Готика. Провинциальная версия

“Стрельну пару. Не меньше, – подумал он, в душе рассчитывая на большее, и загадал. – “Прима”, пусть будет “прима”, но – в твердой пачке. Хорошо, Господи? Договорились, а?”

– Привет, капитан.

– Привет, Прокопыч.

– Холодно.

– Что? – задал Стегин лаконичный вопрос.

– Да вот, добрых два часа здесь торчу. Сигареты кончились. Не холодно, но промозгло, – начал жаловаться Долькин, левой рукою машинально поправляя пестрое фланелевое кашне, петлей лежащее на шее.

– Понимаю. Но я – о нем!

Носком ботинка, чистотой и блеском тот выгодно отличался от аналогичной части гардероба утомленного Долькина, Стегин указал на неподвижное тело, лежащие поближе:

– О нем! Расскажи мне, пожалуйста, что-нибудь интересное.

– А что один, что другой, – флегматично отозвался Игорь Прокопьевич, отчетливо понимая, что время для главного вопроса еще не наступило, и что вожделенную пару сигарет, а может и полпачки, легче получить в обмен.

– Два трупа, значит. В одном две дырки: в грудь зацепили, а потом, когда он лежал, в лоб; во втором одна – точнехонько в сердечко.

– Ого, – Стегин присвистнул. – Класс!

– Профессионал! – согласил Долькин, повторив мнение, что уже высказал Мухин.

– Шрамы, рубцы? Особые приметы?

– Татуировку у одного.

– Знаю. Мухин доложил. Что-то еще?

На лице мед. эксперта застыло выражения задумчивости, которое вскоре сменилось явным раздражением:

–Я осмотрел открытые части тела. Причина смерти? Она очевидна.

– Ах, очевидна, – вздохнув, согласился Стегин.

– Вот и я говорю… Погоди-ка! – вдруг радостно воскликнул Долькин. – Вспомнил!

– Ну?

– Дай-ка сигарету, – с удовольствием и одновременно невзначай произнес Долькин фразу, вертевшуюся на языке.

Вспомнил! Как же, мысленно усмехнулся Стегин, понимая, что деталь, о которой, выдержав положенную паузу, Долькин собирался ему рассказать, уже зафиксирована в том коротком отчете, что пробубнил под тихий шорох двигающихся катушек, мотающих тонкую полоску магнитной пленки, замерзший и уставший мед.эксперт. Но – таковы правила, и Стегин вытащил пачку сигарет и ловким щелчком выстрелил из неё одну единственную штуку.

– Слушай, не томи, – попросил он, прекрасно понимая смысл глубокомысленного молчания.

Долькин закурил и от удовольствия рассмеялся.

– Сейчас, сейчас. Глянь-ка на правую руку вон того! Где-то этот товарищ недавно засветился. Точно! Думаю, он голой рукой схватился за лезвие.

– Интересно, – присев, Стегин осторожно взял мертвого за запястье. -Да, вижу. Точно на лезвие?

– Не точно. Может, например, на горлышко разбитое напоролся.

Стегин скривился. Неопределенности ему не нравились.

– Или на заточку, – немного помолчав, добавил Долькин.

– Лезвие, бутылка, заточка? Поточнее установить характер повреждения нельзя?

– Можно, конечно, попробовать, – хитро ухмыльнулся эксперт. – Дело в том, что в наличии воспалительные изменения тканей.

– Хватит воду мутить. Вкладывай! – недовольно потребовал Стегин, вытягивать из Долькина каждое слово ему надоело. – Как давно была нанесена рана?

– Да какая там рана! Так, пустяк. А можно у вас стрельнуть несколько штучек? – уверенный в том, что ему не откажут, спросил Долькин. И Стегин опять молча вытащил пачку, что только что спрятал в карман.

