Чаша Одина

– Но он же в… – Ньёрд снова не договорил, побледнев ещё сильнее, хотя это и казалось уже невозможным. Форсети усмехнулся.

– Кому, как не тебе, знать, что ничто в этом мире не может исчезнуть из него бесследно. Тем более такая вещь, как Одрёрир.

– Он уже дважды возвращался в Мидгард, и нам стоило огромных усилий погасить последствия этих возвращений, – холодно произнёс Один.

– Значит, пришло время вернуть Одрёрир в Мидгард в третий раз, – легко, словно о чём-то незначительном, сказал Форсети и развёл руками. – Если, конечно, у вас нет других предложений.

Все потрясённо молчали, переваривая услышанное, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку, какой-нибудь изъян, чтобы отвергнуть это неприемлемое для них в моральном плане решение. Но зацепки не находилось, и поняв, что больше тянуть невозможно, Один медленно, через силу произнёс:

– Что ж, это единственное, что нам остаётся. Поэтому своей властью, дарованной мне вами, объявляю… – он замолчал, ища в лицах своих собратьев хоть тень поддержки. Но все были угрюмы и зажаты, словно объявляли их смертный приговор. Взгляд Одина, метавшийся в отчаянии по залу, наткнулся на глаза старого наставника, и Форсети чуть заметно кивнул. Почувствовав огромное облегчение, Один закончил:

– Да будет так.

И тихо, так, что его никто не услышал, добавил:

– Теперь осталось только убедить в этом норн…

… – Сразиться… с Суртом?! – ошарашенно переспросил Гейр, решив, что он ослышался. – Но как я смогу победить его? Рассмешить до смерти?!

– Боги не ждут, что ты отправишься на эту борьбу совершенно безоружным, – улыбнулся Форсети. – Ты получишь чашу Одрёрир, которая дарует тебе мудрость и силу, доступные одним только богам.

– Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, – буркнул Гейр, привыкший не доверять чересчур заманчивым обещаниям.

– Тем не менее это правда, – ответил, глядя ему прямо в глаза, Форсети. – К сожалению, чаша сейчас находится в другом месте, и чтобы взять её, тебе придётся отправиться за нею туда.

– Куда «туда»? – осторожно поинтересовался Ингард, почувствовав подвох. И он понял, что не ошибся, когда Форсети с лёгкостью, как о чём-то само собой разумеющемся, воскликнул:

– В Нифльхейм, конечно!..

8. Хель

Торд, изнывавший от безделья и нетерпения на борту драккара, резко встал и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел в сторону холмов. Узнав среди направлявшихся к бухте воинов своего племянника, он расплылся в довольной улыбке, но тут же насторожился, увидев хмурые и даже какие-то растерянные лица викингов, совсем не похожие на лица победителей.

– Что произошло? – спросил он, едва Сумарлиди оказался в пределах слышимости. – Ты его не нашел?

– Уж лучше бы это, – процедил Сумарлиди и в сердцах плюнул. – Этот пёсий выкормыш ушёл от меня, ускользнул, как вода сквозь пальцы…

– Колдовство… – прошептал один из викингов, однако Сумарлиди его услышал.

– Пусть так! – разъярившись, закричал сын Рагнавальда и потряс над головой сжатым кулаком. – Но даже колдовство не спасёт его в следующий раз. Я вам это обещаю!

– Да что случилось, Сурт вас побери?! – не выдержал ничего не понимающий Торд.

– Он просто растворился в воздухе, исчез, словно был не человеком, а духом, – потеряв вдруг весь свой запал, устало произнёс Сумарлиди. – Однако будь он даже призраком, я заставлю его заплатить за смерть моего отца. Я поклялся в этом – и не отступлюсь от своей клятвы!

– Что ты задумал? – с тревогой посмотрел на него Торд, уже догадываясь, какой ответ он услышит – и гоня эту догадку прочь.

