Готика. Провинциальная версия

И тоже работал телевизор. Будто еще один болтливый собеседник в компании. И настроен он был на тот же канал.

– Осталось. Присоединяйтесь.

Дружеских отношений со своими подчиненными Родионов не поддерживал. Наладить таковые не хотел, но… тайные помыслы стоят выше явных – он желал, чтобы именно сегодня и Бабенко, и Стукачев, и каждый, с кем он невольно или по надобности еще столкнется… встретится или распрощается в этот не очень удачный октябрьский день забыли бы о том, как он был зол и встревожен.

– Присоединяйтесь, – повторил вслед за Стукачевым Бабенко.

В больнице пили чаще всего на ходу и не по поводу, а только потому, что было что – коньяка было море. И от этого факта просто не куда было деться. И поэтому угостить жаждущего, налить случайно пришедшему, подарить бутылку дорого коньку за просто так, ему – надо, а тебя – воротит, вовсе не считалось проявлением щедрости. Источник выпивки – больные – казался не иссекаемым. И хотя навязчивое представление населения о том, что врач за бутылку готов тратить свои время, нервы, силы, здоровье раздражало неимоверно, бороться с этой традицией было бесполезно. Гонорар принимался, а суррогат, который порой попадался, врачи не пили, а использовали в качестве омывателя ветровых стекол.

Иногда Родионов присоединялся. А сегодня – все как обычно.

Он вошел и, улыбнувшись и хлопнув привставшего Бабенко по плечу, плюхнулся на свободный стул:

– Разливай!

Все трое выпили по первой и поставили чашки на стол.

– Проветрить бы, – не приказал, а предложил Родионов, обводя взглядом комнату и задерживая его на экране ТВ.

– Обязательно, – откликнулся Стукачев, вовсе не собираясь что-либо предпринимать, дабы освежить и в самом деле затхлую атмосферу, царившую в тесном помещение, и, перехватив взгляд Родионова, устремленный на экран, и чуть скривив свои губы в неком подобии усмешки, кивнул в сторону изображения: – Полезно послушать, о чем болтают. Познавательно, знаете ли. Все-таки – это наш город! Мне лично не безразлично. А вы как думаете?

–…ипотеку! Каждому – достойное жилье! Понизим цены на бензин! Нефть – своя, родная, – вещал с экрана пророк.

Но Павел, погруженный в свои собственные мысли, уже не слышал ни того, ни другого.

“Или это он, Раздатченко? Или нет? Если нет, то что за тип, мертвый, лежит в багажнике моей машины?”

Сомнения гложили. Павла даже немного затошнило, и он пару раз глубоко вздохнул, стараясь избавиться от неприятного чувства.

– Павел Андреевич, ваше здоровье! – громко сказал Стукачев.

– Похож, но все-таки не он, – тихо пробормотал Павел, будто бы в ответ.

– Кто?

Откуда-то издалека донесся голос Стукачева. Что-то спросил Бабенко. Ему ответил Стукачев и, кажется, снова обратился к нему. Родионов опять его не расслышал. Или не понял.

– Что?

– Кто и на кого похож? – с интересом переспросил Стукачев, внимательно наблюдая за Родионовым.

– А-а.

Они уже выпили по третьей. Родионов с удивлением посмотрел в свою пустую чашку. Со стороны могло показаться, что он не помнит о том, что только что сделал изрядный глоток. Он перевел взгляд на Стукачева:

– О чем ты?

–Вы сказали: он – похож. Кто? – с врожденной настойчивостью стукача произнес Стукачев и еще раз уточнил. – Кто на кого? Наш Губернатор похож…

Он не договорил. Они оба и почти одновременно еще раз посмотрели на экран – нос-уточка занимал половину его поверхности.

Профессиональная небрежность оператора? Нет! Этот ракурс, чересчур крупный план: неприглядный, отталкивающий, есть преднамеренная форма, догадались и Родионов и Стукачев. А Бабенко, продолжая, как в зеркало, смотреться в полупустую бутылку, прикинул в уме – сколько еще придется на каждого.

