Лечение водой

У Кости – вспаренная голова; уже целый год от изнурительного труда мозги как взмыленная губка и – жар, жар, измождение во всем теле – гудит, гудит, в возбужденной усталости. А теперь…

Эта рецензия.

«Про мой роман пишут такую ахинею!»

Расклинивает, расклинивает душу.

Он чувствует, что так вымотал себя, что совершенно нездоров, перевозбужден – постоянно, постоянно – а-а-а-а-а-а!! И мысли, мысли в голове – что же будет, что будет, что теперь будет?

«Я знал, знал, эта бездарь, это ничтожество, оно не пустит никого вперед себя!!..»

А потом… спад, спад, мозговой затык, будто пальцы сунули за лоб – он, придя домой, ничего не соображает; просто сидит на кровати, уставившись в одну точку.

Все нормально, все будет хорошо! Все будет хорошо, Уртицкий прикрывает меня!

* * *

В результате, приезжая через неделю на семинар Молдунова, Костя уже здорово закрылся и готов конфликтовать. Но может… его все же не раскритикуют?.. На обсуждении он слышит еще более отрицательный отзыв про свой роман. Его надо переделывать – он дико сырой…

– И ваш объем ну… ну в половину меньше! – Молдунов напряженно посапывает, когда изъясняется. И раздраженно таращит глаза на Костю. – Вы писатель, я в этом даже не сомневаюсь. Однако если речь идет о большой литературе, сразу возникают все эти вопросы…

Молдунов говорит как бы настаивая, напирая на свое. Как из какого-то потесненного положения. И все время повторяет, что у них очень солидный журнал, в котором печатались все классики советской литературы, а Косте, мол, еще только двадцать четыре…

Левашов очень быстро проникается к Молдунову крайним презрением и омерзением. (А так, может, он еще и мог бы с ним сговориться). То, что Костя пишет с малых лет, занимается этим профессионально; то, что он писатель по духу и сути, Молдунова совершенно не интересует – он знает обо всем, но разговаривает так, будто Костя написал за всю жизнь один рассказ.

С другой стороны ясно, что там какая-то договоренность с Уртицким. Раз Молдунов так пыхтит и ругается, значит, за Левашова уже заступились.

(В какую-то секунду и приятно… «показать этому старому бездарю, что его мнение никого не волнует»).

В результате же… пока Молдунов критикует, Левашов просто смотрит на него каменным, непроницаемым взглядом и молчит. «Уртицкий-то меня все время только восхвалял!.. Это немыслимо – не идти ни на какие уступки!» Еще он думает: «Потесненное положение, потесненное… да, значит, Уртицкий уже замолвил за меня слово! Значит, роман будут печатать!..» – у него опять все так и всколыхивается внутри – да, даН

Он решил положиться на своего покровителя? Но подспудно подозревает…

К Молдунову он продолжает сохранять каменность до самого конца – роман он исправлять не будет. (Да и что там править?!)

А внутри так и прогибается презрение и честолюбие.

«Исходя из чего он писал свою рецензию? Из того, что писатели, по его мнению, складываются лет в сорок? Когда больше половины жизни уже позади… Старый ублюдок! Хочет, чтоб я провозился еще лет пятнадцать! А он мне будет отказы писать, а печатать будут его. А потом конечно уже время уйдет время уйдет я ничего не добьюсь не добьюсь ничего не выйдет время уйдет!!..

Стану таким, как он! Старый бездарь… и как… но Уртицкий-то что?.. Они меня еще критиковать будут!»………………………………………………………………

«Нет, здесь что-то не то. Это игра Уртицкого, опять его игра… Меня раскритиковали – это очень плохо, очень!!.. Уртицкий замолвил?.. Какое теперь все это имеет значение?! Я столько писал, а какая-то тварь просто бьет меня и не дает дороги! А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а!»

Кончики вспаренных извилин и искры, искры в голове – шевелятся извилины – прокатили, прокатили, издеваются!.. Кончики вспаренных извилин – жарко отдает по поверхности мозга – он чувствует, чувствует… И еще…

«Пустота-а-а-а!! Какая пустота, боже мой!» — нестерпимо кричит-расклинивается в душе!!..

Совершенное опустошение.

Молдунов действительно ничего не сказал по существу. Он только повторял, что желает добра и был по-отечески мягок, однако все время присутствовала в его интонации какая-то непонятная, басистая слащавость и самолюбование, – и в результате выходило только оскорбительно, ничего больше.

На прощание Молдунов – когда понимает, что «Костя не прислушался» – краснеет от натуги и говорит:

– Посмотрим, что вы скажете, когда вам причинят боль литературные критики.

После этого Левашов возвращается домой.