– Повреждение кисти предположительно произошло дней десять дней назад. А может раньше. Недели три назад, или даже месяц. В зависимости от того, как его лечили. А вообще-то, его не лечили, – начал рассказывать эксперт. – Потому мы видим здесь воспаление. Ткани изменены: они отечны, гиперемированны, смещены относительно друг друга. Края ран не совпадают. Но представить поверхность предмета, за который он схватился, можно! Еще имеются специфические выделения: гной, сероза, кровь – эта рана понемногу кровоточила до последнего. И выходит, куда бы он пятерней своей ни лазил, он везде оставлял след!

Стегин внимательно слушал и удивлялся своему настроению. Что-то было не так. Отсутствовало чувство уверенности. Почему? Что-то тревожило и туманило ту чистоту мысли, с коей Стегин привык начинать расследование, и коей, в тайне от других сотрудников прокуратуры, гордился. Что? Телефонный разговор, ответил он сам себе.

Долькин замолчал и принялся сосредоточенно курить.

– Спасибо, – бросил Стегин.

– А-а, – отмахнулся Долькин.

Всецело погрузившись в размышления, Стегин сделал пару кругов вокруг тел.

Они уже потеряли человеческие очертания: расплылись, растеклись, словно кляксы густого тумана, упавшие с кончика пера, что омакнули в тучу, и стали похожи… Они были похожи на двух старых спящих псов – грязные и усталые псы лежали, подоткнув под себя хвосты, спрятав морды под передние лапы.

Внезапно Стегин остановился, нагнулся и приподнял край замызганной матери и заглянул ему в лицо.

Он увидел посмертную маску: тяжелая челюсть отвалилась книзу, язык вывалился наружу, зрачки сухих глаз стали неподвижны. Смерть всегда выглядит неприглядно, настигла ли она героя или же подонка, и судить о том, кто есть кто на основании мимолетного взгляда, брошенного на застывшие черты, неправильно и, главное, не профессионально. Одно он мог сказать определенно, этого человека он не знал. Он не из тех, кого Стегин задерживал и допрашивал, кто стрелял в него или метил ножом, он не сталкивался с ним в длинных пустынных коридорах прокуратуры и в залах судов. Стегин ни разу в жизни не видел его фотографию. Он его не знает.

Стегин посмотрел в лицо второму мертвецу, это был Винт, и еще раз убедился в особых качествах снайпера. Пулевое отверстие, что зияло у того во лбу, отклонилось от средней линии всего на полсантиметра.

“И этот тоже не знаком”, – уверенно решил он.

Он выпрямился и огляделся.

– А чего, собственно, мы ждем? – не обращаясь ни к кому конкретно, спросил он. – Почему их не увозят. Увозите! Вы закончили?

– Заканчиваем, – поправил его Мухин. – А вообще-то, мешки ждем.

– Какие мешки? – не понял Стегин.

– Пластиковые, черные. У нас не оказалось. Израсходовали. Но я уже отзвонился. С минуту на минуты подвезут. И сразу – в морг, – объяснил Мухин.

– А-а.

Стегин сообразил, речь идет о мешках для трупов. Он вспомнил, согласно последней инструкции увозить не защищенные тела с места событий не положено.

– Не положено! И это – правильно. Мертвое тело по сути – улика, – продолжал свои рассуждения Мухин, не замечая, что Стегин не слушает его. – Как и всякая улика, тело должно было быть изъято, то есть изолировано от воздействия внешних факторов. А что может случиться в дороге? Авария, нападение, землетрясение, взрыв. Все!

А Стегин, лишь в полуха вслушиваясь в поток слов, выдаваемый Мухиным, размышлял по-прежнему о телефонном звонке. Не отправлен ли он по ложному следу? Неудачное попытка покушение на Раздатченко? Но ничто пока не подтверждало информацию, сообщенную ему неизвестным абонентом.

И на этот раз, из задумчивости следователя вывела трель телефонного звонка. Стегина вызывали. Его требовали. Его хотели.

– Стегин. Слушаю.

– ?