– Похож на кого?

Неприятный вопрос. Стукачев не сводил с него пристального взгляда, одновременно и подобострастного и ехидного. Родионов передернул плечами. Нет, не отвяжется, обречено подумал он и ответил нарочито вульгарно:

– На клоуна! Ну что ты ко мне привязался!

И со стуком поставив чашку на стол, ткнул пальцем в сторону их виртуального собутыльника:

– Он – клоун.

– А Раздатченко? Претендент номер один? На кого по-вашему похож он? – будто это была игра, моментально отреагировал Стукачев.

Родионов вздрогнул.

– Раздатченко? – протянул он, давая себе время, всего-то несколько секунд, на то, чтобы урежить свой пульс, что, едва Павел услышал произнесенную фамилию, сорвался со старта со скоростью спринтера.

– Вот именно, Разадтченко!

– Не знаю. Похож, не похож? Да какая разница! Он, я думаю, выиграет, – нехотя, не зная, что еще сказать, заключил Родионов, понимая, что сказал лишнее.

С видом хозяина, заглядывая по пути в палаты, прищуриваясь: все ли там в порядке, Павел Андреевич прошелся по отделению и, сделав в конце коридора петлю – там коридор закруглялся и впадал сам в себя, вернулся в свой кабинет.

Несколько человек, терпеливо ожидающих его под дверью уже в течение полутора часов, облегченно вздохнули.

– Всех приму, – бросил он через плечо, поворачивая в замке ключ, – всех. Минут через пять начну, вот только… Сейчас…

Он не договорил. Немного одиночества. Капельку. Вот, что мне сейчас мне необходимо, додумал он мысль, садясь в кресло.

Предстоящие на день дела он держал в своей памяти, дублируя, однако, расписанием. Пометки в ежедневнике о заранее назначенных встречах, и не только деловых, график консультаций и консилиумов, план оперативных вмешательств, что составлялся на неделю, а то и на две вперед: фамилия, диагноз, предполагаемое время начала операции. Он всегда знал, что должен делать в тот или иной момент времени, знал, что нужно будет сделать через десять минут, через час, чем он будет занят через двенадцать часов или, например, ровно в шесть часов вечера. И, конечно, ошибался. Но очень редко. И обычно такая ошибка составляла лишь несколько минут. А вот сейчас Павел поймал себя на мысли, что забыл. Кто-то разом вычеркнул целый распланированный день – день, состоящий из множества мелких эпизодов, каждый из которых имел свои собственные параметры: место, время, внутренний смысл – непременно логически-обоснованный, значительный или несущественный. И вот этот день исчез из его памяти. Как будто и не наступил еще.

“Сначала я должен… – борясь с легким опьянением, он потер виски, честно пытаясь сосредоточиться, и мысленно приказал себе как можно тверже. – Начинай работать, Паша, давай, обязан, а иначе раскиснешь и пропадешь!”

Он посмотрел на часы. Пять минут двенадцатого. Медленно перебирая пальцами, открыл нужную страницу в потрепанном блокноте-ежедневнике.

Глава 6. Сало.

В восемь тридцать этот пациент подошел к запертой двери, встал неподалеку, прислонившись к стене, скрестил на груди руки и принялся ждать. Осунувшейся, серая, с болезненным, не ровным оттенком кожа и тяжелые мешки под глазами, свидетельствовали, скорее, о нездоровом образе жизни, чем о его возрасте. А в общем, во внешности этого человека не было ничего примечательного. Лет сорока пяти. Среднего роста. Не красавец и не урод. Не толстый и не худой. Одет он был в спортивные брюки и потертую куртку поверх клетчатой байковой рубахи, которые не позволяли заключить, пришел ли он с улицы, или был пациентом – аборигеном этого стационара, принявшим больничные правила, как жизненный устав. Словом, незаметный, серенький человечишка по фамилии Сало.

