Лепесток за лепестком

3

…В своей расшитой золотыми звездами юбке она танцевала самбу…

Жоржи Амаду, Пастыри ночи

…Игрушка глупая!..

Тристан КорбьерЯ – фарфоровая балерина,Я танцую на острой шпаге.Называется танец жизнью,От тебя – всего в полушаге.На пуантах лечу по краюПолыньи, агатовой глади.Белым лебедем умираюНе оваций зрителей ради.Осторожно ступая по нотам,Подчиняю движение ритму.В этом танце увидит кто-тоУдивительно яркую рифму,И в рисунке его проступятОгневые буквы-всполухи…И рассветы еще наступят,От тебя – всего в полувздохе.Жизнь-тапер, не играй в миноре,Марш бравурный, лети сквозь года!…Мотылек, балеринка в фарфоре,Не приснится тебе никогда…

4

…Сон! Слушай голос мой: чуть слышен будет он.

Тристан Корбьер

…плечи

Опять крылами прорастут!

Владислав ХодасевичСкоро, в следующих столетьях, я с тобою встречусь…Знаешь,Средь стеклянных статуэток заблудиться тоже можно.И, бродя в них и плутая, вижу: в небе пролетаешь.Пусть невыросшие крылья, как трава, прорежут кожу.Больно…Но, оставив Землю, дом, друзей, все-все оставив,За тобою я отправлюсь в голубую неизвестность.И, шагнув с обрыва в небо, разве стану я лукавить?..Я тебя любила вечность под лучами Антареса.Если б ты хотел того же, если б ты к тому ж стремился…Я в твоих сетях забилась и мои сломались крылья,Горько-горько улыбнулась, ты в лице не изменился.Не нашла я путь на волю – и тогда себя убила.Скрипки, вскрикните протяжно, гряньте, громкие литавры:Нету смерти, если любишь!Пламени дитя я, Феникс,Что, сгорев, приходит снова.Но в морях кипящей лавыНе всегда родятся птицы.Крылья вырастут, надеюсь,Как трава, прорежут кожу, скоро, в следующих столетьях.И, шагнув с обрыва в небо, разве стану я лукавить?Средь стеклянных статуэток проскользну янтарной тенью,А пока – в песок уходят капли времени и влаги…

Земляничное

Сели засветло – вышли затемно,Было весело – стало маетно.Время тикало земляничное,Впрочем, надо ли – это личное.Время тикало, время капало,Время трогало мягкой лапою,Лапой плюшевой да медвежьею,Первой сказкою, первой нежностью.Впрочем, надо ли трогать тайное?С битым краешком чашка чайная.Мишка рос – подрос и утопал в лес.В том лесу не счесть молодых чудес,Молодых берез, молодого мха.До иных времен далеко пока:Бело-розов май и брусничный цвет.Да иных времен, может, вовсе нет…Время капало, время канулоВ воды черные, в осень алую;Подхватило птиц – унесло на юг.Где же ты теперь, незабвенный друг?Светел тихий лес ночью лунною,Нынче в нем гулять снова будем мы,Медвежонок мой, буро-плюшевый.Время выплелось белым кружевом —Белой лебедью бесталанноюКружит, бедное, кружит, странное.Было времени – земляничина,Впрочем, надо ли трогать личное…

Полынь – ажур и серебро

1Полынь – ажур и серебро,И в горечь – губы.Твое, не чье-нибудь ребро.Твоя причуда.А ты – Адам, моя земля,Вода и небо.От плоти плоть, и это – я,Мне имя – Ева.Иных не знала я святынь,Чем страсть и кровь.Ах, эта горькая полынь —Твоя любовь.2Предвосхищенье бытиемИ хрустом яблок,И этим яростным огнем,В который падать.Предощущенье переменИ пенье скрипки,И таяли средь этих стенМои улыбки.Предчувствие тебя, о больИ о разлука.И быль, поросшая быльем,И мука…

Осень. Листва улетает, как птицы

Осень.Листва улетает, как птицы.Вдаль уплывает кораблик бумажный.Солнца лучи – это желтые спицы,Бабушка-время которыми вяжетВнукам любимым одежки «на вырост»,Все в этой жизни успеет сноситься.Солнца лучи догорают, как хворост,В них опаленные листья… иль птицы.

