Книга Иоши

После работы зачастил приходить в «У Софи». Для меня это стало своего рода ритуалом. Эту традицию запалил Владик и иногда спускался ко мне поболтать. Также я знал, когда он точно не появится. Я приметил частые прогулы Кости, которые совпадали с днями отсутствия Астапова-младшего. Не сложно было установить связь. В один из таких дней я намеревался спокойно провести вечер за чашечкой кофе и наконец-то разобрать материал, что оставил Миша. Я хотел понять для себя, сумею ли с ним что-то сделать. Но остаться в одиночестве у меня не получилось.

– Рюшечка, здравствуй. – Ко мне за стол подсела Алена, легко, с улыбкой на лице, как будто была рада мне, что настораживало. С момента ужина у Астаповых ни разу еще не видел ее счастливой.

– Ефремова, переходи сразу к делу. – Меня не покидали сомнения. Она короткой фразой, которую я не разобрал, сделала заказ официанту, а после улыбнулась мне. По коже пробежались мурашки.

– Ты не исправим. Знаешь? Нас всех жизнь потрепала. Мы все изменились, но не ты. Ты все также ищешь подвох или выгоду для себя.

– Что? – Я усмехнулся. – Разве я такой был в школе? В моих воспоминаниях все по-другому. Я же был милашкой.

– Ты не милашка, а хитрый манипулятор. Никогда ничего не делаешь просто так. И плата всегда одна.

– Да ты что! И какая же? – Я внимательно следил за подаваемыми ей латте и манговым муссом, отчего у самого потекли слюнки, что захотелось заказать что-нибудь вкусненькое, но лишний раз подзывать официанта было неудобно.

– А ты не знаешь? – произнесла она, игриво катая палочку в кофе. – Ты боишься остаться один. Поэтому строишь из себя благодетель над всеми страждущими, как будто без тебя не справимся. Истина в том, что ты нам нахер не сдался. Это мы делали тебе одолжение. Так что ты мне и сейчас не нужен. Я здесь пролетом. День хорошо задался. И даже ты со своим унылым лицом ничего не испортишь. Скажи спасибо, что составила сейчас компанию.

– Я рад, что ты рада. И благодарен, что ты сейчас со мной. Но, если, по-твоему, я унылая какашка, может, хотя бы поделишься своим настроением? Это, согласно твоей теории, исправит положение.

– Да? Уговорил. Так уж и быть. – Она одним кусом проглотила весь мусс, после чего аппетитно облизала свои пальцы. – В последний раз помогу. Коль просишь. Я уезжаю из этой дыры, подальше от всего этого творящегося ужаса: от назиданий родаков, от этого больного ублюдка, а главное – от своего гнилого образа жизни.

– И куда же? Где такое счастье? Может, мне тоже стоит туда рвануть.

– А это останется секретом. Даже не смотри на меня таким корящим взглядом.

– Это зависть. Хоть и понимаю: каждый из нас эгоист, каждый хочет лучшего только для себя, и плевать, что будет с теми, кто нас любит.

– Мне проще. Меня никто не любит. Я лишь игрушка для чужих нужд.

– Не говори так. Иначе выходит, что ты такая же, как я. Также нуждаешься в спасении.

– Не-е-ет. Не говори так. Не обламывай момент.

– Я не обламываю, а говорю как есть. Знаешь ли, я тоже успел за свою жизнь сделать пару выводов. Безвыходных ситуаций не существует. Нас просто не устраивает выход. Из-за этого мы способны сильней испортить лучший для нас путь.

Алена рассматривала меня, и ее выражение лица менялось из радостного в злое, пока она отодвигала от себя уже остывшую чашку латте.

– Ты хренов кайфолом. Знала ж, что не стоит подсаживаться. Я лучше пойду, а то загрузишь еще сильнее.

Она встала из-за стола, демонстративно развернулась от меня и направилась к выходу. Мне нечего было добавить, я все равно не понимал случившегося разговора. Она появилась спонтанно и так же спонтанно ушла, оставив меня с горьким привкусом, что я опять сделал что-то не так. Настроение работать над материалом Миши улетучилось, хотелось снова уйти от дурных мыслей, поскорее раствориться в легкой радости, поэтому я быстрее оплатил счет и выбежал на улицу, чтобы закурить сигарету и потеряться в улицах города. Меня бесила зависимость моего состояния от таких мелких ситуаций. Мысли переключались и не давали работать в требуемом направлении. Я чувствовал себя из-за этого беззащитным, бесполезным, тем, кто ничего не добьется в жизни, потому что не может контролировать свои эмоции.