Без одной минуты девять Родионов буквально ворвался в свой кабинет. Тут же выскочил из него. И снова понесся по лестнице, теперь – вниз, оставив дверь приоткрытой.

“Вот подарок! И отмычка не нужна”, – принимая удачу, как должное, почти равнодушно подумал Сало про себя.

Он повел правым плечом, вильнул бедром, меняя центр тяжести туловища, и сделал первый шаг. Выждав еще с полминуты: а не вернется ли Родионов, чтобы исправить свою оплошность и запереть дверь на замок, нет, не вернулся, покрутив тонкой шеей по сторонам и пожав плечами – он-де и сам не понимает в чем дело, говорил этот жест, он в три шага пересек коридор и, оглянувшись в последний раз и убедившись, что никто за ним не подсматривает, бесшумно проскользнул в не запертую дверь!

Светлый плащ был небрежно брошен на спинку стула. Коричневый бумажник наполовину торчал из кармана, словно не помещается в нем. Его лосиная кожа, сохранившая тонкий орнамент естественной фактуры, бросалась в глаза.

Сало на мгновение замер, прислушавшись, а затем, не нагибаясь, лишь выбросив вперед правую руку, которая оказалась на удивление длинной и заканчивалась большой широкой кистью, легко выхватил темный прямоугольник из складок материи и, на ощупь убедившись в его объеме, спрятал себе за пояс. В следующую секунду, резко развернувшись, он вышел.

Автоматический замок на этот раз не подвел. За спиной раздался аккуратный щелчок.

Семь минут десятого. В это время больные обычно завтракают, а сестры и доктора, пользуясь отсутствием в отделение заведующего, пьют вторую чашку кофе и курят.

Так получилось: о том, что нежданный посетитель побывал у него в кабинете, Павел так и не узнал.

Держа левую руку у пояса, декларируя: там – болит, Сало прогулочным шагом дрейфовал по коридору. Проходя мимо палат, он заглядывал в приоткрытые двери и дружелюбно улыбался, иногда обмениваясь с кем-то парой ничего не значащих фраз: “Как дела, как самочувствие, пока не лучше, ах, лучше, вот видите, дождались, дело – к выписке, и у меня, и у меня, а как же…”

Зайдя в туалет, дождавшись пока освободится единственная кабинка, он плотно прикрыл за собою дверь, передернул задвижку и облизался, прежде чем запустил руку себе в трусы и извлек оттуда портмоне. Содержимое стоило риска, по сути, мизерного. Три тысячи с мелочью! Восхищаясь собственной удачливостью, Сало еще раз с удовольствием пересчитал купюры – три тысячи сто двадцать два рубля. Он хотел бросить портмоне – не нужный и опасный предмет – в мусорное ведро, но, проведя пальцами по мягкой, хорошо выделанной поверхности, передумал – прельстился дорогою вещью.

“Новый. Чуть запачкан по краю. Ржавчиной, что ли? Пустяк. Почти не заметно. Ототрется”.

Он даже принюхался и констатировал, пахнет свежей кожей.

“Продам дорогушу с оказией. Да и оставлять его здесь, пожалуй, не стоит. В унитаз не проскочит, в ведре – найдут. Оставлю себе”, – взвесил он все за и против.

Но деньги – не все. Помимо денег в отдельном кармашке он обнаружил несколько цветных фотографий размером девять на двенадцать и календарь, сложенный вдвое. Календарик карманного размера. На текущий год. Мятый и потертый. Несколько чисел – обведены. Обычное дело. Человек не полагается на свою память и чтобы не позабыть даты, отмеченные в его жизни событиями – мало ли о чем не следует забывать: о деловых встречах и днях рождений близких, о днях траура, об отъездах и приездах, о тайных свиданиях… когда критические дни у жены, а когда – у любовницы, человек делает простые пометки: кружочек, черточка, галочка. И какое Петру Сало дело до этих дат? Но, повинуясь неведомому инстинкту, он вернул календарик на место – запихал его в кармашек, а сам принялся с интересом рассматривать фотографии. А с фотографий на него смотрело лицо…

“Пожалуй, разные лица, – решил он, присмотревшись повнимательнее, – наверное, братья или близкие родственники”.