– Один задержан, – ответил Стегин на вопрошающий взгляд Мухина, прикрыв микрофон ладонью.

Мухин с пониманием кивнул:

– Кто?

– Водитель КамАЗа.

– Отлично! Хотя я думаю, этот уйдет в глухую молчанку, – задумчиво протянул Мухин после короткой паузы.

Стегин закончил короткий разговор и лихо щелкнул крышечкой мобильного.

– Почему? – нахмурился он. Мнением опера пренебрегать не стоило.

– Мы на него ничего не имеем. КамАЗ стоял вон там, – показал Мухин куда-то в бок. – Чего ему колоться?

– Далековато, – согласился Стегин. – Однако, посмотрим.

– Водитель КамАЗа из машины носа не показывал, – продолжал настаивать на своей точке зрения Мухин.

– Факт?

– Факт! Отпечатков обуви не обнаружено, – объяснил Мухин.

– Хорошо. Будем считать, что – факт, но вдруг какая-то зацепка, а? По всякому бывает.

– Бывает.

– Иногда там, где не ждешь. Да?

– Да, – охотно подтвердил Мухин.

– Вот видишь! Тогда – я поехал, – улыбнулся Стегин.

Пожав руку Мухину, кивнув Прокопычу, махнув рукой операм, стоящим поодаль, капитан Стегин заспешил к своему УАЗу. Неподкупный центурион, уверенный в своей правоте. Подтянутый. Легкий. Окрыленный. Подгоняемый маршем, звучащим из сердца.

***

КамАЗ уныло стоял неподалеку от двухэтажной милицейской будки. Как раз под тем здоровенным плакатом, что желал счастливого пути каждому, покидающему славный город Волгогорск.

Для начала Стегин обошел машину кругом. Ничего примечательного. Массивная резина – ему повыше пояса будет. Да как же её менять, тривиально подивился Стегин: “Вот труд-то! Дальше?” Через ветровое, устремив взгляд на дорогу, Сталин… Лукавая улыбка, холодные прищуренные глаза, пышная с проседью шевелюра – блеклые, выцветшие цвета на овальной металлической пластине за лозунгом, выведенным черным курсивом: за Родину, за Сталина. Стегин остановился. Немного подумав, он открыл дверь, вытащил портрет и, и не посмотрев на изображение повнимательнее, отбросил его в сторону. Дальше? Пустая выщербленная дорога, грязь. Граница Волгогорска. Дальше?

Обернувшись, Стегин обратился к сержанту, маячившему у него за спиной:

– Рассказывай.

Машину задержали на посту ГИБДД, расположенном на границе Волгогорска, почти случайно. Младший сержант ГИБДД Виктор Канарейкин, для друзей – Витек, остановил грузовик беспричинно, только потому, что не подвернулась в тот момент иномарка, несущаяся мимо с не допустимой скоростью. Или навороченная “девятка”. Или поблескивающая серебром “шеви”. Или респектабельная “десяточка”. Или иное приличное авто. Ну а что взять с шоферюги в мятой клетчатой рубахе под засаленным пиджаком? Но черно-белый жезл описал в воздухе полукруг, и как по мановению волшебной палочки машина-махина, и без того двигающаяся не быстрее положенных двадцати, сначала замедлила ход и послушно прижалась к обочине, а потом – и вовсе остановилась, обогнав Канарейкина на два-три шага. Канарейкин преодолел это расстояние не спеша.

– Сержант Канарейкин, – мимолетно, словно смахнул с кокарды паутинку, козырнул Витек.

Человек, сидящий за рулем, вобрал голову в плечи.

– Рассказывай, рассказывай, – нетерпеливо повторил Стегин.

– В общем, дежурство как дежурство. Обычное дежурство, – начал сержант. Он нервничал, не понимая пока, что хотел бы услышать капитан, но старался быть лаконичным и рассудительным и от того – сбивался на повторения.

Стегин решил помочь ему.