Сердце и душу успокаивал Родищенск. Город расцветал, и к этому я приложил руку, что радовало еще больше. Мне нравилось то, что мое дело значимо для кого-то. Из-за этого я больше не чувствовал пустоту внутри себя. Плохие мысли, паника, желание курить – развеивались. Бежать больше не хотелось.

Я вернулся в кафе «У Софи», заказал кофе и продолжил работать над материалом. История складывалась в голове целиком, а слова в ноутбуке сами выстраивались в предложения. Мне самому хотелось работать над текстом, сделать из него что-то значимое. Я был готов получить первый блин комом, главное не сдаваться и идти вперед. Мне нравился процесс, хоть он и сопровождался болезненными воспоминаниями об Ане. Она навсегда оставила отпечаток во мне. Желание заниматься писательством было от нее. Однажды она размышляла о том, что хочет красиво уйти. Оставить после себя не предсмертную записку, а целую книгу о своей жизни, о том, что привело ее к смерти, о тех людях, что повлияли на ее выбор. Больше Ани нет в моей жизни, как нет окончания ее истории.

Не знаю радоваться этому или нет, но ее мечты проросли во мне. Когда ее лишился, я был уже за краем пропасти в своей голове. Для себя вынес смертный приговор. Пытался быстрее исполнить красивый уход, что планировала Аня. Это была моя история: о семье, о друзьях, о наркотиках – обо всем, что разрушило мою жизнь. Но благодаря тому тексту я смог высказать о своих проблемах в первую очередь самому себе. Взглянуть на свою жизнь со стороны. Когда находился в той безэмоциональной пустоте из-за веществ, во мне пробились чувства, мне хотелось кричать, хотелось жить и бороться. Я тогда нашел ключ к своему спасению, был счастлив, пока делился болью, что сковывала меня.

Понимал, что никто не увидит написанных мной строк, что не готов еще делиться своими переживаниями, что хочу этим заниматься дальше. Не для славы или богатства, а для спасения собственной души и долгожданного счастья. В итоге то, что должно было убить Аню, спасло меня. Она подарила мне жизнь, помогла выбраться из той пустоты и безумия, в которых я увяз. Спасибо ей за все. Надеюсь, ее жизнь также обрела смысл, а главное – она нашла счастье, после того как наши пути разошлись. Я бы отдал многое, чтобы вернуть ее и снова поговорить. В своих мыслях представлял, как мы оба повзрослели, сделали выводы и иногда встречаемся за чашечкой кофе, даже в том же кафе «У Софи», и обсуждаем, как старые друзьям, последние новости.

Догадываюсь, что в реальности вместе мы так же бы приносили в жизнь друг друга хаос, но мечты на то и несбыточные, чтобы просто иногда утонуть в возможном счастье, пока его представляешь. Жизнь и так наполнена болью. Мы заслуживаем хотя бы в своей голове представлять лучшее для себя будущее. В реальности мне уже не удастся сказаться Ане, как я сожалею о случившемся, что уже ничего не смогу изменить, но были люди, перед которыми мог извиниться за все, что натворил.

Помимо Кулака я искал отца Бори – отца Феофана. До этого знал, что после смерти сына он покинул Родищенск и ушел в монашество, но не знал, куда именно. Помогли разговоры тетушек на работе, которые под приливом ностальгии разговорились и упомянули его. Я зацепился за крючок и расспрашивал их, что они еще знают о нем. После смерти сыны отец Феофан замкнулся в себе и ни с кем не разговаривал. За один день сменился священник в церкви Нижнего Родищенска, а куда исчез предыдущий, даже новый духовник не знал. Но любопытство тетушек этим не остановить, у знакомых других знакомых оказались родственники в духовенстве и выяснили, что уехал отец Феофан недалеко, что по сей день служит в Свято-Роданьском мужском монастыре.

В ближайшие выходные я поехал к нему. В голове путались мысли, я боялся встречи и надеялся, что все это слухи и отца Феофана в монастыре нет, но одновременно жаждал поговорить с ним, выговориться и получить искупление, которое для меня было необходимо. Добираться пришлось пересадками через Ястребск, из-за чего потратил полдня, хоть и выехал из Родищенска на рассвете. С учетом поездки обратно понимал, что времени на разговор с отцом Феофаном у меня немного, и эту возможность надо использовать по полной.