– Найти тех, кто не боится никакой магии, потому что они сами – магия, – ответил Сумарлиди, и огонь безумства в его глазах стал ярче. – И я знаю, где их искать.

– Ты говоришь о… – помертвевшими губами выдохнул Торд и смолк, не в силах произнести это имя. Но Сумарлиди его понял.

– Да, дядя, – кивнул он, обнажив зубы в хищном оскале. – О троллях45. Я направляюсь в Рикнесс, и не вздумай меня отговаривать.

Викинги попятились прочь от своих предводителей, с испугом переводя взгляд с одного на другого. Торд, вполне разделявший их чувства, сглотнул и поднял руки ладонями вперёд.

– Это твой выбор. Поступай, как считаешь нужным.

– Именно это я и намерен делать, – ухмыльнулся Сумарлиди и, рывком развернув коня, дал ему шпор, заставив птицей взлететь на ближайший холм и скрыться за его вершиной. Проводив его долгим взглядом, в котором ужас мешался с восхищением, Торд тихо прошептал:

– Да будут милостивы к тебе эзиры.

И, повернувшись к стоявшим вокруг него воинам, уже нормальным голосом скомандовал:

– Ну, что замерли? Грузитесь на драккар – мы возвращаемся.

Вздох облегчения был ему ответом – и гул попутного ветра, внезапно наполнившего паруса, словно даже он одобрял принятое Тордом решение.

* * *

«Что ж, Сумарлиди может быть доволен, – подумал Гейр, нервно озираясь вокруг. – Я всё-таки оказался там, куда он так стремился меня отправить».

Здесь царила ночь, ледяная суровая ночь без конца и края. В небесах не было ни единой звездочки, вокруг – ни единого лучика света, и Ингард с содроганием подумал, что ночь в Нифльхейме – вечна.

Однако вскоре глаза норвежца обвыклись с тьмой, и он с облегчением осознал, что даже здесь, в стране мёртвых, которой правила великанша Хель, дочь самого Локи, чернота ночи не была абсолютной. Постепенно Гейр начал различать далёкие массивы гор, у подножия которых лежало странное образование, обнесённое гигантской стеной. И стена эта составляла чересчур ровный круг, чтобы быть просто игрой природы. Ингард понял, что видит легендарную Фалланду Форад, окружавшую дворец Хель Эльвиднир, и ощутил, как нервная дрожь ледяными иглами проскользнула вдоль его позвоночника.

Прямо у него из-под ног брала своё начало хорошо утоптанная тропа, змеёй скользившая между холмами, теряясь во мраке. Но Гейр знал, что дорога Хельверг бежит прямиком к Нагринд, вратам Эльвиднира, и, вздохнув, зашагал по ней со всей решимостью, какая у него ещё оставалась.

Горы приблизились как-то сразу, скачком, словно и не маячили только что у самого горизонта. Голые, лишённые и намёка на растительность уступы и мглистые заледеневшие кряжи обступали норвежца со всех сторон, заслонив перспективу. А впереди, на расстоянии броска камня, чернел вход в огромную, давящуюся непроглядным мраком пещеру, обойти которую не представлялось никакой возможности. Тем более, что Хельверг вела именно в неё, просто не оставляя иного выбора.

К пещере Гейр подходил крайне осторожно, заранее зная, что ждёт его внутри. И раскатистое, полное неприкрытой угрозы рычание, встретившее его на пороге, не застало его врасплох, хотя Ингард и был бы рад ошибиться.

– Тихо, Гарм, – раздался из темноты женский голос, и при звуках его Гейр покрылся ледяным потом и дрожащими пальцами стиснул рукоять Хрунтинга, хотя и знал, что меч ему здесь не поможет. А голос между тем продолжал, и в нём теперь явственно слышалась насмешка:

– Не надо пугать наших гостей… заранее.

Глухое ворчание было ей ответом. Ворчание – и лязг цепи, достаточно большой, чтобы удержать слона.

