В плену времени – 2. Повести

В храме – присутствие всесокрушающей женской мощи. В древних, основанных самой Богиней, обрядах кровь жертв текла на алтари дымящимся потоком. Мать Мира – извечно свирепая и кровожадно ненасытная, и ее служительницы – столь же беспощадные. В ритуальных беснованиях жрицы убивали детей, мужчин и животных в угоду Властительнице жизни и смерти.

В новолуния и полнолуния они проводили ночные служения. В обретении своей настоящей сути женщины предавались неистовым танцам, соитиям с мужчинами-жертвами, кровавым беснованиям.

В такт ударов бубнов душа Медеи очередной раз высвобождалась и мучительно раздирала обвившие ее путы повседневности – так под ударами топора обнажается от коры ствол дерева, превращаясь в фигуру богини, в заточенное готовое к бою копье. Неистовое выворачивание-высвобождение себя, растягивающееся до сокрушающего взлета все чувств.

Горячий вихрь безумия заполнял ее, будто горели, доставая до небес неба, обжигающе красные языки пламени – они сжигали мир, не оставляя ничего, кроме обнажившегося сознания Богини.

Подступающий священный экстаз восторгом и тоской, неистовым вихрем обжигал жриц – Богиня входила в них! Всё тело – крик наслаждения и боли!

Их задыхающееся дыхание переходило в вопли, повторявшие бешеные порывы чувств, как льющаяся вода повторяет острые изгибы скал.

Исступленное напряжение пронизывало тела одержимых, точно стрела света пронзает тьму пещеры.

Сила экстаза заставляла женщин извиваться и метаться, как диких зверей, выпущенных на свободу. Хохот и воющие вопли рвались с губ. Красная тьма колыхалась перед глазами. Они метались, нанося раны себе и друг другу; с наслаждением резали свое тело и тела жертв; кусали их плоть, жадно пили кровь! Потом падали среди своих жертв и сами лежали, как мертвые.

Через несколько дней Медея вышла за пределы храма, на поляне села в травы и ощутила, как упругими легкими волнами распространяются вокруг волны полдневной тишины и покоя. Они могучими объятьями объяли ее, и душа вплелась в них, освобождаясь от напряжения кровавых ночных обрядов.

Она поднялась, пошла по лугу и с глазами, осыпанными солнечным блеском, внезапно обернулась на чей-то взгляд. Сбоку тропы стройно высился высокий куст аконита – это он глядел на нее светло-синими глазами цветов. И голубые цветы вдруг напомнили ей о Ясоне. Медея почувствовала, что это напоминание не случайно. Вероятно, в этот день или ночь с ним что-то случилось; возможно, он умер. Что ж, в былое время они были достаточно близкими, чтобы и теперь она могла уловить важные события в его жизни. И все же она очень отдалилась от прошлой жизни, и вспоминание о Ясоне было коротким.

Она стояла, смотрела на цветы, лес и горы. Почувствовала, что сама скоро умрет. Этой ночью она услышала зов Матери, зовущий ее к себе. Нужно умереть, сбросить кратковременную оболочку земного бытия.

Не дожидаясь спутниц, Медея зашагала домой на север к морю. Опять одна шла. Жажда вернуться в родную стихию влекла ее вперед, сиянье моря она видела всюду на своем пути.

…Холмы и леса расступились, выводя Медею на побережье. Вдоль всего берега бескрайний синий простор играл-переливался свежо шумящими волнами. Наконец-то! И ее грудь поднялась в счастливо долгом вздохе облегчения.

Священно прекрасное море простиралось до края мира, сладкозвучным шумом и блеском зовя в извечную даль.

Не заходя в село, столкнула лодку в волны и гребла, пока вокруг нее остались лишь бескрайние голубые и синие дали.

И, встав, Медея сделала ритуальный знак поклонения Небу и Морю – двум могучим ликам Матери, – приветствуя их, готовая войти в них и раствориться.

В сиянии моря

«Мир громоздит такие бездны зол!

Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»

Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,

Сияющих алмазов ты б нашел!

Омар Хайям

1

– Вновь вижу свет Солнца! Какая радость! Ты вылечил меня! Не знаю, как и благодарить – проси, что хочешь! Всё мое – твое! – восклицал карийский пират – мужчина сильного сложения, силач с блестящими голубыми глазами, с кудряво торчащей темно-вьющейся бородой и непоседливыми, широкими движениями рук и ног.