И в самом деле, лица людей, запечатленных на фотографиях, удивительным образом напоминали друг друга – общим выражением. Выражением сфинкса, смотрящего на пески. Оно неизменно присутствовало в чертах каждого. И сняты все фото были в одном и том же месте: на фоне стены, покрытой светло-голубым кафелем.

“В сортире, что ли? Нет. А, наверное, в бане? – щелкнул пальцами Сало. – Точно. В бане. А где еще? Точно братья!”

И он перестал задумываться о том, кто эти люди, чью мрачную сосредоточенность он только что нарушил, бесцеремонно облапав её, но, прислушавшись к голосу, что шел изнутри, не бросил фотографии на пол, не разорвал их, а напротив, сложил в стопочку и тоже спрятал.

“Деньги – есть. Чувствую себя вроде не плохо. Вся статья валить”.

С этой мыслью он опять засунул свою добычу в трусы и, не позабыв дернуть за шнур – спустить воду, вышел из туалетной кабинки.

Глава 7. Стегин

Без семи минут одиннадцать Стегин все еще стоял в дверях областной прокуратуры, не решаясь выйти на улицу, и, шаря по карманам, мучительно размышлял куда подевалась проклятая зажигалка – куда сунул, вроде была.

В это время в его служебном кабинете раздался телефонный звонок.

– Его нет.

Но настойчивый голос – кому он принадлежал, осталось не выясненным – продолжал настаивать:

– Позовите Стегина. Сте-ги-на.

Зинаида Ученик, следователь-стажер, пожав полными плечами, поправила очки, сползшие на курносый носик-пуговку, и позвонила по местной линии на вахту в смутной надежде, что Стегин еще не покинул здания.

Сержант-дневальный ответил на звонок:

– Да. Нет. Вышел, но не ушел. Стоит. Ищет. Что? Думаю, спички. Нет, я – не курю.

Сержант положил трубку и громко, чтобы было слышно и на улице, крикнул, обращаясь к Стегину:

– Товарищ капитан, Вас просят подняться. Срочно.

Стегин вытащил сигарету изо рта, что так и не довелось раскурить, аккуратно вытер ослюнявенный фильтр платком и вложил её в пачку. И только затем, озабоченно вздохнув, направился к лифту.

–…Покушение. Раздатченко. Убиты…

Неизвестный абонент сообщил, что несколько минут назад предотвратил покушение на господина Раздатченко.

– Я не ошибаюсь, вы говорите о Раздатченко Валентине Валентиновиче, кандидате на пост губернатора? – поинтересовался Стегин.

– Вы знаете другого? – сухо поинтересовался голос.

Не беспокоясь о хронометраже времени телефонного звонка, а значит о том, будет ли предпринята попытка установить адрес откуда он сделан, не опуская мелкие детали, а, наоборот, подчеркивая их, неизвестный информатор описал место, где произошло двойное убийства, и место, выбранное снайпером, якобы им самим, а также тип и калибр оружия, коем снайпер, то есть он, воспользовался. И все в совокупности не оставляло сомнений в достоверности этих сведений.

О содержание телефонного разговора Стегину, естественно, пришлось доложить.

Карапоганов М., заместитель главного прокурора области, курировавший уголовные дела, выслушав Стегина, сощурил и без того узкие азиатские глаза-щелки, и задумчиво произнес:

– Он тебя знает!

–Вероятно, товарищ подполковник, – осторожно согласился Стегин.

