От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах

Работа штурмана в истребительной авиации заключается в подготовке всех лётчиков и в контроле штурманской работы, чтобы лётчики знали район, чтобы не блудили после боя, а чтобы шли прямо домой сразу, несмотря ни на какую победу. Работа штурмана с людьми заключается в том, чтобы повести их по маршруту или повести их в бой. Штурман полка должен быть лётчиком, фактически это – заместитель командира полка по лётной части. Если командир полка – в воздухе, то штурман – на земле, и наоборот. Когда лётный состав ещё молодой, то нужно особенное внимание обратить на то, чтобы люди не блудили. Старому лётчику достаточно слетать два раза, и он знает район, но в отношении молодых лётчиков требуется в этом отношении систематическая работа, т. е. если он запутается, то он должен уметь восстановить ориентировку, чтобы прийти домой, имея ещё горючее.

Полк находится в системе 3[-й] ГИАД уже год. Под Старой Руссой был ряд воздушных боёв, но это были обыкновенные воздушные бои, здесь мы имели кое-какой успех. Мы сбили за это время 48 самолётов и потеряли только одного своего лётчика, а второй покалечился[152]. Приходилось очень часто сопровождать штурмовиков. Сколько я ни сопровождал штурмовиков, у них от вражеских истребителей потерь не было. Правда, были потери от зениток.

В основном тактика противника по сравнению с началом войны осталась та же, но некоторые элементы воздушного боя, конечно, изменились. По скорости наши самолёты раньше уступали самолётам противника. Тогда немец открытого воздушного боя не принимал. Они и сейчас его не принимают, ударят один раз и уходят. А если ударит неудачно, то скроется, а потом второй раз старается нанести удар. Когда наша авиационная техника выросла, скоростя[153] поравнялись с их скоростями, то мы их заставляем драться – догоняем, или бьём, или заставляем драться. Теперь они перешли на такую вещь, как внезапное нападение, но открытого боя стараются не принимать. Раньше они даже не стеснялись парой на девятку бросаться. Наберут высоты, разгонят скорость, а вы, если проморгали, будете биты, а если заметили, то вывёртываетесь. А теперь при нападении наших им уже нельзя удирать – приходится принимать бой. При нападении они делают короткие атаки. Это в случае, если их меньше, а наших больше, а после уходят или в облачность или просто вверх, делают переворот и уходят. А сейчас, особенно когда появились у нас Ла-5, они редко кидаются на нас.

То, что сегодня, 12 июля 1943 г., сбито 14 самолётов противника, можно объяснить подготовкой лётного состава и хорошей материальной частью. Вот какие два фактора объясняют этот момент. Потеряли мы сегодня человека, который вылетел в первый свой бой[154]. Конечно, если бы набрать молодых лётчиков и посадить их на те же машины и повести, то и меня вместе с ними всё равно собьют, и такого успеха я бы не имел. А при такой погоде, как сегодня, если бы лётчики не были подготовлены в отношении штурманской подготовки, то я бы потерял 50 % своего лётного состава, а так видимость – километр, а высота – 50—100 метров. А наши лётчики в такую погоду приходят без потерь.

При сопровождении штурмовиков бывали такие случаи. Смотришь, одиночки «ФВ» начинают атаковать с разных сторон.

Сверху один заходит, второй справа и третий слева. Т. е. отвлекают наших истребителей от штурмовиков. А где-то ещё в стороне дожидается парочка, которая следит за нашими штурмовиками. Задача наших истребителей – не допустить истребителей противника к нашим штурмовикам, если можно, попугать их или сбить. Но они заходят с разных сторон одиночкой или парой, атакуют наших, разгоняют скорость, нахально так лезут. Истребители в это время распыляют своё внимание на них, а другие могут сбить штурмовиков. Таким образом, на сопровождение у нас идут две группы истребителей: группа непосредственного прикрытия и группа ударная. Идёт примерно 8 самолётов, которые разделяются на четвёрки. Ударная четвёрка отбивает атаки вражеских истребителей, а непосредственно прикрывающая группа исключительно отбивает атаки у самого подхода к штурмовикам или бомбардировщикам. Если идёт, например, истребитель противника, то он его отгоняет и снова идёт к своим штурмовикам. А ударная группа уже завязывает бой и бьёт вражеских истребителей.