Улыбка скользнула по красивому лицу египтянина Гелиодора.

– Хорошо. Мне нужна твоя благодарность, Ицар. Вскоре нужно захватить корабль, плывущий из Сиракуз в Сидон.

Пират деловито поинтересовался:

– Зачем его захватывать?

– Мне нужен человек, который будет находиться на этом корабле, – ровным голосом сказал Египтянин.

– Судно торговое?

– Да, но на нем может быть охрана.

– Значит, будет славная потасовка! А товар богатый?

Снова легкая улыбка появилась на лице Гелиодора. Он знает, что Ицар Карийский радуется будущей добыче лишь для вида – он обожает всевозможные путешествия и происшествия, и нажива для него – второстепенное дело.

– Наверное.

– Так я получу еще и прибыль? Идет! Возьмусь за это! – довольный воскликнул пират.

Он готов хоть сейчас приступить к захвату корабля, но по совету Гелиодора на следующий же день уплыл в Элевсин – принять посвящение в Мистериях Деметры и Коры.

Египтянин остался хозяином в доме-крепости Ицара, выстроенном на полуострове южнее Галикарнасса – главного города Карии. С башни, возвышающейся на вершине скалистого мыса, высоко и далеко просматривалось море – «радостно сверкающее» по выражению поэта.

Вокруг – синие и зеленые горы, острова и земли, на которых уже несколько тысячелетий живут люди.

Каждый день с раннего утра Гелиодор сидел на краю обрыва над морем. Он приходил сюда по каменистым склонам, заросшим разными кустами, высокой полынью и шалфеем. Целыми днями оставался наедине с собой. Глядел на вечно прекрасное, подвижное лицо моря и бездонную высоту неба.

С окон и из дверей дома тоже всегда открыта взгляду широта морских и небесных просторов. Сам Ицар – человек широкой и сложной души, а не просто бородатый пират-простак. Он вернулся из Элевсина через десять дней, полный красочных видений Мистерий и сцен афинской жизни. Довольный и радостный пригласил Египтянина покататься с ним по заливу, первый вошел в подогнанную рабами лодку с парой весел. Гелиодор – следом за ним.

– Где твои рабы, Гелиодор? – спросил его кариец, берясь за весла.

– У меня их нет, – сказал тот, садясь напротив.

– Как ты можешь жить без рабов?

– Доверяю только себе.

Зная, что Египтянин прав, Ицар Карийский согласно промолчал, отгребая от берега, но, потом, не удержавшись, со смехом заговорил – словоохотливость напала на него от радости бытия.

– Самые верные рабы – самые тупые! Но от этой своей тупости они – так же, как близкие нам люди – подставляют нас под все опасности и гибель, сами того не понимая! О боги! Как коварна любовь и верность наших близких, любящих нас!

Сильными гребками он погнал лодку, и уже скоро в открытом море их окружили голубые волны – с волшебной легкостью, с ласковым шумом они держали на себе лодочку, подталкивали ее, покачивали, точно невесомую скорлупку. Волны – сверкающе чистые, ясноглазые – плескались вокруг, словно в пленительной игре.

Радость бытия заливала мир. И как часть этого мира Ицар с силой греб, наслаждался плещущей игрой волн, любовался Гелиодором, его египетским безбородым лицом. В свои неполные тридцать лет Гелиодор столь утонченно красив, что глаз не оторвешь от каждого его выражения лица, поворота головы, движения, взгляда.

Ицар весело рассмеялся.

– Я вижу, и ты сам Гелиодор, смотришь на меня с удовольствием! Ведь я – твое творение, я заново родился и живу, благодаря тебе!

– Ты выздоровел, потому что твоя жизненная сила не иссякла, – поправил его Египтянин.

Кариец притих, но, помолчав, вновь расхохотался во всё горло.

– Берегись, Гелиодор, я могу поймать тебя на слове и откажусь платить за лечение! Но ты смотришь на меня снисходительно – как на рыбу, которая давно заглотила наживку, и все ее трепыхания и дерганья бесполезны!

Мы знакомы с тобой полтора месяца – в Галикарнассе впервые встретились, и там о тебе ходят самые удивительные рассказы! Кто ты такой, Гелиодор – врач или маг, жрец неведомого бога? При дворе царицы Артемисии мне о тебе рассказывал Аристодор Смирнский – он клялся, что знает тебя!

Египтянин насмешливо произнес:

– Я его знаю, но он меня – нет.

