В плену времени – 2. Повести

Несколько стражников, бряцая вооружением, пробежали мимо открытых дверей по коридору, четверо других вошли в комнату, ожидая приказаний, а вслед за ними вошедший Агданим смело сказал Главку:

– Люди требуют хлеба!

Царек покачал головой, дивясь. Посетовал:

– Бездонное брюхо у народа! Ненадолго ему хватило зерна, что я роздал десять дней назад!

Встал, нашаривая со стола царский жезл и запахивая на себе мантию. Прошел коридором, вышел на крыльцо, с которого недавно сошла Медея. Подождав, пока крики и гомон поутихнут, сказал толпе:

– Зачем это вы пришли ко мне? Идите в храмы и молите богов! – И своим жезлом Главк показал в сторону храма на площади.

– Мы уже молили богов! – дерзко крикнули ему из толпы. – Сам иди молись!

Делая вид, что ничего не слышал, Главк повысил голос, продолжая говорить:

– Колдунья-чужеземка Медея наслала на нас порчу и засуху и грозит нам еще большими бедами: хочет мором извести нас и наших детей. Идите и накажите ее за это! Через ее смерть освободимся от наказания разгневанных Богов! Их праведный гнев пылает на нас за то, что мы дали приют чужеземке, осквернившей и заразившей наш город своим присутствием! Идите, накажите ее, не дайте ей убежать! – указуя рукой в сторону нижних восточных улиц, натравлял дураков Главк.

Неподалеку от него, возле бокового выхода из дворца, рядом со стражником стоял вооруженный царевич – мальчик смеялся, вовсю потешаясь над горожанами, ничуть не боясь, что люди набросятся на него, и, действительно, они не обратили на него внимание. Толпа, обретшая цель, с усиливающимися злобными криками повалила со двора на улицу.

– Они сметут дом колдуньи, – пробормотал Главк.

Он не мог забыть проклятий Медеи, но немного приободрился, приняв убийственные контрмеры. «Когда еще я умру – неизвестно, а тебя я сейчас хочу видеть мертвой», – мысленно сказал он Медее. В это время нему подошел сынок – на перевязи меч, за поясом кинжал. Мальчик покатывался со смеху, держась за бока:

– Колдунью и всю ее семью изведут, – так ведь, папа?

– Изведут, сынок. Незачем ей жить, зловредной колдунье.

И Главк криво заулыбался, глядя вслед спешащей на расправу толпе горожан – ему было очень приятно думать, что сейчас они разделаются с ненавистной чужеземкой. О Ясоне он и не думал. До Ясона ему дела нет.

Медея спешила домой. Безудержная ярость против нынешней своей жизни все сильнее охватывала ее. Душа, мучительно вытягиваясь, рвалась из тесной оболочки, как взбесившиеся кони, неудержимо рвя упряжь, разбивают колесницу. Иссякло все терпение! Духовная и телесная скованность довели ее до бешенства; единственное, о чем она думала: бежать отсюда, избавиться от жизни, ставшей постоянным страданием. Сквозь все тиски настоящего прорваться к себе прошлой – той, которую она сейчас ясно помнила в свете исступленного прозрения. «Бежать отсюда! Мир, который я покидаю, не стоит меня! Даже не оглянусь!»

Усиливающееся стремление к освобождению ощущала она в себе каждое мгновение и при каждом движении. Появилась на дворе дома перед Ясоном и детьми и заявила:

– Мы уходим из Коринфа!

Прошла в комнаты и взяла свой плащ и две туники. Подчиняясь ее указаниям, две рабыни начали складывать в корзинки немногочисленную утварь и еду; лишнее побежали отдать соседям. Ясон вошел в комнату.

– Что ты делаешь? Куда мы пойдем?

– Нужно уходить отсюда, – не оборачиваясь, сказала она.

– Куда? Куда мы еще можем уйти?

Медея стремительно обернулась к нему.

– Это все из-за тебя! Будь ты проклят! Ненавижу тебя и годы, проведенные с тобой!

