Россия на перепутье эпох. Избранное. Том I

Непримиримыми противниками либералов, как в крестьянском вопросе, так и по многим теоретическим и практическим позициям экономической науки и практики, выступали идеологи консервативного лагеря, имевшие собственный взгляд на характер экономического развития страны. Как в период подготовки крестьянской реформы, так и пореформенные годы консерваторы не прекращали ожесточенных нападок на либералов, обвиняя их в предательстве национальных интересов России, забвении ее самобытности, «в крайнем цинизме, внесенном в общественные нравы, под видом неотъемлемой принадлежности всякого прогресса» [61]. Идеологи консерватизма связывали прогресс отечественного сельского хозяйства с сохранением и развитием крупного помещичьего землевладения.

Одним из серьезнейших обвинений, звучавших в адрес либералов, являлось обвинение в «слишком тесной дружбе современного знания с материализмом – доктриной, лишенной иного двигателя или побуждения, кроме личной выгоды» [62]. Бессмысленность и вздорность этого обвинения становится ясной при подробном рассмотрении вопроса об отношении либеральных экономистов к социалистическим экономическим теориям и, в частности, к экономическому учению марксизма.

Глава 2. Социалистические экономические идеи XIX века и российская либеральная экономическая мысль

Призраки коммунизма и российские защитники идейных ценностей либерализма. Марксизм как учение о легитимизации пролетариата и революционном переустройстве мира. «Капитал» в России: pro et contra

Социалистические идеи получили распространение в России еще задолго до появления работ К. Маркса4. Сочинения К. А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна, социалистов-рикардианцев, К. Родбертуса, П. Ж. Прудона и других критиков капиталистического общества неизменно привлекали к себе внимание российских читателей, интересовавшихся жизнью Западной Европы.

Выступления западноевропейских рабочих против капиталистической эксплуатации комментировались в научных и студенческих кружках, сведения о них иногда проникали на страницы российской печати. Большое впечатление на поколение А. И. Герцена и Н. П. Огарева произвела июльская революция 1830 года. «…Мы начали с внутренним ужасом разглядывать, – писал Герцен, вспоминая те дни, – что и в Европе, и особенно во Франции, откуда ждали пароль политический и лозунг, дела идут неладно» [1].

У определенной части представителей общественно-политической и философской мысли России находили сочувствие социальные проекты справедливого общественного устройства, ликвидации частной собственности, устранения различий между физическим и умственным трудом, распределения продуктов по труду, централизованного государственного хозяйства. Среди посетителей принадлежавшей Оуэну Нью—Ланарской фабрики, где на практике отрабатывались некоторые принципы социального реформаторства, было немало гостей из России, с любопытством констатировавших коммерческий успех предприятия и высокий уровень жизни рабочих. В их числе был и великий князь Николай Павлович, совершавший ознакомительную поездку по Западной Европе в период завершения своего образования. Будущий российский император даже обратился к Оуэну с курьезным предложением переехать в Россию и переселить сюда два миллиона британцев, считавшихся «лишними» в своей стране. Однако нелестная слава деспотического государства, закрепившаяся за Россией в результате организации Священного союза, заставила духовного творца кооперативного движения отказаться от этого заманчивого предложения и искать счастья в Северной Америке.

Мыслями западных социалистов-утопистов, первыми заявивших о противоречиях капиталистической системы и необходимости ее обновления, питались идейные корни отечественных революционных демократов. «…Я теперь в новой крайности, – это идея социализма, которая стала для меня идеей идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания, – писал в сентябре 1841 года своему другу В. П. Боткину тридцатилетний В. Г. Белинский. – Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию. И потому ею я объясняю теперь жизнь мою, твою и всех, с кем встречался я на пути жизни» [2].

Разделяя многие воззрения утопических социалистов Запада, русские революционные демократы – А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов и другие – представляли себе социалистическое общество как общество всеобщего и полного имущественного равенства, коллективной собственности, коллективного производства и коллективного потребления.

Приписывая социализму возможность уничтожить противоречия современного общества и вывести его на путь истинного прогресса, сторонник утопический идей Ш. Фурье М. В. Буташевич-Петрашевский писал: «Социализм в современном обществе, вытекающий даже и не из общего философского воззрения… но из простого наблюдения действительности, и есть не что иное, как реакция духа человеческого противу анархического, разрушительного для быта общественного влияния начал либерализма – выше означенных противуестественных явлений в жизни общественной» [3].

