Университетские истории

– Ну тогда понятно… Тут можно и ноготочки потерпеть, – уступил Щукин.

– А исключения есть? – спрашивает Лена.

– Есть два. Жены Толстого и Достоевского. Жена Толстого переписывала его рукописи, чтобы ему править удобнее было, но при этом не вникала особо, что переписывает и советов не давала. «Вчера Левочка писал что-то грустное. Что-то там у него герои все ходят с места на место. Барыня какая-то от мужа ушла. Переписала две тетрадки». А жена Достоевского – вот это действительно титан. Уважуха! Ее книга воспоминаний моя любимая!

И Щукин ударил себя кулаком в грудь.

– Но ведь у писателей очень плохо с самодисциплиной. Он две буковки напишет и отвлекается. Вот тут и нужна муза! – сердито сказала Лена.

– Это – да, это в самую точку, – вздохнул Щукин. – Но для этого есть прекрасный метод! Идеальная современная муза должна находиться где-нибудь в пределах видимости, и все время повторять: «Пиши-пиши-пиши!» или «Дайденег», «унаспродуктовнет». Вот это проверенный метод. А остальное все не работает.

ВЕЛИКИЙ ПИСАТЕЛЬ

Два писателя спрятались за дверью буфета, а это была хорошая такая дверь, деревянная, надежная, и договаривались между собой.

– Давай так! Ты будешь всем говорить, что я великий! А я буду всем говорить, что великий ты! Понимаешь? Потом мы найдем третьего. И он тоже будет говорить, что мы великие! А мы, что великий он!

– А если он не будет великий? – тупо спросил второй писатель.

– Ты идиот и графоман! Какая разница? Ты не понимаешь, как устроен литпроцесс! Никто никого не читает, но все образуют всякие там литературные партии, потому что надо же выживать… Тут как в сказке о голом короле. Если ты слышишь все время, что кто-то великий, то покупаешь его книгу и начинаешь всем говорить, что она тебе нравится! На всякий случай, чтобы быть как все… Ну понял, как все работает?

– Не-а.

– О небо! С кем я связался! Короче, потом мы находим четвертого, лучше всего критика, и говорим ему: слушай, как там тебя, критик! Мы будем говорить, что ты великий критик, а ты говори, что…

Тут писатели заметили профессора Щукина, который шел по коридору в буденовке и вез за собой игрушечную машинку. Писатели переглянулись, подскочили к нему бочком и начали бубнить:

– Слушай, Щукин! Ты говори всем, что мы великие!

– Я не стайный, – сказал Щукин и, всхлипнув, поправил буденовку.

САМОЕ БОЛЬШОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ

Доцент Мымрин сказал:

– Самое большое удовольствие мужчина испытывает, когда узнает, что станет отцом. Даже, наверное, не сам ребенок, а некое радостное предожидание. Ну как в детстве ждешь первого января, чтобы заглянуть утром под елку. А все остальные удовольствия, даже если бы мне Нобелевскую премию дали или подарили спортивную машину – ну такое все… даже говорить не буду.

– Детей надо не только рожать, но и воспитывать! – ответила жена Мымрина. Она всегда знала, как испортить мужу настроение.

КОНСТРУКТИВНЫЙ ПРОБЕЛ

– Есть одна вещь, которую никогда не поймет ни одна женщина. Не потому что женщины плохие, просто тут у женщин какой-то баг в сознании, конструктивный пробел, я бы сказал. Одним словом, мужчине очень важно ощущать себя любимым, чтобы он мог заняться чем-то другим и вообще не думать о любви, – сказал профессор Щукин.

– И, кстати, ребенку тоже, – подумав, сказал доцент Воздвиженский.

– Чего ребенку? – не понял Щукин.

– Ребенку тоже, – повторил Воздвиженский.