– Дальнобойщик? – доброжелательно поинтересовался он.

– Никак нет! Работает в двадцать шестой колонне. Она обслуживает заводы ЖБИ. Курсирует по городу. Но путевого листа на сегодняшний день у него нет. Я его спросил, куда он направляется? В ответ – ни слова внятного. Я сразу заподозрил, что-то с ним не так.

– Что?

– Испуган он до смерти. Слова вымолвить не может. А тут как раз по оперативной связи прошла информация: проверять КамАЗы и “нивы”. Я сразу же позвонил в отдел.

– Молодец! – с чистым сердцем похвалил гаишника Стегин. Подобная бдительность заслуживал поощрения. Хотя бы на словах. – Веди его сюда. Поговорим.

Предварительный допрос задержанного Стегин решил провести на месте. Обстоятельства позволяют нарушить некоторые процессуальные формальности, рассудил он. Двойное убийство и еще одно покушение на убийство. В подобных случаях время всегда поджимает. Кроме того, следовало воспользоваться состоянием подозреваемого – еще не исчезло из глаз его выражение загнанного зверька, еще трепещет в груди его перепуганное сердце, и безразличие, глубокое и холодное, как ледниковый период, к собственной судьбе еще не сковало его мозг.

– Имя, фамилия?

– Руслан Муслимов.

– Азербайджанец?

– Осетин.

– Рассказывай Руслан. Что делал, что видел, от кого убегал?

– Я, гражданин начальник, ничего не видел.

– А все-таки, – произнес Стегин, привычно потянувшись за сигаретой.

– Мамой клянусь!

– Не надо, Руслан. Не усложняй, – оборвал его Стегин. Он не повысил голоса, но при этом пристально посмотрел на стоящего перед ним человека – так, что тот вздрогнул. – Рассказывай по-хорошему. Что важно, а что нет, разберусь сам. А ты – давай, рассказывай!

В ходе короткого допроса выяснилась роль водителя. Заключалась она в следующем – держать двигатель включенным и ждать, пока не поступит на пейджер сигнал, означающий – пора! Пора действовать – выехать на шоссе и пристроиться в хвост внедорожнику “чероки”, что в этот момент должен был появиться из-за поворота, а дальше – просто следовать за ним еще минуты три, не более, не позволяя какой-либо другой машине себя обогнать.

– Просто?

– Просто, – эхом повторил Руслан.

– Преследовать? – переспросил Стегин.

– Следовать, – упрямо поправил водитель. Испуг, владевший им, постепенно уступал место унылой тревоге, мрачному беспокойству.

– А потом?

– Потом? Ничего.

Стегин уловил, тот запнулся, но акцентировать внимание на этом пока не стал – и так выложит все, что знает, был он уверен.

– Возвращаться к себе. На автобазу, – закончил тихо Руслан.

– Руслан, посмотри мне в глаза, – негромко попросил Стегин.

– А в том случае, если внедорожник попробует развернуться, остановить, – промямлил Руслан, так и не подняв взор.

– Как? – стряхнув пепел с сигареты, спросил Стегин.

– Сбить! – пожал плечами Руслан.

– Номер помнишь?

Выяснилось, что и номер Руслан помнит.

– Пробейте номер, – приказал Стегин.

–Есть, – рука сержанта Канарейкина, стоящего поблизости по стойке смирно, в очередной раз лихо взметнулась к форменной фуражке.

– Кто тебя нанял? – Стегин снова повернулся в сторону допрашиваемого.

– Не знаю.

– Ну, вот, опять, – с выражением, что демонстрировало, как искренне он огорчен подобным заявлением, покачал головою Стегин. – Хуже всего, Руслан, когда не договариваешь. Поверь мне. Таковы правила – начал говорить, говори все. Понимаешь?