Сплету до боли пальцы

сплету до боли пальцы право полноне думать наступая на лучи жизнь-ксилофончто делать если вне ее октавы сломанритм мотив забыт или забит на сломготовят дом в котором мы любили надоостановить иглу винил крошится кожаободрана с дивана как с меня шучуне бойся мне легко и пусто кладав развалинах не сыщешь что жееще ты хочешь нет ни чувствни мыслей ни страданийлимит исчерпан жажда переменволной по прошлому долой и вонотсюда и оттуда прочь кого обманешьсирена песней если глухи все ремейксобытий восемь миллиметров лонжеронлюбви удерживал надежно бред нелепотеряя оперенье падать какие острые ножиневыносимо глупо просить о милости тебя и летовремя выдирает из меня все это просто жизнь

Все глубже

Ничего не меняется: через года —Желтый войлочный шелест неизданной книгиПолирует – до блеска – осколок-агатИ расписан граффити – веселенько – флигель,Где за дверью – забитой крест-накрест – никтоВосхищенно не ловит бенгальские искры.Обдирает иголка – виток за виткомНа виниле – когда-то напетые мысли.Превращает – в ничто – соль эскизы чудес,Прогорает – дотла – рукописное слово.Тишина равновесья – бемоль и диезОбнялись и по тропам неведомым бродят.Ничего не меняется: даже когдаТы латаешь прорехи – непрочная ниткаПришивает мгновения счастья к годам.…Но все глубже в спирали вползают улитки…

Перелетно

Да, так вот…

Не кривись, это тоже слова, ничем других не хуже, и кто сказал, что можно без них обойтись? Впрочем, видимо, можно, как можно обойтись и без многого прочего, например без всех тех вещей, за которыми мы в суете убегаем из понедельников наших недель и бежим – мимо вторников в среды и дальше, туда, где дождей четверговых стена заслоняет перспективы пятничных /пряничных?/ посиделок на кухнях коммуналок, где выросли мы.

Выросли мы?

Неужели?

Я никак не могу примириться с часами, это воинство кружит вокруг, это совы Франсиско… Траектория стрелок повторяет со свистом путь пращи, что повергнет сто Голиафов, нет, не сто, а значительно больше – без счету и в сроки, что никто не способен узнать. Мы с часами не дружим, они, словно вредный мальчишка, отнимают/ломают все то, что мне дорого было…

Это грустное «было» из были прорастает, шурша, изначально засохшее «было». И ванильная палочка пахнет теперь нафталином. Длиннополые наши пальто, рукавами взмахнув – перелетно! – парят между моим Антаресом и Кастором… или Поллуксом…

Трехрожковая люстра – не путать с «Трехгрошовой оперой» Брехта и не путать с «Любовью к трем апельсинам» Гоцци! – трехрожковая люстра сияет, и три ослепительных зайчика пляшут на ярких обоях… и тают… И выцветают обои… лица на фотографиях… в книгах страницы… радуги… меланин в радужине…

Маем соловьиным маялась, кружила «на ребрах» «Синяя рапсодия». Пётр и Лев. Синий иней как билет в одну сторону.

В одну сторону…

В одну сторону – администрация порта, в другую – два еврея, Иванов и Рабинович, дело ведь не в фамилии и не в линии на ладони, и даже не в доле – в недоле, которую сами взрастили на своих шести сотках и в «шестисотых», да и в шестидесятых, ибо мои ровесники – вестники Апокалипсиса.

Тсс, это вам не коммунальная кухня, где с пол-литрой сидит дядя Вася в тренировочных синих «с коленями» и в стоптанных тапочках. И не лавочка, где пенсионерки /а все им неймется, чай, довоенные пионерки!/ судачат, примечая дворовые немудреные новости.