Однажды был такой случай[155]. Я повёл восьмёрку истребителей. Я вёл четвёрку непосредственного прикрытия, а Савельев был в ударной группе. Немцы хотели отбить меня от штурмовиков, но я даю одну очередь, они проскакивают и снова набирают высоту. Я тогда даю команду Савельеву, чтобы драться. Савельев зажал их вверху, и в этом бою Савельев сбивает одного, Лепин[156] сбивает одного, а остальные два уходят. А я с четвёркой пошёл к цели штурмовки и выполнил свою задачу. Возвращаюсь, уже на своей территории соединился по радио с Савельевым, и восьмёркой возвращаемся домой.

Раньше они старались ловить наших одиночек, а сегодня, например, тов. Гаранин километров 30 гонял их истребителей.

Что касается сегодняшнего дня (14 ч[асов] 12 июля), то работали отлично. Метеоусловия, правда, были очень плохие, но ввиду подготовленности лётного состава задачу выполнить было вполне возможно. Вести воздушный бой пришлось на высоте 300 метров при видимости километр – полтора. Иметь при таких условиях успех в воздушном бою – не так просто. Вообще в начале войны воздушные бои шли на больших высотах. Тогда у нас были «миги», это высотная машина. А у них в то время машины были невысотные. Так они старались вести бои на малых высотах, а мы их тянули наверх. Потом мы перешли на средние высоты, примерно до 4–5 тыс., а они подняли выше. И вот сейчас приходится вести бой частично на высоте, частично на средних высотах. С «фокке-вульф» Ла-5 должен вести бой на высоте, и тогда он скорее будет иметь успех, а у земли «фокке-вульф» может его побить. А с Ме-109 нужно вести бой на малых высотах, так как у него высотный мотор. А наш Ла-5 увеличивает свою мощность до 6000 метров, а у земли он не даёт такой скорости. Сегодня мы, например, сбили 14 самолётов на низких высотах[157]. Здесь уже играет роль подготовка лётчика. У земли «ФВ» имеет большие преимущества, но от воли лётчика и его подготовки зависит очень многое. Отсюда вывод такой, что на наших Ла-5 можно бить «ФВ» на высоте и на земле, т. е. на любых высотах.

Из всех трёх эскадрилий нужно считать равными вторую и первую. В 1[-й] эскадрилье есть лётчики посильнее, но в общей массе обе эскадрильи хорошие. В первой – машины немножко получше. Но сегодня отличилась вторая эскадрилья. В 3-й есть также молодцы, но там есть и молодняк, который ещё не бывал в боях. В 3-й из старых имеется Гарам, Шишкин, Вишняков.

Приказ о взлёте мы получаем из дивизии. В чьих интересах мы работаем, мы не знаем. Мне ставится непосредственная задача на день. Вообще всякие графики при интенсивной работе обычно ломаются. Но вначале работа идёт по графику. А потом, когда нужно идти на помощь, структура, конечно, нарушается. Мне ставится общая задача из дивизии, я собираю командиров эскадрилий и в свою очередь ставлю каждому командиру задачу, т. е. поставленную дивизией задачу я распределяю по эскадрильям.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 6. Л. 60–63

Гвардии капитан

Татьянко Василий Павлович

Заместитель командира 32 ГИАП по политчасти. 1910 г. рожд[ения]. Член партии с [19]30 г. Парторг. Награждён орденом Красной Звезды. Имеет медаль за защиту Сталинграда[158]

Раньше работал заведующим военным отделом Калининского обкома ВКП(б). Попал в армию по мобилизации. Вскоре ЦК меня отозвал в 27-дневную «академию», где мне было поручено встречать всех смоленцев и направлять их в стрелковую дивизию. Мне была дана группа – пять человек политработников, мы встречали людей, пересматривали их с точки зрения их политической благонадёжности и направляли в соответствующие части. Дали нам полтора месяца, чтобы укомплектовать, вооружить и обучить дивизию, подготовить её для отправки на фронт. На фронт нас бросили раньше, чем предполагалось согласно первоначального плана, когда противник наседал на Новгород и Чудов[о]. Там я участвовал в боях вместе с 292[-й] стрелковой дивизией.