– Я правду говорю, начальник. Я его первый раз в жизни увидел. Пришел ко мне в дом, сказал, зовут его Ваха. Сказал, что моя сестра и три мои племянницы живут хорошо. Назвал их по именам. Они у меня на родине. Неподалеку от Нальчика есть деревушка. А потом говорит: помоги соплеменнику, и твоя сестра по-прежнему будет жить. И её дочки. И потом объяснил, что нужно сделать. Про место сказал и про время. Я подумал, о чем просит? Пустяк. Убивать не придется? Нет. Воровать – тоже не придется. Я согласился. Больше я его не видел. Я не мог отказаться. Он – бандит. Он убил бы мою сестру.

– И тебя, – подсказал Стегин.

– Знаю, – согласился Руслан.

– Описать его сможешь?

– Крупный мужчина: большой, толстый.

– Ясно, – вздохнул Стегин. – А узнать?

– Узнаю, точно!

– Вот и хорошо. Это – потребуется. А сейчас давай-ка вернемся немного назад. Что произошло? Машина появилась? Ты исполнил то, что должен был?

– Да, появилась. Да только еще раньше начали стрелять. Чуть раньше. За несколько секунд. Может – за полминуты. Она развернулась. А я не поспел. Я тронулся и поехал.

– Куда?

– Сам не знаю. Прочь.

– Пробили номер, – выскочил из-за спины Стегина радостно-возбужденный сержант. – Машина принадлежит гражданину Раздатченко В.В.

– Господину Раздатченко, господину! – хмыкнув, поправил сержанта Стегин. – Да ты что, Канарейкин, о нем не слышал?

– Нет.

Стегин решил закончить допрос. Ему стало ясно, утренний звонок – вовсе не утка и не ложный след.

– Ай, брат Канарейкин, молодец! В целом, ты – справился! А лишнее знание не обязательно есть благо.

– А все-таки, кто он?

– Раздатченко? Обычный человек, который однажды захотел стать… Да не важно кем. Понял?

– Понял, товарищ капитан. Попахивает политикой.

– Воняет, Канарейкин, воняет. Говорят, он лично знаком с Президентом.

– Сам, небось, и говорит, – усмехнулся сержант.

– А ты прозорливый. Но в любом случае – все дерьмо!

– Густое.

– И липкое. Не ототрусь потом.

– Ага. Вам не позавидуешь, товарищ капитан.

– Прорвемся, сержант. Водилу в прокуратуру доставишь сам. Хорошо? Еще раз благодарю тебя за службу.

– Есть, товарищ капитан, – звонко и невпопад отрапортовал Канарейкин.

***

Выяснение личностей убитых сегодняшним утром на дороге заняло около двух с половиной часов. Ровно столько потребовалось на то, чтобы оформить запрос во Всероссийскую дактилоскопическую картотеку и получить оттуда ответ.

В документах, переданных по факсу, подтверждалось, один из двух комплектов отпечатков пальцев принадлежит Семену Александровичу Дильману, тридцати семи лет от роду, уроженцу города Волгогрска, шесть лет назад осужденному за вооруженный грабеж. Сообщалось, что Дильман свой срок не отбыл – три года назад бежал, и с того времени находится во всероссийском розыске. Была и приписка: “Возможно, погиб при не выясненных обстоятельствах”. Это фраза частично объясняла тот факт, почему розыск человека, осужденного за опасное преступление, в последние годы практически не велся. Впрочем, думал Стегин, обстоятельства, приведшие к появлению этой сноски, могли быть разными – показания информаторов, недостоверно опознанный труп, труп с документами на имя Дильмана. И это вовсе не одно и тоже, что и труп Дильмана. Словом, вариантов объяснения было предостаточно. Гораздо более странными были сведения, полученные в ЖЭКе – Дильман проживал по адресу регистрации. Не скрываясь. Под собственной фамилией. Легально.