Опять это чувство!!.. Нестерпимое до крику – от расклинивающей душевной боли!!! «Я работал ежедневно семь лет писал до лопающихся сосудов мозг как протащили по асфальту-у-у-у!!.. Этот роман – плод стольких метаний…» Горячий горячий лед в голове-е-е-е-е-е!!..

Вы вне всякого сомнения писатель! – произносит Молдунов, ехидно улыбаясь, и с бахвальством выставляет вперед пузо. Он горд за Костю. Что у него появился такой ученик. – Но ваш роман сырой и слишком большой. И вы еще совсем молоды.

Костя садится на кровать. Внутри его будто хряснули топором, разрубив все нервы и мышцы в груди разом. Потом встает – ходит, ходит по комнате…

Десяток минут он совершенно не может переключиться с одних и тех же лихорадочных мыслей. А потом…

Посмотрим, что вы скажете… Посмотрим, что скажете, когда вам причинят боль литературные критики… У него начинает вертеться в мозгу эта последняя фраза Молдунова.

«Посмотрим, что вы скажете — да, так он сказал! И все время говорил так, будто Уртицкий уже заступился… посмотрим, что скажете, когда… да, да, это безусловно подтверждает, что… они напечатают, все равно! Уртицкий все сделал, он заступился!»

Нет-нет, это совершенно неважно, какой там отзыв, это все нормально, – беспроблемный, совершенно лояльный голос Уртицкого; он махает рукой. – Надо просто поговорить………………………………………………………………..

……………………………………………………………………………………….

Вечером у Левашова звонит мобильный. Это Лобов – поэт, тоже из студии, которого Уртицкий продвигает по журналам.

– Кость, это ты?

– Да, что случилось?

– Я тебе звоню, просто хотел прощения у тебя попросить…

– Что?.. За что?

– За эпизод годичной давности. У нас в студии – ты не помнишь? Я тогда случайно прочел записку, которую передала тебе моя сестра… ты Иру-то помнишь? Записка тебе предназначалась, а я случайно прочел…»

– О чем идет речь?

– Кость, я не помню содержания этой записки. Помню только, что там было написано про невесту. Невеста, Костя, понимаешь? – почти по складам повторяет Лобов.

– Ну и… что?

– Слушай, а ты же не работаешь сейчас, да? Мы знаем, конечно, что ты отправил роман на премию «Феномен», но… неизвестно же, победишь ты или нет. Там большой конкурс и все по справедливости – ты знаешь.

– Я-я… мы говорили о публикации в журнале.

– Ладно, ладно, Костя, только не надо мне никаких своих личных дел поверять, хорошо?

Лобов кладет трубку – разговор окончен.

«Какой эпизод? Записка? – думает Костя сразу после. – Никакого эпизода не было – о чем речь? Этого вообще не было».

Подспудно уже все понимая.

Лобов никогда не звонит ему… а тут вдруг позвонил. И он в близких, доверительных отношениях с Уртицким.

«Невеста, невеста… Ира! – вдруг прорывается сквозь изжаренное, воспаленное сознание. – Что? Ира Лобова? Так он просто позвонил, чтоб на Иру намекнуть? Что за бред? Вот уроды! Они что, думают, что я буду…»

Костя когда-то пытался ухаживать за Ирой. Год назад. Но получил от ворот поворот. Она действительно ему нравилась, но он ничего серьезного не хотел, и это у него, что называется, быстро пролетело.

«И теперь они что, хотят, чтоб я… Господи, Уртицкий… Вот урод, ублюдок…»

Вы можете помочь напечатать? – Да мое слово не имеет никакого значения… Глазки Уртицкого тихонько двинулись в сторону Кости – для писателя важен жизненный опыт, обретение семьи. – Рецензия Молдунова: ваш роман сырой и слишком большой. – А ладно, все будет хорошо, им совесть не позволит, я столько работал!.. – Вы вне всякого сомнения писатель! – Молдунов выставляет вперед пузо. – Невеста, Костя, невеста, понимаешь?..

«Я что, должен теперь Ире позвонить? Не буду, никогда!!.. Я не люблю ее! Никогда этого не будет!!» – Костя весь исходит внутри от презрения и желчи и боли – его унизили, все изрубили, а теперь раскачивают…

Он исходит от кислоты, от взмывающей гордости – вышагивая, шагая, шагая по комнате.

Потом вдруг останавливается… «Уртицкий же меня всегда тихонько… «огораживал»». Но что вдруг такой оборот – Левашов просто поражен. И что это началось так внезапно и нагло – ему даже страшно от удивления! Холодный испуг. И смешинка скользит.

«Позвонить ей? Яне буду звонить!..

…тогда завернут в журнале Уртицкий там все контролирует у них договоренность с Молдуновым это все просчитано… позвонить в журнал и рассказать? Никто не поверит меня там не знает никто не знает… если я не позвоню Ире!..

Нет, не буду звонить!»