В самом монастыре священнослужители сразу поняли, о ком я говорю, и согласились помочь. Я гулял по территории церкви, когда отец Феофан сам вышел ко мне на встречу. Он постарел еще сильней, уже не только волосы, но и борода, не оставив ни одному прежнего цвета, морщин на лице прибавилось, а походка стала медлительной и аккуратной. Больше испугали глаза – в них отсутствовала жизнь, даже когда они посмотрели на меня, складывалось впечатление, что отец Феофан смотрит сквозь меня.

– Как вы здесь? – спросил я после приветствия. Хотел протянуть ему руку, но передумал, не знал, принято ли так со священнослужителями.

– Спокойно. Никаких мирских забот и шума города. Я наконец-то обрел здесь покой.

– Только что такое покой? Неужели нам всем надо пойти в монастырь, чтобы уже найти свое место? И как оградить себя от той боли, что нас сжирает?

– От этого никуда не деться. Есть выражение: время лечит, но в действительности оно лишь притупляет ту боль, что нами двигает. Да. Да. Не удивляйся. Боль – это топливо для нашего сердца. Со смертью сыночка моего уже не видел цели в своем существовании. Но нашел покой в искуплении. Мне нравится монастырская жизнь, здесь у меня есть все для существования, мне нравится помогать людям, что приходят сюда за помощью. За советом. Они получают ответы на вопросы, что их терзают, и от этого становится и мне легче. Так что не бойся здесь говорить, ведь ты сам приехал сюда за божьим советом. В этом не должно быть стеснения. Мы все рабы божьи, все по образу и подобию.

Мне все равно было страшно говорить, страшно было признаться самому себе в совершенной ошибке и особенно страшно говорить это отцу Феофану, ведь огромный груз вины испытывал именно перед ним.

– Это я убил вашего сына.

Я смотрел в лицо отца Феофана в ожидании реакции: гнева или боли, ведь так должны реагировать люди, узнав о подобном, но он оставался спокоен, глаза оставались все также пусты, и ни одна морщинка на лице не дрогнула.

– Знаю, – отец Феофан произнес это все так же спокойно, я же, наоборот, был шокирован таким ответом. – Андрей приезжал. Я поэтому не удивлен твоему приезду, ведь ты, как и он, ищешь искупления. Он все рассказал. Я и сам догадывался, ведь не раз наблюдал, как Боренька превращается в монстра. Это не ваша вина, а моя. Это я так воспитал его, хотел сбежать от прошлого, нужные ценности в него заложить, но забыл научить доброте и сочувствию к людям. Я сбежал от бандитской жизни в девяностые и не хотел, чтобы он пошел по моим стопам. Я сам должен был увидеть, чем он становится, сам должен был остановить. Я вас не виню в его смерти, вы сделали что должно. Вы сделали то, чего не смог сам.

Я сам не заметил, как по моему лицу лились слезы. С момента смерти Бори я съедал себя, искал поддержки хоть в ком-то, но не мог никому открыться и сказать, что совершил. Я пытался себя оправдать, что сделал все правильно, избавил город от Родищенского палача, но все это было неправильно. С Кулаком должны были его спасти, вернуть на правильный путь, но вместо этого я убил его, чтобы защитить другого друга.

– Я пытаюсь найти Андрея, но не знаю как. Мы нужны друг другу, но у меня нет никакой зацепки, где его искать.

– Понимаю. Ему нелегко после смерти своих близких. Он оставил мне свой адрес и номер телефона, вдруг мне понадобится его помощь. Мне это ни к чему, но тебе должно пригодиться.

Позже из своей кельи он принес записку со всей информацией, оставленной Кулаком. Мы с отцом Феофаном еще какое-то время погуляли по окрестностям, обмениваясь мыслями и наблюдениями, воспоминаниями о Боре. Но времени оставалось немного, пора было возвращаться домой. Я обнял отца Феофана на прощание и отпустил свой груз.

Вернувшись домой, сразу же звонить Кулаку не стал. Я не был готов к разговору, еще переваривал слова отца Феофана. За последние дни я сделал вывод, что пора уже отпустить прошлое и идти дальше. Я уже был не тем человеком, что десять лет назад.