– Ну, что же ты, путник? – чуть громче сказала невидимая в пещерном мраке женщина. – Заходи, не бойся – пёсик тебя не тронет.

«Пёсик», – не сдержавшись, фыркнул Гейр. И, оставив Хрунтинг в покое, шагнул вперёд.

И сразу остановился, словно натолкнувшись на стену, ибо перед ним стояла, заинтересованно глядя на него сверху вниз, настоящая йотунша. Света – или того, что в Нифльхейме можно было назвать светом – едва хватало, чтобы видеть её; тем не менее Ингард сумел рассмотреть её действительно женскую, хоть и несколько коренастую, фигуру, вполне человеческое, даже миловидное лицо и две длинных, тяжёлых косы, переброшенных на высокую грудь. Одета великанша была в обычное платье, какие носили все девушки в Норвегии и Исландии, и только её рост, более чем вдвое превосходящий рост норвежца, заставлял вспомнить о том, что она – не человек. А из-под её руки с голодным блеском в слабо фосфоресцирующих глазах на Гейра взирала огромная собака, по сравнению с которой даже самый матерый бык выглядел бы молочным теленком.

– Так-так, кто у нас тут? – почти нежно проворковала великанша, наклоняясь, чтобы лучше видеть. Но внезапно отпрянула, будто обжегшись, и с удивлением, почти испуганно, воскликнула:

– Ты… живой?!

Не зная, что ответить на это, Гейр лишь развёл руками.

– Действительно, живой, – недоверчиво качая головой, повторила йотунша, словно пробуя это непривычное для нее слово на вкус. – Давненько к нам в Гнипахеллир не залетала такая птица…

И вдруг она всплеснула руками, с негодованием воскликнув:

– Нет, Гарм, это Сурт знает что такое! Воистину, близятся последние времена, если по Нифльхейму, словно у себя дома, начинают бродить живые!

– Еда, – неожиданно распахнув свою невероятную пасть, вполне отчетливо заявил пес. И сделал шаг вперёд, недвусмысленно облизываясь.

– Умерь свой пыл, Гарм, – остановила его великанша. – Я думаю, у него есть веская причина заявиться сюда, и было бы невежливым хотя бы не выслушать его.

И она испытующе посмотрела на Ингарда, ожидая ответа.

– Спасибо, Модгуд, – нисколько не кривя душой, совершенно искренне произнёс тот, склонив перед великаншей голову.

– Ты знаешь моё имя? – немного опешив, спросила она, и даже Гарм впервые посмотрел на викинга не только с гастрономическим интересом.

– Мне сказал его Форсети, – честно признался Гейр, не видя смысла лукавить.

– Так это он прислал тебя сюда? – неопределённо хмыкнула Модгуд и переглянулась с собакой. – И что же потребовалось этому старому мошеннику?

– Чаша Одрёрира.

– Тебе… нужен… Одрёрир? – севшим вдруг голосом уточнила великанша, глядя на викинга округлившимися от неподдельного ужаса глазами.

– Да.

– Ну, что ж… – хмуро произнесла Модгуд, вновь бросив на Гарма короткий взгляд. И Гейр готов был поклясться, что пёс кивнул в ответ, настолько осознанным выглядело движение его головы. Йотунша же, получив этот знак одобрения, лишь тяжело вздохнула и медленно, через силу, сказала:

– Иди. Чашу хранит моя госпожа, она и решит, отдавать её тебе или нет.

Модгуд посторонилась, освобождая дорогу, и Гарм последовал за нею, глядя на норвежца с необъяснимой жалостью.

– Никуда не сворачивай, если не хочешь остаться здесь навсегда, – уже в спину напутствовал Ингарда пёс, чей силуэт едва угадывался на пепельном фоне входа. – В Гнипахеллире живём не только мы с Модгуд, и с прочими её обитателями тебе, пожалуй, лучше не встречаться.