И перед силой ненависти, брызнувшей из ее глаз и лица, Ясон постыдно отступил. Опустил голову, пробормотал:

– Подожди, надо обсудить куда идти…

– Я ненавижу тебя! И себя за то, что жила эти годы рядом с тобой!

Медея схватилась за грудь, удерживая силу рвущихся, растрачиваемых зря слов, затем резко шагнула во двор – на свет солнца. Повернувшись к открытым дверям, где на пороге встали высокий Ясон и мальчики, сказала:

– Я ухожу. Идите со мной, – велела она сыновьям.

Старший мальчик посмотрел на Ясона и взялся за его руку.

– Мы останемся с отцом.

Медея взглянула на них троих. Теперь в ее глазах не было ненависти, одна золотая, исступленная пристальность Богини. Отвернувшись, она шагнула под тень крыши, подпертой старыми колоннами, направляясь к входу во вторую комнату, чтобы взять узел с одеждой и уйти из дома.

На улице бурно нарастал шум, неприкрытые створки ворот распахнулись – в них с палками, камнями и сжатыми кулаками хлынула толпа. Вмиг люди наполнили двор черным, кишащим месивом, кинулись в дом. Отброшенный к стене, ударенный дубиной по голове и оглушенный, упал Ясон. Люди похватали двух детей и рабов – они и их крики потонули в месиве чужих рук и ног, как мелкие рыбешки в бурлящем вареве котла! Люди били их чем попало, растерзали их тела, по кусочкам разнесли по земле, затем обрушили удары на стены пустых комнат. Раздалось жалобное блеяние двух схваченных овечек.

Медея стояла в легкой тени колонн и навеса. Люди странно не заметили ее, хотя их вытаращенные глаза жадно искали ее – их рты изрыгали крики и вопли, возбужденные руки и ноги дергались и наносили удары куда попало. Они метались по двору, топча растерзанные тела рожденных ею детей. Медея бесчувственно смотрела на все, будто глядела через чужие, а не свои, глаза. Душевные бури столь опустошают, что после них ничто уже не волнует. Всё прошлое уже не имело для нее никакого значения. Ее золотистые глаза любимицы Солнца не знали соленой влаги слез.

Она стояла в таком невозмутимом покое, что выпученные глаза людей не видели ее, а она пронзительно-ясно различала их оголившиеся лица, застывшие в гримасах извергающейся злобы. Она видела жалкое прошлое, настоящее и будущее этих существ. «Вы разойдетесь по домам, продолжите жрать, плодиться, и время от времени вновь будете на кого-нибудь кидаться и убивать. И так всегда. Прокляты вы землею от вашего зарождения».

В ворота вбежали несколько запыхавшихся человек, что-то крича. Раздались вопли, что вторая толпа во главе с Клеомедом потрошит зерновые склады царя. Люди схлынули со двора, кинувшись на звуки грабежа и дележки. Медея не взглянула в последний раз на лежавшего Ясона и окровавленные останки детей и слуг, прошла к воротам – в них с опустевшей улицы испуганно заглядывали две ее рабыни. Потрясенно и с ужасом оглядываясь на дворик с разбросанными, окровавленными телами убитых, девушки поспешили по улице вслед за Медеей, свернули за угол.

Улицы почти пустые, на них царит солнечный свет, не видно попрятавшихся стражников и прохожих. Лишь со стороны царских кладовых слышны сильные крики и шум. Ворота Коринфа открыты. По их бокам два торчавших стражника поглядели на проходивших мимо женщин, но не остановили их, не зная их и не имея приказа задерживать кого-либо.

С расправленными плечами, ни разу не оглянувшись, Медея удалялась от города сначала по дороге, потом свернула на тропку, взбирающуюся среди скал и зарослей в горы. Не оборачиваясь, сказала спешившим за ней рабыням:

– Дальше не ходите за мной, ждите здесь.