Было ясно, звонок сделан неспроста. Некто, намереваясь сотрудничать с милицией, именно так был расценен факт передачи информации, предпочитает иметь дело с тем, кого знает лично.

– Необходимо выяснить кто он, звонивший. Возможно, на сегодняшний день это главное. Мобилизуй для этого все ресурсы. И свои мозги, кстати, тоже. Потому что положение серьезное. Обрати внимание: произошло двойное убийство средь бела дня и накануне… Ну, Стегин, чего мы все ожидаем? Что у нас произойдет в городе через три дня, а?

– Понял, товарищ подполковник. Накануне выборов!

– Правильно. Вижу, усек. И выходит, ты политически грамотный и соображаешь, какой поднимется резонанс, если окажется, что этот инцидент и в самом деле есть не удавшееся покушение на Раздатченко. Шум поднимется на всю страну. Впрочем, мы шума не боимся.

– Понимаю!

– Действуй! Не задерживаю, – бесстрастно произнес Карапоганов М.

– Есть.

Двое молодых оперативников все еще бродили по склону холма, безнадежно надеясь наткнуться на что-либо, представляющее хоть какую-то ценность для следствия: след на грунте, потерянную перчатку, обрывок ткани, что зацепился за голой куст акации в момент бегства, смятый клочок бумаги, а на нем – номер телефона… Да хоть что-то! Что? Чужие плевки, повисшие среди тоненьких заточенных веточек и застывшие на холодном ветру, да посуда: опорожненные бутылки из-под водки и дешевого вина, да пивные бутылки – целые и разбитые, да мятые алюминиевые банки разнообразных калибров – на двести граммов, на треть литра, на поллитра. И только. А склон становился все круче и пробираться меж деревьев становилось все труднее – ноги заплетались, задевая о колючий кустарник.

– О, блин! – выругался высокий худой парень с интеллигентным лицом в короткой рыжей куртке, споткнувшись о голый корень старого клена, что вылез из-под землю и напоминал удава, греющегося на солнце, готового сбросить старую шелушащуюся кожу. Он двигался метров на шесть впереди своего напарника и полного своего контрвизави – коренастого крепыша по прозвищу Зуб.

– Чего, Вась? Нашел что-то? – отреагировал Зуб моментально.

Зуб был одет в длинный – до середины голеней – умеренно потертый кожаный плащ и для того, чтобы не запутаться в его широких полах, приподнимал их обеими руками.

– Нет. Споткнулся я. А-а, сука, брюки порвал!

– Мне кажется, мы слишком углубились, – рассудительно произнес Зуб. – Следует вернуться ближе к трассе.

– Давай пройдем еще метров сто.

– А смысл, Вась? Смысла нет. Пустая трата сил. И времени. Здесь ни кого не было. Слишком далеко. Лучше прочешем еще раз участок вдоль трассы.

– Хорошо, – согласилась Вася, вспомнив о полученном ущербе.

Он сплюнул, избавившись от комка пыли, коей наглотался, тревожа упругие ветви деревьев, и решительно произнес: – Пошли.

Опера синхронно развернулись и медленно, продолжая внимательно смотреть себе под ноги, побрели в обратном направление. До того места, где Бур, присев на корточки под корявый вяз, выронил свой “вальтер” – изящную, сверкающую серебром, смертоносную игрушку, оставалось шагов тридцать. Опавшая листва еще не накрыла его. Но скоро, скоро… И погребенная под жирным слоем перегноя эта вещица пролежит в земле много, много лет, прежде чем некто, испачкав холеные руки, извлечет её на белый свет. И тогда переполненный музейный арсенал пополнится еще одним древним экспонатом.

Аналогичную работу, но по другую сторону шоссе, выполнял Мухин.