И вообще – это не вам и не нам.

Le chien du jardinier. La Seine est une rivi;re en France. La France sont des violettes bleues et les vins rouges. Non ma faute que non mon chien… Le chien мuet se noyait en Seine…

Желание заговорить по-французски… Взлететь в небо… Остановить время…

Вечер пятницы обрушивается в субботу, в заботу о хлебе насущном и в жажду: зрелищ! Или хотя бы водки – дешевой и не паленой, разве мало у нас пшенички?

Рыщут стрелки по циферблату и по блату находят время для дела. Безучастна, ждет потеха своего часа /или счастья?/, но вместо него заявляется воскресенье – веселье сквозь предощущение нового круга…

ничем других не хуже

Неужели?

примириться с часами

– перелетно!

мои ровесники

счастья

Сорвало

Я – идиотка, как верно последует изВсех ситуаций, в которые я попадала.Лестниц перила стекают – по капелькам – вниз,В трубную темень бездонно-безмолвных подвалов.А турбулентность подъездов вздымает все вышеПыль – в золотые колонны, – чтоб крышу сорвало.Жизнь на руках голубыми прожилками вышьетКружево – взглянет – и выкрасит кружево – алым.Мир черно-белый застегнут на кнопки в альбомах,Что тебе надо – он глух и тебя не услышит.Мир на виниле истертом – запретная зона.Что тебе надо?Ты – есть, ты – пока еще – дышишь.В поисках выхода сгинуло эхо в подвале,Но, аллергически всхлипнув, весенняя вербаВыкрикнет – в синее небо – отчаянно: – МАЛО!…Я – идиотка, как верно, как верно, как верно…

Желтоглазый

Тычется нежно губами теленок в сосок,Бьется в висок оголтело японская мать.Бегает, нервно петляя, рефрен между строк:Черт побери!Знать бы чёрту, что надо забрать…Замшево-теплая теля набычилась, злобится,Острым копытцем грозит – мол, убойся, чертяка!Мать самурая с катаной по горнице носится,Хвост и рога норовит для похлебки оттяпать.Черт на полати – там бабка с клюкою геройской,Черт к потолку – там котяра таится на балке.Дед домовой исхитрился с подножкой, по-свойски!Мыши за ворот и ну щекотаться, нахалки!Бедный нечистый взопрел – пахнет шерстью и серой.Визги и грохот из дома – ратуйте, селяне!Бабка с полатей таки по сопатке огрела,Дед захихикал, урезавши туш на баяне.Капает юшка горяче-соленая чертушки.Слезы и сопли по морде ладонью размазав:– Вот ужо будет вам нынче и драться, и ерничать! —Всхлипнул и канул, как не был, рогач желтоглазый.Тычется нежно губами теленок в сосок,Бьется в висок оголтело японская мать.Бегает, нервно петляя, рефрен между строк:Черт побери!Где бы черта еще отыскать…

Он мне сказал

(ФугаФига утренним теткам)

он мне сказал давай помолчал дружитьа я-то подумала аж задрожали ногиздравствуй русалочка вот и мои ножиибо не скатертью лягут сегодня дорогикольщик наносит тату на мое бедров сетке чулок серебрится монет чешуяутренним теткам фигу каждой в ведробудут удача и счастье еще у меняя с эскимо эпатажна до первой звездывышедшей нынче подолом мести перронзвень зензивера рассыплется звонким бздыньстреляный воробей он холостой патрондерни веревочку деточка и зайдиалою линзой зрачка нальется волчокбешено роза цветет на моей грудибывший румянец течет с побледневших щекзнаешь дружок а не дождешься поди-ка прочьдружбу свою засунь поглубже в карманпусть подает кто-нибудь нынче мне невмочькатится тыква и зайчик бьет в барабанон мне сказал давай помолчал дружитьа я-то подумала аж задрожали ногиздравствуй русалочка вот и мои ножиибо не скатертью лягут сегодня дороги