МАЙ ЛАЙФ – МАЙ РУЛС

Аспирантка Лена купила майку с надписью «Мое тело – мое дело», пришла в университет и стала ходить взад и вперед перед аспирантом Костей Бобровым. Она решила, что Костя спросит ее про майку, а она скажет: «Май лайф – май рулс! Майка – это мое личное пространство!» и гордо отвернется.

А Костя про майку ее спрашивать не стал и говорит:

– Пошли в буфет!

Лена растерялась, потому что она про буфет никакого ответа не приготовила, и кричит:

– Майка – это мое личное пространство! – и побежала дальше.

А тут доцент Югов выскакивает:

– Ой, девушка! Что у вас на майке написано? Вы, наверное, в партию какую-нибудь записались?

Югов вечно подозревал, что все в партию записались. Ему скажут: «Я люблю фрукты!» А он сразу: «Ой! Да вы, наверное, в партию какую-нибудь записались?»

– Май лайф – май рулс! – гордо ответила Югову Лена и пошла в библиотеку.

Глава 6

ЧУЖАЯ ТЕРРИТОРИЯ

Дети доцента Мымрина делили маму. Взяли ее расчертили зеленкой на отдельные сектора и вопят: «Моя! Моя мама! Убери руку! Ты на чужую территорию залез!»

– Нет, – сказал Мымрин. – Вот вы женитесь, будут у вас свои мамы. А это моя мама! Идите все отсюда!

НЕБЛАГОРОДНЫЕ МИЗИНЦЫ

Аспирантка Лена и аспирант Костя каждый день приходили в университет, чтобы ругаться друг с другом. Они прятались за фикусом рядом с деканатом и начинали.

– Я тебя ненавижу! У тебя неблагородные мизинцы на ногах! – говорил Костя.

– И я тебя ненавижу! Ты зооморф, примитивный индивид, прикидывающийся сложным! Пьер Безухов, ха-ха-ха! Славянофил!

– А ты либералка!

– А у тебя уши торчат! И еще ты не любишь Иосифа Бродского!

– А ты фанатеешь от Тургенева! И вообще ты Михайло Ломоносов в теле прекрасной женщины!

– А ты сутулишься, и у тебя прыщ на носу!

– А ты косолапая, и ноги ставишь носками внутрь!

Декан Кутузова потихоньку открывала дверь деканата, слушала и умилялась.

АБСУРДНОЕ КИНО

– Я мог бы стать прекрасным сценаристом в жанре абсурдного кино! Чую в себе силы великие! – сказал профессор Щукин.

– Но тебе лень! – ехидно сказал доцент Воздвиженский.

– Откуда ты знаешь? – испугался Щукин.

– Ну ты всегда так говоришь.

ПОЭТ-ФИНАНСИСТ

У профессора Щукина был приятель Пряжкин. Он был поэт, но по необходимости получил финансовое образование. Вначале этот Пряжкин ушел от жены, потом ушел от еще одной женщины, потом поправился на сорок килограммов, потом стал веганом и на шестьдесят килограммов похудел. Потом уехал на Тайвань изучать духовные практики. Потом уехал в Норвегию торговать рыбой, потом открыл онлайн магазин, потом вернулся еще к одной женщине и ушел от нее к жене. И все эти годы очень часто, когда его откуда-нибудь выгоняли, месяцами жил у Щукина. Щукин его любил, потому что сам был примерно с такими же заскоками, даже иногда похлеще. Например, захотел проехать на велосипеде от Якутска до Ленска и его еле-еле спасли дальнобойщики.

А однажды Пряжкин вдруг очень воцерковился и стал петь в хоре. Пел месяца четыре, потом остыл, из храма ушел и вдруг однажды у Щукина посреди ночи – звонок в дверь. Щукин берет топор, которым он гонял чертиков Ивана Карамазова, и идет открывать. На площадке стоит Пряжкин, злой такой, с чемоданом, и говорит:

– Я знаю, Бог живет не в церкви! Я знаю Бог живет в сердцах, в друзьях, в любви! Сегодня когда жена мой чемодан в окно выбросила, мне все это открылось. Как прозрение – вспышкой! Можно я у тебя опять поживу? И параллельно буду доносить всем людям свою новую веру!