Ицар в одобрительном смехе выставил все свои белые зубы. Он играючи легко греб. Наслаждался силой своих движений, сверкающей красотой шумящих под солнцем волн, скольжением лодочки по голубой глади моря.

Продолжал выспрашивать:

– Неужели правда, что возле Милета ты околдовал разбойников, которые на тебя напали? А что толкуют о правителе Иераполя, которого ты кормил особой едой, и после этого он превратился в орла и улетел в небо? Правда, что через волшебный амулет ты привлек красоту и жизненную удачу сыну Пиксодара? Неужели всё это правда? – восклицал кариец и всё греб веслами, с неиссякаемой силой гоня лодку вперед, чтобы сделав полукруг, пристать к берегу с другой стороны мыса.

Гелиодор не собирался ничего отвечать. Он о себе и не такие выдумки слышал. Привык, что из-за его красоты, искусного врачевания и таинственных занятий люди относятся к нему, как к диковине.

А Ицар и не ждал откровенных признаний от Египтянина, ему казалось, что он находится рядом с каким-то дивным, почти божественным созданием. Он любовался красотой Гелиодора, как любовался красотой неба, зеленью прекрасной земли, бескрайним могуществом моря. Нет ничего прекраснее живого тела, живой травы, живой волны!

Ицар часто любуется картинами мира, поступками и поведением красивых людей. И столь же часто с отвращением относится к безобразному.

Пока не настало время отплытия, он водил своего гостя по всем своим любимым местам полуострова, показывал заливы, потайные пещеры, древние развалины храмов, построенных вероятно еще тысячу лет назад во времена расцвета морской державы царей Крита. Помимо дома возле Галикарнасса у Ицара есть еще дом в Книде, где живет много его родственников по материнской линии.

Однажды он подсел к Гелиодору, сидевшему на большом камне возле моря. Царил слепящий своей красотой день. Они сидели перед красочным простором моря и неба в горячем свете солнца. Чистый свежий ветер ласково трогал их лица, одежды, тела и, вбирая в себя их тепло, уносил с собой вдаль.

Голубое море серебрилось перед ними от солнца, поодаль от берегов оно пересекалось длинными лиловыми полосами, а на горизонте возле острова Коса и полуострова Книда туманилось синевой, сливаясь с волнистыми линиями гор.

Ицар доплел венок из собранных на лугу цветов и забросил его подальше в море – в подарок девам-нереидам, без устали играющим в белопенных волнах.

Некоторое время он слепил свои глаза красотой мира. Глубоко вдыхал в себя морской ветерок. Затем заговорил, и от радостного волнения голос его стал хрипловатым:

– Видишь вокруг, – он широко простер руки – море и землю? Я уверен и через сто, тысячу лет будет то же самое, только что скалы и берега чуть изменят очертания, ну а море всё также прекрасно будет сиять, простираясь во все стороны и дали! Будут в море плавать такие же пираты, как я, и будут грабить свои жертвы – всегда есть и будут те, кто грабит, и те, кого грабят!

– Ты так думаешь? А ты сам в то время будешь жить?

– Кто его знает… наверно, буду, если не совсем я, так часть меня будет существовать. Ведь я связан кровью и мыслями со всеми моими предками вплоть до самого первого моего прародителя, – и все они живут во мне, значит, и через тысячу лет я буду жить в людях или в животных какой-то своей частью.

– А через три тысячи лет?

– То же самое. Смотри – ведь если я зачерпну воды в ручье или в море – она станет отделенной от моря, но все равно остается его частью!

Гелиодор смотрел, как Ицар, склонив голову, жадно смотрел на прозрачно светлую воду на своей ладони, затем кариец нехотя с сожалением разжал пальцы, и капли покинули его ладонь. Он лизнул мокрую ладонь, прижал ее к правой щеке, а потом обтер ею свое лицо. С наслаждением во всю грудь вбирал в себя запах моря, свежее дыхание ветра, только что реявшего над цветущими предосенними лугами Карии и Ионии. Снова заговорил:

– Мне нравятся персы – у них одежды красивые, и Царство персов несравнимо со здешними крохотными землями. Я путешествовал по Персии, жил во всех больших городах Царства – от Сидона до Персеполя. Говорят, новый македонский царь собирает войско, чтобы всё это завоевать.

– А в Египте ты был?

