Россия на перепутье эпох. Избранное. Том I

В «Капитале» Маркс нарисовал яркую картину эксплуатации рабочего класса, стремясь убедить читателей в том, что все богатства современного общества, весь прогресс материальной культуры обязаны своим происхождением открытому грабежу одной части общества другой.

При этом Маркс доказывал, что норма прибавочной стоимости является математически точным выражением степени эксплуатации рабочего. «…У капитала, – писал Маркс, – одно единственное жизненное стремление – стремление возрастать, создавать прибавочную стоимость, впитывать своей постоянной частью, средствами производства, возможно большую массу прибавочного труда» [40].

Это достигается, разъяснял далее Маркс, двумя способами: производством абсолютной и относительной прибавочной стоимости. Возрастание абсолютной прибавочной стоимости наталкивается на противодействие рабочего класса увеличению рабочего дня. Относительная прибавочная стоимость есть результат технического прогресса и роста производительности труда в капиталистическом обществе и проистекающего отсюда сокращения необходимого рабочего времени при неизменной величине рабочего дня.

Маркс рассматривает три стадии повышения производительности труда и развития производства относительно прибавочной стоимости: простая кооперация, разделение труда и мануфактура, машины и крупная промышленность. Эти стадии вместе с тем отражают процесс обобществления труда, происходящий в антагонистических условиях частнокапиталистического присвоения. Проследив историю экономической борьбы рабочего класса, выяснив роль фабричного законодательства в этой борьбе, Маркс дал анализ капиталистического применения машин, подробно рассмотрел категорию заработной платы в двух ее формах. Анализируя тенденцию к росту органического строения капитала, Маркс сформулировал так называемый «всеобщий закон капиталистического накопления», в котором показал причинную связь между накоплением капитала и положением пролетариата. Здесь была сформулирована историческая тенденция капиталистического накопления: «Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается». Свой пассаж Маркс завершал грозным пророчеством: «Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» [41].

На основе рукописей Маркса после его смерти Энгельсом был подготовлен к изданию и выпущен сначала второй (1885), а затем и третий (1894) тома «Капитала». Четвертый том – критическая история теорий прибавочной ценности – увидел свет в 1905 году.

Важной, на наш взгляд, особенностью марксового экономического анализа являлось то, что автор «Капитала» пришел в экономическую науку уже полностью сформировавшимся сторонником пролетариата, уверенным не только в непогрешимости «сословия непосредственного труда», но и в его исторической миссии «освободителя человечества». В силу этого обстоятельства экономическая доктрина Маркса была целиком и полностью подчинена задаче легитимизации господства пролетариата и его партии.

Как известно из биографии Маркса, еще сотрудничая в «Рейнской газете» и соприкасаясь с острыми социальными вопросами, он открыто становится на сторону «бедной, политически и социально обездоленной массы…» [42].

Под влиянием дискуссии о коммунизме на страницах «Рейнской газеты», а также в процессе изучения истории Великой французской революции, чтения работ Прудона, Дезами, Леру и Консидерана, Маркс пришел к выводу, что государство, которое, в сущности, должно воплощать «общий интерес» и проводить его в жизнь, в действительности всегда представляло «частные интересы» [43]. Пережив кризис воззрений на государство, он отказывается от заимствованной у Гегеля мысли о том, что государство является по отношению к обществу определяющим и начинает искать основные причины для угнетения людей уже не в той сфере, которую он позже определил как надстройку, а в экономической сущности буржуазного общества и конкретно в институте частной собственности.

В одной из ранних своих работ – «Критике гегелевской философии права» – Маркс стремился установить связь между пролетариатом («сословием непосредственного труда») и частной собственностью и близко подходил к пониманию пролетариата как того класса, который жизненно заинтересован в упразднении частной собственности.

Находясь в эмиграции в Париже (1843—1845), а затем в Брюсселе (1845—1847), Маркс окончательно уверовал в историческую миссию пролетариата, в совпадении его классовых интересов с интересами общественного развития, сформировался как сторонник революционного преобразования действительности и пролетарский идеолог. Пройдя через школу гегелевской философии, оказавшей решающее влияние на его научный метод, и заявив себя приверженцем идей Л. Фейербаха, Маркс уже вскоре отходит и от них и оказывается под влиянием французских историков и социалистов, особенно Сен-Симона и сен-симонистов, и уже от них эволюционизирует к новой революционной идеологии, получившей впоследствии его собственное имя.

