В плену времени – 2. Повести

Царский сын из Трезены смело-прямо глянул в глаза Главка, по-юношески развязно заговорил:

– Привет тебе, царь Главк! Сила обстоятельств вынудила меня покинуть Родину и поспешить под твою защиту!

Несмотря на юность Тесея и его смелую силу голос его звучал с легкой вкрадчивостью. Он знал, как враждебно настроен Главк к его отцу, и потому рассчитывал на самый теплый прием.

Главк не удержался и, заерзав на троне, с большим удовольствием принялся ругать соседа-грабителя и хвалить Тесея за его ссору с отцом. Юноша, по привычке положив руку на рукоять меча и переминаясь на сильных ногах, держался гордо и свободно. Из-под чащи темных, вьющихся волос поблескивали его яркие, янтарного цвета глаза – так блестит на солнце чешуя змеи, ползущей в травах.

Свою ругательную и хвалебную речь Главк закончил милостиво:

– Принимаю тебя, Тесей, как своего родственника, и во всем окажу тебе мое царское покровительство!

Глаза и лицо юноши просияли от удовольствия – он услышал ожидаемый ответ, и немедленно встал возле трона, присоединившись к ряду придворных. Молодая царица подняла взгляд от пола, но по-прежнему не могла взглянуть в сторону Тесея. От волнения ей даже трудно дышалось, но, конечно, она не смела даже и помыслить о возможности своего общения с трезенским царевичем.

Между тем перед Главком предстали изгнанники из Иолка, просящие о прибежище. Ясон – высокий, но тонкий в талии воин, в бело-красной тунике до колен. В полукруглом вырезе ворота видна его худая длинная шея. Медея стояла рядом – но не вместе с ним! – в светло-малиновом длинном хитоне с каймой желтой полосы по краю подола. Сбоку стояли два их сына, держась за руки. Их внимание сразу привлек коринфский наследник, вооруженный мечом и одетый в броню. Старший мальчик нахмурился, показывая, что ему все равно, но младшему страстно захотелось стать другом этого маленького вояки, хотя бы коснуться его блестящих доспехов! И поэтому сын Главка, подбоченившись, совсем задрал нос кверху и стал небрежно постукивать мечом в ножнах, пока взгляд отца не остановил его, но всем своим высокомерным видом наследник всячески продолжал подчеркивать, насколько его особа недоступна всем другим мальчикам – если не на всем свете, то в Коринфе уж наверняка.

Главк вначале обратил внимание на тессалийца Ясона, потом перевел взгляд на его спутницу, увидел солнечный блеск ее глаз; опять посмотрел на Ясона, на его детей, снова обратил внимание на Медею. Ему уже сказали, что она – Целительница, Менада, и он с невольным и затаенным интересом оглядывал необычную женщину но, встретив властное спокойствие ее взгляда, беспокойно задвигался на своем каменном троне и недовольно свел брови, отводя взгляд.

Между тем Ясон сдержанно, с внутренним и внешним безразличием к тому, как окружающие относятся к его жалкому положению, объяснил, что он и его семья вынуждены жить вне Иолка из-за вражды Адраста.

– Да, я кое-что слышал об этом царе, – небрежно сказал Главк, снова чуть больше, чем нужно, подсуетившись в ответе.

Ясон продолжил говорить о своих горестях. Будто притянутый магнитом, Главк вновь взглянул на Медею и вновь встретил властную прямоту больших женских глаз. Главк невольно опять заёрзал на каменном седалище – слишком уж открыто и прямо смотрит на него эта золотоглазая чужеземка! К тому же его поразило ее величавое достоинство.

Да и всех вокруг тоже поражала мощная и величавая стать Медеи – Служительницы Богини, матери и супруги. Статное и широкое тело, высокая грудь, сильные плечи и бедра, и взгляд – пронизывающий насквозь, будто ее глаза —это острые золотые копья в руках Бога. И стоит она чрезвычайно стройно, без всяких лишних движений, будто статуя.

Втайне чем-то неприятно пораженный, раздосадовано-растерянный перед воплощением мощной Богини – своего антипода, Главк пропустил мимо ушей все слова, что говорил ему Ясон, уловил лишь заканчивающий рассказ фразу:

– И мы направились к тебе, царь Главк, узнав, что ты даешь приют многим, обращающимся к тебе, – горькие слова «гонимым бедой бесприютным скитальцам» Ясон проглотил и не произнес вслух, хотя до этого они хотели сорваться с его губ.