Костя ходит, шагает, позвонить, позвонить Молдунову, узнать… – ваш роман сырой, надо переделывать. Ходит, ходит – будто старается увидеть на потолке комнаты – позвонить, узнать, там, там, на потолке, узнать, что с романом!.. – отрицательная рецензия.

Ваш роман не годится. – «Не могу позвонить».

Рассмотреть – на потолке, там – на потолке! – узнать, позвонить – ходит, шагает – тихонько-быстро тент неизвестности идет по потолку за Костей и все накрывает.

Позвонить в журнал, рассказать – пролить свет, открыть им глаза… – «я никого там не знаю, не поверят». Тем более роман раскритиковали — Костя совсем раздавлен.

«Вообще они все вместе, сговорились, и так всё знают – и Лобов позвонил».

Позвонить, узнать, что с романом… – да это совершенно неважно, – напевный голос Уртицкого. Сверху – как из тумана. Один считает одно, другой – другое.

«Не могу ни за что ухватиться!» – туман, туман на потолке.

Костя боится, боится и ходит, шагает – узнать – и «тент» тихонько-быстро следует за ним по потолку, что же будет, что будет? – втихомолку, как черное облако, накрывает, не разглядеть сквозь него.

Как внезапно появился этот тент! Сначала недоговоры: «для писателя важен жизненный опыт», «обретение семьи», тихо-скрыто…

И вдруг все выплыло наружу!

Все зависит от Уртицкого, конечно!

«Он не пропустит меня! Если только я…»

Костя ходит, ломая руки: «Что же делать, что делать?..»

Позвонить, узнать, – ходит по комнате: что же делать, что делать – на потолке, разглядеть – узнать, узнать, что с романом!.. Ты Иру-то помнишь? Невеста, Костя, невеста! Для писателя важен жизненный опыт, семья.

«Я никого не знаю в журнале мне только уже ясно скажут, что не будут печатать – это будет уже все, все раз так напрямую откажут, боюсь, боюсь… Молдунов?..»

Вы вне всякого сомнения писатель! – выставляет вперед пузо.

Позвонить в журнал – Костя ходит, смотрит – на потолке – Вы вне всякого сомнения писатель! – Молдунов с бахвальством улыбается.

«Я отправил на премию «Феномен»!» – Уртицкий тоже там решает. Мы знаем, конечно, но еще неизвестно, что там будет, – говорит Лобов.

«Уртицкий там рецензент… приходящих на конкурс работ… и жюри – сплошь его соратники-друзья. А если нет… все равно он может повлиять, прохиндей».

Скачки, скачки, болевые прогибания в груди – нет, нет, я не буду звонить Ире. Подчиниться, покориться?.. «Бездарь он, бездарь – никогда, никогда!»

Скачки, скачки души… а тент все поглощает, чтоб улеглось, устаканить, мягонько подчинить.

«Уртицкий втихую, закулисно сказал… в журнале и в премии… что берет на себя продвижение романа… позвонить Ире… и если не соглашусь… что если он скажет Молдунову, что я и с ним стал спорить? И тот поверит, конечно, бездарь, идиот. Все завернется и еще мне дурную славу Уртицкий сделает! Что если он скажет что-нибудь такое… нагадит, и я уже не смогу пробиться… никуда…

Что же делать, что делать?» – ходит, ходит, ломая руки.

Страшное холодное опустошение и боль. «Как, как это может быть?!! То, что происходит… это просто…» расклинивающая боль.

Кость, ты Иру-то помнишь?.. Записка тебе предназначалась. Ты Иру-то помнишь?

«Никогда, никогда не продамся!»

И вдруг это осторожное, мягкое чувство, что он не может не считаться с Уртицким, надо быть аккуратным – «а то я испорчу себе репутацию. В литературных кругах». – Задавить, задавить это презрением – я не продамся!

А ты ведь сейчас не работаешь, да, Кость? Мы знаем, конечно, что ты отправил свой роман на премию…

Там деньги, да. Деньги на кону, награда.

Но ведь еще неизвестно, победишь ты или нет, – резюмирует голос Лобова.

«Уртицкий продвигает Лобова. У них сговор – это очевидно, – всколыхивается Костя. – Как же быть? Как все это обойти и пробиться? Как обойти? Вот как-то надо так чуть-чуть и…» – Левашов представляет, будто протискивается через узкое пространство… но все вдруг падает в душе – не получится

……………………………………………………………………………………….

Получить молодежную премию – что может быть притягательней! А уж «Феномен», с ее многотысячным конкурсом и чарующим блеском, – это мечта нового поколения писателей. И какие мгновения славы: огромная зала, столько сияющих, медийных декораций – в момент взлетаешь на вершину славы! Море фотовспышек, внимательные объективы телекамер отсвечивают фиолетом…

Но главное, эта премия – еще и признание серьезных ценителей, – вся высокая творческая общественность в сборе.