Эксперты довольно точно реконструировали схему произошедшего, верно угадав направление, откуда были произведены смертельные выстрелы. Отправившись в поиск приблизительно с того места, где предположительно находился снайпер, Мухин не торопясь рыскал из стороны в сторону, делая разброс метров в пять вдоль воображаемой траектории полета пули, и все дальше и дальше удалялся от края дороги. По примятой траве, по свежевзрыхленной земле, по каким-то еще особым признакам или знакам, он старался уточнить место засады, а потом найти… Что? Окурок, конфетную обертку со следами слизанного шоколада, недоеденную горсть картофельных чипсов в разорванной упаковке. Или что-то, что выпало из кармана киллера: бумажник с документами, ключи от квартиры, записную книжку с адресами и телефонами, медальон с фотографией жены или любовницы. А еще он хотел бы отыскать оружие, оставленное преднамеренно или утерянное. А еще… Нет, по правде говоря, ничего из перечисленного он найти не надеялся. Большее, на что он рассчитывал это на помятый и надорванный билет на троллейбус. На что еще? На магазинный чек или, еще лучше, на чек с заправочной станции. Стеклышко от ненароком разбитых очков? Хорошо бы! Носовой платок или бумажную салфетку со следами слизистых выделений: соплей, мокроты, спермы, содержащих в себе баснословное количество информации, или… Да хоть что-нибудь! Но – ничего! Кроме множества отпечатков пальцев в “шестерке” и в “девятке”. И уже известны их владельцы! Кроме двух трупов, что в ближайшие часы наверняка будут опознаны. Кроме того известного факта, что у “нивы”, покинувшей место происшествия – марку машины уточнили, ориентируясь на следы протекторов, оставшихся на неплотном грунте по краю дороги, повреждены правое крыло и правая дверь. Эту машину уже более двух часов настойчиво разыскивали. Правда, пока не результативно. И было известно, что была еще одна машина! Крупная: АЛКА, КамАЗ, фура, рефрижератор. Такую могли заметить сотрудники ГИБДД на ближайших постах ДПС, встречные водители, служащие автозаправочных станций, пешеходы – в общем все те, для кого ежедневный маршрут монотонен и скучен, но каждый экстраординарный предмет на его фоне, как яркий мазок на сером грунте незаполненного холста. Надо только отыскать наблюдательных и умных. Потом все станет просто! И в целом – всего много! Очень! И телефонный звонок, улыбнулся Мухин своим мыслям и, заметив, что подъехал Стегин, развернулся и пошел на встречу следователю.

– Новости есть? – спросил Стегин, перепроверяя ту информацию, коей владел сам, делая однако допуск на время, пока он был в пути. Вдруг за последние пятнадцать минут что-то произошло, что-то изменилось.

– Нет, – Мухин бросил быстрый взгляд на часы. – И, честно скажу, думаю, что мы их упустили. Опоздали! Точно. Не возьмем уже. Все! Фенита!

– Посмотрим, – и согласился и не согласился Стегин, в душе признавая очевидный факт – коль не удалось выйти на след убийцы/убийц сразу же, в первые полчаса, максимум – час, по горячим следам их уже не взять. – От машины, наверное, уже успели избавиться. Как ты считаешь?

– Точно! Крыло и дверь выправили. Или заменили. И уже перекрасили, – угадал Мухин мысли следователя.

– Прав, – качнул подбородком Стегин, настроения спорить у него не было, – при условии, что “нива” эта имеет прямое отношение к произошедшему. А вот если она оказалась на месте по случайности, дело – другое. И стоит…

– Да вы что, товарищ капитан! – Мухин бесцеремонно перебил Стегина. – Вы же сами в это не верите! Случайность! Ха! Все разыграно по секундам! Представьте ситуацию: автомобиль вырывается из-за поворота… Столкновение! Суматоха! Три выстрела! И на все про все – минута! От силы – полторы. И мы имеем два чистых трупа! – он рубанул ладонью по воздуху. – Случай? Нет! Все по плану! Отвечаю! А машина – угнана. Владелец, небось, уж заявил. Пари?

– Не стоит. Все правильно, – примирительно сказал Стегин. – Логично.