– Спасибо, – обернувшись, крикнул Ингард, но разговаривал он уже с пустотой: Гарм и его хозяйка канули в непроглядном мраке без следа, словно их никогда здесь и не было.

…Пещера Гнипахеллир была огромна, её свод терялся в тени где-то высоко над головой. Из этой мглы выступали лишь остроносые сталактиты, порой бывшие столь огромными, что достигали пола, являя собой колоссальные известняковые колонны, похожие на оплывшие свечи. Ингард медленно брёл от одного нагромождения свалившихся с потолка камней к другому, замирая при каждом шорохе. А шорохов здесь было более чем достаточно, и неслись они едва ли не из каждой трещины в стенах, достаточно большой, чтобы скрывать в своих недрах целую армию неведомых чудовищ. «И это называют Страной Мёртвых», – сокрушённо подумал Гейр, пережидая очередной треск и скрежет, словно гигантская многоножка проскребла панцирем по камням. Судя по продолжительности скрежета, в этой многоножке было не менее двадцати метров. На счастье норвежца, она осталась в облюбованном ею проходе, и Гейр в который уже раз мысленно поблагодарил Гарма за совет никуда не сходить с тропы.

Внезапно глаза норвежца, привыкшие к непроглядной тьме, различили впереди слабый, еле теплящийся свет, казавшийся разлитой в воздухе прозрачной дымкой. Однако с каждым шагом этот свет ширился и набирал силу, и Ингард понял, что видит выход, до которого уже не чаял добраться. И он бегом устремился к нему, расшибая ноги в кровь об острые обломки камней и даже не замечая этого, настолько велика была радость, охватившая его.

Ингард увидел Эльвиднир…

А потом Ингард увидел Эльвиднир, и радость угасла, как задутая ветром свеча.

Вблизи дворец Хель производил гораздо более внушительное впечатление, чем издали. Чтобы увидеть верхушку окружавшей его Фалланды Форад, Гейру приходилось до предела запрокидывать голову, но сам Эльвиднир возносился ещё выше, подпирая собой небеса. И терялся в них, растворяясь в беззвездной тьме.

Потирая затёкшую шею, Ингард опустил глаза и посмотрел на лежавший перед ним мост Гьялларбру, под которым бешено неслась река Гйолль. И хотя сумрак вокруг не стал реже, в мягком, почти тёплом сиянии, изливаемом выкованным из чистейшего золота мостом, Гейр различил в кровавых водах Гйолль мертвенно бледные тела вайтов – умертвий, не заслуживших ни забвения, ни кары и обречённых вечно плыть к берегу без малейшей надежды когда-нибудь достичь его.

Гьялларбру был не более тридцати шагов длиной, но этот путь показался Ингарду поистине бесконечным. Стоны и жалобы вайтов были отчётливо слышны даже сквозь глухой рокот, с которым Гйолль разбивалась об опоры золотого моста. Они многоголосым хором взывали о пощаде, давя физически ощутимым грузом, и викинг чувствовал себя натянутой струной, готовой вот-вот лопнуть. Он уже не знал, чего ему хочется сейчас больше всего – то ли убежать без оглядки, то ли рвануться вперёд, навстречу своей судьбе. Но что-то – быть может, остатки самоуважения – удержало его от этого выбора, и Гейр просто шёл вперёд, стискивая зубы и стараясь ни на что не обращать внимания. И когда он узрел впереди врата Нагринд, Ингард скользнул в их распахнутые настежь створки с чувством непритворного облегчения – и счастья, что этот путь неизбывной скорби, наконец, закончился.

Свет, и без того являвшийся лишь призраком самого себя, угас окончательно, и даже тьма Гнипахеллира по сравнению с этим вселенским мраком показалась норвежцу ярким солнечным днем. Он остановился, ничего не видя вокруг и даже не представляя, что перед ним находится – просторный зал или бездонная пропасть. «Об этом Форсети меня не предупреждал», – подумал Ингард, беспомощно озираясь по сторонам, хотя с таким же успехом он мог бы и просто закрыть глаза, и даже выколоть их себе вовсе.