И бочком в дверь лезет. Щукин подумал и говорит:

– Знаешь, Вась, иди отсюда! Если бы ты опять похудел, потолстел, уехал в Арктику поваром, сделал себе татуировку на лице – я бы тебя понял! А это уже явная ересь, даже для меня! Брысь отсюда, а то вдарю!

И закрыл дверь.

ВОСПИТАНИЕ ХАРАКТЕРА

Профессор Щукин сказал:

– У многих девушек изначально кошмарный характер, особенно у серьезных, правильных, самых лучших девушек. Прямо-таки кошмарнейший. И поэтому их надо регулярно дразнить. Иначе девушка костенеет в своей правильности, а это гибель. Поначалу девушки поддаются дразнению плохо, но если девушку продолжительно дразнить – она со временем становится человеком.

– Но может и озвереть, – сказал Костя.

СТРАНИЦА В ИСТОРИИ

– Чтобы остаться в истории, писатель должен или попасть в коллективное бессознательное, или быть невероятно бодрым и жизнелюбивым! Так, чтобы это прямо прорывалось сквозь прозу и сквозь века! – сказал профессор Щукин.

– Коллективное бессознательное – это как? – после вежливой паузы спросил Воздвиженский.

– А шут его знает! Оно, понимаешь, коллективное. И оно бессознательное.

– А биография?

– У писателя нет биографии. Имя автора – это два слова над названием книги для обозначения примерного, но не гарантированного качества продукции. Все остальное узнавать вредно. Я потерял для себя три четверти литературы, когда стал изучать биографии.

– Ну а как же те биографии, что мы даем студентам?

– Это симулякр, который выдумали школьные учителя. Краткая выжимка, которую кто-то, может, запомнит. Ну там Есенин – рубаха-парень, крестьянский поэт, ходил по трактирам. Или Маяковский – вначале ходил в желтой кофте с бантами и шокировал барынь, а потом стал ходить по заводам и шокировать рабочих. Чушь.

– А депрессивная проза?

СОНЕЧКА НЕ-МАРМЕЛАДОВА

Аспирантка Лена пришла к выводу, что она похожа на Сонечку Мармеладову, и решила, что навеки влюбится в того, кто узнает в ней Сонечку. Решительная, бледная, она пришла в университет и сказала Косте:

– Кто я из литературных героинь? Только говори правду! Не задумывайся!

– Наташа Ростова! – покраснев, сказал Костя.

– Кто-то?! Наташа? Но это так узко и скучно! Дети – они все такие красные и так визжат!

Лена махнула на этого дурака рукой и побежала дальше. Следующим ей встретился доцент Воздвиженский.

– А у вас кто идеал женщины? В смысле, я на кого похожа? – спросила Лена.

– На Татьяну Ларину! – сказал Воздвиженский.

Лена разочарованно хмыкнула.

– А ваш идеал кто? – зачем-то спросила она у старенького профессора Пингвинчикова, который как раз появился из девятой поточной аудитории.

Профессор Пингвинчиков настороженно огляделся по сторонам.

– Никому не скажешь? Леди Макбет Мценского уезда! – шепотом ответил он.

Лена схватилась за голову и кинулась на кафедру. Там сидели профессор Щукин и профессор Сомов и играли в русскую рулетку котлетами из столовой.

– Эй вы, двое! Вот вы, вы! Кто ваш идеал женщины? – отчаянно глядя на них, крикнула Лена.

Профессора вначале стали врать, что их идеал декан Кутузова и ответственный секретарь Маргарита Михайловна, но Лена сказала:

– Перестаньте юродствовать! Имейте мужество сказать правду!»

– Ладно! – сдался Щукин. – Три-четыре!

И они с Сомовым хором произнесли:

КАПРИЗНЫЙ ПУПС

Когда занимаешься литературоведением, всегда нужно учитывать, что в каждом писателе, поэте, актере живет противный пупс-капризон. А это жуткая, совершенно жуткая собака! – сказал профессор Щукин.