– Несколько лет назад полгода жил в Саисе у своего побратима. Мне нравятся египтяне, а особенно египтянки! Их точеные ручки умеют обнимать, ласкать мужчин. После любовной ночи с такой красавицей, становишься, как выдоенный, пустой. Они своевольны и самолюбивы, как кошки!

– Ты любишь женщин?

– Так считают мои друзья, и я сам! Хотя женщина слишком многое берет из нас – ведь именно она берет мужчину, а не он ее. Поедом нас, бедняг мужчин, женщина съедает, поэтому мы не можем не ненавидеть и не бояться ее! – и Ицар сам рассмеялся своему заключению. Без смущения, откровенно признался: – Чем старше я живу, тем с большим трепетом ложусь меж женских колен: они – наша погибель. Врата в Аид. А ты? Ты любишь женщин?

– Я люблю весь мир. Если вмещаешь в себя все создания мира, то отдельного ничего нет.

– С такой философией можно далеко зайти! А мне нравится Пифагор, его завет «иди своим путем – непроторенным». Я с пятнадцати лет следую этому завету.

Да, Гелиодор, мне нравится любить женщин! Мир женщин слишком сложен для мужчины. Они сохраняют жизнь, во всем осторожничают, как матери человечества, а я уже в тринадцать лет потерял остроту страха перед смертью, потому что уже тогда вдоволь навидался ее.

Мужчинам вообще не следует долго жить. Богиня – я по всему вижу это – устроила так, что мужчинам не к чему заживаться на свете. Если я сам еще живу, так только потому, что срок моей жизни видимо еще не вышел. Мне сейчас – тридцать пять лет. Я с пятнадцати лет из-за бедности нашей семьи взялся за морской промысел. Несколько раз бросал, когда денег много набирал, потом опять принимался. Уже лет двадцать занимаюсь морским разбоем – это занятие для благородных, свободных духом людей! Я плавал всюду – до самой Гипербореи. Где только меня морские волны не носили, кого только я не топил и не грабил! И попадающаяся нам, пиратам, добыча – только малая оплата нашей морской доблести и отваги!

На следующее утро море и небо сияли во все блеске начала дня, когда Ицар Карийский оглядел своих, собравшихся к отплытию моряков – их человек тридцать. С удовольствием смотрел на их лица – чувство дружбы к людям легко охватывало его. Среди них много голубоглазых и светловолосых ионийцев и дорийцев. Трое – иберийцы, уроженцы далекой западной Иберии. Есть жители северной Ливии. Оглядел всю команду, и морщина резко врезалась между его бровями.

– Филемон Однорукий где? И Эреб-канатоходец с Фракийцем куда подевались? Наверно опять его красавчик мальчишка бросился в бега, а он поспешил за ним вдогонку?

Тлеполем, помощник Ицара, смуглый красавец и силач родом из фригийского города Гордия, развел руками, ничего не зная об этой троице, а затем показал на двух массивных молодых мужчин рядом с собой.

– Зато Харикл привел с собой этих молодцов из порта Галикарнасса.

Ицар оглядел новичков, бросил вопрос:

– Откуда вы?

Тлеполем показал на моряка в синем хитоне.

– Этот с Лилибея – ему надо вернуться домой, а денег на проезд нет, вот он и решил с нами отправиться. А его приятель родом из Гелы. Он – плотник и к тому же музыкант, он у нас будет заместо Титана-флейтиста. Но только оба они язык койне не понимают.

– Язык – ерунда! Я в свое время сумел очень быстро понять язык жителей Оловянных островов, когда они хотели прирезать меня!

Сицилиец из Лилибея шагнул вперед и гулко стукнул себя кулаком в крепкую грудь. Коверкая койне, выпалил:

– Мы не подведем тебя, капитан!

– Ладно, скоро проверим вас в деле, – весело пообещал Ицар и хлопнул в ладони. – За работу, ребята! Через два дня отплываем, помогай нам Посейдон-Владыка!

Энергичная подготовка корабля к отплытию длилась несколько дней. У «Славы Кара» – алые паруса, желтой краской окрашены доски палубы и борта. На носу – вызолоченная фигура Богини, точно несущейся над волнами. Ицар любит свой корабль и не жалеет для него украшений.

Он привел Гелиодора на «Славу Кара», показывал и разъяснял, что где. Но Египтянину не в новинку находиться на корабле – он уже много раз плавал на разных судах. И запах смолы привычен ему.

– Моя «Слава» не боится никаких бурь! – хвалился Ицар.