К тому времени, когда Стегин переступил порог двухкомнатной квартиры, расположенной на пятом этаже панельной девятиэтажки, оперативная группа хозяйничала там около часа. И хотя до конца работы было далеко – было чем похвастаться. В квартире уже обнаружили наркотики: и кокаин, и героин, и медицинский морфий; и богатый арсенал, состоящий из разнообразных видов оружия – нашли три пистолета и патроны к ним, четыре диверсионных ножа и два автомата: УЗИ и «калашникова». Все лежало на виду, практически в открытую. И теперь эксперты искали тайники. Они простукивали стены и полы, водили металлоискателем по плинтусам, под ванной, под кухонной плитой.

Технически вопросы, однако, интересовали Стегина мало. А что? В первую очередь его интересовало впечатление! То нечто неопределенное, не характеризующееся четкими параметрами, не подкрепленное вещественными доказательствами, нечто, от чего – мурашки по коже. Собственное впечатление безжалостное и беспощадное по отношению к Дильману, такое же – по отношению к Стегину. Он желал, чтобы нахлынуло, подхватило, понесло… Он разом хотел проникнуть во все тайны, обнажить скрытое, вывернуть на изнанку явное, хотел понять… что?

Поздоровавшись со всеми, Стегин прошел в комнату огляделся.

Голые стены. Старые, местами ободранные обои. Кровать и один-единственный стул. Старый телевизор “рубин”, выпущенный в году восьмидесятом, может быть, немного позднее – на полу, в углу. Его черная полированная крышка – вся в царапинах и порезах. Черная, потертая, похожая на огромную жирную двойку в тетради, настольная лампа притулилась у кровати на кухонном табурете. Лампочки под потолком – нет. Мутные стекла окон, заляпанные руками с одной стороны, замызганные разводами грязи с другой. За ними – мир, что покрыт серой паутиной и кажется нарисованным: голые тополиные кроны, утратившие четкость линий и объем, полотно асфальта, сливающееся с опустившемся на землю туманом, колеблющееся в игре полутонов, как непрочная неустойчивая субстанция, фальшивое солнце странного коричневого оттенка, испускающее фальшивые лучи, пробивающиеся сквозь фальшивые тучи.

“Запустение, – подумал Стегин. – Словно смерч, небывалый в этих широтах природный катаклизм, выпотрошил этот покинутый дом. Но ясно одно, Винт жил один”.

Рядом с громоздким ящиком телевизора, и тоже на полу – видеомагнитофон. На его на крышке лежит стопка видеокассет.

Стегин взял в руки верхнюю.

“Порнуха”, – скривился он, рассмотрев замысловатое переплетение обнаженных тел на коробке.

– Порнуха? – спросил кто-то из оперов.

– Да, – ответил Стегин, продолжая осмотр.

“Ни одной книги? Не удивительно. Ан нет. Есть одна!”

Она лежала на одеяле, неаккуратно наброшенном на постель, из-под которого были видны пожелтевшие грязные простыни.

– Вот оно что, – присвистнул Стегин. – Евангелие! Не ожидал. Неужели он верующий?

“Ей здесь не место, этой книге в простеньком светло-коричневом бумажном переплете, – думалось ему. – Как не место букету цветов, и белой фате, и розовым лентам, оплетающим колыбель”.

– Верующий? – переспросил один из экспертов – худощавый, лет двадцати пяти, в темных стильных очках и со всклокоченной шевелюрой, он, скорее, походил на рок-музыканта или на Христа, чем на криминалиста-исследователя. – Нет, не может быть! Верующие – люди тихие.

– Вот еще, – удивился Стегин неожиданному заключению. – С чего ты взял?

– Я себе так их представляю, – он пожал плечами.

– Гм, – задумчиво промычал Стегин.

– А вы, товарищ капитан, веруете? – с наивным простодушием поинтересовался паренек, оторвавшись от своего дела – секунду назад он с азартом выковыривал ножом из половых щелей грязь.