– В каждом?

– Некоторые его из себя выдавливают. Но получается только хуже. Как выдавленный прыщ на лбу всегда страшнее, чем когда его оставляешь.

– То есть лучше оставить?

– Угу. Но контролировать.

ПРОБЛЕМА ЗАПЯТЫХ В РУССКОЙ ФОНЕТИКЕ

Аспирантка Лена пришла в университет очень грустная. Отозвала в сторону свою лучшую подругу Машу, которая занималась проблемой произнесения запятых в русской фонетике, и сказала ей:

– Маша! Я проанализировала три тысячи источников на всех языках мира. И вот вывод: все лучшие мужчины достаются счастливым, глупым и радостным женщинам! Понимаешь, ни красивым, ни худым, их в подборке вообще нет, а глупым и радостным. То есть можно не сидеть на диете, не мучить себя, а просто приобрести эти качества и все…

Маша задумалась.

– А давай тренироваться! Ты хихикай, а я буду притворятся глупой! – сказала она.

– Давай!

Они уставились друг на друга и стали пытаться. Пять минут пытались, десять.

– Да. Это не симулируешь. Это должно идти от души! – убито сказала Лена.

– И что же нам делать? – спросила Маша.

– Пойдем в буфет и съедим тот кекс с метровым слоем крема! Может, там повеселеем!

МОЙ СУСЛИК МАРГАРИТОЧКА

Муж Маргариты Михайловны был большой жук. Работал автомехаником. Однажды у Щукина сломалась машина, и он решил с ним посоветоваться. Муж взял с него за компьютерную диагностику пять тысяч, пять тысяч за подбор детали, пять тысяч за саму деталь, пять тысяч за моделирование и еще пять за работу. Потом поменял какую-то крошечную пружинку, и машина опять стала ездить.

Щукин обрадовался, но неосторожно спросил:

– А как бы ты для себя починил?

– Да никак не чинил бы, – наивно ляпнул муж. – Там у нас «Жигуль» брошенный во дворе стоит. Я бы из него пружину выковырял, и машина бы и с ней прекрасно бегала. Никуда б не делась!

– А моделирование? – спросил Щукин.

– Чего? – спросил муж, который уже забыл, какие слова говорил.

Щукин затаился.

А еще через год муж Маргариты Михайловны пришел к Щукину очень смущенный.

– Вот я мемуар написал в пяти томах! Называется: «Как я встретил моего суслика Маргариточку!» Не мог бы ты его посмотреть?

Щукин посмотрел мемуар.

– Пять тысяч за анализ стилистики. Пять тысяч на лексику. Пять тысяч за семантику. Пять тысяч подбор синонимов. Пять тысяч – статистика удобочитаемости. Пять тысяч состыковать сюжет и композицию в целях лучшего выражения идеи, – сказал он.

Муж приуныл.

– А для себя бы ты как сделал? – спросил он.

Щукин уже понял, что ему не заплатят и, смягчившись, сказал:

– А для себя бы я выбросил все начало и начинал сразу со слов:

«Я вышел из подъезда. Какая-то огромнбезумная бабища громила мою машину. «Неужели кто-нибудь на ней женится?» – подумал я». Сильное начало! С таким началом от книги не оторвешься.

МЕТОДИЧКА В ШЕСТНАДЦАТЬ СТРАНИЦ

Профессор Щукин написал методичку в шестнадцать страниц по последней трети девятнадцатого века. Раздал ее студентам-вечерникам на время занятий, а после экзамена перед объявлением оценок собрал методички, унес в дальнюю комнату и стал нюхать между страницами.

– Так… Эта девушка готовится к экзаменам в «Макдональдсе». Вот тут вот кусочек филе-о-фиш остался и пятно кетчупа. Хм… Поставим ей «3», будет в следующий раз бережнее относиться к книгам.