Развивая фейербаховские идеи в плане социалистической системы естественного права, Маркс в «Святом семействе» противопоставляет эту систему «реального гуманизма» «спиритуализму» или «спекулятивному идеализму» своих бывших единомышленников (Б. Бауэра и др.). Однако уже в этой работе Маркс больше апеллирует к истории и совершающейся в ней борьбе общественных классов, чем к «природе человека». Затем в мировоззрении Маркса быстро исчезает «гуманизм» в духе Фейербаха и оно окончательно приобретает форму «научного социализма». Этот умственный перелом отчетливо проявился в полемике с Прудоном и другими прежними немецкими единомышленниками.

Под влиянием перечисленных обстоятельств к Марксу приходит и четкое понимание того, что ни в какой другой области общественной или государственной жизни отдельная личность не может достичь такой мощи и такого значения, как в области пролетарского движения, порожденного современным капитализмом. В Брюсселе вокруг Маркса образуется кружок единомышленников, энергия которого направляется на выработку революционной теории, призванной стать оружием в руках рабочего класса.

В начале 1850-х годов Маркс уже не только главный теоретик «действительно революционного класса», но и сторонник нового вида диктатуры – диктатуры пролетариата. Весной 1852 года в письме Вейдемейеру, подводя определенный итог своей деятельности, Маркс писал: «То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов» [44].

Познакомившийся с Марксом в 1840-х годах, русский либерал П. В. Анненков так описывал портрет приближавшегося к возрасту Христа будущего автора «Капитала»: «Маркс представлял из себя тип человека, сложенного из энергии воли и несокрушимого убеждения… Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны; все приемы шли наперекор с принятыми обрядами в людских сношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучавший как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над людьми и предметами, которые он произносил. Маркс и не говорил иначе, как такими безапелляционными приговорами, над которыми, впрочем, еще царствовала одна до боли резкая нота, покрывавшая все, что он говорил. Нота выражала твердое убеждение в своем призвании управлять умами, законодательствовать над ними и вести их за собой» [45].

Весьма примечательна и характеристика Маркса, данная таким известным его биографом как Франц Меринг (1846—1919), который писал: «Несравненное величие Маркса в значительной степени обусловливается, несомненно, тем, что в нем неразрывно связаны человек мысли и человек дела, взаимно дополняя и поддерживая один другого. Но столь же несомненно и то, что борец всегда имел в нем перевес над мыслителем» [46].

Все отмеченное выше, что характеризует личность Маркса-политика, довольно отчетливо проливает свет на личность Маркса-экономиста, дает основание многим исследователям его творчества, не связанным идеологическими предрассудками, утверждать, что «революционная общественная мысль у этого автора иногда опережала экономический анализ» [47].

                                            * * *

Как свидетельствуют работы отечественных исследователей, отдельные произведения Маркса и Энгельса были знакомы представителям русской либеральной общественно-политической мысли уже в 1840-х годах. Об этом говорят переписка и личное знакомство Маркса с П. В. Анненковым, симпатии к зарождавшемуся марксизму В. П. Боткина, Н. И. Сазонова и других русских «западников».

На появление первых трудов Маркса обратила внимания и официальная российская наука. Изданный в 1848 году в Петербурге очередной том справочного энциклопедического словаря «Философия» оценил Маркса и Энгельса как «главных проповедников нового германского материализма», «еще не обнародовавших ничего, кроме частных черт этого учения» [48].

Окончательно определиться по отношению к Марксу и марксизму, как его будущим сторонникам, так и оппонентам, безусловно, помог первый том «Капитала». Его цензурная история в России по-своему интересна и поучительна. Впервые вопрос о «Капитале» возник в Центральном комитете иностранной цензуры в 1871 году, когда по докладу цензора Шульца первый том немецкого издания работы Маркса был допущен «к обращению в России, как в подлиннике, так и в переводе». При этом «Капитал» характеризовался как произведение «строго научное, тяжелое и малодоступное» [49]. В 1873 году по аналогичным основаниям к обращению в России был допущен и французский перевод «Капитала».

Вопрос о сочинениях Маркса на русском языке в Петербургском цензурном комитете впервые обсуждался в 1872 году. Поводом к этому послужило представление в комитет «в установленном порядке» издателем Н. П. Поляковым выпущенного им без предварительной цензуры первого тома «Капитала» на русском языке. Петербургский цензурный комитет, прежде всего, обратился с запросом в Центральный комитет иностранной цензуры, разрешен ли подлинник сочинения. Получив утвердительный ответ, комитет направил книгу на просмотр цензорам. Реакция цензоров оказалась положительной. Однако это вовсе не означало, что «Капитал» оценивался ими однозначно. В цензурной практике тех лет было немало случаев, когда цензоры шли на явные поблажки и даже нарушения устава из чисто гуманных соображений: отрицательный отзыв на работу мог принести большой материальный ущерб издателю или автору. «Как и должно было ожидать, – писал в своем докладе цензор Д. Скуратов, – в книге заключается немало мест, обличающих социалистические и антирелигиозные направления пресловутого президента Интернационального общества. Но как ни сильны, как ни резки отзывы Маркса об отношениях капиталистов к работникам, цензор не полагает, чтобы они могли принести значительный вред, так как они… тонут в огромной массе отвлеченной, частью темной политико-экономической аргументации, составляющей содержание этой книги. Можно утвердительно сказать, что ее немногие прочтут в России, а еще менее поймут ее» [50].