В 1847 году Петрашевским и его единомышленниками была предпринята попытка создать в Новоладожском уезде Петербургской губернии, в деревушке из семи дворов фаланстер – ассоциацию свободных производителей и потребителей, построенную по модели Фурье. Однако попытка эта оказалась неудачной. Петрашевский уговорил крестьян переселиться во вновь отстроенный для всех дом, но в ночь перед переселением дом сгорел.

Близких Петрашевскому взглядов на социализм придерживался и один из членов его кружка В. А. Милютин (1826—1855), проявлявший особый интерес к проблемам экономического развития и экономических отношений. Милютин – один из первых отечественных экономистов, познакомивших русское общество с положением трудящихся в условиях капитализма – общества «господства анархии и произвола» – и выдвинувшим в качестве альтернативы принципы справедливого общественного устройства.

Не отрицая положительного влияния на экономический прогресс капиталистического производства, Милютин считал, что промышленность должна служить народу, удовлетворять потребности большинства населения страны [4]. «При виде бедственного положения рабочих классов в Западной Европе, – писал Милютин, – невольно возникает вопрос о том, какими путями и вследствие каких событий дошли они до такого положения, откуда явился этот многочисленный класс голодных пролетариев, этот живой упрек современной цивилизации, предмету нашей гордости и нашего удивления?» [5]. Ответ на этот вопрос он ищет в экономической системе буржуазного общества, в принципе неограниченной свободы предпринимательства. «Полная неограниченная свобода промышленности есть то верховное начало, под влиянием которого совершается экономическое развитие современных государств» [6], – писал Милютин, подчеркивая при этом, что «свобода промышленности поставляет труд в самое невыгодное отношение к капиталу …она постоянно увеличивает долю капиталистов и постоянно уменьшает долю работников. Первым она доставляет роскошь, наслаждение и могущество, вторых наделяет бедностью, страданием и унижением» [7].

Как и некоторые западные социалисты-утописты, Милютин упрекал А. Смита в том, что он обошел в своих трудах проблему пауперизма, не сделав из своего учения о трудовой стоимости необходимых выводов. Подобно Д. Рикардо и рикардианцам, Милютин также считал, что заработная плата рабочих и прибыль капиталистов находятся в обратном отношении друг к другу и что «вместе с умножением народного богатства беднели и разорялись производители, доля капиталистов с каждым днем увеличивалась, доля работников с каждым днем уменьшалась» [8].

Важнейшим средство борьбы с пауперизмом Милютин считал передачу земли в собственность крестьянам и образование свободных ассоциаций работников. При этом он весьма резко отзывался о рабочих коалициях, считая их «в высшей степени вредными и для обыкновенной безопасности и для общественного благосостояния» [9]. Будущее справедливое общество он видел таким, в котором общественная власть, как некая надклассовая сила, представляла бы интересы всех и каждого и могла своим вмешательством «обуздывать сильных, покровительствовать слабым, отвращать несправедливости и противодействовать беспорядку» [10].

Переход к такому обществу Милютин считал делом времени, а не революционного взрыва. Критикуя сторонников революционного переустройства общества, Милютин писал: «…Заботясь преимущественно о том, чтоб найти тип самой совершенной, самой разумной организации труда, они недостаточно сознают, что человечество не может делать скачков в своем развитии и не может, следовательно, перейти прямо и без приготовления из нынешнего своего состояния в состояние полного и безусловного совершенства. Если бы новые школы понимали эту истину, они бы обратили свое внимание преимущественно на то, чтоб найти средства для постепенного усовершенствования экономической организации. Но вместо того, чтобы стремиться с этой ближайшей и непосредственной цели, современные школы думают гораздо более о цели, слишком от нас отдаленной, и ограничивают свою деятельность одним стремлением к недостижимому для нас идеалу общественной организации» [11].

Формировавшаяся в экономически отсталой по сравнению с Западной Европой крепостнической России социалистическая мысль не ограничивалась пассивным восприятием западных идей. Не соглашаясь полностью ни с одной из систем западноевропейского утопического социализма, многие русские социалисты шли не только дальше критики капиталистической собственности, но и вырабатывали собственные пути и средства преодоления противоречий капитализма. Центральной, задачей основоположников отечественного утопического социализма являлась борьба с самодержавием и ликвидация вместе с самодержавно-крепостническим строем всех форм эксплуатации человека человеком.

Идеализируя образ жизни современных рабочих, живущих исключительно своим трудом, наследник крупного состояния Н. П. Огарев, первым среди людей своего круга отказавшийся от огромного дохода, который ему приносил труд нескольких тысяч крепостных, всех прав и привилегий дворянского сословия, призывал своих друзей – А. И. Герцена, Н. Х. Кетчеру, Н. И. Сазонова и других не только последовать своему примеру, но и «уйти в пролетарии» [12].

