Перемирие

Раздался шорох, и блестящая дверь люка исчезла во мраке тамбура. Черный овал проема долгих полсекунды оставался пустым, словно тот, кто за ним скрывался, раздумывал, что дальше делать. Показавшаяся затем голова Виктора имела выражение скорее растерянное, нежели удивленное. Пассажир сидел на земле и разглядывал тускло блестевший металлический предмет у себя в руках.

– Вы чего тут…

Ренат неспешно поднялся, отряхнулся, подошёл.

– Отдышаться надо.

– А это что?

– Ах, это… так, сувенир из прошлого.

При этих словах лицо Рената перекосила странная гримаса, словно он насильно пытался улыбнуться, но у него никак не получалось.

– Может… пойдем уже внутрь, здесь жарковато, да и лететь пора.

Ренат лишь кивнул едва заметно, двумя руками обнял «сувенир» и поспешно нырнул в люк. Натужное бульканье перегруженных кондиционеров привело его в себя. Ледяной воздух вцепился ему в легкие, после раскаленной домны за бортом неудержимо хотелось раскашляться.

– И правда, жарковато там, – Ренат помог Виктору задраить люк, потом покосился на свою потемневшую от пота куртку. – Я воспользуюсь душем?

Виктор сделал приглашающий жест, а сам исчез за переборкой.

Ренат хорошо знал подобные модели винтолетов, так что долго разыскивать стиральную камеру не пришлось. Прихватив с собой полотенце и, по здравом размышлении, тот самый металлический предмет, он неслышно закрыл за собой дверцу. Влажность эмиттеру не страшна, да и выпускать его из рук именно теперь, после всего… было как-то боязно.

Шелест водяных струй набился в уши, отвлекая от навязчивых мыслей, Ренат забылся, погружаясь в шипящие объятия, каждая клеточка привыкшего к дальним дорогам организма радостно впитывала захлестывающее чувство.

На несколько коротких мгновений было отброшено прочь давнее прошлое, застывшее в недрах слитка черного металла, даже бесконечный внутренний спор, устать от которого он успел уже десяток раз, чуть поутих, дав почувствовать себя лишним в этом мире. Человеком, который просто наслаждается прохладой и мягким рокотом капель.

А эмиттер… его хотелось оставить там, внизу, ведь правда, хотелось.

И вообще, не пересекать запретную границу пенного прибоя, остаться стареющим стоппером, не думающим о будущем, не выбирающим место, где быть.

Ренат резким движением дернул рычаг регулятора, окатывая себя струей почти что кипятка. Так, так! Смотри, как может поступить с тобой эта реальность! От нее не убежать, никакие умственные построения не помогут тебе избавиться от страдания! Можно только уйти в сторону, но кто тебе даст поручительство, что завтра это не повторится вновь? Где бы ты ни был, и кем бы ты ни являлся. Играть свою роль можно, только пока тебе способствуют в этом обстоятельства. А если нет? Не лучше ли, при прочих равных, оставаться у рубильника? Знать, что именно должно сделать, а не метаться по всей земле с выпученными от страха глазами. Просто и ровно – делать то, что следует.

Ренат вышел из душевой камеры таким же бесстрастным, каким помнили его многие. Ему оставалось определиться до посадки в одном вопросе… Сходить с этой тропы он не собирался, отпуская себя с цепи лишь на краткие, точно выверенные мгновения, давая отдушину. Но вот у других, если так подумать, всегда был выбор. По сути своей, весь этот перелет был подачкой нетерпеливому человечеству. Пускай его тщит себя надеждой. Ренату было плевать.

Одежду просушила автоматика. О, сколько несчетных раз этому комбинезону приходилось сохнуть прямо на нем. Что ж, спасибо, очень приятно, поблагодарим добрых хозяев.

– Ренат? – Лилия развалилась в кресле пилота. Покачивая ногой, она чуть улыбнулась вошедшему, тут же вернувшись к собственным мыслям. В кабине надрывалась музыка, Виктора не было.

Заняв второе кресло, стоппер водрузил свой «сувенир» на полку, покрутился в кресле, потом остановил свой взгляд на Лилии. Девушка, каких много. Образована, в меру воспитана. Как и большинство ее сверстников, не любит политику, почти не интересуется настоящим, предпочитая обсуждать литературу прошлого века в компании старых друзей. Чуть менее безалаберна, чем хочет казаться, чуть более нежна с отцом, чем обыкновенно принято в молодежной среде. Не очень понимает, в чем заключается конфликт Севера с Югом, половина ее потока в университете – алжирцы и саудиты, чьи родители оказались во Франции всего с десяток лет назад. Хорошая девушка, только что от нее нужно тебе, Ренат?!