Нюхает следующую методичку.

– А эта методичка пахнет порохом… Я, кажется, знаю у кого она была. Девушка служит днем в спецназе. Идет операция, стрельба, взрывы. А она читает мою методичку. К ней подскакивает двухметровый негодяй с пулеметом, а она его моей методичкой хрясь! И нокаут!.. Что ж, поставим ей «4» за мужество и героизм.

Нюхает Щукин последнюю методичку.

– Ну? А эта чем пахнет? – нетерпеливо спрашивает Воздвиженский.

– НИЧЕМ! – мрачнеет Щукин. – Она ее даже из сумки не доставала! О подлая коварная женщина! О ехидна! Ну шут с ней, поставим ей «пять»!

– За что? – теряется Воздвиженский.

СЕКРЕТ ОБРАЩЕНИЯ СО ВРЕМЕНЕМ

Профессор Щукин сидел дома, болел и читал Ветхий Завет.

– Он завораживающий! В нем, кроме базового спокойствия и простора, есть идея красивого и свободного обращения со временем. Ну как если бы я сказал: «Переселюсь лет на четыреста в Новосибирск, потом на двести лет уйду в тайгу, потом на триста лет уеду на Камчатку и вновь вернусь в Подмосковье». И если бы умер где-то по пути, это совершенно не нарушило бы моих планов.

Глава 7

3 КГ БАНАНОВ

Доцент Мымрин покупал каждый день 3 кг бананов. И больше ничего не покупал, потому что боялся магазинных полок и не понимал, где на них что лежит. Дети ворчали и говорили:

– Твои бананы никто не ест!

ДЕВЯТЬ НЕМЕЦКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

На лекции профессор Щукин сказал:

– Назовите мне десять современных французских писателей…

– Бальзак, Дюма, Монтень… Антуан де… – начала Лена.

– Современных… ныне живущих!

Тишина.

– Назовите мне десять современных немецких писателей! – потребовал Щукин.

– Корнелия Функе? – робко спросил Костя.

– А еще девять?.. Ну она одна, конечно, сойдет за десятерых… Назовите мне десять современных китайских писателей. Индийских? Бразильских?

– Э-э…

– Вот! А теперь десять английских и американских!

Сразу вскинулся лес рук.

– А двадцать можно? А тридцать? – закричала Лена.

– Вот, – сказал профессор Щукин. – И я о том же. Почему так?

– Кино! У них есть Голливуд! Мультфильмы! Экономика! – завопил Костя.

Профессор Щукин пожал плечами.

– Ну да… Но это все равно не может быть полным ответом. Да и какая экономика нужна для книг? Старый ноутбук? Тетрадка с ручкой?

– Может, качество литературы? Великий красивый мировой язык?

– Мимо. Аналитический язык не может быть лучше синтетических.

– Много носителей языка? – предположила Лена.

Щукин опять пожал плечами.

– Не знаю… Мы же их не по-английски читаем… Нет, тут что-то еще. Не могу понять.

– Тогда что?

– А вот этого я сам не могу сформулировать. И ощущаю себя точно девочка из деревни, которая смотрит в зеркало и думает: блин, я же красивая! Я же лучше, чем эти модельки на показе мод! Но почему, почему? В общем, тут опять какая-то область коллективного бессознательного! – сказал Щукин.

ПРО СТУДЕНТА СЕРЕЖУ

Кроме Лены и Кости Боброва, был на курсе еще студент Сережа. Он занимался атлетической гимнастикой и очень любил всем сообщать, сколько он весит и какой у него бицепс.

– Я сейчас вешу сто два. Бицепс у меня сорок семь. Мне нужно добрать до ста восьми, а потом подсушиться до ста ровно! Понимаете какой замысел?

Девушки-филологи кивали. Лица у них были серьезные, восхищенные, и Сережа не понимал, что они издеваются.