Главк поспешно закивал головой в подтверждение комплимента Ясона, а затем объявил во всеуслышание:

– Своей царской волей я даю приют тебе, Ясон, и твоей семье! – Царек постарался выговорить это как можно громче и выразительней, и после этого величаво напыжился.

Склонив голову, Ясон принялся сдержанно благодарить Главка, мысленно припоминая скольких правителей ему уже приходилось благодарить за предоставляемый приют.

Между тем увешанный оружием мальчик, перестав «не замечать» сыновей изгнанника, теперь откровенно уставился на них, – разглядывал их с презрением, всем своим видом по-детски открыто показывая, насколько они не ровня ему – наследнику царской власти над таким замечательным городом, как Коринф! И потому сейчас он обращает на них свое внимание в первый и последний раз! Досконально разглядев их простую одежду, длинные волосы, потертые сандалии, отметив угрюмую зависть в глазах старшего мальчика и откровенное восхищение и мольбу о дружбе на лице младшего, коринфский царевич даже с трудом удерживал смех от мысли, что никогда не снизойдет до игр с такими нищими попрошайками.

Ясон поблагодарил царя и умолк.

– Живите в доме у Восточной стены: Сострат недавно выехал из него, и дом теперь пустой, занимайте его, – распорядился плюгавый царек. Он все больше приходил в плохое настроение и мелочно выискивал в себе, чем оно вызвано. На Медею он теперь не глядел.

Ясон и Медея поклонились ему. Ясон положил руку на плечо старшего сына, и все вместе они пошли в двери, дети – впереди.

Главк с недобро изменившимся лицом провожал взглядом уходивших и окончательно не скрывал своего внезапного недовольства. Ахейцы переглянулись, молоденькая царица вновь потупилась, а вооруженный мальчик притопнул ногой, приосанился и вскинул голову; несмотря на детский возраст, он очень чутко уловил все оттенки происходившего в зале и невольно захотел своим видом показать отцу: тебе не от чего быть в плохом настроении!

Тесей тоже не придавал никакого значения впечатлению Главка от изгнанников Иолка, стоял и улыбался во все свои яркие глаза и губы. Когда прием закончился, он и его знакомый Фаонт, одно время раньше живший в Трезене, вышли во двор и от полдневной весенней жары укрылись в тени старой галереи. Заговорили о событиях в своих жизнях со дня разлуки в прошлой году. Тесей не скрывал от приятеля свою надежду, что Главк поможет ему занять царский трон в Трезене. Он считал себя наравне со всеми царями на свете! А то и выше.

В свои семнадцать лет Тесей уже много чего успел натворить в родном городе и его окрестностях. Без конца влюблялся в женщин, дрался на мечах с кем попало, убил знатного трезенца, слишком приревновавшего его к своей красавице жене, двух других зарубил в пьяной драке на пиру, а уж более мелких его проделок вообще было не счесть. Царь Креонт – сам большой гуляка, и дерзкие выходки задиристого и безудержно смелого сына то забавляли его, то приводили в бешеную ярость. Отец и сын то шумно мирились, то шумно ссорились. Но в последнее время явное и дерзкое желание Тесея поскорей занять царский трон, начало сильно раздражать Креонта. Два дня назад после охоты во время разделки добычи между ними произошло открытое столкновение. Креонт и два его брата обнажили мечи и напали на зарвавшегося юнца. Тесей отбился от них, вскочил на коня и, спасаясь от погони, помчался в Коринф.

В нетерпеливой безудержности Тесей кидается навстречу каждому попадающемуся на его пути любовному или военному приключению, и без всяких раздумий погружается в них целиком – и душой и телом.

Жизнь у него, точно горячий и яркий бредовый сон.

Для такой жизни он вдоволь украшен с самого рождения. У него —темно-каштановые, с легким золотым отливом, волосы; янтарный, с красными бликами огонь в глазах.

На следующий день он и Медея случайно встретились на рынке. В другое время они, быть может, полюбили бы друг друга. Сильное мужское тело и горячий темперамент Тесея очень подходят к ее женской стати. Тесей всем своим телом чувствовал мощную призывную силу Медеи, но, в отличие от Главка, ничуть не оскорблен и не напуган этим, и испытывал к ней сильное влечение и восхищение. Возможно, их обоих захватила бы сильная страсть, но сейчас их отвлекала друг от друга собственная жизнь, борьба за себя против всех окружающих. И Медея не взглянула на Тесея, проходя мимо него.