– Лилия, а ваша мама, она почему с вами не путешествует?

– Мама? – девушка непонимающе посмотрела на стоппера. – Она никогда с нами не летает. Она считает политику грязным делом, и отцу бы даже в голову не пришло…

– А вы? Вы – не считаете?

– Я уважаю мнение отца, к тому же он страшно волнуется за нас, когда в отъезде, так что было бы свинством болтаться по дискотекам, когда он… вы не думайте, я не из тех дурочек, что мотаются за мамами и папами по свету в качестве живого пресс-папье, даже не зная, что им здесь такое сдалось.

– Что вы, у меня и в мыслях не было. Так уж получилось, что я вдосталь насмотрелся на ваших ровесниц, считающих тусовку посреди лужайки напротив какого-нибудь важного госучреждения лучшим времяпровождением.

– Антиглобалисты и прочие желтые жилеты, – Лилия пожала плечами, как бы говоря: «Да ну их!»

– Вы зря так к ним относитесь, несмотря на все исторические катаклизмы нашего неспокойного века, нет еще той силы, что посягнула бы на эту армию молодежи, готовой забыть все, чему их учили родители. Нежелание быть «как все» становится способом сплочения такой армии непохожих друг на друга людей, что правительства отступают.

– Вы считаете? – Лилия лениво потянулась в кресле, сделала музыку чуть тише, потом повернулась к Ренату. – То есть вы тоже в чем-то с ними согласны? Впрочем, вы же стоппер…

– Знаете, не бывает никаких «стопперов». Есть совершенно разные люди, отъявленные пройдохи и неплохие в общем-то парни, совсем молодые и постарше. Их объединяет только одно – нескончаемое передвижение в пространстве. Сидеть на месте нам противопоказано. Какие уж там лужайки на мамины денежки?

– Ладно, не буду, не буду. Но все-таки, что вас так задело? Простые люди не понимают между вами разницы.

– Это просто. Стоппер может существовать в своем качестве, только если люди, помощью которых он пользуется, ему верят. Как только бездумных потребителей среди нас станет слишком много – все, приехали. Понятно?

Лилия молча раздумывала над его словами, а сам Ренат все пытался понять самого себя. Для того чтобы достичь заветной цели, теплым слитком черного металла покоящейся на полке у пилотского пульта, нужно собрать вокруг себя не сотни – тысячи людей, готовых на все, способных совершить невозможное. Почему не научиться видеть в них лишь малое зерно будущего, которое, он твердо знал, когда-нибудь наступит.

Впрочем… если не быть честным хотя бы с ними, то что уж говорить о самом себе.

– А как вы относитесь к любви?

– В смысле? – Лилия даже нахмурилась, вопросы Рената явно ставили ее в тупик.

– В прямом. Любовь. Такое возвышенное чувство. Вы тоже считаете, что любовь – досужий вымысел, оправдывавший в прошлые века, когда общество было страшно табуировано, обычное половое влечение? Или, быть может, механизмом ограничения женского эмпаурмента?

– Да вовсе нет! – девушка осеклась, из нее сейчас словно вытягивали что-то такое… сокровенное.

– Хорошо, – Ренат поднялся из кресла, сделал два шага по узкому проходу, потом вернулся обратно. Его словно что-то распирало изнутри, выплескиваясь порывистыми движениями, несвязными вопросами. – Хорошо! То есть вы не относитесь к числу беззаветных пессимистов, гнусящих по углам о несбыточных надеждах, что мир вокруг пропащ и бездарен. Вы знаете, Лилия, это самое страшное, что может быть в жизни – такое вот неверие в саму реальность. А ведь это мы с вами ее творим, ныне живущие, никто иной. Это правильно, это правильно….

Ренат настороженно коснулся кончиками горящих пальцев слитка черного металла, тут же отдернув руку, после чего уставился на него, словно всматриваясь в бездонное зеркало, которое отчего-то не желало ничего отражать.

– Лилия, вы не пугайтесь, я вовсе не псих какой, как вы, должно быть, подумали. Просто на меня нахлынули воспоминания… хотите, расскажу какую-нибудь занимательную историю из жизни?