Потом срок моей командировки окончился, и я был направлен в 52[-ю] Армию, а оттуда – в 434[-й] полк, т. е. в теперешний 32[-й] ГИАП. Командовал тогда 434[-м] истреб[ительный] полком майор КОРЯГИН[159], комиссаром был старший политрук ФЕДУЛОВ* – оба лётчики.

Это было 25 сентября [19]41 г. Лётчики в то время уехали за пополнением, а техсостав оставался на Волховском фронте. Формирование продолжалось пять месяцев. К 30 ноября[160] лётчики прилетели на Волховский фронт, и полк начал действовать.

Как раз в день моего прибытия был один характерный эпизод, двое из участников которого и сейчас находятся в нашем полку – ГАРАМ и ОРЕХОВ[161]. Это был беспримерный по своей дерзости налёт на вражеский аэродром в Любани. Там было сосредоточено свыше 60 самолётов противника различных типов. А у нас было всего пять самолётов. Мы получили задание штурмовать аэродром, что и было поручено этой пятёрке. В числе её был ещё замечательный авторитет ВВС – лётчик КОРЗНИКОВ* – это замечательная фигура в авиации по своей скромности, его чрезвычайно любили. Он был настолько скромен, что не переносил, когда о нём писали и говорили как о необычайном лётчике.

Гарам и Орехов прикрывали, а трое штурмовали и уничтожили там 15 самолётов, причём противник знал, что наши идут, и мы были встречены соответствующим образом. Завязался ожесточённый бой, в результате которого наши уничтожили пять самолётов противника в воздухе и 10 – на земле, правда, ценой потери одного командира эскадрильи. Но это был чрезвычайно дерзкий по своему замыслу и выполнению налёт. Во-первых, нужно было лететь далеко вглубь территории противника. Линия фронта находилась на Волхове, а мы стояли от линии фронта на 60 км под Боровичами. И ещё нужно было лететь в глубину 60 км. Когда возвращались оттуда, Гарама подбили, он сам был легко ранен. В таком состоянии он летел, и за ним увязался самолёт противника, сначала один, а потом и второй. Одного Гарам сбил, а второй продолжал его преследовать, к нему пристал ещё один, и эти двое шли за Гарамом. Когда они пошли на него в атаку, Гарам ухитрился на своём подбитом самолёте сделать «горку», и два вражеских самолёта столкнулись друг с другом, в результате оба свалились на землю. Когда он пошёл дальше, то навстречу ему шёл Ю-97[162] – добыча для истребителя довольно лёгкая, которую жалко было упустить. Но боеприпасов у Гарама уже не было, все расстреляны. Тогда он решил отрубить ему хвост и пошёл на таран. Это был первый таран в нашем полку. Когда он отрубил хвост, то у него самого отлетела одна лопасть винта, а другая покорёжилась. Он кое-как на поломанном винте перевёл самолёт через Волхов и сел в расположении 292[-й] дивизии. Правда, он тогда сильно побился и три месяца не летал.

Это был подвиг по тому времени очень большой, все оставшиеся в живых были награждены орденами. Гарам получил тогда орден Ленина, Орехов – орден Красного Знамени. Корзников – второй орден Красного Знамени, ПАНИЧЕВ[163] – тоже получил орден Красного Знамени. Впоследствии он погиб.

Это были первые награждённые в нашем полку.

В этот же период Гарам потерял своего первого брата. У него было два брата – лётчики в нашем полку.