– А то! Нет, нам придется браться с другого конца. Во-первых, искать профессионала! Таких – мало! Во-вторых, выяснить, кому выгодно убрать Раздатченко, – пояснил Мухин.

– Хорошо. И кому же он помешал?

– Таких наберется с десяток-другой. Среди них – заказчик. В третьих… Кто же, черт возьми, вам звонил?

– Не знаю, – вяло отозвался Стегин, почесывая нос. Это привычка была ему свойственна при определенных обстоятельствах.

– Ясно. Темните, – подметив характерный жест, кивнул Мухин. – Обидно.

– Конечно.

– Ага. Шутите?

– Разумеется. Зачем мне темнить?

– Мало ли. Вдруг у вас тайное задание, – продолжал гнуть свое Мухин.

– Не говори глупости. Надоел, – оборвал Стегин беспредметные препирательства. – Что еще?

– На первый взгляд всего полно, – перешел на деловой тон Мухин, тонко почувствовав смену настроения начальника. – Но чует мое сердце, это – глухарь! Тот, кто работает так, не попадается. Снял двоих в один момент, а? За пару секунд. Это – уровень! Это – профессионал! – Мухин присвистнул, выражая свое восхищение. – А ведь убиенные – тоже не промах. Один из них спецназ. Точно! Вон тот, что подальше лежит.

Двумя пальцами и зажатой между ними сигаретой Мухин небрежно указал в сторону Винта.

Стегин перевел взгляд. Оба трупа, укрытые простынями, по-прежнему лежали на земле. Материя, вобрав в себя влагу тумана, казалась серой и грязной.

Это просто пасмурный, несчастливый день, подумал Стегин, рассеянно отметив эту деталь.

– Что значит спецназ? Почему спецназ? Установили личность? – спросил он после короткой паузы.

– Нет. Личности потерпевших пока не установлены. Работаем, – покачал головою Мухин. – По косвенным признакам. Татуировочка у него специфическая на правом плече: военная, не воровская. А в левой подмышке – группа крови. И перчатки на руках одеты красноречивые. Такие, знаете ли, с обрезанными пальцами. Как у гонщиков. Для чего? Чтобы ни что не мешало чувству осязания. Чтобы провод детонатора чувствовать папиллярами. Он, говорят, вибрирует. Не правда? Не вибрируют? Ну, значит, чтобы надежнее держать оружие: автомат, пистолет, нож. Чтобы из вспотевшей ладони не выскользнула граната. Чтобы руль держать крепче, а при случае – ткнуть в глаз пальцем и выковырять его ногтем, не раздавив. А на отпечатки, мол, наплевать, потому я – спецназ! В общем, этот парень определенно кое-где побывал! А, может, он вовсе ни какой ни спецназ, – неожиданно заключил Мухин.

Улыбнувшись и кивнув Мухину в ответ, впрочем, не пропустив мимо ушей все то, что тот изложил, Стегин направился к трупам.

Неподалеку маялся, не зная, чем еще себя занять, мед.эксперт Игорь Прокопьевич Долькин. Осмотр мертвых он закончил минут сорок тому назад. Теперь он ходил вдоль обочины, загребая носками ботинок опавшие листья, беспрестанно курил и, питая свое воображение теми впечатлениями, что оставляла ему его ежедневная работа, давно ставшая рутиной, в ярких красках представлял себе, что происходит внутри его собственного, вполне живого еще, организма: легкие, адсорбируя на себя запредельные дозы никотина, черствеют, морщатся и покрываются черными выгоревшими кратерами, сосуды, еще не давно эластичные, чутко реагирующие собственной вибрацией на любое изменение его, Долькина, настроения, постепенно каменеют, метаморфозируя в сухие ломкие веточки. Словом, он чувствовал себя приговоренным к смерти. Но перебороть себя не мог. И прекратить курить не мог. У него осталась последняя сигарета. Долькин обрадовался, увидев Стегина.