Россия на перепутье эпох. Избранное. Том I

Критикуя экономическую теорию Маркса, Бунге, как и другие представители либерального направления экономической науки, утверждал, что только индивидуальная свобода способна породить индивидуальную ответственность, без которой не может развиваться хозяйственная практика. Только обладая свободой действий, хозяйственный субъект способен вести дело с пользой для себя и для общества, добиваться эффективного использования ресурсов, внедрять новую технику и технологию. «Спрашивается, многие ли из бедняков, придавленных нищетой, – писал Бунге, – могут понять, что недвижимая собственность, наследство составляют условие для индивидуального развития человека и для упрочения семейного духа, что денежные капиталы вывели человека из состояния рабства и зависимости, что соперничество есть символ свободы личности, что социализм обращает человека если не в раба другого человека, то в раба общественного, обязанного за установленную работу получать содержание натурою и не иметь ничего своего и ничем не располагать; наконец, что с утратою свободы утрачивается также личная ответственность, тот сильный нравственный двигатель, без которого правильная общественная жизнь немыслима. Как понять это человеку, у которого нет собственности, нет видов на наследство, нет денежных капиталов; когда его давит соперничество собственника, капиталиста, заставляющих его за дневное пропитание работать до истощения сил? О каком семейном духе, о каком развитии личности и свободы может помышлять человек, не имеющий ни упроченного настоящего, ни надежд на будущее?» [48].

Серьезным просчетом Маркса Бунге считал предпочтение революционного пути развития эволюционному, реформаторскому, его неверие в социальные реформы как средство социальной коррекции и лечения общественных недугов. Для России реформаторство, с его точки зрения, имело принципиальное значение, поскольку объективно способствовало улучшению положения трудящихся как непременному условию успешного функционирования рыночного механизма, сохранения общественной стабильности.

Одним из слабых мест в теории Маркса многими либеральными экономистами признавалось игнорирование профессиональных рабочих организаций, убеждение, что в капиталистическом обществе предприниматель является неограниченным властелином судьбы рабочего. Автор «Капитала» высказывал уверенность в совершенной беззащитности рабочих перед произволом капиталистов. Эта убежденность основывалась на учении о так называемой «резервной промышленной армии». Горячо оспаривая классическую доктрину, Маркс незаметно сам становился на ее точку зрения. Справедливо обвиняя основоположников классической политэкономии в чрезмерном упрощении проблемы и отождествлении теории предложения труда с общим законом населения, Маркс сам грешил аналогичным недостатком, принимая, что «резервная армия» оказывает одинаковое давление на все разряды рабочих. Делая шаг вперед по сравнению с классической школой внесением в исследование вопроса о предложении труда правильной исторической перспективы, отмечал либеральный профессор В. Я. Железнов, Маркс довольствуется этим и не находит нужным продолжить анализ обстоятельным изучением состава рабочего класса в данный период. Как и для классической доктрины, для Маркса рабочие представлялись однородной массой. В действительности же и предложение труда происходит при различных условиях для различных разрядов рабочих. Рабочие группы обладают неодинаковой степенью сопротивляемости всякого рода неблагоприятным влияниям, в том числе и давлению «резервной армии» [49].

Либеральные критики Маркса справедливо обвиняли его в недооценке роли предпринимателя в экономической и социальной жизни, в известной профанации его психологического облика. В «капиталисте-собственнике» Маркс видел лишь примитивного инвестора и эксплуататора пролетариата, с никогда не угасающим стремлением захватить в свои руки все, что создается рабочими сверх покрытия их потребностей.

В тоже, время еще в период его работы над первым томом «Капитала», появились сочинения (Т. Брассей и другие авторы), в которых анализировался опыт предпринимателей, увязывавших проблему повышения заработной платы. рабочих с повышением производительности труда. Однако это не побудило Маркса к обстоятельному критическому разбору ситуации. Мысль о том, что производительность труда могла бы послужить фактором повышения заработной платы Марксу казалась нелепой. Сделанный Марксом в его работах вывод о постоянном тяготении заработной платы к обычной норме средств существования рабочего ничего не вносит в экономическую науку, а лишь повторяет давно известные положения, существовавшие в экономической теории 1840-х годов. Более того, взгляды Маркса по вопросам заработной платы, сложившиеся под сильным влиянием классической доктрины и отразившие в себе индивидуалистическую точку зрения, по мнению оппонентов, резко противоречили его общему социальному мировоззрению [50]. В «Капитале» Маркс доводит до последних пределов логического развития существовавшую когда-то в экономической науке глубоко ошибочную мысль о бесполезности для трудящихся классов совершающегося в современном обществе технического и технологического прогресса.