В то время мы были на Волховском фронте в направлении Новгорода и Демянска. У полка материальная часть как следует ещё не была освоена. Работали лётчики на ЛаГГ-3.

Затем с декабря началась борьба за освобождение Тихвина[164]. Входили мы тогда в 4[-ю] Армию, которой командовал Мерецков*.

Здесь мы работали с 20 самолётами, работали в течение декабря [19]41 г., января, февраля и марта [19]42 г. И 7 машин мы ещё сдали. В основном у нас остался старый состав – ГАРАМ, ОРЕХОВ, КОРЗНИКОВ, ПАНИЧЕВ, КОРОВЧЕНКО*. Из выдающихся лётчиков у нас тогда был МИТРОШИН, командир эскадрильи*.

В этот период наш полк занимался двумя видами работы. Во-первых, мы действовали как истребители, с одной стороны, а с другой стороны, как штурмовики.

В борьбе за Тихвин мы работали в интересах 4[-й] Ударной армии. Полк тогда сделал очень много, в особенности в отношении штурмовок. Истребители противника действовали мало, а, главным образом, действовали бомбардировщики и штурмовики. Положение было такое, что, когда противник отступал от Тихвина, он мог идти только по двум дорогам, а вправо и влево были леса и болота, и здесь противник представлял собой прекрасную мишень для штурмовок наших самолётов.

С Корзниковым был такой интересный случай. Перед этим мы вычитали в газетах, как один лётчик, возвращаясь с задания, не имея уже боеприпасов, наткнулся на немецкую колонну. Он тогда утяжелил винт и с рёвом пронёсся над их головами, создав среди немцев страшную панику. И вот однажды Корзников с другим лётчиком возвращались с задания. Боеприпасов у них уже не было. И вдруг они видят по одной дороге большую колонну противника, по дороге тянулись лошади, автомашины, люди. И они также понеслись низко над их головами. Началась паника, лошади съезжали с дороги, повозки падали в канавы, людей давили. Они тут же вернулись на аэродром, заправились, зарядились и стремительно поднялись снова. У каждого было по шесть снарядов[165], у каждого была пушка и два крупнокалиберных пулемёта, два «шкаса», и они их били и колотили. Там было после настоящее кладбище людей и лошадей. Потом туда приезжали несколько грузовых машин и долго убирали раненых и убитых. Всё было расколочено в пух и прах. Люди прятались в кюветы, но и там их находили и строчили по ним пулемётами. Потом Корзников видит – стоит крытая машина, и думает – там, наверно, что-нибудь, да есть. Оказывается, там был госпиталь. Он пустил туда два «эрэса». А после один пехотный командир нам рассказывал, что он слышал от жителей, что там ни одного живого из 40 лежавших не осталось, всех немцев побили. Так что, когда немцы шли по дороге от Тихвина, их всё время здорово гоняли.

Этот период был значительно сильнее первого периода[166], но недостатков было ещё много. Во-первых, полк имел несовершенную материальную часть, во-вторых, эта материальная часть не была должным образом освоена, и даже такие лётчики, как Корзников, садились с парашютом[167], бывали случаи, когда наши самолёты сбивались уже над аэродромом при посадке самолётов.

Там мы работали до 10 марта [19]42 г. Дни были во время зимней кампании очень короткие, и всё же лётчики делали по пяти, по 4 вылета. Задержки с горючим и с боеприпасами не было, летали сколько могли. Для штурмовок цель всегда находили, бросали листовки, стреляли из пулемётов, и на каждый исправный самолёт приходилось не менее 4 вылетов. Ведущие наши лётчики вылетов делали ещё больше – это такие товарищи, как Гарам, Корзников, Орехов, Коровченко.

