШна камнях без труда4Обманули! Обманули!Хрипит-почти-не-по-человечьи-где-нибудь-в-глубине-квартирытакстая собакраздирает котаживого они тянут котаза ноги ломают котушею тащат котакусая котаза лапы так оретчто хочется чтобы все прекратилосьхочется стать маленькими чтобы все прекратилосьсейчассейчас жесию секундуГОСПОДИ-ПОЖАЛУЙСТА —ПУСТЬ-ОНА-СЕЙЧАС-ЖЕ —ПРЕКРАТИТ-ОРАТЬ!5Тутмы сидели втроем на Вокзалена лавочке: я, Мелкий, Шайбаи шевелили за гречкуно закаталась вата.Не сказать чтоб мы были друзьямитак, вместе торчали…Но тогда мне сказалиэти ребята,что подогреют заходом6ТутАнкилозирующий спондилоартритТифОблитерирующий эндретереитГриппПродирающий на углу вихрьРитмГоворитмиркатаракт, глауком, язв:«Пиелонефрит!Склеротический спазм!»7Тутзапрещеноловить и губитьптицслужба путипроблесковые маячкизарешеченное окноулиц раскрученное веретеночтобы спутывать пряжу лицспутанную давно8Тутбатипелогическая красота глубоководных блужданийдуши в постоянном движеньив движущейся массе мракана этом видео отсутствует звук, авсе декорации это густая рапаа главный герой это большая рыбана моей душе лежит большая глыба —увеличивающаяся опухоль вроде ракаи ее невозможно сдвинутьМы кружим и кружим в кружащейся синей мути,не зная куда плыть, как на автопилотеи мне до ужаса одинокоМоре внизу перебирает раковинысброшенные скелеты ракови каждый из этих панцирейв сущности – одинаков9Тутмы лежим как подбитые зверимы не можем согретьсяпод однимодеяломподоткнувруки согнув колениткнувшись лицом в подушки закрыв глазамы лежиммы не можем согретьсяНаши надеждылегкие как легчайший пухобрастают немыслимым человечьим жиромс чередойпроблемболейбедобидбесконечный перечень датне следует бередитьтеребитьдратьадипоцирчеловечий воскжирот Л-ви остается обмыл…Des Innocents блюет липкими мертвецами в подвалы окрестных домов…– Была литы в Катакомбах Парижа моя дорогая?говорят, один малый сложил там от скукимиллионы костей в идеальном порядкеи я вижу, я вижу, моя дорогая,эти длинные коридорыи я знаю, я знаю, моя дорогая:Cest ici l’emperie de la Mort!10Юный Иэн усталон не хочет житьОт тоски?ВозможноОт женщин?ВозможноОт таблеток?ВозможноОт любви!От тяжелой любви, разрывающей нас на части!Бруно рос нежеланным ребенком: оглох от побоев —был отправлен лечиться с душевнобольнымиМолодой, талантливый Эдикс умными, добрыми глазами!я хочу видеть как тысмешлив, находчивя не хочу видеть как тывисишь на бельевой веревке с вылезшими глазамиЯ не хочу понимать твоих…Побудь со мною?Не уходиПросто побудьКитс харкается кровью на Испанских ступеняхстрашная блеклость окружает егомедленно проглатывает егопобеждает егоТебя уже закопалиа безумный Идиот Игги все так и крутитсявзгляд на берегу ночного океанаПластинка все еще вращаетсяКурочка – ТРЕНЬК! – ТРЕНЬК! – по маленькому пианинотанцует на вращающейся желтой пластинкескользит некрасивой лапойпо круглой желтой клеенке изображающей винил в этом дебильном аппарате для несчастных куриц где нужно кинуть монетку и она будет танцевать как заведеннаястарый «Форд» кружит как заведенный без водителя на парковке где-то в АппалачахБруно уезжает как заведенный на фуникулере в холодный горный воздухКРА-БАХ!…некрасивая музыкавсе еще звучитс того момента как ты слышал ее в последний раз…Да! Да!Все это было!И все это было до боли нелепоглупоне к местуторопясьспешавпопыхахи тебя нетздесь рядомНо хоть чем-то побудьздесь рядомвокругв душезвучана все голосаЗдесь рядомЗде-есь ря-ядомЗде-е-е-сь ря-я-ядомЗде-е-е…Em C G H11И когда, Господи,плач саксофона сына Твоеголюбимого-безымянного-нового-любогопрольется в третьем часу над городом…гнутые костыли фонарейперекладины перекрестковдомовые указатели вины и славы Твоейризы разделенныежребий брошенный…прольется над искалеченным городом…воздух утвердитсявысокой нотой потери знакомой каждому…склоня голову не сталкиваясь лбамине вычисляя цразатиктри раза пропою япротянув последнееΚύριε ελέησονΚύριε ελέησονΚύριε ελέ-έ-ησονСлышу, слышу я, Господи!Сопричастен я плачу Твоему!Помяни меня, когда прибудешь в Царствие Твое!ЗаключениеНа Бугре Биллинга:скелетлежитрукиголовачереп раздавлентело челюстикости кистейключицау правого колена – остатки сосудаоколо черепа – фрагмент железного ножана метр правее правогоколена – погребальный горшочек. У правоголоктя глиняное пряслице, а у правогобока – железное шило…подол…фрагменты…налипли…13 целых9 обломковбусы стеклянныепокрыты слоем иризациискрывающей цветОдна бусина – сердоликоваяАБС. ОТМ.: -16,1 м