В работах либеральных экономистов было подвергнуто серьезному сомнению эсхатологическое учение Маркса о неизбежном обнищании народных масс в капиталистическом обществе. Уже в последней трети XIX века стало ясно, что это не так. Реальные успехи промышленного развития ведущих стран мира способствовали значительному подъему жизненного уровня трудящихся, разработке и реализации социальных программы борьбы с бедностью.

Позднее, когда выдвинутая Марксом теория обнищания масс проявила свое полное несоответствие действительным фактам, отдельные представители марксизма пытались «популярно» растолковать, что «на самом деле» имел в виду Маркс, когда писал об этом. Так, например, К. Каутский предлагал понимать эту теорию не в буквальном смысле «голода, нужды и лишений», а как углубление классовой розни. В период развитого капитализма, утверждал он, пролетариат борется не с нищетой в буквальном смысле, а с господствующим классом, который присваивает себе львиную долю доходов от промышленности и препятствует рабочим получить ту власть, которая им по праву должна принадлежать. По его мнению, промышленники не заинтересованы в постоянном улучшении положения рабочих, и каждое новое существенное улучшение будет добываться завоеванием. Рабочие будут бороться не за кусок насущного хлеба, а за свободу и власть [51].

Ф. Энгельс, переживший Маркса на 12 лет, также был вынужден признать существование в капиталистическом строе тенденций развития, противоречащих «железному закону» Лассаля и «теории обнищания» Маркса. Однако он не решился отказаться в принципе от идеи, которую усвоил и отстаивал с ранней молодости и ограничился только частными оговорками в предисловии ко второму изданию (1892 г.) своей книги «Положение рабочего класса в Англии».

Либеральными экономистами неоднократно подчеркивалась ошибочность точки зрения Маркса, согласно которой непрерывное распространение капиталистического производства поглотит все общество и в нем останутся соответственно лишь два класса – рабочие и капиталисты. Опровергая логику Маркса о пролетаризации большинства населения и о том, что коллективность, сплоченность, неэгоистичность рабочего класса якобы готовит его к авангардной роли в борьбе с капиталом и далее к руководству новым (социалистическим) обществом, они на фактах жизни доказывали, что структура рыночного хозяйства с течением времени не упрощается, а наоборот, становится более сложной, что в обществе значительно возрастают роль и значение средних слоев, в том числе научно-технической интеллигенции. Средние по состоятельности классы содействуют укреплению существующей социальной системы, ее демократизации. Это стало особенно ясно в связи с широким развитием акционерных форм собственности, с проявившейся уже в последней четверти ХIХ века во всех индустриально развитых странах тенденцией демократизации капитала, приведшей, в конечном итоге, к ликвидации такого понятия, как «пролетариат». Рожденный индустриальной эпохой социальный строй не представлялся либералам как нечто однородное и застывшее. Они видели возможности его саморазвития и самосовершенствования, движения в сторону гармонизации социальных отношений.

Критика экономических воззрений Маркса способствовала более четкому выяснению учеными-либералами многих принципиальных положений экономической науки. В этом отношении характерна эволюция взглядов И. В. Вернадского. Если в своей докторской диссертации, написанной в 1848 году, ученый проводил определенную разницу между доходом предпринимателя и доходом работника, то в заметках к книге Г. Шторха (1881) он отмечал, что только часть дохода капиталиста есть доход, связанный с владением. Значительная доля этого дохода может рассматриваться как заработная плата за труд по управлению предприятием и как страховая премия. «Если мы всмотримся глубже в капиталистический доход, – писал ученый, – то увидим следующие главные составные части его: он состоит из чистого дохода от владения, т. е. ренты, и из дохода собственно промышленного, который отчасти совпадает с заработною платою, и, наконец, из так называемой страховой премии» [52].

Существенным дополнением предпринятой либеральными экономистами критики общественного контекста экономического учения Маркса послужил подробный разбор положений экономического материализма, предпринятый в первой половине 1890-х годов одним из крупнейших русских ученых конца XIX – начала XX века Николаем Ивановичем Кареевым (1850—1931), известным не только как историк, но и как автор экономических работ. Пережив в начале своей научной карьеры определенное увлечение марксизмом, о чем свидетельствуют такие его работы, как «Крестьяне и крестьянский вопрос» и «Очерк истории французских крестьян с древнейших времен до 1789 года» (Варшава. 1881), в более зрелые годы Кареев резко пересмотрел свое отношение к этому учению, перешел на сторону критиков марксистских представлений о развитии мировой истории. В докторской диссертации «Сущность исторического прогресса и роль личности в истории» (СПб., 1890) и ряде последующих исследований Кареев дает критический анализ экономическому направлению в исторической науке, заложенному Марксом и поддерживаемому его последователями.