Полковник Кольт. Соната для соседей

я никому не скажу научилась вответер студеный с цепи сорвался давай летатьв окна бросает обрывки стихов и нотбьется подранком в кустах растопырив себя тетрадьсверху соседи полночный играют джазснизу соседи им вторят грохотом батарейгде вы полковник Кольт я бы на этот развпрочем скажу по секрету не только сэр Самуэльпрыгают шарики весело трам-пам-пами верные ролики катятся шарикам вследдворники с метлами носятся по дворамлихо сметая с дорожек в сугробы вчерашний снегбродит без сна сквозняк с этажа на этажкапает не весна ли пришла из кранов водаверно настала пора и словив куражнежно включаю Металлику слушайте все сюдабудут и март и апрель и веселый майгде-то шатаясь пьяно в дожди упадет сиреньсэр Самуэль вот и наше время стрелятьжду не дождусь где вы полковник Кольт нынче славный деньну а тетрадь что тетрадь разорви да бросьветер рванет листок отсюда куда-нибудья подхвачу под руки Небось да Авосьчто ж вывози Кривая нас всех нынче в добрый путь

Мыльная радуга

спят медведи в берлогах вокруг в лесахмамке титьку сосут медвежата во сненачинается адрес на букву хаповторяется буква на каждой стенеграмотеи мелки исписав под нольисчирикав углем от подвала до звезддегтем дверь облилиза дверью Ассольчахнет в мире ошпаренных мартом мимоззлой совою пикирует с неба лунана пьяняще-кипенный жасминовый куста июль выжигает в живом словасловно кольщик искусный наносит татуи сдувает ноябрь остатки листвыс голой правды, записанной в кольца деревбудет майледоход унесет мостыне оставив надежд для доверчивых девтетя-дворник смывает вчерашний соргрохоча, по ступеням несется потоквперемешку с обрывками парусов —мыльной радуги завиток

Тигра Тангеро

г. Санкт-Петербург

Рассказы из цикла «Странные истории одного питерского двора».

Из интервью с автором:

– Пусть обо мне, моих мыслях и том, что мне известно, расскажут мои сказки и рассказы. Ибо от избытка сердца глаголют уста.

© Тангеро Т., 2022

Телефонный звонок

Верещагин крутил диск телефона. Палец срывался, он торопился, путал цифры, потом бил по рычажку, сбрасывая звонок, и крутил заново. Наконец дозвонился. По крайней мере, пошли гудки. Затем гудки прекратились, будто бы кто-то взял трубку. Верещагин замер, вслушиваясь, затем не выдержал и вскрикнул отчаянным голосом:

– Мама? Мама? Это ты? Ты меня слышишь? Я знаю, ты меня слышишь, мама, але? Але!

В трубке раздавался легкий треск, далекое шуршание, похожее на морской прибой, и иногда доносились обрывки какой-то песни. Женский голос то появлялся, то исчезал, и было непонятно: ему издалека отвечают и плохо слышно или просто кто-то на берегу напевает.

– Мама! Мамочка, ты слышишь меня? Ты должна! Я не знаю как, но я тебе дозвонился! Я нашел этот древний телефон, я целый месяц пытался его починить, и вот я тебе звоню, мама…

Пожилой плотный мужчина с лысеющей головой сидел скорчившись на полу, вцепившись в старый телефонный аппарат.

С него градом катил пот, и ему казалось, что сейчас сердце выскочит из груди. Рубашка была насквозь мокрой, очки свалились и лежали рядом со скинутыми тапками.

Он привалился спиной к стене, поставил, наконец, телефон на пол и прижал руку к груди. Вторая судорожно сжимала трубку.

– Мама. Мам. Это я. Ты ведь меня слышишь. У меня мало времени, наверное, минут пять… Ты, если не можешь ответить, просто слушай. Я столько должен тебе сказать!