Становление специфически русского, крестьянского социализма было связано с основательным переосмыслением его идеологами современной западной науки, в том числе и классической политэкономии. «40 лет неподвижности в теории такого предмета, как политическая экономия! Это нечто неудобомыслимое, неправдоподобное, невероятное», – сетовал Н. Г. Чернышевский [13]. Его особенно возмущало то, что современная ему «школа экономистов» ставит своей задачей «не развитие производства вообще, а именно, развитие той формы его, успехи которой измеряются расширением оборотов каждого отдельного хозяина» [14].

Признавая классическую политическую экономию «неудовлетворительной для нынешнего времени», «определенно буржуазной» и «антикоммунистической», Чернышевский и другие отечественные социалисты стремились создать собственную экономическую теорию, призванную способствовать открытию «средств для облегчения страданий человечества, для уничтожения нищеты и для развития материального благосостояния» [15]. Исходным пунктом при этом являлась критика капиталистического рыночного хозяйства, в рамках которого «с 1830 года» разрыв между капиталистами и рабочими «стал окончательным и безвозвратным».

Капиталистический строй, считал Чернышевский, является исторически неизбежным, он высоко поднял развитие производительных сил общества, дал свободу личности, но эта свобода существует юридически, а не практически. «Экономическая история движется к развитию принципа товарищества». Для дальнейшего прогресса общества и полной свободы личности необходимо объединить в одних руках землю, капитал и труд. Необходимо также уничтожить вредные действия капитализма, «коренящиеся в самом принципе, в самой логике соперничества».

Наиболее существенным в практическом отношении для российских революционных демократов являлась критика помещичьего хозяйства и помещичьего землевладения. При этом они стремились обосновать непримиримость интересов крестьян и интересов помещиков и на этой основе ставили задачу насильственного революционного уничтожения помещичьей земельной собственности как основы помещичьего хозяйства и замены такого хозяйства крестьянским.

Особое место многие отечественные социалисты, и в первую очередь Чернышевский, отводили крестьянской общине. В этом отношении они следовали не столько за идеализировавшими патриархальные порядки славянофилами, сколько за консервативным прусским экономистом А. Гакстгаузеном (1792—1866). Основательно изучив в первой половине 1840-х годов положение российского общинного землевладения, Гакстгаузен пришел к выводу о том, что в русской крестьянской общине «лежит столь крепкая общественная сила и порядок, как нигде в других странах» [16]. При этом главную выгоду общины прусский экономист видел в том, что она препятствует образованию пролетариата.

Чернышевский первым среди отечественных социалистов-утопистов связал в одну законченную общественно-экономическую систему констатированные Гакстгаузеном особенности русского хозяйства с социалистическими идеалами Запада и попытался доказать, что именно община и артель являются базисом русского прогресса. Несмотря на отсталость, считал Чернышевский, Россия в силу особенностей своего хозяйственного строя, гораздо ближе к осуществлению социалистических идеалов, чем многие западноевропейские страны. Наиболее отчетливо эта мысль прозвучала в работе Чернышевского «Критика философских предубеждений против общинного землевладения» (1858). В основу своей аргументации Чернышевский кладет общефилософский принцип, согласно которому во всех сферах жизни «по форме, высшая степень развития сходна с началом, от которого оно отправляется» [17]. Поскольку развитие началось с коллективных форм владения землей, то и закончиться оно должно такими же коллективными формами. При этом нет необходимости для каждой страны проходить все фазисы социально-экономического развития. Средние фазисы могут выпасть, существовать лишь логически и в таком случае последний фазис может непосредственно следовать за первым.

Утверждение общинного землевладения, по мнению революционных демократов, могло служить основой социалистического преобразования общества. После победы над помещиком в результате крестьянской революции крестьяне должны были избежать капиталистического гнета и автоматически превратиться в граждан социалистического общества.

Наивность подобных рассуждений для серьезных отечественных ученых-экономистов была вполне очевидной. Далеко не идеализируя капиталистические общественные порядки, и отчетливо сознавая наличие язв капитализма, они видели реальные пути их устранения не посредством революционного взрыва, а посредством социальных реформ, общего подъема производительных сил, способного обеспечить достойные условия существования не только для предпринимателей, но и для наемных работников.