Игорь Литвиненко

г. Москва

Родился в Приморье, жил в Китае, в Мурманской области, учился в Челябинске и Свердловске, работал в дальневосточных и центральных газетах, в журнале и книжном издательстве, живет в Подмосковье.

Из интервью с автором:

– Путешествую мало, я домосед. В разговорах предпочитаю молчать. «Чужих людей не люблю и боюсь их, жить среди них не умею». Это сказал о себе Чюрлёнис, но я подписываюсь. Всегда занимаюсь всяким творчеством, от слова «сотворять», то есть рождать, производить на свет: вот этого не было, и вот оно есть. Строить дом, возделывать сад, сочинять текст, лепить керамику, резать трубку – по ощущениям это одно и то же. Но если нужен рейтинг, то наверху окажутся тексты. И в узком смысле, и в широком: жизнь как текст.

© Литвиненко И., 2022

Последний шанс фантазия на свободную тему

Впереди себя постукивая тростью, старик Юранд быстро прошел по коридору. Перед шестнадцатой дверью по правой стене остановился, чтобы сосредоточиться на своих мыслях.

С утра, еще лежа в постели, он хорошо настроил голос для предстоящего разговора: хриплый басок с нотами досады и сожаления. Ожидая, когда в коленях ослабнет напряжение после ходьбы, вынул из кармана платок, прикоснулся шелковым холодком к потным морщинам на лбу. Все-таки у них тут страшная духота. С этой мыслью толкнул дверь, ощупал тростью высоту порога и перешагнул через него.

В комнате стоял резкий запах медикаментов. Знакомый голос доктора Фалька прозвучал откуда-то сбоку: – Прошу вас, профессор. Прямо три ваше кресло, я слева четыре у стены. Вправо два… – Доктор сделал неловкую паузу. – Наш юный друг, наш бедный юный друг.

– Славный день, доктор, – сказал старик, устраиваясь в кресле. – Но почему в вашем заведении такая духота? – Поломка вентиляции, – пояснил доктор Фальк. – Скоро наладят, я распорядился. – Ну хорошо, ладно. – Старик плотнее устроился в кресле и медленно сложил руки на круглом набалдашнике трости. – Агесандр? – позвал он. – Я здесь, прямо два, – отозвался молодой человек, лежащий в постели на высоких подушках. – Как самочувствие?

Сощурив глаза, молодой человек смотрел в морщинистое лицо старика. В течение долгой паузы он успел перевести взгляд на доктора Фалька, стоящего у стены опираясь на трость, и вновь обратил взор на лицо Юранда. – Тебе трудно говорить? – недвижно поинтересовался старик, стараясь придать голосу участливый тон. Юноша продолжал молча разглядывать морщинистое лицо и тонкие руки, обнимающие набалдашник трости.