При этом для оценки книги в цензурном отношении принимались во внимание следующие обстоятельства:

«1. Автор, как он и сам высказывается в предисловии, стоит на точке зрения исторического процесса. Современный капиталистический строй не зависит от добрых или злых наклонностей отдельного капиталиста. И никакое общественное лицо не ответственно за те экономические отношения, которые им олицетворяются.

2. Изложение автора относится по преимуществу к формам капиталистического развития Западной Европы, по преимуществу Англии, из промышленной истории которой он и заимствует свои примеры.

3. Его выводы не могут быть приложены к России, развитие которой совершается по-иному, и где свободная конкуренция ограничивается вмешательством правительства».

«Как раз в настоящее время, – писал цензор Скуратов, – Особой комиссией составлен проект6, в котором благосостояние рабочих столь же заботливо ограждается от возможности злоупотреблений со стороны хозяев, как и выгода хозяев против распущенности или невыполнения обязанностей со стороны рабочих» [51].

Принимая во внимание указанные обстоятельства, Цензурный комитет согласился с мнением цензоров, и книга беспрепятственно вышла в свет.

Как справедливо писал в 1920 году безымянный автор «Архивной справки», из которой взяты цитированные выше документальные отрывки, несмотря на внешнюю наивность цензорской аргументации, цензоры поняли общий дух «Капитала» гораздо лучше, чем многие, если не большинство тогдашних поклонников Маркса в России. «Характерные черты марксовой философии истории: признание абсолютной необходимости исторического процесса и отрицание роли личности в истории, с одной стороны, западнический характер всей концепции, с другой, – отмечал автор «Справки», – не без основания были подчеркнуты ими, точно также как и неответственность отдельного общественного лица за олицетворяемые им экономические отношения.

Цензоры тонко подметили, что здесь крылось отрицание террора, и, если мы примем во внимание, что до такого толкования Маркса русские интеллигенты дошли гораздо позднее, то мы должны отдать должное цензорской проницательности» [52].

Вместе с тем, несмотря на пессимистические прогнозы цензоров относительно распространения «Капитала» Маркса в России, это сочинение оказалось все-таки достаточно популярным.

Марксова критика капиталистических порядков, идеи революционного переустройства общества нашли в России, благодатную почву. После многих десятилетий интеллектуального вакуума, имевшего место в николаевскую эпоху, интерес россиян к новейшим западным теориям был вполне объясним. Они очень быстро проникали в Россию и живо интересовали российскую интеллигенцию. Как вспоминал впоследствии К. А. Тимирязев, он увидел в первый раз «толстый свеженький том» «Капитала» Маркса осенью 1867 года, то есть, через несколько недель после его выхода в свет, у профессора химии Петровской академии П. А. Ильенкова. Тогда же он выслушал от своего коллеги «чуть не целую лекцию» по поводу этой книги, а также узнал, что с предшествующей деятельностью Маркса профессор был уже знаком, так как провел 1848 год за границей, преимущественно в Париже [53].

В конце 1860-х – начале 1870-х годов ссылки на «Капитал» в немецком издании и прочие экономические работы Маркса неоднократно встречались в журналах «Отечественные записки», «Дело», «Неделя» и других периодических изданиях. В 1870 году в «Отечественных записках» была напечатана статья начинающего тогда исследователя-статистика В. И. Покровского «Что такое рабочий день», составленная по «Капиталу» Маркса. В «Архиве судебной медицины и общественной гигиены» была опубликована статья Н. Якоби и В. Зайцева «О положении рабочих в Западной Европе», также навеянная «Капиталом» Маркса.

В 1871 году сначала в «Киевских университетских известиях», а затем и отдельным изданием, публикуется диссертация по экономическим наукам Н. И. Зибера «Теория ценности и капитала Д. Рикардо с некоторыми из позднейших дополнений и разъяснений». В последующей переработке монография получила название «Д. Рикардо и К. Маркс в их общественно-экономических исследованиях». В советской историографии Зибер однозначно оценивался как «первый пропагандист марксизма», хотя и с неизменной оговоркой о том, что он «не понял революционного духа марксизма».