Костя Бобров как-то отвел Сережа в сторонку и говорит:

– Понимаешь, это не вариант! На юрфаке это бы сошло с рук, но для филфака ты не типаж. Здесь студентки любят только тех, кого жалеют! А как тебя можно жалеть, когда ты такой лось? Ты прикинься депрессивным, вялым таким. И еще: ты занят только собой. Ты скажи девушке: «У тебя красивые глаза!» Комплименты лучше использовать самые простые, а то когда начинаешь правду говорить, тут можно себе навредить. Я, например, однажды сказал одной девушке, что полюбил ее, потому что она похожа на морскую свинку, а она… Ну, в общем, про глаза самое безопасное!

Сережа заплакал и застучал кулаками по стене.

– Так нечестно! – закричал он.

– Почему? – растерялся Костя.

– Я качаюсь, я стараюсь, я пытаюсь соответствовать! А какой-то дурак просто соврет, что у нее какие-то там глаза, прикинется вялым и она его полюбит? Не хочу я так! Я этих козлов всех закопаю!

И Сережа опять начал плакать. Девушки-филологи услышали, что он плачет, налетели со всех сторон и стали его утешать. Сережа стоял между ними счастливый и делился мыслью, что до ста он сбрасывать не будет. Лучше доберет до ста пятнадцати, а потом уйдет на сто десять – сто одиннадцать.

– Он безнадежен! – подумал аспирант Костя и отправился объяснять аспирантке Лене, как сильно он ее презирает. Костя объяснял ей это каждый день по часу, и Лена всегда внимательно его слушала и поощрительно кивала.

ЖЕНЩИНА С ДЛИННЫМИ ВОЛОСАМИ

– Мне очень нравятся женщины, которые поют и у которых длинные волосы. Даже можно плохо петь, я все равно в этом не разбираюсь, – сказал профессор Щукин.

– Закон компенсации. Наверное, наша генетика ищет себе недостающие таланты… А меня вот в детстве не отдали в художественную школу. И вот если женщина рисует… – нервно сказал доцент Воздвиженский.

– А волосы длинные? – перебил Щукин.

МЫМРИН ХВАТАЕТСЯ ЗА ГОЛОВУ

Дети доцента Мымрина постоянно ныли:

– Я не пойду на выпускной! Зачем вы туда деньги заплатили? Будут на меня смотреть, чего-то хотеть, какие-то слова говорить…

– Ну надо, наверное, для социализации. Люди же живут в обществе, – отвечал Мымрин.

– Я не хочу! Я не пойду! Надо было меня спрашивать! Там такие все вонючки!

Только доцент Мымрин отбежит, другой ребенок подойдет:

– Я не пойду на новогоднюю елку! Все будут прыгать, хлопать! И там Ярослав, я его ненавижу, такая вонючка!

– Но там подарки будут! Дед Мороз, квест! – соблазняет Мымрин.

– Не хочу! Почему ты у меня не спросил разрешения? – ноет ребенок.

Схватится за голову доцент Мымрин, опять отбежит.

А однажды жена его спрашивает:

– Ты пойдешь завтра на заседание ученого совета?

– Нет, ни за что! – кричит Мымрин. – Сплошная потеря времени! Один профессор Сомов чего стоит… Чего-то будет хотеть, какие-то слова говорить…!

– Но ты же часть кафедры, живешь в социуме.

СТО ДВА ПРОЦЕНТА

Однажды на заседании экспертного совета по творчеству Мандельштама профессор Щукин сказал:

– Я не знаю ни одного хорошего филолога, который смог бы посчитать, чему равны сто два процента от ста рублей!

– Здрасьте! Процентов всего сто! – сказал Воздвиженский.

– Я знаю, что всего сто, но чисто теоретически высчитать можно, – смутился Щукин.

– Да запросто… Вы что, в школу не ходили? Сто надо разделить на два и умножить на сто! – сказал аспирант Костя. – Это будет… пять тысяч!

Профессор Щукин расхохотался.

– Тебе надо работать в банке кредитным калькулятором! – сказал он.