Медея и Ясон стали жить в Коринфе так же, как до этого в других местах, – крайне скромно, рассчитывая каждый медяк. Как обычно, они редко заговаривали друг с другом. Медея часто уходила из города и бродила по лесам и полям, чтобы позабыть обо всем, кроме самой себя.

Последние годы она постоянно чувствовала оковы, со всех сторон опутывающие ее. Такое ощущение, что каждый день и час зажимают ее статное тело в тиски. Мучаясь, корчилась угнетаемая со всех сторон душа. Постоянное ощущение, что она живет не так как ей нужно, не там ходит, не на то смотрит. И потому она все время была погружена в себя, постоянно вслушивалась в неясную ноющую боль души, пыталась уловить знак выхода из обступивших ее со всех сторон теснин, чтобы рвануться навстречу Освобождению. И, собирая силы для этого рывка, Медея часто находилась в мучительном душевном и телесном оцепенении. Все люди вокруг нее и все их дела стали для нее всего лишь тем, что МЕШАЕТ. ВСЁ МЕШАЕТ. Она чувствовала разрыв с землей, населенной людьми, мучительное желание освободиться от всего мешающего ей.

Только в священном безумии ночных служений Богине ей было хорошо, но уже около года Медея не участвовала в женских праздниках. Она чувствовала, что не готова к ним – слишком она придавлена к земле тяжким бременем своей жизни.

В суете дней и ночей можно жить много месяцев, пока вновь властно не потянет к обретению своей настоящей сущности и к сокровенному единству с Богиней. Вновь и вновь безудержно бросаться в безумие, чтобы ощутить Единство с миром, дающее силы душе и телу. Божественный экстаз обязательно нахлынет и потрясет душу, как зимний ветер с силой сотрясает дерево с плодами, осыпающимися с веток.

И в ожидании призыва Богини, Медея, босая и с распущенными волосами, бродила целыми днями по окрестностям Коринфа. В грозной ясности души внимала лишь своим видениям. В лесах и полях смотрела на травы, единая с ними – она знала каждое растение, и каждое ответно говорило с ней.

Ночами лежала под нависшим сверканьем небесной бездны – глядела без конца в лицо звездной красоте, и душа таяла в волшебных изменениях. Она растворялась в завораживающем совершенстве мира, где царят Богиня и ее грозные силы.

Пространство загоралось тысячами огней, Медею пронизывали ясность и холод, и она ощущала, как стремительно пустеет кожа ее рук, как они втягиваются в тело, ноги срастаются и удлиняются; все тело вытягивается, одетое в сверкающую чешую, и, теплое от дыхания ночи, с горячим наслаждением извивается по черной коже Земли – быстрой змеей скользит меж трав, впивая щедрые запахи и силу ночи…

Днем неподвижно и пристально смотрела в журчащую и блещущую воду ручья и сама становилась быстрыми струями, обтекающими зеленые берега; она вплеталась в плещущиеся, быстро уносящие ее весело-говорливые волны и нескончаемо долго струилась вдоль трав и скал, уносилась к сверкающей голубизне священного моря…

На земле и в воздухе беспрестанно меняла свои образы, пока окончательно не переставала помнить себя – рассыпалась в искрящиеся брызги искр, как потухающий костер…

Приходя в себя, она с трудом выпутывалась из завораживающей силы превращений и днем или под мерцающим небом ночи возвращалась домой.

Медея приходила в город. Не замечая прохожих, медленно проходила по улицам, входила в комнату, где сидел Ясон. Им нечего было сказать друг другу. Обо они увязли в неясных желаниях, бесцельной, выедающей душу тоске – давно начался разрыв внешнего и внутреннего, и им обоим казалось, что уже негде взять смысл и силы жить дальше. Они обменивались незначительными словами и ложились спать, терзаемые каждый своими мыслями.

Иногда бывали при царском дворе. Главк с безразличным удовольствием сказал своим приближенным про Ясона:

– Он человек конченный – влачит жалкую жизнь, и даже избавиться от нее не может.

Но Медея все больше не нравилась Главку. Даже роскошно-статное, сильное тело чужеземки наглядно показывало ему, что ударить ее ему не так просто, как каких-нибудь девочек-наложниц, переламывающихся пополам от первого тычка. Если же он ударит Медею, то она ударит в ответ, и от ее удара ему станет плохо.