– Пришёл… – тихо, как ветер, прошелестел вдруг бестелесный голос, и мрак исчез, растворившись, словно туман. И Гейр ощутил внезапный озноб, узнав этот голос, хотя никогда в жизни и не слышал его. Голос, принадлежащий повелительнице Нифльхейма, старшей дочери злокозненного Локи и великанши Ангрбоды. И хотя он считал себя готовым к личной встрече с нею, Ингард побледнел, увидев её воочию.

Древние легенды не лгали. Хель действительно была огромной, впятеро превосходя самого рослого человека, и даже сидя на троне из почерневших от времени черепов, она, казалось, подпирала своей головой своды гигантского зала. Левая половина её лица и туловища была красной, как сырое мясо, а правая – иссиня-чёрной, как беззвёздное небо страны вечной ночи.

– Все вы рано или поздно приходите ко мне, – продолжала между тем Хель, и её сухие, будто пергаментные губы раздвинулись в неприятной, вызывавшей невольную и неудержимую дрожь ухмылке. – Ищите то, что считаете величайшим счастьем, а находите лишь гибель. Но, не считаясь ни с чем, продолжаете лезть, карабкаться вверх по скале жизни, срывая ногти, раздирая грудь в кровь. И так будет вечно, покуда жив ваш мир… Ну, а что же ищешь ты?

Хель вперила в Ингарда испытующий взгляд, и викинг вздрогнул, ощутив пронзительную боль, словно в него ткнули раскалённым железом. Но Гейр совладал с этой болью и, твёрдо глядя в глаза Хель, повторил то, что уже говорил Модгуд:

– Чашу Одрёрира.

Дочь Локи с сожалением покачала головой и отвела глаза, позволив человеку снова дышать свободно. Затем сказала:

– Что ж… Она твоя.

Хель взмахнула рукой, и воздух перед норвежцем вдруг раскололся, как стекло, явив его взору стоявший на мраморном постаменте кубок. На золотых боках этого кубка серебром были выписаны руны истинного языка, забытого тысячелетия назад, чью искусную вязь прерывали крупные рубины, казалось, светившиеся собственным внутренним светом, настолько ярок и чист был их цвет.

– Возьми же её, – произнесла Хель, внимательно следившая за Ингардом, как кошка – за мышкой. И с нескрываемым злорадством добавила: – Если сможешь.

Уловивший в ее словах подвох Гейр, уже протянувший было руку за вожделенным кубком, настороженно замер – и тут же отпрянул назад, схватившись за Хрунтинг. Прямо перед ним внезапно возник, заслонив от его взора Чашу, высокий и очень худой человек… или то, что было некогда человеком. Его гнилая плоть расползалась, как ветхое платье, обнажая кости и сухожилия, и Гейр с содроганием понял, что судьба – и Хель – столкнула его с вайтом. Умертвие выпятило в жутком оскале свои почерневшие, наполовину выкрошившиеся зубы и произнесло глухим, слегка картавящим голосом:

– Здравствуй, Гейр.

Судьба столкнула его с вайтом…

Лицо вайта неуловимым образом изменилось, приняв до боли знакомые, бережно хранимые с детства черты.

– Отец!? – почти теряя сознание от внезапно нахлынувшей слабости, выдохнул Ингард, и его пальцы, сжимавшие рукоять меча, разжались сами собой.

– Да, сынок.

– Но… почему ты здесь, а не в Вальгалле?

Лик Вемунда посуровел.

– Потому что Рагнавальд сжёг меня, словно лисицу в норе, а лишь павшие в бою становятся эйнхериями. Но моя госпожа Хель добра. Она приняла меня, не дав бесследно сгинуть во мраке Нифльхейма. И теперь мы будем вместе – ты, я и Сигрид. Навсегда.