– Агесандр утверждает, что это совсем не больно, – вмешался доктор Фальк.

– Вот как? – сказал Юранд, и юноша с любопытством посмотрел на его густые брови, как они поднялись на лбу. – Но вчера он говорил совсем другое?

– Абсолютно противоположное, – подтвердил доктор.

– Как же так, Агесандр? – Юранд выпрямился в кресле, приближаясь к больному. – Дай руку.

Нерешительно, словно опасаясь чего-то, молодой человек прикоснулся ладонью к ожидающей руке Юранда. Цепкие пальцы старика обхватили мягкую ладонь. Агесандр привстал в постели и принялся разглядывать это рукопожатие.

– Что молчишь? – сказал Юранд. – И почему дрожишь? – Он разжал пальцы.

Юноша медленно опустился на подушки, не сводя глаз с руки Юранда, которая вновь легла на трость.

– Вчера ты сказал, что осязание света заставляет тебя страдать.

– Да, шеф, – нерешительно ответил больной, закрыл глаза и нервно вздохнул.

– Ведь это больно, не так ли? Это мучительная боль, так ты сказал вчера.

– Да, шеф, – повторил юноша, не открывая глаз. – Когда сняли повязку, было очень больно, и потом тоже… Я думал, что умру.

– Ну что ты, что ты… – сострадательный тон вновь проявился в голосе старика. – Умереть мы тебе не позволим… Если ты умрешь, на кого останутся твои летучие мыши?

Агесандр заметил, как тонкие губы Юранда вздрогнули и раздвинулись на лице. Так впервые увидел он человеческую улыбку.

– Я слышал, будто наше Общество стоит на пороге великого изобретения? – опять вмешался доктор Фальк.

– Это правда. – Юранд шевельнулся в кресле. – Через пару лет любой из нас сможет быстро и свободно перемещаться даже в незнакомой местности. Никаких тросточек! – торжествующе воскликнул он. – Великий Кворум не скупится на средства.

Председатель лично заинтересован. Никогда еще наш институт так не процветал! И все это благодаря Агесандру, нашему укротителю летучих мышей. – Улыбка еще шире расплылась по лицу Юранда.

– Тогда уж, наверное, Агесандр обеспечит себе почетную пенсию? – полюбопытствовал доктор Фальк.

– Несомненно, мой друг, несомненно.

Все замолчали, и в тишине прозвучал голос юноши:

– Но мне вовсе не больно!

Доктор вздрогнул и переступил с ноги на ногу. Юранд не шелохнулся, только лицо его вмиг осунулось и затвердело.

– Хорошо, допустим, – проговорил старик, не скрывая раздражения. – Допустим, тебе не больно. Но ты не будешь, я надеюсь, отрицать, что свет причиняет тебе страдание?

Агесандр промолчал в ответ.

– Ты утратил счастье вечной тьмы. Не ты первый испытал удар внезапного прозрения. Повинуясь второму закону Конституции, ты обязан страдать. Потеря темноты – страшный удар для тебя, я надеюсь. Будь благоразумен. Операцию сделает профессор Нуарель, это опытный специалист. Он возвратит тебя в лоно тьмы, и мы продолжим наши исследования. – Участливые нотки возвратились в хриплый старческий голос. – Тебя ждет работа, Агесандр. Нам надо продолжать.

– Я не хочу, не хочу! – перебил его юноша, вжимаясь затылком в подушку.

– Аги, мой мальчик… дай мне руку.

Юноша не шелохнулся. Старик пошевелил в воздухе пальцами, очень медленно вернул руку на трость, лицо помрачнело.

– Я обещал Председателю, что к празднику Святого Полифема работа будет завершена. Подумай, Аги… Орден доктора темно-ведения сам плывет тебе в руки.

– Не хочу, – повторил юноша упавшим голосом.

– Ты… отказываешься от операции?

– Отказываюсь.

В душном воздухе повисла звенящая тишина. Доктор Фальк первым нарушил молчание.

– Это шок, это шок, – произнес он скороговоркой. – Психологический удар и волна страха, боль совести… Агесандр слишком остро переживает агрессивное действие света, и я думаю, что… как сказано в Конституции…

– К черту! – неожиданно крикнул Юранд и пристукнул тростью. – Здесь я чувствую запах предательства. Никакой это не шок. Это измена, доктор. Измена!