Когда Главк видел Медею, у него искажалось лицо, и коробилось тело под одеждой. При одном ее виде у Главка начинали бегать глаза, дергаться руки и ноги, начинало зудеть-чесаться тело в разных местах. Ему даже смотреть на нее стало трудно – он отворачивался. Плюгавому царьку было очень не по себе, беспокоила навязчивая и неприятная мысль, что эта женщина живет рядом с ним – ее жизнь отрицание его жизни, основы его самого.

Сама Медея с первого взгляда почувствовала презрение к Главку. При встречах с царем ее золотисто-карие глаза, точно тяжелой рукой, били его по лицу.

Ясон никому не делал вреда, кроме самого себя, а от Главка распространялось зло, как вонь от гниющего трупа. Он корчил из себя царя, не имея ни силы, ни ума.

Между Главком и Медеей возникла внутренняя палящая ненависть. Каждому, как оскорбление, как пика в бок, невыносима жизнь другого. Они увидели друг друга, и им теперь не забыть об этом. Теперь, даже разойдись они по краям света, они все равно останутся врагами.

Если странную вялость Ясона Медея могла не замечать, в глубине души понимая, что слишком сильные были у него родители, чтобы ему быть таким же сильным, то плюгавая ничтожность Главка кидалась ей в лицо, как комья жидкой черной грязи, которую все время хочется стереть, существование которой доводит до бешеного раздражения.

Беспощадная ненависть двух антиподов, вдруг очутившихся друг перед другом лицом к лицу. Борьба за сохранение себя не на жизнь, а на смерть. У каждого – беспощадная самозащита, отстаивание своей сути.

Пока еще еле уловимыми намеками Главк начал подбивать окружающих говорить что-нибудь против Медеи. Втайне словно искал кого-нибудь, кто избавил бы его от Медеи – так невыносимо ему стало.

В это же время в течение жизни плюгавого царька – вернее поперек его жизни, – властно вмешался Орантес, сын Дамия, его приближенный и приятель. Полгода назад Орантес и Главк поссорились, затем перед всеми клятвенно примирились, но глухая вражда между ними вновь готова вспыхнуть открыто. Внешне никаких ссор нет, но по городу порхали и ползали слухи, что между царем и сторонниками Орантеса новые нелады, и вот-вот ожидаются новые столкновения.

Главк еще только гадал, не чересчур ли опасен сын Дамия, а заговорщики уже объединились против него и на обнаженных мечах поклялись в верности друг другу и в том, что в шестой день месяца убьют Главка и сделают Орантеса царем.

Фаонт рассказал Тесею о заговоре, и Тесей тоже ввязался в него, совсем не подумав, что будет с ним в случае разоблачения. Он не боялся никаких последствий своих поступков. «Из Трезены я убег, а отсюда, если надо, и подавно удеру». И Тесей, улыбаясь, ждал что будет. Главк с ним был ласков, потому что лелеял план-замысел устроить поход в Трезену и, сковырнув с трона Креонта, посадить Тесея на царство, а взамен взять себе часть трезенских земель; пока же он манил юношу надеждой на женитьбу на одной из своих двух дочек, которых специально растил для устройства таких дружественных союзов.

Окно – будто картина, врезанная в темную стену. В нем – зеленые склоны берегов и голубой, в утреннем блеске, залив. Ясный разгорался день. Ветерок с моря продувал комнату до дверей, раскрытых во двор. Медея сидела перед окном. На ней малиновая туника. Малиновый – любимый цвет ее одежды. У ног ее лежали две ручные овечки; по ночам они спят возле ее ложа.

Две рабыни, пришедшие с рынка, выкладывали из корзин на стол купленную еду. Одна из рабынь приобретена в Трое, еще в то время когда Медея и Ясон, живя в Иолке, всюду плавали на царском корабле.

Со двора к Медее прибежали ее младший сын и соседский мальчик – дети поссорились при подсчете сколько у кого стад, составленных из деревянных коровок и быков. Чтобы дети не наступили на овечек, Медея холодноватым жестом руки отстранила их; продолжала глядеть в окно. Мальчики продолжали жаловаться друг на друга и толкаться. Глаза матери смотрели на синий разлив залива, сильное лицо было спокойно.

Помирившиеся дети снова убежали на солнечный двор – оттуда теперь слышны их веселые голоса. Вошел Ясон. Скрестив руки, прислонился к косяку двери – его голова почти вровень с притолокой; долго смотрел в окно на переливающийся блеск моря, потом, словно вспомнив, зачем пришел, сказал:

– Медея, тебе и детям лучше пока перебраться в горы Тессалии к моей матери.