– Я… должен… взять… чашу… – еле ворочая отяжелевшим вдруг языком, прошептал норвежец, уже почти сдавшийся и готовый на всё – даже на смерть.

– Зачем? – пожал плечами Вемунд. – Разве это твоя война? Её начали эзиры, так пусть они её и заканчивают.

– Но… мир… погибнет…

– Всё рано или поздно погибает – и приходит к Хель. И это не так уж плохо, как думают люди. Иди же ко мне, и ты сам поймёшь это.

Вайт раскрыл свой рот, и в прорези полуразложившихся губ мелькнул раздвоенный язык змеи. Шипя, умертвие стало медленно клониться вперёд, всё больше и больше приближаясь к обнажённой шее норвежца. И Ингард покорно ждал его укуса, безразличный абсолютно ко всему…

И вдруг в его голове гулко, как в пустой бочке, зазвучал голос Форсети. «Бери Чашу!» – откуда-то из страшного далека крикнул старик, и незримая сила обрушилась на вайта, отшвырнув его прочь от норвежца. Ингард встряхнулся, сбрасывая морок – и, не рассуждая, прыгнул вперёд и схватил кубок, стиснув на нём пальцы так, что даже смерть не смогла бы разжать их. В ту же секунду пол под ним раскололся, и Гейр зажмурился, ослеплённый неожиданно вспыхнувшим солнцем, никогда доселе не посещавшим чертоги Эльвиднира. Лучи света, взметнувшиеся к самому небу, казались физически ощутимыми, твёрдыми, и один из них с силой проткнул норвежца насквозь. Запрокинув от удара голову назад и лишь крепче сжав Одрёрир, Ингард раскрыл рот в безмолвном крике. Но сейчас же в его сознании вспыхнул нестерпимо белый цветок и затопил его всего, без остатка. И Гейра не стало…

9. Рикнесс46

Гул.

Глухой и далекий, словно порождённый гигантским водопадом на самом краю света.

…Света?

Вокруг было темно, как в погребе, и лишь нескончаемый гул, заполнявший всю вселенную, говорил в пользу того, что он ещё не умер.

…Не умер?

Тьма, бесконечная и всеохватывающая тьма вокруг. Кто знает, может, именно это и есть смерть? Гул и тьма вокруг?

Ингард попытался шевельнуться, и где-то на другом конце необъятного космоса невнятным эхом отозвалась какая-то часть его тела. Или, быть может, он превратился в бестелесного духа, свободно плавающего в эфире небесных сфер и улавливающего далекое эхо чужих мыслей, желаний и порывов?

Прошла Вечность, прежде чем к Гейру вернулось ощущение собственного тела. Пальцы на руках и ногах, хоть и с трудом, но подчинялись его желаниям, и лишь теперь норвежец уверовал, что Смерть и на этот раз обошла его стороной. Может, и заглянула ему в глаза, но всё же обошла. Хотя Ингард готов был поклясться, что сейчас она посмотрела на него очень пристально…

Гул мешал сосредоточиться, и Гейр принялся лениво и бесшумно, про себя, поругивать его, пока не понял, что это всего лишь отзвук движения крови по его собственным венам и артериям. Тогда он успокоился и позволил своему многострадальному телу просто лежать, наслаждаясь тишиной и неподвижностью. Но подобное состояние не могло длиться вечно, и на смену покою пришло ощущение какого-то неудобства. Это странное, почти неуловимое чувство теребило душу норвежца, не давая ему погрузиться в безвозвратную тьму. Тьму Нифльхейма. Он попытался отмахнуться от него, как от надоедливой мухи, но оно увернулось и стало въедаться с удвоенной силой. Наконец Ингард не выдержал, и с него слетели последние остатки благодушия. И едва он впал в ярость, как тьму разорвала затяжная вспышка. И стал свет…

– Наконец-то, – прозвучал над ним удивительно знакомый голос, и Гейр, помешкав, рискнул открыть глаза. Склонившись над ним, стоял, держа в руке Одрёрир, Форсети. А за его спиной простирались, блистая чистотой красок, бескрайние просторы Глитнира, показавшиеся Гейру после мрака Нифльхейма просто ослепительными.