Ну, так вот, в детстве наша семья жила в тихом квартале, где росло так огромное количество фруктовых деревьев, что красные черепичные крыши одноэтажных домиков утопали там по самые печные трубы.

Обычно в таких местах ребятня быстро разыскивает себе разные закоулки, где можно собраться, поиграть, пошуметь, подраться вволю. Вдали от глаз родителей маленькие волчата сбиваются в крепкую стаю, где все как один, где нет главных и все обиды рано или поздно лишь объединяют. Ребяческая пора длится бесконечно, и ты знаешь малейшие детали жизни товарища, а он может о тебе такое рассказать, что родителям сделалось бы дурно. Впрочем, проходит время, и все заканчивается, детская дружба недолговечна. Однако бывают на свете исключения.

Так получилось, что я был старше брата аж на целых пять лет – бесконечная пропасть времени, так что настоящими братьями для меня были двое ребят, живших через дом от нас. Весь квартал знал их под кличками Нас и Нет – те невероятно здорово наловчились играть в прятки – близнецы, они отнюдь не были похожи друг на друга, хотя и шлялись повсюду, как подобает настоящим близнецам, исключительно вдвоем.

Нас был приземистым крепышом-задирой, у него была шапка густых жестких, как проволока, волос и яростный черный взгляд. Нет был его противоположностью – мягкий, тонкий, как тростинка, невозмутимости же его характера мог позавидовать камень. Втроем мы излазили все окрестности, не раз получали нагоняй за непозволительное поведение, но это нас не особо тревожило. Впрочем, одно из наших похождений мне почему-то запомнилось.

В одном саду, очень старом, почти заброшенном, в кустах сирени был укрыт сарай. Обычное деревянное покосившееся от времени строение, хозяева туда не заглядывали, верно, уже лет десять. Собирались мы там не очень часто, и только по делам особой важности – на совет. Стоит ли упоминать, что остальных ребят мы туда вообще не пускали.

Сарай запирался на здоровенную щеколду, открыть которую стоило каждый раз усилий всех троих. Вы будете смеяться, но однажды мы умудрились сделать так, чтобы она за нами захлопнулась. Вначале мы не испугались – чего делов, посидим, поговорим, постучим чушками на «пятачке» в своё удовольствие, потом покричим хозяевам, ну, всыплют нам. Эка невидаль.

Так и поступили. Однако когда мы уже поняли, что надо бы по домам, темнеет, и принялись барабанить в стены сарая, никто к нам не вышел. Крики наши тоже пропали впустую – вокруг все так же царила вечерняя тишина и спокойствие. Просидев еще полчаса в сгущающемся мраке, мы ничего не придумали лучше, чем попытаться выбраться, минуя дверь, которая была нам явно не силам. Нет долго возился в самом темном углу сарая, после чего заявил, что тут есть небольшая щель, через которую он берется вылезти и позвать кого-нибудь на подмогу. Нам ничего не оставалось, как согласиться с его предложением. Другого выбора у нас всё равно не было. И тут, когда Нет уже почти вылез, случилось непредвиденное. Ни с того ни с сего до нас донесся сначала его приглушенный стон, потом он стал сильнее, громче! Вот уже Нет кричит во всю глотку, так что сердце падает в пятки.

Нужно было видеть эту картину: Нас мечется по темному сараю, не зная, как помочь брату, уже и сам кричит, что есть мочи, будто пытаясь заглушить крики Нета… Я же – в жутком, непередаваемом оцепенении – стою, как истукан, не в силах продохнуть.

Уж не помню, как именно все разрешилось, наверное кто-то нас вытащил оттуда. Потом Нет долго ходил с жуткими царапинами через всю спину – ободрался о доски – и не мог себе простить такого немужественного поведения. Ну, подумаешь, чего делов-то, терпи! И все трое, кажется, на всю жизнь запомнили то ощущение безумия, невозможности ничего поделать… это нас навеки объединило, если хотите.

Лилия потрепала замолкшего Рената по руке.

– Что же, вы и правда так и не расстались, как думали в детстве?