Прошла вверх по склону горы, потом углубилась в заросли орешника и лавров. Сосредоточенный, пламенный свет наполнял ее глаза, в небе ответным золотом плавилось солнце.

Спешно шла, продираясь сквозь заросли, пока они не расступились, и она оказалась на песчаном берегу ручья. Одним движением руки распустила узел волос на голове, скинула пояс с туники и, сняв с него нож, шагнула вперед и опустилась на колени. Перед собой немедленно острием лезвия начертила замкнутый круг и, собирая воедино все свои силы, стала вглядываться в поверхность песка, мысленно создавая в замкнутом круге образ Главка, отчетливо рисуя его таким, каким видела сегодня. Все пристальней и напряженней вглядывалась в созданный образ, силой воли удерживая его перед своими, грозящими ему глазами. «Я не дам тебе выйти из моего круга» – прошептали ее побледневшие губы, обращаясь к нему.

Она создавала связь между собой и образом Главка; будто схватив его рукой за горло, не давала ему отвернуться и вырваться из ее тисков, и все сильнее вонзала в него свое внимание. Напряженно задрожало все ее тело, с губ начали срываться невнятные слова, но она уже не слышала их; перед ней быстро сгущалась тьма… накрыла все вокруг… остались лишь она и ее враг – она глядела ему в глаза.

Обеими руками сжала рукоятку ножа и вдруг начала наносить удары по изображению Главка – стремительно и глубоко всаживала в него лезвие.

Наконец отняла руки от рукоятки, оставив нож торчать в круге и, задыхаясь, приходя в себя, вскинула голову, смотря в небо – первый красноватый отблеск заката появился на взбитых в белую пену облаках.

Медея с трудом встала и, пошатываясь, вошла в ручей, чтобы перейти его, но тут же остановилась – стояла, бессильно опустив руки и слегка согнувшись. Ступни ее омывала текучая теплая вода, а глаза глядели в глаза ярко проглянувшим звездам. Ощутила, как на землю навивается вечер – словно нить на кокон шелкопряда. Голова слегка кружилась, сознание то прояснялось, то затуманивалось, как луна в тучах. Будто перед священным безумием темнело в глазах, и терялось ощущение себя. С силой натягивались все чувства, будто тугой огромный лук, сгибаемый могучими руками. Гладь светло-серого, почти белого, неба стремглав прочертили черные полосы изломов и, в зиянии расширяющихся бездн она, наконец, увидела то, что ей необходимо…

В Коринфе стража до вечера усмиряла народный бунт, и ночь накрыла улицы более или менее усмиренные. Воины, посланные Главком, в доме и на дворе среди тел убитых Медею не нашли, лишь привели в царский дом пришедшего в себя после удара по голове, убитого горем Ясона. Куда делась Медея, он сказать не мог, да и вообще от горя потерял дар речи. Он сидел, согнувшись, закрыв лицо руками и полой плаща.

Главк велел с утра разослать по всем направлениям погони за бежавшей колдуньей, и схватить ее до того, как она успеет выйти за пределы его царства. Отдав приказ, Главк милостиво посмотрел на Ясона и сказал ему:

– Мой царский гнев пылает на твою жену, а не на тебя, Ясон. Моя земля не для таких, как она. – Он язвительно улыбнулся над горем Ясона. – Зачем тебе горевать о смерти детей от колдуньи? Ты теперь избавился от нее и ее выродков, я выдам за тебя свою дочь Аталану, и она народит тебе новых детей. Нашел о чем горевать! Иди, Ясон, отдохни в одной из комнат и поймешь утром, как сильно я прав, – похвалил сам себя Главк и проводил милостивым взором уходящего тессалийца.

На самом деле Аталана – это дочь троюродного брата Главка. На эту двадцатилетнюю красавицу года два назад Главк сам зарился, но побоялся нарваться на кровавую вражду со своим братом, знаменитым в Коринфе своей геркулесовой силой.