– Не понимаю, – дрожащий голос доктора Фалька выражал крайнюю степень недоумения. – Я ничего не понимаю…

– А я понимаю! Я всё отлично понимаю! Наш Агесандр поддался соблазнам очевидения. Отвратительным, низким соблазнам! Да это не шпион ли очевидцев, черт возьми!

– Успокойтесь, профессор, я прошу вас, – промямлил доктор Фальк.

– Если бы сейчас на его месте был бы кто-то другой, – продолжал Юранд, пристукивая тростью, – я бы тотчас передал его дело в сектор безопасности, и он бы у меня как миленький вылетел из Общества на все четыре стороны! Да еще пережил бы позор показательного суда! – Старик выдернул из кармана платок и обтер дрожащие губы.

– Я вас умоляю, – причитал доктор Фальк. – Прошу вас, ради бога…

Послышался ровный гул включенной вентиляции. Доктор застыл и прислушался, облегченно перевел дух. Юноша молчал в постели. Но теперь глаза его были открыты – он смотрел на Юранда с прищуром и ухмылкой.

– Надежда Общества! – Cтарик выпрямился в кресле. И вдруг обмяк, заговорил голосом безнадежно уставшего человека. – Все прахом… В тот момент, когда заветная цель уже почти… Я полагал, что в Обществе немного найдется людей, столь же преданных идеалам Тьмы… Ты слышишь меня?

– Да, слышу, – сказал юноша и спокойно поправил подушку под головой.

– Мы все давали клятву на Площади Мрака в день совершеннолетия. Ты тоже.

Юноша ответил молчанием.

– Никогда бы не поверил, что придется тебе об этом напоминать… Ну что ты молчишь?

Если бы старик умел видеть, он различил бы на лице Агесандра мучительную гримасу, а в глазах заметил бы светлые капли выступившей влаги страдания.

– Агесандр, – сказал старик примирительно. – Ты должен справиться с этой слабостью. Подумай о других, ты уже не мальчик. Последний гибрид летучих мышей гораздо лучше прежних вариантов, ты же сам говорил мне. Цель близка, еще совсем немного надо поработать.

– Я очевидец, – твердым голосом сказал Агесандр.

Доктор Фальк издал тяжкий вздох и закашлялся.

– Я очевидец, – повторил юноша. – Я не вернусь.

Медленным взглядом он прошел вдоль стен комнаты. Пестрые пятна и полосы, покрывающие стены и потолок, порядком надоели ему за три дня, хотя в первое время он со страхом прятался от этих пятен и полос под одеялом. Высокое окно, полное света…

Мелькание легких теней и яркий круг над водным горизонтом – должно быть, это и есть солнце…

– Я вижу солнце, – сказал юноша. – Я его вижу.

– Замолчи! – сорвался опять на фальцет голос Юранда. – Не смей произносить при мне это слово! Вижу… Видеть… Разврат!

Грязная похоть, слюнявое безволие, нищета духа, мерзость, мерзость!

Старик сильно ударил себя кулаком по колену и продолжал, морщась от боли.

– Аги, я последний раз прошу тебя, я тебя заклинаю, послушай старика. Мы всегда так легко понимали друг друга. С тобой случилась беда, ну что ж… Никто не застрахован от несчастья. Недуг прозрения мы пока не научились надежно предупреждать, не всегда это удается сделать – вот и тебе не повезло. Но послушай меня!

Он поперхнулся, дважды глотнул слюну, заговорил хрипло и натужно, торопясь высказать самое главное.

– Послушай, Аги, мой мальчик. В этой комнате до тебя побывали сотни несчастных. Самые разные люди, внезапно утратившие слепоту. И только единицы из них… Ты слышишь? Только единицы решились на эту дерзость – остаться очевидцами. Все они стали изгнанниками и погибли. Перед смертью они проклинали тот день, когда отказались от операции. Я уверен, что много раз они хотели вернуться в Общество Равноправных Слепцов, но закон Общества строг и беспощаден, очевидцам суждено умирать в изгнании! Неужели тебя не пугает их участь?