– Отчего же… – Ренат спокойно вытерпел прикосновение, потом склонился над Лилией низко-низко и заговорил почти шёпотом. – Не прошло и года, как их семья переехала, больше мы не виделись, хотя продолжали кое-как поддерживать контакт. Мне впоследствии даже удалось раскопать их судьбу, которая оказалась весьма печальной. Нас отслужил в армии, сначала срочную, потом по контракту. Судьба его забросила почти туда же, куда и меня – в самое сердце Сахары, чевэкашником. Он погиб в первой же стычке с местным ополчением – говорят, он и пятеро его товарищей погибли, когда в их грузовик попала мина. Должно быть, он даже не успел сообразить, что случилось.

Нет стал историком, защитил кандидатскую, готовился к защите докторской, но однажды, когда он шел по улице, ему показалось, что один из прохожих как-то подозрительно плотно одет для такой теплой погоды. Прохожий оказался смертником. Нет погиб, однако благодаря этому удалось избежать больших жертв – террорист направлялся прямиком в полный посетителей супермаркет…

Скажите, Лилия, хоть один из них умер счастливым? Нет, потому что они оба не достигли того, о чем мечтали. И вывод из всей этой истории простой – достигни своей цели, иначе никакие высокие оправдания не сделают проигравшего победителем.

Ренат сделал резкое движение, чиркая ладонью воздух. Хватит. Довольно.

Тепло кинулось в ладони, заплясало бритвенно-острым пламенем меж растворяющихся в воздухе пальцев. Его безумная пляска отражалась в замерших зрачках Лилии, играла на ее лице, застывшем, как маска. Ренат быстро оглянулся, за дверью оставался Виктор, видеть же, что произойдет здесь, ему вовсе не стоило.

Движения его до предела ускорились, напоминая собой не движения смертного человека, но дикую пляску одержимого волхва, что не смог сдержать высвобожденные им дремлющие силы. Впрочем, нет, Ренат соляным столбом неподвижно навис над скорчившейся в кресле девушкой. Это сама реальность двинулась вдруг посолонь вокруг средоточия его воли.

Да, ты нуждаешься в таких, как она. Молодых, уверенных в себе, сильных, знающих, что в жизни каждого человека должна быть цель. Видеть Лилию такой – лишь его дар, знать бы, кому еще кроме нее на этой планете дано видеть сквозь время и сознание, тут и умереть от счастья недолго. Но и вид оголенных нервов совсем юной еще девочки, случайно попавшей ему в руки, казался прекраснейшим подарком в этой жизни, какой она могла преподнести своему злейшему врагу. Времени.

Итак, ты справишься. Впрочем, дитя мое, подождем, еще не решена твоя судьба.

Виктор вошел в кабину управления, как ни в чем не бывало оглядев обоих, вполне мирно о чем-то беседующих, пожал плечами и объявил, что через полчаса они прибывают, и если кто хочет успеть выпить чашку латте, нужно поспешить. Не дожидаясь ответа, он выгнал Лилию из кресла первого пилота, включил громкую связь и принялся связываться с руководством местных сил самообороны. Потом он долго ловил ускользающий луч наведения, сто раз подтверждал свой бортовой номер, заходил на площадку… его захватила суета крупного военного аэропорта, когда же ротор с характерным чиханием остановился, в кабине осталась одна Лилия.

– А что, наш стоппер уже ушел?

– Да, – Лилия завозилась, – вот, он просил тебе передать записку.

Листок белой бумаги, сложенный пополам. До половины исписан как будто мелким бисером. Буквы летят, торопятся, почерк незнаком. Виктор уже привык к подобным шуткам. Бумагу придется сжечь, иначе он с ума сойдет, сотый раз пытаясь понять, что же за судьбу сулят ему бессмысленные слова.

Впрочем, на этот раз они были пугающе разумны. Настолько разумны – пожалеешь о том, что родился на свет. Значит, повстречались все-таки вживую, если, конечно, этот полет не был плодом их сорвавшегося с катушек больного воображения.

«Теперь ты знаешь меня, Виктор Мажинэ, ты давно мечтал об этом, я знаю. Спасибо, что поверил моим заверениям, этот перелет действительно был безопасен. Извини за весь этот спектакль, давняя привычка. Да и тебе же легче.

Теперь мы нескоро увидимся, но я был крайне рад познакомиться с твоей Лилией, она возродила во мне веру в нынешнюю молодежь. Она по здравости суждений и по силе воли может дать тебе хорошую фору.