Рассматривая социалистические учения как «главную реакцию против школы свободной промышленности» [18], либеральные экономисты отчетливо представляли причины возникновения социалистических утопий, особенности социализма XIX века. Появлению социализма в XIX веке, отмечал Н. Х. Бунге, «особенно благоприятствовали: во 1) извращение нравственных понятий и смешение их с юридическими – (понятие о нравственном христианском долге рассматривалось многими, как юридическая обязанность, которой соответствуют права беднейших сословий на вспомоществование); во 2) мысль, вызванная механическими открытиями, о возможности осуществления всеобщего материального благосостояния, при лучшем распределении доходов; в 3) распространение греко-римских понятий о государстве; наконец, в 4) численное возрастание рабочего класса, так называемого четвертого сословия. Лишенный обеспеченной будущности, с более развитыми нуждами, рабочий класс ощущает сильнейшую потребность в порядке, который доставил бы ему обеспеченное хозяйственное положение» [19].

Одну из важнейших причин популярности социалистических идей в России Бунге видел в ее отсталости, примитивности хозяйственного уклада, в сохранении пережитков не только феодального, но и первобытного состояния земледелия, в консервативной политике правительства, не допускавшего распространения частной собственности на землю даже на просторах Сибири.

В большей части России у крестьян-земледельцев, писал Бунге, существует общинное владение, исключающее личную поземельную собственность и делающее не только владение землей очень шатким, но и каждый договор, касающийся пользования землей, лишенным твердого основания, так как на земли, отведенные в пользование, нет никакого документа. Вследствие этого русский землевладелец, с одной стороны, не привязывается к земле, владение которой ему и его семейству не обеспечено: землю у него по общественному приговору всегда могут отобрать, а с другой, – под влиянием общинного владения, у крестьян формируется убеждение, что в случае недостатка в земле правительство обязано их наделить или из своих, или из помещичьих земель. «Таким образом, – констатировал ученый, – общинным владением и переделением в корне подрывается понятие о праве не только на землю, но и на то, что в нее положено и затрачено труда и капитала, а обязательным наделением подрывается понятие о том, что человек имеет право лишь на то, что он приобрел своим трудом» [20].

Стоявшие на почве реальности представители отечественной экономической науки неоднократно отмечали неосуществимость и вредность социалистических мечтаний, отсутствие в обществе каких-либо объективных предпосылок для их реализации. Они вели активную полемику с социалистами, как по общетеоретическим экономическим проблемам, так и по частным вопросам хозяйственной практики. Видя в социалистах известных союзников в критике феодальных пережитков, ученые-либералы принципиально расходились с ними по многим важнейшим проблемам общественного прогресса.

Важно отметить, что критическое восприятие российскими экономистами социалистических доктрин было во многом подготовлено не только глубоким осмыслением основных идей экономического либерализма, но и теории народонаселения Т. Р. Мальтуса, утверждавшего о наличии объективной жесткой зависимости роста населения от продовольственных ресурсов общества.

Как известно, непосредственным поводом для появления на свет книги Мальтуса «Опыт о законе народонаселения» (1798) стало стремление автора опровергнуть доводы утопического социалиста конца XVIII века У. Годвина, выступавшего с критикой частной собственности как источника всех социальных бедствий. Защищая идею частной собственности на основе сформулированного им закона, Мальтус утверждал, что «главная и постоянная причина бедности мало или вовсе не зависит от образа правления или от неравномерного распределения имущества», и, что «не во власти богатых доставить бедным работу и пропитание, поэтому бедные по самой сущности вещей не имеют права требовать от них того и другого» [21]. Убежденный противник любых форм социального иждивенчества, Мальтус считал недопустимыми всякие попытки побороть нищету, прибегая к государственным субсидиям или к частной благотворительности. Такие попытки, по его мнению, не только обречены на неудачу, но и значительно ослабляют необходимость для каждого заботиться о себе самом, отвечать за свою непредусмотрительность [22].

Учение Мальтуса вызвало в России, как и во многих европейских странах, неоднозначную реакцию. Оно имело в нашей стране как восторженных поклонников, свидетельством чего стало избрание английского экономиста в 1826 году иностранным Почетным членом Петербургской Академии Наук, так и резких, непримиримых критиков, находивших его идеи «кощунственными» и «антигуманными». Среди наиболее авторитетных противников Мальтуса был известный деятель русской культуры педагог-гуманист В. Ф. Одоевский. Мальтуса и его учения он расценивал как «последнюю нелепость в человечестве» и считал, что «по этому пути дальше идти невозможно» [23].