Затем нас перевели на формирование. Мы отдыхали и переучивались на новой материальной части – самолёте Як-1. Находились мы в Рассказове. Там мы быстро полк укомплектовали, получили лётчиков. Полк был двухэскадрильным. Дело с обучением у нас уже шло к концу, и мы получили здесь приказ ВВС оставить всех лётчиков в Рассказове, а штабу и техническому составу отправиться в Люберцы для нового формирования. Но мы всё же забрали с собой таких лётчиков, как Корзникова, Орехова, Гарама, Парфёнова* – между прочим, замечательный боец. Это было 12 мая [19]42 г., а 25 мая мы прибыли в Люберцы и начали там работать. Получили мы пополнение из Гатчинской школы[168] – инструкторов. Тогда к нам попал ЛУЦКИЙ, теперь командир 1[-й] эскадрильи, ГОРШКОВ, ПРОКОПЕНКО, АЛЕКСАНДРОВ*, ШИШКИН, МАРКОВ*, ШУЛЬЖЕНКО и др., полк стал двухэскадрильным.

Полк продолжал заниматься подготовкой лётчиков: и отдельно каждый, и в группе. С лётчиками занимался полковник СТАЛИН, причём он привлёк в полк лучшие силы, таких людей, как АНТОНОВА*, ВЛАСОВА, ПРУЦКОВА*, ПИСАНКО*. С инженерно-техническим составом занимался наш инженер полка – МАРКОВ. Была выработана очень хорошая программа подготовки, что в будущем и сказалось в боях. Полком тогда уже командовал майор КЛЕЩОВ. Полк был создан при ВВС[169] и бросался в самые узкие места.

Подготовка продолжалась до 10 июня. Были лучшие люди и лучшие типы самолётов, проводилась тренировка, одиночные и групповые воздушные бои, иначе говоря, была создана обстановка наиболее близкая к боевой, и лётчики, хотя ещё и не обстрелянные, чувствовали себя в этой обстановке прекрасно.

Сразу после этого мы были брошены на Харьковское направление, в Валуйки. Это был момент наступления на Харьков немцев[170]. На фронте мы пробыли сравнительно немного, но результаты были очень хорошие. Первый рейд в Валуйках мы провели дней 23–24[171]. За это время были сильные воздушные бои. Их было много. Характерный бой был 13 июня. Это был первый сильный бой, причём в бой водил майор Клещёв, который лично водил своих людей в бои.

В этом бою наши лётчики встретились с немецкими силами в два раза большими, чем было их. Наши дрались крепко, разогнали, развеяли поодиночке и добили противника. Тогда был только ранен Орехов, его самолёт разбился. Ещё был ранен Герой Советского Союза АЛКИДОВ*, но он сел на подбитом самолёте. Таким образом, мы потеряли только одну машину, а у немцев разбили не то шесть, не то семь[172].

Этот первый успешный бой окрылил наших лётчиков. И все воздушные бои шли у нас с тех пор очень хорошо. А боёв было много, так как и с нашей стороны, и с их стороны было много авиации. Итоги таковы: их потери 54 человека, наших – один раненый[173].

Затем был такой эпизод. У немцев тогда было много «охотников». Они практиковали такую вещь – наши только прилетают с задания, машины заряжаются, а в это время два Ме-109 ходят и ходят над аэродромом, явно вызывают наших на вылет. Командир полка никому не разрешил вылетать, так как они на взлёте всё равно наших побили бы. Дежурная пара КАЮК* и ТРУТНЕВ* сидели в самолётах. Немцы ходили, ходили, наши не вылетают. Тогда они отходят в сторону, один прикрывает, а другой начинает бить У-2, которые там стояли. Пять самолётов были подожжены. Каюк сидит, сидит, сигнала на вылет нет, но он чувствует, что сигнал должен быть. Он запускает мотор, и, как только он запустил, тот самолёт, который прикрывал, спустился и дал очередь по самолёту Каюка. Каюк успел выскочить, ему только перебили лямки, но самолёт был зажжён. А тот тут же улетел. Лётчики наши здесь стоят и говорят – ну, гады, поймаем, уничтожим. И случай для этого представился на другой день. На соседний аэродром они опять прилетают вдвоём – один прикрывает, а другой штурмует. Нам всё это было видно. Сейчас же вылетает наша четвёрка и потом ещё пара. Зажали их под Валуйками, одного сбили, а другой спустился на парашюте и попал в плен нашим войскам[174]. Так что лётчики отомстили за свой самолёт.