Не хотелось бы писать о грустном, впрочем, чего таить, чуть позже она может познакомиться с приятным молодым человеком, который по случаю ей расскажет, как на самом деле просто изменить этот мир. Он воочию покажет ей то, во что превратился «сувенир», что я подобрал в пустыне с твоей помощью… все это еще может случиться. Обещаю лишь одно – ни ей, ни ее потомкам не суждено мирно жить и сладко спать по ночам. Потому что выбора все равно нет, ни у меня, ни у вас всех.

Дождись моего сигнала, Виктор, дождись».

Подписи не было. Впрочем, Виктор вовсе не жаждал знать настоящего имени того, кто был его ночным кошмаром. Его самого и теперь, видимо, Лилии. Ничего с этим было нельзя поделать. Он пробовал.

Лилия недоуменно смотрела на отца, который, яростно скрежеща зубами, жег в пепельнице записку, оставленную Ренатом.

Винтолет тряхнуло – это подхватил машину тягач, нужно было срочно освободить площадку.

Вытоптанная лысая лужайка посреди трех засохших деревьев. Серая пыль прокаленной насквозь почвы. Щетина ломкой мертвой травы бросает колючую тень в самые глубины рассохшихся трещин. Из земли торчат обрубки искореженного металла, какие-то бесформенные обломки бетонных конструкций, уже почти утонувших в глухой безжизненной серости. Кладбище всего живого, неподвижное царство разрушения, тлена. Раскаленная плоскость небытия.

Плотное тельце насекомого материализовалось здесь подобно призраку в чулане старого замка. В этой вызывающе-яркой расцветке мундира, в силе изогнутых назад элегантных коленей, в изумруде фасеточных глаз было нечто невероятное, удивительное, невозможное в здешних глухих местах.

Кузнечик задумчиво пошевелил жвалами, повел усами в сторону издыхающей от зноя хилой травы, прыгнул. Новое место, новое время. То же самое. Сколько уже дней ты носишься вот так, невесть откуда взявшаяся живая, острая пружинка? Кто впустил тебя в этот опустошённый, заброшенный сад? Зачем дал тебе столько сил нестись вперед, но не дал достаточно разума увидеть ближайший путь к свободе?

Впрочем, ужели смерть – свобода в высшем понимании – действительно обзавелась конкурентом? Путь домой, в мир сочной травы и светлых рос… что должен чувствовать тот, кто пришел туда один, не найдя смысла жизни, не найдя друзей, не проведя с собой остальных таких же безвинных паломников… много ли лучше такой финал куда более тихого разрешения всех на свете проблем… кто знает? Разве тот, кто испытал на себе и то, и другое.

Вытоптанная лысая лужайка посреди трех засохших деревьев может стать сложнейшим лабиринтом для того, кто не устал искать. На ощупь, на слух, на голос. Идти. Бежать. Отчаянно прыгать в очередную бездну.

Пока хватит сил.

Зал совещаний представлял собой просторное овальной формы помещение, словно вжатое в землю тяжестью изогнутого потолка. Два ряда концентрически расположенных кресел были заполнены людьми, потеющими в своих дорогих костюмах: арабы в куфиях, европейцы с клипсами переводчиков в ушах, чернокожие обмедаленные генералы пропащих государств Центральной Африки – все чувствовали себя неуютно. Стояла давящая тишина, совершенно непредставимая в таком большом собрании. Референты и технический персонал попрятались кто куда, лорды и леди то и дело напряженно поднимали головы, всматривались в скачку ломаных линий росписи свода, словно пытаясь понять, почему для заседания было выбрано именно это странное место. Впрочем, буйство цветовых пятен молчало, только усиливая вызванную жарой головную боль – головы опускались, поспешно выпивался очередной стакан чуть прохладной минеральной воды, поправлялся галстук, пауза затягивалась. Когда под сводом потолка испуганной птицей заметался усиленный микрофонами голос Виктора Мажинэ, все, казалось, вздохнули с облегчением. Впрочем, Виктору легче от этого не было.

– Дамы и господа, за двадцатое столетие человечество, как ни плохо это звучит, успело привыкнуть к гуманитарным катастрофам мирового масштаба. Имеем ли мы шанс оборвать эту череду трагедий в веке двадцать первом? Имеем ли мы мандат действовать максимально эффективно ради мира во всем мире? Имеем ли мы право не жертвовать сиюминутными выгодами во имя благоденствия будущих поколений? Вот те вопросы, на которые мне хотелось бы сегодня ответить.