Через несколько дней позвонил Владик и заявил, что у него готовится подарок для меня и чтобы я ничего не планировал на выходные. Я понятия не имел, что он задумал. Для себя уже решил, что он снова попытается меня совратить на дозу, поэтому навыдумывал себе, как буду себе доказывать, что сильнее всего этого. Эта была игра в моей голове. Я прекрасно знал, что уже ничего меня не столкнет с выбранного пути, но из раза в раз баловался мыслью, как буду показывать Владику, что я лучше него. Не знаю зачем и перед кем, ведь никто другой этого не видел, но мне нравилось само чувство победы над этой заразой.

Встречу Астапов-младший назначил в том же кафе своей мачехи. «У Софи» стало нашим местом, о котором мы мечтали в детстве. Забавно, что после того, как узнал кому оно принадлежит, я не планировал в него больше возвращаться.

Прибыл я, как всегда, раньше. Владика среди посетителей не было, поэтому занял свободное место и заказал кофе. После пары глотков заметил, что на меня уставился с застывшей улыбкой на лице худощавый чернобровый парень. Кого-то он мне напоминал. В голове всплыл образ Шпаги, ведь настолько высушиться можно только на игле. Смущало то, что он узнал меня, но до меня никак не доходило, кто он. Парень встал из-за стола и направился ко мне. Я испугался и захотел скорее сбежать от такого знакомого, чтобы не накликать беду.

– Смотрю, не признал, – произнес он томным голосом, который я узнал мгновенно.

– Маник. Не верю!

– Да, да. Знаю. – Он подсел ко мне за столик. – Рад хоть, что ты не изменился. Все, кого встречаю, уже не те. Даже Владик – вроде тот же, но пафоса куда больше, чем прежде.

– Бизнесмен. Что с него взять? – Видеть Мансура, даже такого засушенного, я был чрезмерно рад, как бы он сперва меня ни напугал. После Москвы совсем забыл о нем и не задумывался, что с ним случилось, но его вид давал понять, что ничего хорошего с нашей последней встречи с ним не произошло.

– Бизнесмен? – с настоящим удивлением спросил он, но его внимание с меня переключилось на вход в кафе. Я повернулся вслед за взглядом Мансура и увидел Владика с улыбкой на все лицо. Он двигался к нам. – Опаздываешь, Владик-бой.

– Ничего не знаю. В самый раз пришел. – Он присел к нам за столик, расположившись в щегольской манере, закинув ногу на ногу и откинувшись на диване. – Надеюсь, вы уже успели поделиться скучными последними новостями, чтобы уже со мной обсудить наше настоящее и будущее. Как тусить будем? Вспомним былые деньки?

– Для былых деньков мы уже не годимся, – ответил ему Мансур, – пора уже повзрослеть и просто кайфовать от жизни.

– Тебя этот укусил, что ли? – Владик указал пальцем на меня. – Он меня бесит этим. Как вернулся, строит из себя святошу. Я требую сегодня нажраться и поговорить о высоком. Поедем сейчас в клубец, я нам устрою все по полной программе.

– Астапов, умерь пыл. Я только покинул лечебницу. И не собираюсь срываться в первую же неделю. И через год, и через десять. Хватит. Предлагаю тут посидеть. Отдохнуть. Обсудить все, что с нами произошло.

– Да пошли вы. Не знаю, что можно обсуждать на трезвую голову.

– Благодарю за мысль. Значит, сегодня на одной волне будем мы с Игорьком.

Владик лишь фыркнул на слова Мансура, отвернул глаза от нас и выдал кислую мину на лице. Он не собирался менять планы на вечер и заказал пиво у официанта.

– Прости, Маник, но что с тобой случилось? – спросил я. – На тебя без ужаса не взглянешь. Не слышал ничего о тебе после универа.

– Да как и я о тебе. Видимо, мы пришли разными путями к одним мыслями.

– К дерьмовым мыслям, – пробормотал Владик, но Мансур не отвлекся на него.

– Ты исчез, Владик-бой двинул дальше в люди без нас, а нам с Шуриком особо деваться было некуда и решили съехаться на первое время. Все было зашибись, словно ничего не менялось, такая же разгульная жизнь. Утром работа, вечером туса. Дня не было, чтобы оставались трезвыми. Мешали все. Да и Шурик постоянно приводил новых барышень, тем более Кристина, как и предполагалось, бросила меня. Чем, спросишь, жизнь тогда не плоха?

– Во-во, – опять пробурчал Владик.