– Нет! – запротестовал Воздвиженский. – Все гораздо проще! Сто надо умножить на два и разделить на сто! И плюс те два, потому что больше ста процентов не бывает!.. Эти два мы вычитаем из ста, и девяносто восемь прибавляем к предыдущему ответу! Я не знаю, сколько будет… дайте бумажку!

– Сто два процента от ста – сто два! – выпалила аспирантка Лена.

Щукин уставился на нее с недоумением, сверился с ответом в интернете и помрачнел.

– Странно… и тут такой же результат… А сто четыре процента от ста?

– Сто четыре!

– А сто шесть процентов от ста?

– Сто шесть.

– Хм… ну либо ты не филолог либо… Стоп! А сколько будет два процента от тысячи? – внезапно крикнул осененный Щукин.

– Да так же! Тысяча плюс два! Тысяча два! – сказала Лена.

– Наша ты! Наша! – закричал Щукин и кинулся ее обнимать.

«АЙ ДА, ПУШКИН!»

Однажды на заседании кафедры стали спорить должен ли писатель быть социально активным или медийным.

– Ни в коем случае, – сказала Лена. – Писатель должен ходить в черной маске и отсутствовать в соцсетях. Писатель – тайна и пророк. Слишком малая дистанция уничтожает пиитет. Нереально уважать человека, которого хорошо знаешь…

– Да все есть в сети! Даже те, кого там нет! Потому что это удобно! – заспорил Костя Бобров. – Просто зовут его там, допустим, «Сладкий котик», стена пустая, а на аватарке качок из мультика. Все думают, что писатель в тайге сидит, ест сырое мясо и мыслит о судьбах человечества. А он сидит рядом с вами в «Шоколаднице» и ест кремовое безе с сердечком. Так что лучше уж быть самим собой, чем так!

– Ты, Костя, чушь говоришь!

– Это ты, Лена, чушь говоришь, – краснея, сказал Костя Бобров. – Хорошо, конечно, рассуждать со стороны, но если я не буду себя на форумах хвалить, меня никто не будет читать! Сейчас даже программа такая есть… считает количество упоминаний… Вот и упоминаешь: Бобров, Бобров… Авось хоть один издатель на эти форумы зайдет!

Доцент Воздвиженский брезгливо поморщился.

– Я понимаю твои мотивы, Костя… Но тут другая опасность… Ты теряешь фокусность, творческую энергию, не знаю даже… Ну, представь, Пушкин писал бы про себя на форумах: «Ай да, Пушкин, ай да классик!»

– Он по-другому писал, гораздо хуже! – злобно сказал Костя. – И тогда интернета не было. А сам бы не писал – Дельвига бы попросил. Они командой пробивались. Дельвиг, Жуковский и так далее. Настоящие друзья были, своих не сдавали! Не то, что некоторые!

И Костя недовольно посмотрел на Лену. Та отвернулась и опять забормотала про «тайну» и «черную маску».

– М-м-м… – протянул профессор Щукин. – Ну медийность – это хорошо, но времени сжирает много. Через какое-то время тебе уже неинтересно писать, а интересно только выступать, выступать, выступать… Зона кайфа смещается в другую область, а «это уже залет, воин»! Ни за что опять писать не начнешь. Писатель там – где зона его кайфа. Мне кажется, для медийности лучше изредка делать что-нибудь громкое. Ну там снять с ножа живого медведя или жениться на английской королеве. Все лучше, чем писать «Бобров, Бобров, Бобров»… Ха-ха! Бобров!

– Что вы к Боброву прицепились! – завопил алый, как пион, Костя. – А вот Лев Толстой ваш! Землю пахал, сапоги тачал, с медным чайником в лаптях по станции «Ясная Поляна» бегал! Дамы такие: «На тебе, милый старичок, пятачок!» – «Да это же великий писатель земли русской!» – «Ах, да что вы говорите!» А у самого, между причем, были две английские лошади! Это что, не пиар?