Медея не взглянула на него и не отвела взгляда от свежей синевы моря. Помолчав, Ясон добавил:

– Я попробую наняться на службу к Микенскому царю. Он собирает воинов для похода.

Медея не смотрела на Ясона, она знала, что на его лице написана усталость и постыдная слабость. Медея сама чувствовала себя так, будто ее руки и ноги увешаны гирями – она не могла сдвинуться, будто стала каменной глыбой. Она вообще сейчас ничего не могла сделать. Она даже не могла сказать Ясону, что лишенному сил не добраться до вершины, потому что обессиленному не нужна высота. Также ей незачем говорить, что жить к его матери она не пойдет. «Лучше бы ты сам ушел в горы, тебе будет лучше жить возле твоей матери».

Они снова погрузились в молчание. Потом Ясон прошел в соседнюю комнату и лег на ложе. Медея ушла из дома на улицу и, вскоре, вышла из города.

На склоне горы легла среди тимьяна и полыни. Слушая голоса своей души, глядела в небо. Только за полдень вспомнила, что со вчерашнего дня ничего не ела. Вернулась в город.

На пыльной улице возле ворот дома на солнцепеке торчали двое воинов, опираясь на копья. Они увидели Медею и уставились на нее, во все глаза следя, как она подходит к ним, и тогда, пристукнув древками копий в твердую землю, объявили:

– Царь Главк требует тебя во дворец, чужеземка!

Едва Медея вошла в небольшую беленую комнату, как Главк, облаченный в узорный наряд и с напыщенно величавым видом сидевший в кресле рядом со столом, спешно заговорил, обращаясь к ней:

– Я вызвал тебя к себе, Медея, чтобы выказать тебе мое царское неудовольствие! До моих царских ушей дошли слухи, Медея, что горожане обвиняют тебя в нашем неурожае: ты-де заколдовала всходы на полях, и потому они посохли на корню, и среди крестьян начался голод и мор, а теперь я, как правитель города, обязан тщательно рассмотреть все причины и следствия обрушившегося на нас бедствия!

Статно стоявшая Медея молчала, будто не слышала ничего. За царским креслом в проеме окна видна гора, поросшая лавром, и Медея смотрела в ту сторону.

Не дождавшись от нее ответа, Главк посмотрел на Гектора, Орантеса и Бисанта, стоявших у дверей, откашлялся, и продолжил свою «речь», усиливая голос, переводя намеки в утверждения.

– Давно до меня доходят разговоры, что ты – колдунья. Люди видели, что ты ночами ходишь кругами вокруг города. Все говорят, что не к добру ты это делаешь! Эвридика – женщина честная и добропорядочная – вчера вечером поклялась мне, что видела тебя в утро первого дня прошлого месяца: ты стояла на хлебном поле и страшными заклинаниями призывала на нашу землю засуху, а на нас вызывала гнев богов, насылая проклятья на наши стада и поля. То же самое подтверждает пастух Никодим и гончар моего дома Полидевкт. Вот, что говорят люди! Отвечай: правда это?

После волшебной ясности общения с лесами и горами Медее невыносимо видеть жалкое, низменное и безумное ничтожество людей. От вида царя и его окружения мучительная тоска разрывала ей душу – так лев, добираясь до сердца жертвы, рвет ее зубами и когтями. Она с отвращением смотрела на плюгавого царька, пораженного проклятьем ничтожества. Ее глаза гневно вспыхнули золотым разящим светом.

– Мне не нужно никого проклинать, вы – люди – своими поступками сами призываете на себя проклятья Матери Земли!

Главка покоробило вкривь и вкось, и он ничего не мог сказать, только злобно уставился на Медею. Смысл разговора уже был не в неурожае, а в беспощадной борьбе двух ненавидящих друг друга врагов. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

Главк откашлялся, приосанился еще больше, словно собирал в себе силы противостоять Колдунье, но Медее ясно видна его явная уязвимость. В ней вспыхнуло наслаждение от сознания своей силы. Главк вжал руки в подлокотники; громко и угрожающе заговорил снова:

– Значит, это ты лишила нас урожая, мор на нас насылаешь, чужеземка! Будто не знаешь – наказание ждет каждого, кто злоумышляет против народа, ибо я поставлен Богами управлять подданными!

– Я не твоя подданная! – оборвала его Медея.