Главк поднялся с кресла. Ночь настала, и в комнатах и коридорах слуги уже зажигали факелы и светильники. Главк пошел во двор проверить сторожевые посты. К нему присоединился сын: шел рядом с ним, слева, бряцая своим детским вооружением, и весело рассказывал, что сегодня днем он нисколько – ни капельки – не побоялся мятежничающих горожан. Вот станет взрослым, уж он им покажет, как бунтовать! Отец не слушал его, шел приятно озабоченный своими думами.

Проверив посты и поужинав, Главк отвел сына в его спаленку, а затем зашел в спальню своей жены, уже давно спящей. В полутьме набрел на незажженный светильник и зашиб себе ногу о его длинную бронзовую ножку. Зашипел было от боли, но тут же подошел к постели жены и разбудил Галатею. Грубой рукой стал щупать ее живот.

– Ну что, зачала ты ребенка?

– Нет, царь, – стесняясь, прошептала Галатея.

Главк разозлился и пристал к ней, допытываясь, когда же она зачнет от него ребенка.

– Ты уже полгода, как моя жена, и до сих пор ничего в твоем брюхе нет! Мне сыновья-наследники нужны!

Галатея ничего не отвечала. Она вспоминала слова женщин во дворце, говоривших ей, что за последние пять лет от Главка ни две его бывшие жены, ни одна из наложниц не смогли родить детей. Но не могла же она эти слова передать своему сердитому мужу! С невольным вздохом-облегчением она увидела, что Главк выходит из спальни. Тогда Галатея быстро вновь свернулась клубочком на мягкой постели и вновь кинулась в объятья снов. Ей снился царевич Тесей; смеясь, она смотрелась в его огневые глаза, а вокруг них празднично сиял солнечный день… Галатее так дивно сладко спалось на мягкой постели, в полутьме и запахе лилий, в вазе стоявших на столике возле постели. Нежный и страстный запах лилий окутывал ее словно покрывалом.

А Главк по коридору добрел до своей спальни, и, кряхтя, с трепещущим устало сердцем прилег на походную, твердую как сундук, постель. На такой же постели спал его отец, и Главк с детства привык к ложу, неудобному для других. Но прежде чем уснуть, долго ворочался с боку на бок, и пялил глаза в темноту, озлобленный привычной бессонницей – эта стерва ночная привязалась к нему и уже второй год постоянно лишает его полноценного отдыха. Чуть подремлет, а потом вновь вертится в кругу одних и тех же мелких мыслей. Все спят – и люди, и скотина, одному ему – владыке города – покоя нет.

Душа у Главка слепая и глухая, он не мог ощутить Истину и Красоту даже с их маленькой буквы. И живет он, бродя по крохотному дворику своего сознания, не в силах увидеть ничего внешнего за его каменно-высокими заборами и даже не находя в этих своих заграждениях и жуткой тесноте ничего необычного. Не нужны глаза тому, кто живет под землей.

Настало ясное утро. Город встретил его обычной, продажно-покупной жизнью. Плюгавый Главк вместе со своими приближенными вышел из города, на вершине горы перед храмом принес жертву Посейдону, Владыке пресных и небесных вод. На обратном пути он остановился на тропе и со склона горы принялся взирать на свой город и его окрестности.

Царил сияющий солнцем день, дул западный прохладный ветерок, и освежающе чистый воздух растекался по лицам и телам людей.

На Главке – серый хитон, белый плащ: его края большой, резной пряжкой скреплены на правом плече. Он стоял, подбоченившись, отставив одну ногу в сторону. Приближенные тоже молчали, и Главк думал, что они пытаются понять, о чем это он – их царь и владыка – размышляет, глядя вот так на окружающие земли своего царства, но им нипочем не отгадать! И Главк нарочно не двигался с места.

Наконец его родственник Бисант не выдержал молчания и подобострастно обратился к царю:

– Посмотри вот туда, царь: как густо сбились облака над заливом – они обещают хороший дождь назавтра!

Испытывая значительность своего положения, Главк нарочно продлил молчание и неподвижность, потом будто нехотя глянул в сторону облаков, важно-медленно проговорил:

– Наверно боги желают дождями смыть с нашего города следы проклятой колдуньи.