Возникновение этого направления в исторической науке Кареев объяснял двумя основными причинами, во-первых, естественным сближением между двумя науками – историей и политической экономией, которое выразилось и в образовании исторической школы, и в политической экономии, а, во-вторых, тем преобладанием, какое получили экономические отношения в самой исторической жизни XIX века, выдвинувшей на первый план социальный вопрос [53].

Подчеркивая важность данного научного движения для восполнения существенных пробелов в исторической науке, изучавшейся ранее с политической и культурной точек зрения на основе психологического идеализма, Кареев отмечал, что именно несостоятельность этой концептуальной основы в стремлении объяснить всю историю и породила направление, сводящее историю к экономической и материальной основе. «Рассуждая a priori, – писал историк, – нельзя не признать, что экономический материализм и родственные ему направления историологической мысли страдают такою же односторонностью: истина заключается лишь в сочетании обеих точек зрения, поскольку человек живет удовлетворением не одних материальных, но и духовных потребностей. Другую слабую сторону экономического материализма составляет его необоснованность в теоретическом отношении. Его родоначальники выразили его основные положения в форме аксиом, а сторонники направления стали лишь популяризировать эти положения, либо прилагать их к рассмотрению действительной истории» [54].

Главное затруднение, с каким встречается мысль при попытке обоснования экономического материализма, отмечал Кареев, заключается в том, чтобы объяснить из экономии духовную культуру. «Экономический материализм, конечно, сделает свой идейный вклад в научную теорию исторического процесса: относительная истинность его тенденции не подлежит спору, и нужно только желать, чтобы его представители побольше думали о теоретической обосновке своего учения и чтобы вместе с этим историки-экономисты делали побольше теоретических выводов из своих исследований…» [55]. Признавая крайний догматизм экономического материализма, ученый призывал его представителей, как и представителей психологического идеализма, встать на путь критического исследования.

Глава 4. Марксизм и либерализм о путях и движущих силах социально-экономического развития

Основоположники научного социализма о социально-экономической ситуации в России и перспективах русской революции. Либеральная программа хозяйственной модернизации России. От марксизма к либерализму и социальному рыночному хозяйству.

На протяжении 60-80-х годов XIX века К. Маркс и Ф. Энгельс проявляли, как известно, постоянный интерес к России, ее экономике, культуре, развивавшемуся здесь оппозиционному движению. Сохранилась обширная переписка основоположников научного социализма с русскими революционными деятелями, в которых наряду с политическими и философскими вопросами широко фигурировали суждения о проблемах и перспективах социально-экономического развития страны.

Интерес Маркса к России не был случайным интересом «кабинетного ученого», как его нередко теперь представляют, стремясь развести понятия «Маркс» и «марксизм». Это был интерес особого рода, продиктованный, прежде всего, страстным стремлением к самоутверждению, желанием распространить свою доктрину среди интеллигенции страны, не только первой пустившей на порог его кровное детище – «Капитал», но и увидевшей в нем нечто большее, чем равнодушные западные европейцы: новую Книгу Откровения, близкую по силе и значению творению апостола.

Для выяснения подлинных мотивов интереса основоположников марксизма к России важно проследить, как развивался этот интерес и как менялись оценки Маркса и Энгельса ситуации в стране.

Оценочные суждения о России – стране «огромной, необозримой, редконаселенной», которую «трудно завоевать», имели место уже в ранних работах Маркса и Энгельса. Этому, безусловно, способствовало их общение с русскими эмигрантами, приезжавшими в Европу деятелями русского освободительного движения, роль и значение России в европейской и мировой политике, которые невозможно было недооценить, напряженная ситуация, складывавшаяся в России накануне и в период отмены крепостного права. Этого требовали и задачи политической борьбы, обеспечения бесспорного лидерства в международных социалистических организациях, которое Марксу и Энгельсу постоянно приходилось отстаивать, преодолевая сопротивление тех, кто не признавал марксизм единственно верным и непогрешимым социалистическим учением.