Так что результаты здесь у нас были неплохие. Здесь полк летал на Як-1, потом были ещё Як-7 и Як-9. Но вообще это – однородные машины.

В июне[175] мы поехали в Люберцы на отдых. Когда мы были ещё на фронте, то в Люберцах у нас формировалась 3-я эскадрилья. Там были такие лётчики, как САВЕЛЬЕВ, ПЕШИЙ*, ЯКИМОВ*. На этот раз мы дополучили машины, которых нам не хватало, и нас перебросили под Сталинград. Аэродром был в Гумраке. Мы там уже были в трёхэскадрильном составе. Сюда к нам приехал и полковник Сталин, и по существу он и командовал полком, а Клещёв был помощником.

Немцы в то время наседали в излучине Дона, рвались к переправам. Здесь были сильные воздушные бои. Первые схватки были очень горячие, немцы там ходили просто нагло, в большинстве случаев их бомбардировочная авиация ходила без прикрытия. Гумрак находился в районе Калача, а там были две крупные переправы, немцы лупили как раз по переправам, а наши истребители лупили их. Это было просто авиационное кладбище противника.

В Гумраке были мы дней 10–12. За эти дни мы имели такое соотношение в результате боёв – один к восьмидесяти четырём. Причём мы сначала считали, что потеряли двух, но Алкидов в конце концов вернулся. Сюда входил целый ряд новых лётчиков, пополнивших наши кадры. Целая плеяда новых лётчиков вошла здесь в строй, тут были такие товарищи, как Шишкин, Шульженко и др. Они здесь получали своё первое боевое крещение, приходили с избитыми самолётами, например, Прокопенко прилетел с перебитым рулём управления, с пробитым стабилизатором. Нагрузка на каждого лётчика была колоссальная, по 7–8 боевых вылетов в день, причём почти каждый вылет сопровождался воздушным боем. Лётчики вылезают из кабины, у них ноги дрожат, а задание даётся за заданием, так как немцы всё наседают, и лётчики летают и летают.

Техники также работали круглые сутки, когда они спали – неизвестно, но стоило кому-нибудь только присесть, как человек уже спит. Лётчики в воздухе, а техники сидят и ждут, лётчики возвращаются с побитыми самолётами, нужно их срочно приводить в порядок. На плечи техников ложилось восстановление машин. Здесь проявлялись и организационные способности людей, и умение, и знание материальной части. Инженер Марков сумел их так организовать, что мы не чувствовали недостатков в работе техников, все были заражены одним духом – бить и бить, это было одно стремление, организующее и подкрепляющее людей. Лётчики были изнурены, использовали каждую минуту для отдыха, но работа не прерывалась.

Я был секретарём партийного бюро. И бывало так – летит человек в бой и подаёт заявление о приёме его в партию. Созывать бюро нет никакой возможности, и нам приходилось делать так: собираться наспех около самолёта, где сидит лётчик, заслушать его автобиографию и тут же его принимать. А иногда не успеем закончить работы, даётся ракета, и лётчик улетает. Когда он возвращается, мы снова – к нему и заканчиваем приём его в партию.

Люди от работы стали неузнаваемыми. Был у нас такой лётчик ИЗБИНСКИЙ*, толстяк, здоровяк, никогда он не худел, сколько бы ни воевал, а тут, под Сталинградом, он страшно похудел, буквально до неузнаваемости. Единственный человек, который не знал усталости, был КАРНАЧЁНОК*, маленький, крепкий, на него не действовала никакая нагрузка. Как только спросят, кто летит? «Я лечу». Только и слышно – я лечу, я лечу. А прилетит, спрашивают, ну какой сбил – шестой или седьмой? «Да нет, вы не мне записывайте, а вот тому, он мне хвост прикрывал». Это был самый молодой лётчик, [19]22 года рождения, с точки зрения боевой он был воспитанник Клещёва. Потом он получил звание Героя Советского Союза.