Невысокий и щупленький царь крикнул срывающимся голосом:

– Я дал приют твоему мужу, а не тебе, безумная! Это моя земля! Помни! Отныне я тебя накажу, ибо ты – враг моего города!

Медея вскинула голову, раздувая ноздри.

– Не тебе быть моим врагом! Мне нет равных на земле!

Торжествующая, абсолютная уверенность в этом запылала в ней. Даже погибай она сейчас под ударами топоров, она все равно бы торжествовала: «Мне нет равных! Богиня одарила меня превыше всех!»

– Чужеземка, вражье отродье, мать всех змей, побойся гнева богов! – сипло выкрикивал Главк угрозы. Весь сжался. Присутствие Медеи давило его, как скала камешек.

Бешенство самозащиты охватило Главка. Вцепился в подлокотники кресла, подался вперед, выкрикнул:

– Чужеземка, знай свое место! Отвечай передо мной – царем – за свои злые деяния!

Не слушая, Медея шагнула ближе к нему, с вещей силой произнесла:

– Тебе недолго быть в живых! Твой сын, которым ты так гордишься, тоже недолговечен! Твое семя проклято, и твой род не продлится дальше твоего сына!

Все замерли, а Главк чуть не взвыл от ненависти к Медее, но вместо этого он онемел и оцепенел от потрясения. Ведь она унизила и оскорбила его прилюдно! Втайне он и сам опасался всего, что таит пелена будущего. Злоба и ненависть гнали его тут же заткнуть рот чужеземке, немедленно убить ее, но мощь и твердость Медеи не позволяли ему открыто накинуться на нее. И, сдерживая злобу, вцепившись в подлокотники, он крикнул осипшим голосом:

– Как смеешь ты говорить так перед моим царским лицом?!

Золотой блеск полыхал в глазах Медеи. С торжествующим презрением она сказала:

– Глупец! Ты зря хлопочешь! Богиня сокрушит твой род, размажет тебя босой ногой по полу, как червяка, от тебя и твоего рода ни капли грязи не останется!

Окончательно потрясенный Главк задрожал с головы до ног, упорно и зловеще расширившимися глазами уставился на Медею.

Медея повернулась и спокойно вышла.

Только тогда Главк отнял руки от подлокотников, несколько раз перевел дыхание, приходя в себя, а затем уставился на Гектора – тридцатипятилетнего, высокого, бравого и длинноносого воина. Шерстяная, темно-малинового цвета повязка охватывала массивную, точно котел, голову Гектора по коротко остриженным негустым кудрям. Темным и пристальным взором Главк мгновенно, точно крючком рыбу, притянул к себе Гектора и ему в ухо велел:

– Иди за ней, сейчас же убей ее, Гектор.

Рука воина машинально нашарила рукоять меча на боку.

– Кого? Ее? – готовно уточнил Гектор.

– Не дай ей уйти со двора, Гектор, – негромко сказал правитель, отворачиваясь.– Убей ее как-нибудь, но только убей. Убей ее, убей, – избегая смотреть на помощника, бормотал Главк, почти умоляюще – так больной молит сдвинуть занавес с окна, чтобы солнечные лучи упали ему на лицо; так, пряча глаза, просят о самом главном – о чем думают днем и ночью и ежечасно твердят мысленно; так, на ухо Богу одними губами шепчут заветную мечту.

Гектор весело и энергично кивнул головой и, вынимая меч из ножен, поспешил выйти в двери, в которых недавно скрылась Медея, а Главк, въяве видя исполнение своих желания, крикнул вслед:

– И брось ее тело у ворот, пусть все видят мое наказание колдунье!

Гектор зашагал, а потом побежал по комнатам и коридорам царского дома – прямо к входным дверям, но стоявший там молодой стражник сказал ему, что Медея уже ушла. Гектор оглядел двор с настежь распахнутыми воротами и хотел броситься на улицу, но в это время в ворота с криками повалила толпа коринфян. Во главе ее шли торговцы Агданим и Арадон. Они подошли к Гектору и объявили ему требования горожан.

Гектор выслушал их, зашагал обратно и вместо свежей крови на мече принес Главку известие, что горожане прихлынули к царскому дому, требуя хлеба.

– Дурак! – крикнул мгновенно обозлившийся на него Главк. – За тем, что ли я тебя послал, чтобы ты мне это сказал?! – но затем он невольно обратил внимание на сильный шум, несущийся со двора. – Что это за шум?