Однако такая оценка нам представляется необъективной. И не только по тому, что Зибер, как ученик Бунге, был весьма близок к кружку либеральных российских экономистов – наиболее ярких и последовательных критиков экономической доктрины Маркса, но и по сути. Пытаясь объективно разобраться в сущности марксистской экономической теории, Зибер неизменно взвешивал на весах экономической науки ее сильные и слабые стороны. И то, что действительным почитателям марксизма могло показаться защитой и пропагандой этого учения, на деле являлось лишь его доскональным и тщательным разбором. В Марксе Зибер видел не более как талантливого экономиста-исследователя, продолжателя учения Смита и Рикардо, о чем в 1873 году в послесловии ко второму изданию первого тома «Капитала» признавался и сам Маркс.

Известно, что летом 1871 года по немецкому изданию «Капитала» читались рефераты в петербургском революционном кружке М. А. Натансона. В эти же годы среди леворадикальной молодежи активно будируется мысль о переводе «Капитала» на русский язык и его издании в России. Летом 1868 года, находившийся в эмиграции А. А. Серно-Соловьевич, в переписке с друзьями в России настойчиво предлагал им взять на себя эту работу, а уже в сентябре того же года в письме к Марксу, один из главных экономистов народничества Н. Ф. Даниэльсон ставил его в известность о намерении петербургского издателя Н. П. Полякова выпустить книгу на русском языке. В 1869 году началась работа над переводом «Капитала». Первоначально к ней был привлечен М. А. Бакунин, забросивший вскоре эту работу. Перевод был осуществлен Г. А. Лопатиным и Даниэльсоном, выполнившим большую часть работы, в 1871 году. В марте 1872 года первый том «Капитала» на русском языке вышел в свет. Он был выпущен тиражом в три тысячи экземпляров и довольно быстро распродан книготорговцами.

Несколько по-иному складывалась судьба «Капитала» в индустриальных странах Запада. Первоначально интерес к нему западных гуманитариев и экономистов был весьма скромным, о чем говорят хотя бы незначительные тиражи его изданий на английском языке. Из 1500 экземпляров опубликованного в Англии в 1887—1891 годах полного английского перевода капитала 700 экземпляров разошлось в США [54].

Как известно, Марксу и Энгельсу пришлось немало потрудиться для того, чтобы организовать публикацию рецензий на первый том «Капитала».

Постепенно, с развитием на Западе в последней трети XIX века рабочего и социал-демократического движения интерес к «Капиталу» и его автору начинает расти. Известный историк экономических учений Е. М. Майбурд, на наш взгляд, совершенно справедливо объясняет этот интерес отнюдь не научной ценностью марксова труда, которая, как мы увидим в дальнейшем, представлялась многим экономистам – современникам Маркса весьма сомнительной, а чисто конъюнктурным политическим интересом. В последней трети XIX века, отмечает Майбурд, «появилось множество политиков, которым очень кстати пришлась „теория эксплуатации труда капиталом“. Для этой категории публики удобные выводы были гораздо важнее каких-то там неувязок, о которых говорили „буржуазные“ ученые. Но и таких было, в общем, не столь много, чтобы это помешало сформировать „Капиталу“ имидж великой научной книги» [55].

Анализируя причины широкого распространения в России марксистских идей, критически настроенные к ним современники приходили к однозначному выводу о том, что главная причина состоит в том, что на протяжении многих десятилетий, и особенно в период царствования Николая І, в России подавлялись научное мышление и научная свобода. Об этом особенно ярко писали Б. Н. Чичерин и другие известные либералы. «…Эта бессмысленная пропаганда, клонившаяся к разрушению всего существующего общественного строя, – писал Чичерин, – учинялась в то время, когда правительство освобождало двадцать миллионов крестьян от двухвекового рабства. Сверху на Россию сыпались неоценимые блага, занималась заря новой жизни, а внизу копошились уже расплодившиеся во тьме прошедшего царствования гады, готовые загубить великое историческое дело, заразить в самом корне едва пробивающиеся из земли свежие силы» [56].

Вторая важная причина популярности «Капитала» состояла, на наш взгляд, в том, что многие представители российской демократии, не воспринимая работы К. Маркса и Ф. Энгельса в качестве теории общественного развития, использовали их в качестве своеобразного жупела, призванного навести страх на общество и склонить общественное мнение, а заодно и правительственные круги, к необходимости «спасти Россию от капитализма».