– А то я уж подумал, что ты решил остаться в гостях у Хели навсегда, – продолжил старик, пока Ингард тёр внезапно заслезившиеся глаза.

– И долго я… гостил у неё? – прервав свое занятие, с беспокойством спросил Гейр.

– Четыре дня. И потому, мне кажется, ты сейчас хотел бы занять свой рот чем-нибудь посущественней пустых слов.

Старик указал взглядом на появившийся невесть откуда стол, на котором стояло нечто, покрытое суконным полотенцем. Едва Ингард осознал значение его слов, как его рот наполнился густой слюной, а в животе громко забурчало.

– Красноречивый ответ, – ухмыльнулся старик и, приблизившись, снял полотенце. Под ним стояли высокая глиняная чашка и глиняный же кувшин. Гейр сделал попытку встать, но с таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть с места остров Гулу или даже всю Норвегию. Заметив это, Форсети перенёс еду на лежанку, за что Гейр был искренне ему признателен. А потом все мысли просто исчезли из его головы, уступив место совсем другим – и весьма приятным, надо сказать – ощущениям. Когда же еда перестала доставлять ему удовольствие, Ингард снова уснул, но на этот раз обычным сном здорового, но смертельно уставшего человека…

***

Этот вечер Сумарлиди встретил на вершине. А до этого был загнанный конь – и три дня пешего пути с котомкой за плечами. Он шёл по пещерам, тёмным и пугающе звонким, многократным эхом повторяющим каждый его шаг; милю за милей карабкался вверх по узким тропинкам, где его окружали безумие и пустота. Вверх, туда, где он нашёл металлические поручни и голые ступени, вырубленные прямо в скале и не ведущие ровным счетом никуда.

Посмотрев на ступени пустым, ничего не выражающим взглядом, Сумарлиди скинул котомку и устало опустился прямо на голый камень. Через несколько минут он шевельнулся и, подтянув котомку поближе, принялся копаться в её заметно исхудавшем за неделю нутре. Наконец он достал лепешку кнекброда – последнюю остававшуюся у него еду – и равнодушно сжевал её, не обращая внимания на вкус, а вернее, на полное отсутствие такового. Затем Сумарлиди соорудил из пустой котомки некое подобие подушки, завернулся поплотнее в плащ и крепко заснул…

…Посреди ночи Сумарлиди открыл глаза и увидел яркие звёзды, далёкими кострами пылавшие в чёрных небесах. Он лежал неподвижно, таращась в темноту и напряжённо прислушиваясь. Сумарлиди готов был поклясться, что за секунду до пробуждения он слышал какой-то посторонний звук, но сейчас вокруг всё было тихо, и эта тишина нарушалась лишь его собственным неровным, сдерживаемым дыханием. Сумарлиди облегчённо вздохнул и повернулся на другой бок. Уже закрывая глаза, он подумал, как странно эти вершины выглядят в темноте… Вершины? Сумарлиди был уверен, что днём этих вершин здесь не было. Он вздрогнул и широко распахнул глаза. Одна из тёмных фигур пошевелилась и, сделав один шаг вперёд, нагнулась к замершему исландцу. В лицо Сумарлиди ударило холодное зловоние, исходившее из пасти этого существа, а в его глаза уставились ярко светящиеся глаза тролля.

– Добро пожаловать в Рикнесс, – прошипело чудовище и громко засмеялось, сочтя это удачной шуткой. Но потешалось оно недолго.

– Мне приглашения не требуются, – спокойно заявил троллю Сумарлиди – и вонзил свой меч ему в брюхо, заставив его поперхнуться хохотом. А через секунду исландец смерчем обрушился на трёх оставшихся чудовищ, пока первое ещё стояло, не веря, что оно уже мертво.