Бисант угодливо засмеялся, остальные улыбнулись, и царь – тоже. Он оперся левой рукой на плечо сына, чтобы идти было удобней, потому что болела стопа, вчера вечером, зашибленная в потемках об ножку высокого светильника. Пошел вниз по тропке. Одиннадцатилетний мальчик горд, что стал опорой отцу, а еще больше тем, что он сын царя, которого все боятся; ну а самое главное то, что когда отец умрет или погибнет в одну из бесчисленных войн, которые ведут между собой местные города, то он сам будет царем! И мальчика уже заранее распирала гордость от предстоящей ему власти.

Из-за своего возраста и некоторого опыта в Главке присутствует постоянный затаенный ужас перед чудовищной силой и жестокостью Жизни, подстерегающей каждого и каждому наносящей разящий удар из засады или открыто бьющей в лоб, и поэтому Главк все время внутренне злобится, в ужасе ощущая как бессильно-ничтожна его власть в окружении враждебных стихий, видя, что он – всего лишь пылинка под ногой Чудовища… Но его сын этого ужаса перед жизнью совсем не чувствует – по младости лет и по характеру, – и сейчас он с упрямым и важным видом шагал рядом с Главком, и на заносчивом лице вооруженного мальчика ясно выражена уверенность: «Я вырасту, Я займу трон и буду царем таким же сильным, как мой отец, Я буду иметь много стад, рабов и жен».

Позади отца и сына по тропе спускалась толпа молодых ахейцев. Впереди шли, скрестив руки на груди, Орантес и Фаонт, за ними – Тесей и другие. Идя за Главком к городу, заговорщики не переглядывались и не перешептывались о готовящемся назавтра событии – лица их были просты и решительны, и все они, чуть откинувшись назад, ступали большими широкими шагами, быстро спускаясь к воротам Коринфа.

В полдень во дворе царского дома принесли в жертву быка и свинью – часть возложили на жертвенное пламя алтаря, остальное стали разделывать для вечернего пира. Вокруг костров с котлами и вертелами весело хлопотали приближенные и слуги. Главк и другие наблюдали за жаркой и варкой мяса. Окровавленный вид убитых животных возбудил царского сына, и мальчик словно опьянел и, вынув меч, напал на гору мяса, тыча ее острием, неосознанно наслаждаясь своей жестокостью.

– Я буду вот так в бою разить врага! – восклицал он и игрушечным мечом рубил и колол тушу свиньи – запыхавшись, весь в поту.

Стоявшие вокруг мужчины – половина из них – заговорщики, – подзадоривали мальчика и невольно бросали на Главка злорадные взгляды, предвкушающие завтрашнюю расправу с ним. Он видел их взгляды, но довольный сегодняшним днем и предстоящим пиром не замечал в них ничего особенного.

Наутро в тронной комнате по условленному знаку Орантеса заговорщики вмиг вытащили мечи и обрушили удары на Главка, стражу и его приближенных – часть их сразу убита. Несколько мечей воткнулись Главку, вскочившему с трона, в спину, несколько – спереди в шею, грудь и живот. Внезапно лишаясь жизни, коринфский царек схватился руками за грудь и прохрипел что-то – его слов или ругательств никто не разобрал, – и, закатив глаза, повалился на спину. Напоследок он треснулся затылком об край каменного сиденья и замертво свалился на пол с расставленными ногами под длинным царским хитоном; голова его уперлась в подножие кресла, шея согнулась, и подбородок тесно уперся в грудь, так что тускнеющими глазами он смотрел прямо перед собой.

Был царь Главк, и нет больше царя Главка.

Заговорщики быстро заперли ворота двора и начали расправляться с оставшимися еще в живых сторонниками Главка. Другие приближенные и стража сразу перешли на их сторону.