Гемиола – быстрая и маневренная. Длиной свыше двадцати пяти локтей. Пятнадцать пар весел. Два рулевых весла. Два носовых тарана – надводный, и подводный – металлический, прикрепленный к килевой балке.

На бортах над отверстиями для весел развешаны щиты. На главной мачте во время плавания моряки поднимают большой прямоугольный парус, треугольные паруса – на носовой мачте и перед кормовой каютой, которую занимает капитан.

Утром с молитвой к богам отчалили от берега.

Сначала Ицар привел «Славу Кара» в Галикарнасс, чтобы погостить у своих друзей-родственников, но в тот же день, хотя время уже перевалило за полдень, он велел сняться с якоря. Вскоре «Слава Кара» покинула удобный порт Галикарнасса.

Ицар не боится выходить в море даже по вечерам на ночь глядя. Он пояснил Гелиодору, что до Сиракуз плыть не менее двенадцати дней и ночей. Сначала они поплывут мимо островов Спорад к Пелопонессу, а после мыса Тенар гемиола выйдет в открытое море и будет плыть до восточного берега Сицилии.

«Слава Кара» удалялась от Галикарнасса и по заливу Керамик плыла на запад. Навстречу ей солнце щедро рассылало свои золотые лучи на морскую гладь и древние скалистые берега Карии и острова вокруг. Острый таранный нос гемиолы резал пенную, шумящую воду. «Несметных волн веселый рокот» окружал моряков.

С Гелиодором вместе Ицар стоял на возвышении возле кормовой каюты. Сложив на груди руки на груди, он по хозяйски взирал на скалистые берега острова Коса слева и Книдского полуострова справа. С удовольствием ощущал качающуюся палубу под ногами.

На Ицаре – короткий до колен хитон любимого им светло-серого цвета, на груди – широкий разлив ожерелья: бериллы, сапфиры, изумруды, хризолиты.

На Гелиодоре – сирийский, ниже колен темно-голубой хитон с рукавами до локтей, темный широкий плащ. Это его единственная одежда. На левой руке два золотых браслета – не узкие и не широкие. Скорее это не украшения, а денежное средство при необходимости. Он сказал:

– Ицар, я плавал на многих кораблях, больше всего мне нравятся этрусские и финикийские суда.

Кариец согласился с ним.

– Да, эллинские триеры и триремы слишком неуклюжи и громоздки с их множеством поднимающихся и опускающихся весел. Порой этакий корабль выглядит, как жалкая пародия на каракатицу.

– Больше всего красивы и удобны египетские корабли – сплетенные из камышей, с двухногой мачтой, они плывут только под парусом и потому медленны, но зато очень удобны и надежны.

– Во многом согласен с тобой! Египетским ладьям с их плоским дном никакие мели не страшны. На таких кораблях уютно жить. Я люблю паруса, а весла – нет: во время боя они ломаются, как сухие веточки. Но и без весел кораблю не обойтись, да и морякам нужно занятие во время плаванья! – И карийский пират весело расхохотался. Затем показал на своих, бодро гребущих моряков. – У меня на корабле – только свободные люди, рабов на веслах не держу. От этого команда сильнее и боевитее. Мы все на «Славе», как одна команда или семья. Эй, Синопец! – весело окликнул он одного из передних гребцов. – Подбирай свой толстый зад, а то опять тебя краб ущипнет!

Увесистый и мясистый моряк с круглым лицом только добродушно сплюнул под веселый хохот остальных членов команды. А кариец продолжил говорить Гелиодору:

– В городах моряков считают сбродом. А на самом деле это не так. В моих командах перебывали люди со всех сторон света, и негодяев среди них я встречал крайне мало. Все негодяи остаются на земле. На суше я-то их вдоволь навидался. Видимо всяким подлецам больше всего по нраву сухость земная, соленой воды они боятся – она разъедает их лживость и подлость! В море они не суются – соли боятся. Поэтому попав на корабль, они очень быстро вымирают – уж я-то знаю! Сам к этому руки и ноги прикладывал! Пинком в зад выкидывал их с корабля!

Он скалил зубы в веселом смехе. Затем окинул ясное небо внимательным взглядом, привычно выискивающим признаки надвигающейся непогоды.

– Судя по всему, погода хорошая и ночью и завтра днем будет, так что к берегу причаливать не будем. Паруса на мачтах оставим, и будем и ночью плыть – луна нам сверху посветит. Она скоро взойдет – вон с той стороны! – Ицар показал на горные вершины книдского полуострова.