Мужчина вытер пот со лба и на секунду закрыл глаза.

– Мама… – продолжил он, будто толкнув себя вперед. – Я не знаю, зачем я так сделал. Прости меня! Я столько лет думаю об этом и не нахожу ответа. И я мучаюсь от этого, мама! Почему я решил, что мне без тебя будет лучше? Почему я ушел и ты меня не остановила? Мама, я мучаюсь всю жизнь, почему ты меня не остановила?

В трубке раздался легкий вздох, смешавшийся со звуком набежавшей волны. Но ни одного слова не последовало.

– Мама! Уже сколько лет, как тебя нет и мне с тобой не поговорить. Я ничего не могу вернуть, я ничего не могу исправить!

Мне нечем дышать, мама! Прости меня! Ну утешь ты меня как-нибудь… Помоги мне, мама, спаси меня!

Взрослый мужчина рыдал в трубку, прижимая руку к груди, в которой жгло все сильнее.

– Мама… мама… – повторял и повторял он, потом еще что-то шептал и всхлипывал.

– Адрес? Большой проспект, сто восемь, Петроградская сторона? Квартира тридцать четыре? Ждите! – вдруг кто-то бодро и деловито ворвался в легкое потрескивание и шум прибоя. И исчез.

Побледневший мужчина приоткрыл глаза, не понимая, что происходит. Но тут же в трубке опять раздался легкий треск, шепот волн, и до него донесся до боли знакомый голос, который тихо пел его любимую песенку: «А я Жужа-медвежонок, а я Жу-ужа…» Мужчина устало улыбнулся, кивнул и, наконец, потерял сознание. Он медленно завалился набок. Рядом с ним стоял старинный телефонный аппарат, ветхий провод которого давным-давно был оборван. Неподалеку тихо работал вентилятор.

С улицы раздавался звук быстро приближающейся скорой.

А на другом краю вселенной сидела на берегу женщина, грустно напевая любимую колыбельную сына, и раз за разом настойчиво чертила на песке «03».

Мяч

У меня сломался пылесос. Окончательно. Пыхтел до последнего, но, видать, время пришло.

На улице шел дождь. Я сидел и с тоской смотрел на кредитную карточку, лимит которой тоже подходил к концу. Возможно, на недорогой пылесос еще хватит. Полез в интернет, стал смотреть разные модели, понял, что ничего в этом не понимаю, и ткнул наугад первый попавшийся сайт, который обещал какой-то пылесос, да еще и эко-подарок в придачу. Это теперь такая модная штука – стимулирует сделать покупку, дабы получить еще что-то бесплатно, и придает толику самоуважения, что и ты, отчасти, заботишься о природе. Природе-матушке, обязательно нужно добавлять сермяжности ради.

Оплатив онлайн, я всего полчаса почитал на балконе, как в дверь уже позвонил курьер. «Пиццу бы так быстро привозили», – мелькнуло в голове, и я пошел открывать. За дверями стоял обычный парень, в кепке, маске, кроссовках кислотно-зеленого цвета и каком-то странном подобии униформы. В руках он держал огромную коробку, не слишком тяжелую, судя по всему, но что-то слишком уж большую.

– Шиндарёв? Распишитесь, – кивнул он на лист бумаги и ручку, лежавшие поверх коробки. Сунув коробку мне под нос, он выжидательно смотрел на меня из-под маски, пока я изумленно оглядывал размеры.

– А что такая большая?

– Не имею чести знать, – как-то неожиданно по-стариковски просипел он.

Я моргнул, глянул на парня, но тот стоял и невозмутимо смотрел на меня, слегка приподняв бровь. Кислотные кроссовки нетерпеливо подрагивали, будто ногам курьера было в них неудобно.

Поставив свою закорючку, я его поблагодарил, и он, кивнув, быстро отправился к лифту.

– Внимательно читайте инструкцию, – зачем-то буркнул он, когда двери лифта уже закрывались.