Сын Главка – увешанный оружием и доспехами – только что пришел из своей комнаты в тронный зал и тут же увидел, как убивают его отца и родственников. Мальчик убежал в трапезную, залез под стол и с визгом ползал под ним и под скамейками, пытаясь спрятаться. Заговорщиков насмешила ловля сына Главка! Они тыкали мечами, сразу с нескольких сторон доставая мальчика, затем, всхлипывающего и стонущего, вытащили за ногу из-под скамьи, сорвали с него доспехи и распростерли на спине. Фаонт и Лой начали доканчивать царевича ударами мечей – острия, проходя сквозь его тело, даже тыкались в камень пола, но мальчик по-прежнему судорожно всхлипывал. Он лежал на спине, раскинув руки и ноги, с широко раскрытыми глазами.

Солнце светило в прямоугольные широкие окна, и стены, потолок и пол ярко озарены светом.

– Живучий ублюдок, – бормотал Фаонт, – папаша его быстренько копыта откинул, а этот гаденыш, смотри, всё живет…

В это время в окно со двора Лою крикнули, что его друг ранен в стычке у ворот. Лой выбежал из комнаты. Фаонт один остался приканчивать живучее отродье Главка. Невольная гримаса отвращения кривила его свежие розовые губы. Он продолжал острием кинжала нащупывать сердце царского сына. «Вот ведь мерзкий гаденыш! И когда ты подохнешь?!» Фаонт бил кинжалом в левую сторону груди мальчика и даже не подозревал, что его сердце бьется в правой стороне! – такая уж аномалия была у «гаденыша». Фаонту даже надоело мучиться. Он вытер пот со лба, поднялся с колен и повелительным кивком подозвал воина, стоявшего у двери. Указал кровавым острием кинжала на мальчика.

– Срежь ему голову!

Упершись коленями в пол, воин принялся мечом резать горло хрипящему наследнику Главка. Алая кровь полилась сильнее на пол, омывая-пачкая бронзовое лезвие и струйками покидая вздрагивающее тело и голову с широко открытыми, еще живыми, мучительно страдающими глазами. Пальцы рук мальчика шевелились, и вздрагивали ноги. Светлолицый, синеглазый Фаонт стоял над ним, подперев бока руками, и наблюдал, с каким трудом меч воина кромсает шейные позвонки.

– У тебя что меч тупой?! – Воскликнул Фаонт, взглянув на воина, в удивлении подняв светлые брови.

– Ничего подобного! – Ответил воин и, оскорбленный, напряг свои усилия, и, наконец, перерезав искромсанную шею, отделил голову от тельца, стал вытирать меч об нарядную одежду царевича.

Да, мальчик был в некотором роде необыкновенный, но вот несколько минут агонии, и мальчика нет, словно и не было на свете.

В трапезную вошел Тесей и встал возле столба, делившего входной проем на две части. После ночных похождений по дворцовым служанкам Тесей только что проснулся и вышел из своей комнаты.

Воин сделал свое кровавое дело и вышел. Фаонт наклонился и внимательно смотрел на окровавленное тело мальчика, и, наконец-то, уверившись, что сын Главка теперь наверняка отправлен в мир мертвых, распрямился и, от трупа подняв большие, чистейшего голубого цвета, глаза, устремил их на Тесея.

– Ты, что стоишь руки в боки? Тебе было поручено разыскать племянника Главка, ты убил его?

Тесей в легкой усмешке отвел в сторону окон и солнца свои огневые глаза.

– Я не умею резать шеи детям.

– Потому что ты еще дурак ничему не наученный! Не убей мы этого недоноска сейчас, он нас запомнит и, выросши, будет мстить!

– Всех врагов не перебьешь.

– А ты постарайся.

Вместе они не раз стояли плечом к плечу в бою и на охоте, но сейчас глядели друг на друга как незнакомцы, без всякого удовольствия. Только сейчас они разглядели, какие разные у них глаза – небо и огонь.

Фаонт всунул широкий кинжал в ножны и шагнул в раскрытые двухстворчатые двери, спеша идти доложить Орантесу, что о наследнике Главка больше незачем беспокоиться.