– Я завидую этим людям. И приму на себя их судьбу. Я не верю, что они погибли. Там, в изгнании, они, мне кажется, счастливы. И я буду счастлив, но вам этого не понять, шеф.

– Не понять?

– Нет. Потому что я очевидец, а вы по-прежнему слепец, – сказал Агесандр и добавил почти шепотом: – Мне жаль вас…

– Ты издеваешься! – крикнул Юранд, но тут же сдержал себя и произнес дрожащим, насильно выровненным голосом: – Ну хорошо… Ты очевидец. Так?

– Да.

– Хорошо… И что же ты видишь? Что это за удовольствие такое, черт бы его побрал!

– Профессор, – осторожно вмешался доктор Фальк. – Согласно инструкции, здесь на стенах изображение различных плоских фигур разного… как бы это вам… разной густоты, что ли, температуры… А в боковой стене, прямо за кроватью, есть прямоугольное отверстие, закрытое стеклом… это такой материал, пропускающий световое излучение…

– Да-да, – перебил его старик. – Я понимаю… Так что же ты видишь, Агесандр? Расскажи нам. Поделись впечатлениями! – В конце фразы он постарался добавить голосу побольше презрения.

– Я вижу солнце.

– Это мы уже слышали, – проскрипел старик, не утрачивая сарказма. – И что же оно такое, это твое солнце?

– Оно… – Юноша смутился оттого, что не может подобрать нужное слово.

– Ну-ну, – усмехнулся Юранд.

– Оно круглое.

– Круглое? И все?

– Да. Круглое.

– И больше ничего?

– Не знаю, – сказал Агесандр. – Может быть, я открою в нем еще что-нибудь, а пока мне и этого хватит.

– Хватит для чего? Чтобы что?

– Для счастья.

Н-да… – протянул старик. – Ну что же это за счастье? Что за идеал? Круглое солнце…

– Не знаю. Это надо видеть.

Юранд с трудом сдержал в себе новый приступ злобы. Он медленно поднялся из кресла, скользнул неподвижными зрачками по лицу Агесандра.

– Доктор Фальк, – позвал он. – Мне надо с вами посоветоваться…

В своих передвижениях по клинике доктор Фальк редко пользовался тростью. За двадцать семь лет работы здесь он успел хорошо запомнить длину коридоров, количество ступеней в лестничных пролетах, расположение и внутренние размеры комнат, порядок расставленной мебели. Взяв профессора под руку, он проводил его из комнаты и плотно закрыл за собой дверь.

– Я вас слушаю, – сказал Фальк, когда они прошли немного по коридору.

– У меня просьба.

– Пожалуйста, всегда рад служить.

– Где сейчас Формен?

– Формен?

– Да, – повторил Юранд. – Кон Формен. Где он?

– Там, где и положено ему быть, но…

– Пусть он поговорит с Агесандром.

– Думаете, этот идиот сможет что-нибудь изменить?

– Последний шанс, – тихо произнес Юранд. – В нашем положении это единственный шанс. Если и Формен не сможет нам помочь, тогда… – Юранд выразительно промолчал. – Вы поняли?

– Хорошо. Я все сделаю.

– Можно устроить это сегодня же?

– Да, профессор.

– В таком случае не прощаюсь. До вечера.

– Я позвоню вам.

– Да, – кивнул Юранд. – Я буду у себя.

Концом трости он скользнул вдоль стены, узнавая направление. Доктор Фальк еще долго стоял в коридоре и слушал удаляющиеся шаги.

* * *

Нижний край горячего диска коснулся тонкой линии далекой воды. Вдоль моря протянулась слабо пульсирующая огненная черта. Вокруг солнца воздух заметно остыл… Агесандр опустил веки, чтобы в голове не путались новые и старые ощущения. Кожа лица напряглась, принимая потоки тепла, Агесандр с детства любил это чувство. Он сильно зажмурился, глазам стало прохладно и легко, по телу прошли спокойные волны. Юноша вздохнул и расслабился. Веки сами собой распахнулись, в глаза ворвался обжигающий свет… Солнечный диск уже окунулся в море, вода раскалилась.