Что касается Клещёва, то это был настоящий воздушный волк, старый, опытный лётчик, проведший огромное количество воздушных боёв. Там у нас работали и БАКЛАН, и Алкидов – участники операции «Три против 27»[176].

Первый успешный день в нашем полку был 26 июля. В течение одного этого дня наши лётчики провели 11 воздушных боёв, не потеряли ни одного своего и сбили 34 самолёта противника[177]. Здесь шла борьба за переправу. Характерен этот день тем, что он показал наращивание наших сил. Первая семёрка налетела на крупную группу бомбардировщиков, которые шли без всякого прикрытия. Они им как следует всыпали. В первом вылете участвовали Избинский, Корзников, ГОРБАЧЁВ[178] и др. Корзников в этом бою сбил 4 самолёта, но двух отдал своим ведомым, которые охраняли его хвост[179]. Вторая девятка полетела и опять встретилась с бомбардировщиками, но они уже шли под прикрытием своих истребителей. Здесь часть наших истребителей дерётся, а часть нападает на бомбардировщиков.

В следующий раз немцы прислали бомбардировщиков с крупным прикрытием, но и здесь у них ничего не вышло. Наши истребители уже крутились на месте, часть из них завязала бой с вражеским прикрытием, а часть колотила бомбардировщиков.

Полетела следующая партия, а летали сплошь три эскадрильи, от 9—10 часов одна эскадрилья, от 10 до 11 – другая и т. д., так всё время и шло прикрытие. Следующая наша партия встретила одних истребителей противника. Немцы хотели очистить воздух, и здесь пошла борьба с истребителями. У немцев опять ничего не вышло. Радио у нас здесь работало ещё плохо, только-только получало права гражданства, мы слышали, что там делается, но пользоваться радио как следует ещё не умели. Вся вторая половина дня прошла в борьбе с истребителями, и только под вечер снова появились бомбардировщики, но с прикрытием. Итоги здесь были такие: их потери – 16 бомбардировщиков и 18 истребителей, т. е. всего 34 самолёта, а у нас не было ни одной потери. Во-вторых, немцы в тот день ни одной бомбы на переправы не бросили, бомбы были брошены далеко в стороне. Эту переправу наши лётчики прикрывали с 26 по 29 июля, и за все эти дни немцам ни одного раза не удалось бомбить переправу. Правда, воздушные бои уже не были так сильны, так как им всыпали хорошо уже в первый день, но бои шли всё время, беспрерывно.

Нужно сказать, что наши лётчики там дрались с лётчиками Берлинской школы воздушных снайперов – истребителями[180].

Таким образом, в боях вокруг переправы в районе Калача мы потеряли только одного, так как Алкидов нашёлся. Потеряли мы первого нашего гвардейца, лейтенанта РУБЦОВА*. Это был исключительный человек, правда, он хулиганил невозможно. Он необычайно далеко видел в воздухе, видел просто бесподобно. И он первый обнаружил отход от Москвы немцев. Погиб он геройски. Я лично сам наблюдал за этим воздушным боем, немцы просто зажали его, подожгли и, по всей видимости, и его убили, так как он упал[181]. У Алкидова самолёт также был подожжён, он выбросился с парашютом[182]. Упал он между позициями, где в то время шёл танковый бой, а он оказался посередине. Мы так и считали, что он попал под пули, так как стреляли и наши, и немцы. Как потом выяснилось, во время падения поломал себе руку, сначала он пошёл по направлению к нашим, но потом упал. Попал он в немецкий концентрационный лагерь военнопленных и оттуда сбежал и вернулся сюда. Лечил его там русский врач, но рука у него срослась неправильно. Ему руку теперь вновь ломали и вылечили.