В этот день и в последующие дни он продолжал рассказывать Гелиодору о своих плаваниях, неожиданных жизненных находках и потерях. В юности Ицар был ранимым и чутким мальчиком, пока не закалился во всяких невзгодах, а теперь скрывает себя под маской широкого нрава, добродушного смеха. Это давно началось и стало очень естественным для него – он этим глубину своей натуры прикрывает.

Утонченная обворожительность Египтянина неустанно восхищала и поражала его.

Гелиодор ничем не выказывал, что недоволен тесной близостью с людьми на небольшом корабле. Изящно, словно без усилий владеет собой, а значит и всеми окружающими.

На тринадцатый день впереди из моря показались синие горы и зеленые пастбища Сицилии, чье древнее название – Тринакрия. Приблизились к берегу и поплыли вдоль него. Вскоре «Слава Кара» вплыла в Большой порт Сиракуз. Многочисленные суда стояли здесь. Рабы разгружали суда или грузили их самыми разными товарами. Моряки перекрикивались друг с другом с бортов кораблей.

Гелиодор в своем темном плаще стоял на носу гемиолы и смотрел на панораму знаменитого города.

Ицар подошел к нему, рядом облокотился о борт, показал на берега вокруг Сиракуз.

– Сицилия внутри – дикая, свободная земля, – сказал он, – для беглых рабов она – мать родная. Жители прибрежных городов туда и носа не смеют сунуть – вмиг их там ограбят или убьют. У меня в команде было несколько диких сицилийцев, так они клялись, что их племя произошло от финикийцев, а лет пятнадцать назад я плавал на корабле сиракузца Горгона, так он чтил среди своих предков царя Тира. – Ицар повернул голову к Египтянину, спрашивая: – Ты слышал о Горгоне? Знаменитый был пират, но теперь о нем уже мало кто помнит. Разрази меня бог, если иногда мне не сдается, что сейчас вокруг меня совсем другой мир, чем даже десять лет назад. Мое собственное детство и юность уже кажутся мне сказаниями из каких-нибудь легенд!

Через два дня Гелиодор и Ицар, снова стоя рядом на носу гемиолы, наблюдали за выходом киренского корабля из порта. Через местного знакомого капитана Ицар уже выяснил, что «Киренец» приплыл в Сиракузы из Тарента, а теперь направится в Сидон. Он близко взглянул в глаза Египтянина, негромко спросил:

– Скажи мне, Гелиодор, зачем тебе нужен тот человек на корабле?

Отвернувшись от города и глядя на море, Гелиодор сказал:

– Он сделал терафима для предсказаний и задал ему вопросы, на которые получил ответы.

– Я слышал об этаких гаданиях и оракулах – делаются из отрезанной головы ребенка, с вложенной ему в рот золотой пластинкой с вырезанными на ней заклинаниями. Такой, да?

– Да. Мы – я и пославшие меня люди – хотим узнать, что за ответы получил Лабир.

– Так сделайте свой собственный терафим и спросите его, – посоветовал Ицар с наигранным простодушием.

– Нам нужно знать именно то, что Лабир узнал, – с трудом, потому что слова сдавили ему горло, произнес Гелиодор и замолчал.

Ицар и не ждал от него особенных объяснений. Знал: Египтянин не скажет ему всей правды, слишком они оба разного полета птицы. Ему невольно припомнились некоторые таинственные слова одного из жрецов Элевсина, когда тот узнал, что Египтянин Гелиодор дал ему рекомендацию для Посвящения.

В это время к Ицару быстрой поступью подошел его главный помощник и родственник: высокий и мускулистый, светлокудрый юноша по прозвищу Дориец. Родом из Салманеса, городка возле Галикарнасса. У Дорийца есть замысел – в скором времени стать капитаном своего собственного корабля и команды – стать таким же, как Ицар. Нрав у Дорийца тяжелый и завистливый, и Ицар пока терпел его с собой рядом лишь из-за своей двоюродной сестры – матери Дорийца.

Ицар поговорил с Дорийцем и велел ему оставаться в Сиракузах: ждать Сидонца и сообщить ему, что Ицар скоро сюда приплывет – как только поможет Египтянину. Ицар и Сидонец – друзья и собратья по морскому разбою. Им вдвоем позарез нужно потолковать насчет их совместных, предстоящих им делах. Махнув рукой сошедшему на причал Дорийцу, Ицар велел морякам отчаливать.