Занеся коробку в гостиную, я сразу стал ее вскрывать, размеры меня сильно интриговали.

Внутри коробки лежали еще две. Одна поменьше, оформленная как обычно – цветная, с надписями, фотографией пылесоса и фирменным логотипом. Вторая гораздо больше, но всего лишь обычный серый картон с зеленой надписью «ЭКО». Плюнув на пылесос, стал вскрывать подарок.

Это был мяч. Большой, фиолетовый, из очень твердой и плотной резины. Я его немного потряс, и внутри раздался негромкий шум, будто перекатывалось несколько легких камешков. И что это такое? В чем тут «эко»? Ответ мне, конечно, никто не дал, однако на дне коробки обнаружилась инструкция. И текст ее был какой-то странный:

«Каждый нечетный бросок стирает два отрицательных пункта жизни. Каждый четный восстанавливает два стертых, добавляя причинно-следственные связи и креатив, рождающийся у нарушений экзистенциальности момента. Рекомендация пользователю – в спортивные игры не играть».

На этом было все. То есть буквально. Как хочешь, так и понимай. И потом опять же, по логике, первый – это же нечетный?

Как он может стереть что-либо, если я ни о чем не договорился и вообще не знаю, о чем речь? А четный второй потом еще и восстановит это – это (что-то), может, оно все из квантовой физики?

Что за бред! Это всего лишь мяч, пришедший в подарок к пылесосу. Почему он «эко» – непонятно. А, вот и приписочка мелким шрифтом внизу: «Экоэффект возникает при правильном расчете взаимозаменяющих событий, в этом случае энтропия вселенной не возрастает».

Оставалось только попробовать. Про пылесос я забыл напрочь, только где-то эхом скрипел в голове старческий голос молодого курьера – «читайте внимательно инструкцию». Перечитывание мне не помогло, и я просто бросил мяч о стену. Тут же в дверь позвонили. На пороге стояла женщина. Ее рыжие мокрые волосы обрамляли взрослое и очень интересное лицо.

– Привет, – сказала она. – Впустишь?

– Да, конечно… а вы кто?

– Я Инесса Карловна Штоц. Владелица галереи, в которую ты неоднократно пытался предложить свои фотографии.

Ты третьего дня сбил меня на углу Промышленного проспекта, но даже не заметил этого, так как был пьян. И сейчас не узнал, естественно. Впрочем, надо отметить: скорее не сбил, а слегка задел, но у меня оторвался тромб. Это могло случиться от любого толчка. И я упала замертво. Сегодня должны были быть мои похороны, судя по всему. Однако что-то произошло, я жива и стою перед твоими дверями. Ты Дмитрий Шиндарёв, правильно я понимаю?

Инесса Карловна решительно отодвинула меня плечом и прошла в гостиную. Села, сама налила себе коньяку из моего последнего запаса, стоявшего рядом на столике.

– Значит, так, Дмитрий. – Она пристально и с нескрываемым презрением рассматривала обомлевшего меня. – На сегодняшний день у тебя первый нечетный бонус, поэтому тебя не найдут и в тюрьму ты не сядешь. Также я уполномочена быть первым инструктором, который объяснит тебе первый пункт собственным примером. Далее по аналогии догонишь сам.

Инесса сидела нога на ногу, и та нога, которой она покачивала, была облачена в туфлю, которая на пару со второй стоила тысячи три долларов. Что-то такое из змеиной кожи, выкрашенной в цвет увядающей розы.

– Не отвлекайся! – вдруг рявкнула она. Я вздрогнул и тут же перевел взгляд с туфель на лицо, которое, несмотря на породу и привычную сдержанность, сейчас было изрядно искажено гневом.