«…Последние две недели я старательно зубрил русский язык и теперь почти покончил с грамматикой, – признавался Энгельс в письме Марксу в марте 1852 года, – еще 2—3 месяца дадут мне необходимый запас слов, и тогда я смогу приступить к чему-нибудь другому. Со славянскими языками я должен в этом году покончить, и, в сущности, они совсем не так трудны. Помимо лингвистического интереса, который представляют для меня эти занятия, сюда присоединяется также то соображение, что при следующем лицедействе по крайне мере хоть один из нас будет знать языки, историю, литературу и особенности социальных институтов как раз тех народов, с которыми придется немедленно вступить в конфликт. Собственно говоря, Бакунин добился кое-чего только благодаря тому, что ни один человек не знал русского языка. А старый панславистский прием превращать древнеславянскую общинную собственность в коммунизм и изображать русских крестьян прирожденными коммунистами опять получит весьма широкое распространение…» [1]

Осенью 1858 года Маркс делает подробный анализ внутреннего положения в России в связи с надвигающейся крестьянской реформой. Он отмечает разногласия, возникшие в этой связи в высших эшелонах власти и явное стремление губернских дворянских комитетов помешать предстоящей реформе, реально оценивает положение различных слоев дворянства, которое должно сложиться в результате освобождения крестьян от крепостной зависимости.

«Среди русского дворянства, – пишет Маркс, – конечно, имеется партия, стоящая за отмену крепостного права, однако она не только составляет численное меньшинство, но не единодушна даже по важнейшим вопросам. Высказываться против рабства, но допускать освобождение только на таких условиях, при которых оно сводилось бы к простой фикции, подобная позиция является, как видно, модной даже среди либерального русского дворянства» [2].

Главный вопрос, который волнует Маркса, – это вопрос о том, не потребует ли российское дворянство в качестве компенсации за нанесенный реформой материальный и моральный ущерб собственного политического освобождения и не пойдет ли самодержавие на ограничение своих полномочий путем создания в стране дворянского представительства. Попутно Маркс делает весьма интересное напоминание о том, что легитимные правительства Европы были в состоянии упразднить крепостное право только лишь под напором революции или в результате войны.

В указанной работе Маркс проявляет всестороннюю осведомленность о состоянии российских финансов, сильно пошатнувшихся в результате Крымской войны, о массовых выступлениях крестьян, теряющих терпение «при виде медлительного образа действий своих господ».

В декабре того же года Маркс снова возвращается к российской проблематике в серии статей «Об освобождении крестьян в России». В этих статьях он подробно комментирует доклад императору Главного комитета по крестьянскому делу, содержавший изложение основ, на которых предлагается произвести освобождение крестьян от крепостной зависимости. При этом Маркс вновь стремится сгустить краски и предрекает России «русский 1793 год». «…Господство террора… полуазиатских крепостных, – пишет он в заключение своей работы, – будет невиданным в истории, но оно явится вторым поворотным пунктом в истории России, и, в конце концов, на место мнимой цивилизации, введенной Петром Великим, поставит подлинную и всеобщую цивилизацию» [3].

В дальнейшем под рукой Маркса постоянно находился обширный информационно-аналитический материал, раскрывающий современную экономическую и социально-политическую жизнь России. Этот материал ему в большом количестве доставлял один из переводчиков «Капитала» Н. Ф. Даниэльсон. Так, в середине 1870-х годов в распоряжении Маркса находились присланные из России «Труды податной комиссии», необходимые для исследования земельной собственности, пятитомная работа И. С. Блиоха «Влияние железных дорог на экономическое развитие России», книги А. И. Васильчикова «О самоуправлении. Сравнительный обзор русских и иностранных земских и общественных учреждений», «Землевладение и земледелие в России и в других европейских государствах», И. Д. Беляева «Крестьяне на Руси», Ю. Э. Янсона «Опыт статистического исследования о крестьянских наделах и платежах» и другие [4]. Эти книги Маркс намеревался использовать для подготовки одной из глав второго тома «Капитала», в которой исследовалась земельная собственность.

Маркс с восторгом воспринял известие о работе по переводу на русский язык и подготовке к печати первого тома «Капитала». В то время, когда научная общественность Запада откровенно проигнорировала «Капитал», лучшего подарка, чем этот, он и не мог для себя ожидать.

«…Несколько дней тому назад, – радостно сообщал он в октябре 1868 года Л. Кугельману, – один петербургский книгоиздатель поразил меня известием, что сейчас печатается русский перевод „Капитала“. Он просил меня послать ему мою фотографию, чтобы напечатать ее на титульном листе, и в этой мелочи я не мог отказать „моим добрым друзьям“, русским. Такова ирония судьбы: русские, с которыми я в течение 25 лет беспрерывно боролся в своих выступлениях не только на немецком, но и на французском и на английском языках, всегда были моими „благодетелями“. В 1843—1844 гг. в Париже тамошние русские аристократы носили меня на руках. Мое сочинение против Прудона (1847), а также то, что издал Дункер (1859), нигде не нашли такого большого сбыта, как в России. И первой иностранной нацией, которая переводит „Капитал“, оказалась русская» [5].