Тесей еще поглядел на убитого мальчика, потом походил по комнатам дворца, смотря, что где что делается, затем вышел на двор – там собрались все заговорщики и выясняли: всех ли своих врагов перебили, или остался еще кто в живых?

Убиты несколько родственников Главка, и даже его сестра и племянница, хотя вообще-то женщин заговорщики не сговаривались убивать.

Тело Главка протащили по комнатам и сбросили с крыльца на двор. Схваченных в доме людей, почти всех – кто не связан с царской семьей – на радостях отпустили целенькими. На вечер и ночь победители затеялись устроить большой пир, и им невероятно радостна была предстоящая дележка власти, добра и женщин! Наскоро устроили благодарственную жертву Посейдону и супруге его Деметре.

Тесей не рассчитывал, что теперь, после стычки с Фаонтом, ему что-нибудь перепадет, но вечером пришел на пир, любопытствуя посмотреть, что получат другие. Пир был, как пир: все обжирались жареным мясом, а еще больше пили вина. Шумели и громко говорили.

– Из-за дурака Главка боги наслали на нашу землю недород, теперь мы это исправим, – хвастались соратники по заговору. – Теперь под нашим правлением все пойдет по-иному!

Орантес, не в силах скрыть радости победителя, объявил, что возьмет в жены юную вдову Главка. Но седобородый Аянт строил планы женить его на своей дочке и отговаривал от свежеиспеченной, пусть и красивенькой, вдовы.

– Моя дочь знатного рода, а такого приданого, как у нее, ни у кого нет в Коринфе!

Орантес не соглашался на эту замену, но потом вдруг его осенило.

– Я возьму твою дочь в жены, а Галатею в наложницы!

Аянт полностью одобрил его.

– Так и сделай, чем больше женщин у мужчины, тем ему лучше! – и спьяну прихвастнул: – Сам я ни разу не опозорился в любовном бою! Держа женщину в объятьях, ни разу не оставил ее нетронутой!

Орантес велел слугам:

– Эй, приведите сюда Галатею!

Его приказ поспешил исполнить Бисант – он был очень довольный тем, что уцелел при утренней расправе: ему удалось вовремя сбежать из дворца. Теперь он спешил во всем угодить новому царю. Тут же пошел в женские покои и привел красавицу.

Утром в начале убийств Галатея так испугалась, что убежала в винный погреб и спряталась в пустую бочку. И, сейчас у нее, приведенной на пир, был испуганный вид, но вскоре она поняла, что положение ее не опасное, и приободрилась. С трепетным волнением взглядывала на Тесея, сидевшего напротив нее. Она нежилась под его горячим взглядом, словно под солнцем. Чем дальше продолжался пир, тем чаще Галатея и Тесей смотрели друг на друга. Светло-серые и янтарно-карие глаза соединяли свой блеск то на миг, то на долгую безмолвную паузу. Улучив момент, Тесей шепнул Галатее, что после пира навестит ее.

Подбоченившись и сжимая ладонями бока, Тесей смотрел на то и дело вспыхивающую розовым румянцем Галатею, и глубоко дыша, сверкая глазами, белозубо улыбался. Он уже заранее предчувствовал, как вскоре горячо они будут обниматься и целоваться. Тесея совершенно не тревожило, что Фоантес может узнать об этом. Если понадобится, Тесей схватит в обнимку свою новую возлюбленную и умчит ее на коне из Коринфа. При этом Тесей совершенно не заботился, где и на что они будут жить вдвоем. Весь мир, открывающийся его смелому и жадному взгляду, он считал СВОЕЙ вотчиной, подаренной ему на день рождения и по первому его требованию готовому предоставить ему всю ВЛАСТЬ и ЛЮБОВЬ. Он ничуть не сомневался, что через несколько дней или декад он один, или с помощью друзей и приятелей сковырнет с трона своего папашу – вечно пьяного и страдающего приступами бешеной ярости, – и сам воцарится над Трезеной.