– Повторяю, – отчеканила она. – Сейчас у тебя бонус первого броска. Вселенная исправила твой очень крупный косяк, а я добавила туда свое иррациональное желание, – тут она смешливо фыркнула, – выставить несколько твоих фотографий. То есть ты не только не будешь наказан, но еще и получишь преференции перед другими фотохудожниками. Тебя не будут преследовать по закону, это странно, но, похоже, не мне судить. Также по первому броску ты получишь изъятие из твоей жизни и второго происшествия. С некоторыми дополнениями.

Она закурила сигарету и, прищурившись, смотрела на меня, стряхивая пепел в бокал коньяка, который так и не допила.

– Какого? – обмерев от ужаса, спросил я, смутно вспомнив недавнюю поездку в пьяном виде.

– Не знаю, – сказала Инесса и встала с кресла. – Думаю, тебя оповестят. Еще увидимся, это я знаю точно. – Она прошла к входной двери, обернулась и совершенно спокойно сказала: – Извинился бы ты, что ли?

– Извините… – просипел я и плюхнулся на диван, глядя на захлопнувшуюся дверь. Диван меня слегка подбросил, мяч выпал из рук, ударился об пол и покатился к телевизору… В дверь позвонили. На пороге стоял полицейский.

– Шиндарёв Дмитрий Сергеевич?

– Да-а-а, – растянуто сказал я и покосился на телевизор.

– Пройдемте, вы задержаны по подозрению в убийстве гражданки Штоц Инессы Карловны.

– Но позвольте, она меньше минуты назад вышла из моей квартиры живой!

Полицейский даже не моргнул.

– Шутить изволите? Инесса Карловна Штоц была сегодня похоронена, смерть наступила в связи с множественными тяжкими повреждениями, несовместимыми с жизнью. Есть свидетели происшествия и того, как вы скрылись. Также съемка видеокамеры.

И следы ее крови обнаружены на вашей машине.

– Что? – завопил я. – Да я ее слегка задел, а умерла она не от травм, а от оторвавшегося тромба!

– Это она вам рассказала, когда выходила только что из вашей квартиры? – лыбился человек в форме, доставая наручники.

Я осекся. Опять покосился на телевизор, а точнее на фиолетовый мяч, который мирно перед ним лежал и, казалось, не предвещал ничего плохого. Как там написано в инструкции? Первый удар мячом стирает два отрицательных пункта… так, хорошо, первый – это Инесса, она осталась жива. Какой второй – не знаю, может, он и произошел, да я узнать не успел, как выронил этот дурацкий мяч. И теперь что? Второй удар восстановил два отрицательных стертых происшествия, еще и добавляя к ним что-то…

– Минуточку! – завопил я не своим голосом и кинулся к мячу.

Полицейский кинулся за мной, но я его опередил на долю секунды, схватил мяч и бахнул им об пол что есть силы, старательно пытаясь поймать, чтоб он не ударился обо что-нибудь еще раз. Поймал весь в холодном поту. Полицейский исчез. В дверь позвонили.

– Инесса Карловна! – чуть не в слезах заорал я и кинулся к двери.

Первое, что я увидел, распахнув дверь, – это большой клуб дыма, агрессивно полетевший мне в лицо. За ним последовал тычок в грудь, и я отшатнулся назад в коридор, только после этого проявилось гневное лицо Инессы.

– Если из-за тебя, щенок, меня еще раз соберутся хоронить, в могиле окажешься ты! – прошипела она и вошла в квартиру.

– Инесса Карловна, миленькая! Я ж не специально! Тут, видите ли, какое дело: вы только вышли, а я на диван. С мячом!

И вдруг… – Я пытался ей наглядно изобразить, как все произошло, но она на меня реально зашипела, как змея, из которой были сшиты ее туфли.

– Не смей прикасаться к мячу! Значит, слушай меня, бестолочь, – она говорила, как женщина, знающая толк в этой жизни, а также как человек, уже разбирающийся в жизни потусторонней.

– Ты сейчас берешь коробку. Да от мяча, а не от посылки! – опять рявкнула она. – Далее ты приклеиваешь к ее дну двусторонний скотч. Скотч есть? – Она грозно сверкнула глазами.