Впрочем, и в этом бескорыстном порыве «русских друзей» Маркс заподозрил что-то неестественное. И, по крайней мере, на словах заявил, что отмеченный факт не следует переоценивать: «Русские аристократы в юношеские годы воспитываются в немецких университетах и в Париже. Они гоняются всегда за самым крайним, что дает Запад. Это чистейшее гурманство, такое же, каким занималась часть французской аристократии в XVIII столетии. „Это не для портных и сапожников“, – говорил тогда Вольтер о своих просветительных идеях. Это не мешает тем же русским, с поступлением на государственную службу делаться негодяями…» [6].

Смена отношения Маркса к России, резко проявившаяся после перевода на русский язык первого тома «Капитала», отчетливо проявилась во втором немецком издании этого труда. Как бы оправдываясь перед своими «новыми друзьями», Маркс становится лояльным в своих высказываниях о России, в спешном порядке меняет многие негативные оценки на позитивные.

Если в первом издании этого труда проскальзывали исключительно иронические оценки страны и некоторых ее деятелей, то во втором немецком издании первого тома «Капитала» (1873) Маркс оказывается более осмотрителен. Из книги удаляется саркастическая реплика в отношении «московита» Герцена, вычеркивается выражение о русских «калмыках» и кнутах. В «Послесловии» автор называет «прекрасным» русский перевод «Капитала» 1872 года, с похвалой отзывается о диссертации Н. Зибера «Теория ценности и капитала Д. Рикардо», называет Н. Чернышевского «великим русским ученым и критиком», приводит выдержки из заметки о «Капитале» И. И. К-на7 в «Вестнике Европы» [7].

Все это свидетельствовало о том, что Маркс не только стал дорожить популярностью своего учения в русском (недавно «калмыцком» для него) обществе, но и о нечто большем.

Марксовы оценки экономического развития России, политической ситуации в стране были объективно направлены на то, чтобы российские оппозиционеры, и без того уверенные в особом предназначении своей страны, в ее особой роли в мировом революционном процессе, уверовали бы в это на фундаменте его, марксовой, революционной науки. Таким образом, Россия превращалась для Маркса в своеобразный полигон для практического испытания верности его теорий.

Об этом напрямую свидетельствуют многие письма Маркса и «русским друзьям», и русским оппонентам, беседы Маркса с посещавшими его русскими революционерами. «Я пришел к такому выводу, – писал Маркс в неотправленном письме Михайловскому (в редакцию „Отечественных записок“), датированном 1877 годом. – Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 г., то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя» [8]. Высказывание это не было единственным и случайным. По свидетельству Г. А. Лопатина, «в беседах Маркс допускал известное уклонение от европейского пути развития, если бы революционным путем политического переворота удалось осуществить радикальную аграрную реформу» [9].

В угоду популярности среди русских и вопреки своим общим историко-экономическим воззрениям Маркс основывал свой условный вывод исключительно на направлении промышленной политики России с 1861 года, а не на реальных условиях русской народно-хозяйственной жизни со времени освобождения крестьян. Он не исключал в принципе возможности того, что Россия могла произвольно выбрать свой экономический путь после реформ 1861 года, что правительство могло направить народное хозяйство в ту или другую сторону, независимо от внутренних и внешних обстоятельств, от характера и состава властвующей бюрократии. Эта мысль Маркса, как справедливо писал один из самых талантливых его критиков Л Слонимский, резко противоречит не только учению самого Маркса, но и здравому пониманию народно-хозяйственной жизни и политики вообще [10].

Одним из важнейших вопросов, находившихся в центре дискуссий между Марксом, Энгельсом и их русскими корреспондентами, был вопрос об историческом своеобразии социально-политического и экономического развития России, неразрывно связанный с представлениями о крестьянской общине и артельной форме организации труда.

Необходимо заметить, что в своей идеализации общины, как «специфически русской» формы социальной жизни и хозяйственной организации, российские революционные демократы и народники были не одиноки. Их позиция в этом вопросе не только базировалась на славянофильской оценке общины, как исконно присущего славянству социально-хозяйственного образования, но и объективно смыкалась с представлениями консервативно-патриотических слоев российской национальной буржуазии, активно выступавших против привнесения на российскую почву различных хозяйственных форм «порочной» рыночно-капиталистической цивилизации.