Виктор проговаривал написанную заранее речь, но, увы, никак не мог на ней сосредоточиться. Ему казалось, что это незримый кукловод двигает его губами, управляет его жестами, смотрит за него сотней глаз… Истинный смысл сказанного должен был усвоить лишь один человек на Земле. Виктор говорил, говорил и не мог остановиться.

Ты поставил меня здесь, ты хочешь от меня служения. Ты истинно мне сказал это во время того полета. Я постараюсь. У меня нет выбора. Но предоставь этот выбор хотя бы моей Лилии!

Ромул тяжким взглядом царапал почти неразличимое отсюда марево горизонта, где серое полотно небосвода сливалось с безразличным саргассовым болотом наступающего Тетиса.

Так движется само время. Неспешно, безэмоционально, не удостаивая случайного наблюдателя ни яркими красками, ни значительными эмоциями.

Время – твой главный враг, предупреждали Ромула Хранители, он же в ответ лишь делал вид, что их понимает и с ними соглашается.

Если бы все было для него так просто. Обыкновенно тягучие секунды медленного времени оставались для Ромула разливанным морем чужого бытия, мимо которого ему было дано проскользнуть призрачной тенью, сумрачным гением, потусторонним демоном, чья роль – нарушить законы мироздания, отбирая нужное и подтирая ненужное в окружающем хаосе, видя перед собой не людей и не события, но лишь путь к далекой цели, от которой не уйти и которую толком не приблизить.

Когда же он оборачивался тысяче первым своим смертным воплощением, очередным пустым именем на букву «р», все новым и новым тряпичным кукольным образом на незримой руке вседержителя, чем для него оборачивались часы и минуты? Он их переставал ощущать вовсе, оборачиваясь назад лишь в последний миг осознания неизбежного. Что настала пора и ему – уходить.

По-настоящему полный контакт со временем случался у него лишь в такие редкие мгновения, когда ему позволено было, отбросив прочь очередную свою личину, вот так бездумно царапать тяжким взглядом горизонт, силясь разглядеть там призрачную линию, отделяющую небо от океана, прошлое от будущего, правду от лжи, а слепую надежду от чувства опустошающей беспомощности.

Ромул доподлинно знал, чем все закончится, но было ли ему оттого хоть каплей легче?

Время шагало вперед столь же неумолимо.

Пирамида

Ненависть совершенна, с ней невозможно бороться.

Лейтенант Рипли

Окровавленное светило поднималось в темных небесах, растопыря косматые усы протуберанцев. Блеклые облака грязными полосками лишь исчерчивали его мрачный лик, не в силах помешать дождю лучей, впивающихся в твои плечи. Но ты привык к этим объятиям, тебя специально учили подолгу обходиться без защитных экранов, и теперь ты решил показать остальным мастер-класс. Не сопляк какой-нибудь, ты идешь, ровно выдыхая прогорклый воздух, раз-два, левой-правой.

В стороне скорчились на крутом склоне густо-черные сентябрьские сосенки. Их хвоя кажется измазанной в крови, мрачноватое зрелище, но тебе нет до них дела – ты твердо знаешь, что там не пройти. Ты привычно перекладываешь маслянисто поблескивающий футляр на левое плечо, делаешь два глотка из фляжки, кривишься от тошнотворного вкуса.

Вокруг – ни ветерка, только чуть колышется за спиной горизонт в восходящих потоках. Тугая вата сумрачной этой духоты подкатывает к горлу, не давая толком думать. Ты сосредоточиваешь внимание на размеренном скрипе армейских ботинок, и тебя понемногу отпускает.

Нужно быстрее двигаться, ловко перебирая ногами по неверной, хрусткой поверхности скользкого крахмального выпота земли. Зимой и весной серые шапки мхов – хорошее укрытие, сейчас все, что от них осталось, скрипит расслоившейся коростой. Нужно ступать, не сбиваясь с ритма, плавно перенося вес с одной ноги на другую. Ты знаешь, что за тобой никто не следит, но предосторожность не мешает – хороший звуковой сенсор с системой принятия решений способен издали различить любой неловкий звук и отдать команду в центр.

Несмотря на все тренировки, тебе невыносимо жарко. Но ничего, уже немного осталось. Мысли сойдутся на одной тропе, толкая тебя вперед, к твоей навязчивой цели. Ты идешь убивать.

В тот день, когда впервые промелькнули тревожные слухи о начале большой войны, полк должен был перебазироваться на летний полигон.