– Мы оба посыпались. Мы же меры не знаем. Думали, что нас пронесет, что не будет как с остальными, но это ошибка выжившего. Мы не видим негативных примеров, свой выбор аргументируем только позитивным исходом. Вот рок-н-рольщик из раза в раз переживает передозы, но до сих пор на ногах и ничем себе не отказывает. Мы откидываем мысль, что у него есть деньги и возможности, чтобы каждый день ставить себе капельницу и проходить качественное медобследование. Или сравниваем себя с торчками из фильмов, потому что мы не на таком же дне. Где они, а где мы? Мы приличные люди, имеем хорошую работу, закон не нарушаем, и что это наш выбор каким образом расслабиться, а они не контролируют себя, что для них это не отдых, а уже смысл жизни. В результате мы застреваем где-то между этими образами, в этой средней прослойке, о которой никто не говорит. Мы обычные рабы повседневной жизни, которых никто не замечает. Мы ходим на одну и ту же работу изо дня в день и выполняем одни и те же задачи, а после работы выбираем такой же однообразный способ отдыха. Мы думаем головой, находим надежный способ затариться, чтобы не было проблем, осторожничаем, чтобы не попасться и чтобы не нарушилась наша повседневность. В результате нам ничего большего не нужно, мы принимаем правила игры и к большему не стремимся. Для всех мы обычные граждане, добрые, отзывчивые, как все. Ведем себя адекватно, не воруем, не убиваем. Разве можно о нас подумать плохо? Нет. Кто-нибудь предположит, что мы уже увязли в своей слабости? Нет конечно. У них же такие же стереотипы о торчках. Мы такие же, как все, и мы в это верим сами. Ты вроде хочешь кричать, молить о помощи, потому что сам доходишь до мысли, что уже ничего не способен исправить, вырваться из этой повседневщины не можешь. Уже организм сам требует повторять ритуал раз за разом. И ты начинаешь заглушать внутренний голос более сильными веществами. Мы с Шуриком дошли до иглы. Тогда-то все и рухнуло. Я прекратил ловить связь с реальностью. Все было словно сном. На работе считали, что чем-то болею. Я же хороший мальчик. Только я тускнел, с трудом выражал свои чувства, больше подражал толпе или действовал на рефлексе, из-за чего могли случаться нелепые ситуации, когда выражал неуместную для момента эмоцию. А самое паршивое – недоверие. Я никого к себе не подпускал, боялся, что меня раскроют и будут лезть в мою жизнь. Говорил себе, что сам справлюсь, еще чуть-чуть, последний раз, и я завяжу, вырвусь из этого замкнутого круга. Но я так ничего и не предпринимал, пока Шурик не откинулся. Передоз. Только тогда смог закричать, только тогда обратили на меня внимание и предложили помощь, благо были те, кто хотел помочь. Не знаю, что бы без них делал. Родителям я боялся сказать о своей проблеме, ведь кроме нотаций и «давай соберись» ничего от них не ждал. Я на днях вышел с реабилитации и просирать шанс на новую жизнь не собираюсь. Начну здесь новую главу. Думаю, буду помогать отцу на рынке. Есть пару идей по расширению. Главное не сидеть на месте. Найти себе применение, которое будет отвечать моим внутренним потребностям, без разрушения себя и близких.

– Подписываюсь, – тихо, сквозь закрытые губы, сказал я, но этого было достаточно, чтобы Мансур посмотрел на меня и кивнул, ведь на едкие фразочки Владика он не реагировал. – Больше всего боишься тишины. Что утонешь снова в своих сжирающих мыслях.

– Гады. Нет! Кайфоломы. Вот кто вы, – пробурчал Астапов-младший. – Нет чтобы провести вечер за позитивом, так вы решили нагонять тоску. Так и я с вами захочу исправиться. Ну вас на фиг.

– Владик-бой, еще не вечер, успеем словить свой кайф от встречи. Просто существуют другие способы радоваться жизни. И для этого необязательно убиваться до беспамятства.

– Баста. Я не с вами. – Владик отвернулся от нас и перекрестил руки на груди.

Я рассказал Мансуру все то, что со мной было после срыва в нашей квартире. Называть Аню мне не хотелось, поэтому в своем рассказе упоминал ее «та девчонка». Я почему-то стеснялся упоминать ее, какую бы важную роль она ни сыграла в моей жизни. Скорей всего боялся осквернить о ней память, хоть портил ее словами «та девчонка». Рассказал о смерти матери, о своей пустоте и о том, что провернул на заводе у Астапова-старшего.

Владик, не дослушав мою историю, встал из-за стола и направился в уборную.

– А с ним-то что? – в полголоса спросил Мансур.