Для знакомившихся с учением Мальтуса российских экономистов первоначально представлялось очевидным, что теория народонаселения не является актуальной для нашей страны с ее огромными жизненными пространствами, что это «чисто английское» восприятие действительности. Такова, например, точка зрения на мальтузианство журнала «Сын Отечества», опубликовавшего в 1818 году короткую рецензию на вышедшее в Лондоне пятое издание книги Мальтуса «Essay on the principle of population» [24].

Дальнейшее развитие российской экономики вынуждало авторов, и в первую очередь экономистов, подойти к рассмотрению теории Т. Р. Мальтуса более углубленно, с учетом общих тенденций капиталистического прогресса. Примером такого подхода может служить отзыв о Мальтусе известного деятеля декабристского движения и литературного общества «Арзамас», участника войны 1812 года Михаила Федоровича Орлова (1788—1842). В своей работе «О государственном кредите», опубликованной в 1833 году, Орлов писал, что сочинение Мальтуса есть одно из тех, которые только при первом чтении невольно возбуждают против себя негодование читателя, но потом принуждают его согласиться с заключенными в нем истинами.

«Филантропические писатели нынешнего времени, – отмечал Орлов, – наводнили общество столь большим количеством безотчетных утопий об общем благоденствии, о равенстве, о златом веке, приготовляемым вселенной постепенным усовершенствованием рода человечества, что всякая строгая истина, не согласная с возбужденными страстями и надеждами, находит в глубине сердца нашего недоверчивость и сопротивление. А сочинение Мальтуса исполнено самых грубых приговоров, самых строгих истин. Как? Народонаселение, о котором все правительства до сих пор так пеклись, есть причина всех бедствий наших? Читайте Мальтуса, не его вина, что природа не согласила этот закон пропитания с законом населения… Как? Все благомыслящие писатели проповедуют благосостояние всех и каждого, а Мальтус противится сим филантропическим видам и утверждает, что богатство должно сосредотачиваться в нескольких руках, а бедность должна быть уделом остального множества? Не его вина, ежели по естественным законам неравенство состояний есть неизбежное последствие наших образованных обществ. Как? Мы привыкли с самого младенчества думать, что чем более благосостояния уравнены в государстве, тем более оно благоденствует, а Мальтус уверяет, что такое уравнение состояний должно непременно привести государство в упадок? Еще раз, не его вина, ежели общества наши так составлены, что при равном разделении богатств все были бы не равно богаты, а равно бедны» [25].

Не трудно заметить, что в цитированном выше отрывке Орлов не только делает попытку достойно оценить теорию Мальтуса как «строгую истину», но и высказывает серьезный упрек в адрес зарождавшихся социалистических и коммунистических «безотчетных утопий об общем благоденствии». Стоя на почве реального экономического знания, Орлов был далек как от иррационального восприятия действительности, так и от излишней сентиментальности, не позволявшей Одоевскому и некоторым другим, родственным Орлову по общим гуманистическим воззрениям людям той эпохи, смотреть в глаза исторической правде и оценивать окружающую действительность с точки зрения объективных законов экономического развития.

Развернутую критику социалистических учений дал в своей работе «Опыт о народном богатстве, или О началах политической экономии», вышедшей в 1847 году в Петербурге в трех томах, А. И. Бутовский. Его книга являлась первым обширным курсом политэкономической науки, написанным русским и на русском языке. В этом сочинении автор высказал свою откровенную приверженность традициям Ж. Б. Сэя, Ш. Дюнойе и манчестерской школы.

Александр Иванович Бутовский (1817—1890) не был экономистом академического толка. Он служил чиновником Министерства финансов. Некоторое время являлся представителем министерства в Лондоне, затем председателем Московского отделения Мануфактурного совета и членом Ученого комитета Министерства финансов. В 1859 году Бутовский был назначен директором Департамента мануфактур и внутренней торговли, служил на этой должности вплоть до своего назначения в 1880 году сенатором [26].

Сочинение Бутовского состояло из трех частей, в которых рассматривались: «Производство богатств», «Обращение и распределение богатств», «Потребление богатств».

Сознавая опасность, которую несла с собой идеология социализма, Бутовский в целом ряде мест своей книги останавливается на разборе социалистических учений как глубоко ошибочных и противоречащих естественному процессу экономического и социального развития народов.

«Поверхностный мыслитель, – писал Бутовский, – оплакивает неизбежное неравенство благ; грубый коммунист проповедует настоящее восстание бедных против богатых; социалист, увлекаемый несбыточными мечтами, громоздит фантастические системы, низводит разум на степень инстинкта, и хочет превратить мир в пчелиный улей, где всем будет довольно меду и цветов. Жалкие и бесплодные усилия ума человеческого!..