“Верую ли я? И во что? – задумался Стегин, ему хотелось ответить на вопрос честно. – Во Христа-спасителя? В богочеловека, кто страданиями своими и смертью искупил грехи людские? Нет. Подобных подвижников история знала не мало и я не уверен, что выбрали лучшего. В Бога-отца? В Бога – сверхсущество, творящего чудеса направо и налево запросто, обо-всем-знающего, всё-и-вся-видящего, в эдакого Бога-кукольника, управляющегося с людьми с помощью нитей, подвязанных на кончиках пальцев? В наиярчайшего представителя монотеизма? Нет. Потому что мне не нравится тоталитаризм”.

– Нет, – сказал он, немного помолчав, упрямо сжимая евангелие в руках. – Хотя лично мне нравятся древнегреческие Боги.

– Почему?

– Скандальные, жадные, завистливые, похотливые, лукавые, безжалостные, великодушные.

– Ясно. Совсем как люди, – вставил свою реплику эксперт.

– Да. А он – бандит, убийца, – Стегин подергал плечом, давая этим нелепым движением понять, он имеет в виду обитателя квартиры, покойника. – Убийство – акт кощунства. Какой же он верующий? Но тогда как здесь оказалась эта книга? А книга новая – часть страниц не разрезана.

– Я не знаю.

– А я – знаю, – догадка пришла внезапно, как озарение, и Стегин не сдержался и хлопнул в ладоши. – Знаю!

– Как?

– А так! Он болел! – торжествующе воскликнул Стегин.

– Не понял.

– Евангелие! Издание Российского совета христиан-баптистов, – он ткнул пальцем в страницу. – Все еще не понял? Видно, со здоровьем у тебя все в порядке, – широко улыбнулся Стегин. – А вот он недавно лежал в больнице.

– ?

– Евангелие – одна из тех книжиц, что разбрасывают по больничным палатам сектанты. Где он её взял? В больнице!

– По крайней мере, это стоит проверить, – осторожно произнес эксперт.

– Стоит! – повторил Стегин, оставляя тем самым узелок себе на память. – Непременно!

Продолжая обход квартиры, он прошел на кухню: холодильник, электрическая плита на две конфорки, одна сковорода, на подоконнике – две керамические кружки. Дальше? Ванная. Пожелтевший унитаз, чугунная ванна с остатками высохшей грязи по стенкам и зеркало с трещинкой в уголке. Дальше? Вторая комната: старый черный шифоньер на три дверцы, что придвинут к стене – то ли опирается, то ли подпирает её и еще одна не застланная кровать, и еще один стул. Все? Нет. Было еще кое-что! На стене над кроватью были развешены фотографии, без рамок, приколотые к стене кнопками или приклеенные скотчем. Они мельтешили перед глазами. Они кружились разноцветными пятнами зонтов, раскрытых над спортивной трибуной в дождь.

Сначала Стегин оглядел их бегло.

Самые ранние, черно-белые, поблекшие, относились к тому далекому времени, когда ныне покойный Сеня Дильман был школьником: на баскетбольной площадке, на школьном дворе, у разложенного, но не разожженного костра на берегу реки, на первомайской демонстрации.

Стегин с трудом находил Дильмана среди улыбающихся лиц подростков – все они были похожи: худые, вихрастые, в поношенных великоватых куртках. И Сеня был одним из многих. Вот кто-то забросил ему на плечо руку, вот кто-то по-дружески тычет его кулаком в бок. Кто он, этот паренек, на каждой карточке стоящий рядом? Лучший Сенин друг?

Следующий период, подробно отображенный в настенной летописи, приходился на службу в армии. В основном преобладали групповые снимки. На фотографиях этой серии композиция строилась по-иному. Дильман всегда стоял на первом плане. В армейском камуфляже, с “калашниковым” на груди, в окружение боевых друзей, на фоне скалистого сухого ландшафта. Было очевидно, фотографировали именно его. Он смотрел прямо в объектив, гордо приподняв подбородок, и его пальцы, сжимающие оружие, казалось, подрагивали от нетерпения. Солдат. Победитель. Завоеватель.