– Видимо, правда бесится с нас. Скорей всего пошел прочистить нос.

– Он так и не слез?

– Нет. Но не это самое плохое. Теперь он торгует этой дрянью, так еще и под носом у отца. Мне жалко Вячеслава Николаевича. Если он это узнает, то будет трагедия. Владик не понимает, что его путь приведет к смерти или отказу от нормальной жизни. Пока не поздно, хочу его вывести на правильный путь, но не знаю как.

Я замолк, как только в зале появился Владик. Он шел пританцовывая, радостный, с улыбкой до ушей. Моя догадка оказалась верна.

– Владик-бой, ты уговорил меня немного повеселиться, – сказал Мансур. – Встреча правда проходит уныло. Но только немножко. Думаю, ничего страшного не произойдет, если пропущу с тобой пару бокальчиков вина.

– Ты уверен? – я спросил с опаской.

– Да, думаю, нам это необходимо.

– Знаешь, – заговорил Владик, – мне пофиг на ваши подковерные игры. Делайте что хотите. Говорите о чем хотите. Я и без вас словлю кайф от встречи. Мы пережили вдоволь в свое время. Я могу и без вас повспоминать былые деньки.

– Пользуйся моментом, пока позволяю.

Владик лишь махнул рукой на ухмылку Мансура, после чего выпил свое пиво до дна и заказал новый бокал. Мы решили присоединиться, но с бутылкой белого сухого вина.

– Лучше скажите, на какой же другой кайф мне переключиться.

– Знаешь, Владик-бой, зависим каждый, но только от нас зависит, от чего мы будем торчать. Надо выбрать что-то, что тебя не разрушает. Есть много классных вещей в жизни, зависимости, которые будут только приветствоваться обществом, взять тот же спорт, творчество или семью.

– Знаешь, я не жалуюсь. Мне и с моей зависимостью хорошо.

– Мансур, – обратился я, – забей, это бесполезно. Первый шаг к исцелению – это признание наличия проблемы. Я по себе знаю. Тоже не видел во всем проблемы.

– Игорек, согласись, что это не выход. Что ты будешь бездействовать, пока твоему дорогому человеку придет озарение? Нет конечно. Ты будешь толкать мотивационные речи или, как мы в детстве говорили на родителей, читать нотации.

– Да мы забьем на это. Каждый из нас считает себя умнее остальных и знает, что для нас лучше.

– Именно! Поэтому говорить с Владик-боем сейчас бесполезно. Он заряженный патрон и здраво воспринимать наши слова не будет. Выстрелит при любом неаккуратном слове.

– Я еще здесь, негодяи, – пробурчал Владик, который хоть и улыбался, но скучал от нашей беседы и искал глазами, куда сбежать.

– Нужна настоящая мотивация, и желательно от человека, которым наш больной дорожит.

– Боюсь, такого человека у нашего Владика нет, – с усмешкой сказал я.

– Пошел ты на хрен, Игорек. Я не такая бесчувственная скотина. – Владик весь нахохлился от брошенного в него оскорбления. – Шок. Вот, значит, каким ты меня видишь? Чтобы ты знал, ради Аленки я горы сверну. Только наш образ жизни устраивает обоих. Так что выкусите господа.

– Это ты дурак, если так считаешь. Она сбежать от тебя хочет. Ее достали твои выходки.

– Пф, не смеши меня. Куда она уйдет? Вернется уже через неделю. Я ее отлично знаю.

– Ладно, Владик, я не спорю, тебе виднее. – Я демонстративно развел руками, отпуская тему. – Но тогда ответь, Маник, что делать, если близкие люди не помогают.

– Есть исключительная методика – интервенция. Специалист собирает информацию по больному, после чего проводит беседу с ним с целью замотивировать пациента, чтобы он после разговора сам захотел на реабилитацию. Но успех зависит от профессионализма.

– Бла-бла-бла. Ерунда все это. Если такой специалист придет ко мне, то я его хорошенечко пошлю. Далеко и безвозвратно. Ребят, пожалуйста, успокойтесь, мне по кайфу моя жизнь. Я сам для себя выбрал этот путь и прекрасно оцениваю все риски.

– Владик-бой, пойми уже, этот путь приводит к смерти.

– Да плевать я хотел. А если меня завтра собьет автобус, то в этом виноват мой образ жизни? Нет конечно.

– Тут важны детали, – сказал я, – может, ты был под кайфом и поэтому не заметил автобус.

– Я все замечу. Так что не говори под руку.