Именно этим была продиктована, например, позиция народнических «Отечественных записок». Популяризируя «Капитал» и защищая его от критиков, журнал и его авторы были весьма далеки от веры в историческую миссию пролетариата. «Капитал» активно использовался ими исключительно для иллюстрации теневых сторон капиталистического общества и производства, для подкрепления своих мыслей о самобытности России, противопоставления ее Западной Европе.

В этом отношении красноречивы высказывания одного из руководителей «Отечественных записок» Г. З. Елисеева, навеянные непосредственным знакомством с «Капиталом» Маркса. «Буржуазия, – писал он, – изучена в настоящее время до последних подробностей и тонкостей во всех своих стремлениях и инстинктах, во всех своих движениях, во всех своих целях и последствиях. Мерзость запустения, всюду ею производимая, теперь стала ясна для всех» [57].

О полезности книги Маркса для предохранения России от пагубных последствий европейской капиталистической цивилизации писал и Н. К. Михайловский в рецензии на первый том «Капитала». Характеризуя эту работу как «обстоятельную критику доктрин школьной политической экономии и вместе с тем тщательно и искусно обработанную историю экономического развития Англии», Михайловский отмечал, что «для русского читателя эта книга будет весьма поучительна». Идеи и интересы, с которыми борется социалист Маркс, «глава международного общества рабочих, один из недовольных европейской цивилизацией», еще слишком слабы в России «чтобы от их расшатывания могла воспоследовать какая-нибудь опасность. Но они уже достаточно сильны для того, чтобы для нас было обязательно призадуматься над результатами их дальнейшего развития» [58].

Глава 3. Экономическое учение К. Маркса в оценке представителей либерального направления российской экономической мысли

Российские обществоведы о несостоятельности научного метода К. Маркса. Либеральная критика марксова учения о прибавочной ценности. Российские либеральные экономисты и марксистская концепция социально-экономического прогресса человечества

Одним из первых критиков «Капитала» К. Маркса в России еще до выхода в свет книги на русском языке стал известный русский ученый, философ-позитивист и общественный деятель, активный сторонник введения в стране представительного правления Е. В. де Роберти (1843—1915). В выпущенной в 1869 году в Петербурге книге «Политико-экономические этюды», посвященной в основном рассмотрению экономических взглядов Г. Ч. Кэри, он дает обстоятельный и аргументированный разбор отдельных положений марксизма [1].

При этом де Роберти характеризует Маркса как представителя школы умеренных социалистов, которой «принадлежит честь обновления социализма на научных основаниях и восстановления репутации этого направления в общественном мнении» [2].

Признавая критерием научности метод исследователя, де Роберти не без оснований называет Маркса «достойным учеником Прудона». «Диалектика его, – отмечает де Роберти, – еще тоньше и запутаннее прудоновской, но она за то и тяжелее, и пространнее» [3]. Автор характеризует метод Маркса как хитросплетенную цепь понятий, не опирающихся на факты действительности, живущих самостоятельной жизнью и объединенных лишь априорными исходными положениями исследователя.

Отмечая насыщенность «Капитала» фактическим материалом, почерпнутым из официальных документов, де Роберти констатирует, что вся эта масса фактов и сведений ничего не доказывает.

Десятилетие выхода в свет первого тома «Капитала» было отмечено рядом критических статей либеральных авторов. Особое место среди них занимает публикация Жуковского «Карл Маркс и его книга о капитале» в майской книжке «Вестника Европы» за 1877 год.

«Как писатель, Маркс выделяется из массы публицистов многими почтенными преимуществами, – писал Ю. Г. Жуковский. – Его книга полна свидетельств серьезного и добросовестного труда, начитанности и эрудиции, свойственным немецким писателям, но отличается от цеховой немецкой начитанности богатством не мертвых, бесцельных цитат, а богатством живых примеров, взятых из официальных документов. Его изложение отличается крайней последовательностью и стройностью, логической связью отделов…» [4].

Отмечая причастность Маркса к гегелевской философской школе и называя его «вольнодумным учеником» этой школы, «который не хотел убедиться, что „идея добра, дошедшая до сознания самой себя“, осуществилась в прусской конституции», но «не мог освободиться от веры в силу диалектических доказательств», Жуковский указывал на то, что Марксу «недостаточно было доказать присутствие в практических отношениях противоречий, а нужно было еще доказать диалектический корень, природу и происхождение этих противоречий». Именно для этого Марксу пришлось «разложить процесс производства на диалектические категории, представить процесс производства, как игру таких категорий, и затем отыскать в игре между ними такое слабое место, которое можно бы было выдать за таинственный источник нового Нила» [5].