Словом, отличный старт в литературу!..

«Там Уртицкий все контролирует… – да, Левашов все годы это чувствует, по его молчаливой ухмылке. – И теперь, если я не соглашусь встречаться с Ирой… но может как-то просто позвонить, договориться………………………….»

Поддаваясь порыву, в какой-то момент он подскакивает и звонит Уртицкому.

– Алё-ё? – пропевает Уртицкий в трубку. Мягкий, покладистый голос.

– Владимир Михайлович?

Они здороваются. Костя говорит Уртицкому, что съездил на выездной семинар, его обсудили…

«Что еще я могу сказать?!..»

– Ну хорошо. Что обсудились.

– Слушайте… – смешливо произносит Костя в трубку. И дружелюбно – так, будто отговаривается, не хочет портить отношения с Уртицким. – Я хотел вам сказать. Я все понимаю, да. Спасибо, что замолвили за меня слово в журнале, я это уже понял… но по поводу остального… ничего другого мне не надо. Я сам разберусь, что мне нужно, понимаете? Хорошо?

Он так и говорит этим вежливым, отнекивающимся тоном. А внутри все сковало.

– А-а… – протягивает Уртицкий. – Ладно, хорошо.

– До свидания. Еще раз спасибо за протекцию.

Этот телефонный разговор – накануне очередных занятий в студии. А на следующий день, когда Костя туда приходит, Уртицкий только и делает, что подхихикивает над ним и колет буквально по любому поводу. Каждый раз, когда Левашов начинает говорить о проблемах в современной литературе, Уртицкий принимается ехидно разводить руками с кислой улыбочкой – так, что Костя все время чувствует себя дураком. (Другие участники студии не очень понимают, в чем дело, но и не особенно-то обращают внимание).

После вечера, когда они едут домой, Уртицкий как всегда принимается рассказывать одну творческую историю – еще из советских времен…

– Я тогда регулярно ездил на юг Москвы. Мы там готовили один текст к публикации, который так и не вышел… – и произнося это, он опять так тихонько-тихонько поводит, поводит в сторону Левашова своими большими глазками…

Когда Костя приходит домой… Внутри у него:…………………………………………

……………………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

Я сам разберусь, что мне нужно, понимаете? Хорошо? – Костя как отговаривается – добро, смешливо. – Спасибо за протек… – Мы там готовили один текст к публикации, который так и не вышел, – резко и твердо произносит Уртицкий.

«Все просчитано просчитано если я не позвоню Ире все пойдет прахом – все семь лет работы, а-а-а-а-а!! – горячая струйка кипятка налилась в извилины. – Все сговорились. Я не смогу попасть ни в одно серьезное издание все заметут и испортят мне…»

И Костя ненавидит себя! – за эту очередную секундную мысль о репутации. Честь, неподкупность важнее? Или…

«Бездарь, бездарь, он мне еще указывать будет!» – вся гордость так и встает на дыбы!

Но более всего… удивительно: такое происходит! Как такая игра может быть? И он снова весь исходит внутри – от страшной кислоты и презрения – «бездарь, бездарь, ублюдок кислорожий…

Большими глазками повел на меня…

Нет, дело просто в том, что это не стопроцентный роман. Если я напишу что-то по-настоящему стоящее… должен сейчас, сейчас черт дери. Дальше – работать, работать… не могу, не могу!!!..»

У Кости загнан, ошпарен мозг – будто тащат, тащат по горячему асфальту – загнали, загнали!..»

Нет выхода, нет выхода. Шмякается на асфальт мозгом, жихает с пылью.

«Нет, я не позвоню ей… но ты ведь позвонил Уртицкому тебя ведь затянули теперь уж… – нет! Я не буду ей звонить!» Но эта мысль – как у падающего тела.

«Нет, не буду звонить!»

Мы там готовили… так и не вышел.

Все это – мастерски сделанные намеки. Костя чувствует, что каждое слово, каждая интонация стоят в них на своем месте. Это как фортепьянный аккорд, но клавиши нажимаются не разом, но по порядку (каждая часть одного намека). Но в его сознании это уже отражается горстью звуков. А что эта «горсть» означает доходит он постепенно, через несколько часов.

Конечно, основную суть он ловил сразу, но детали проявляются для него гораздо позже, когда он начинает обдумывать и вспоминать. В результате он приходит к тому, что от него требуют вполне определенных действий да еще с мелкими нюансами. Но больше всего в тупик ставит… ты должен. «Я ее совсем не знаю…» – ты должен. Раз и все. Должен.

Ира Лобова.

Это условие.

Позвонить в журнал, рассказать, открыть им глаза…

«Вообще они все вместе, сговорились, и так все знают – они заодно с Уртицким – и Лобов тоже».

Позвонить, узнать, что с романом… – роман не годится, переделывать. «Я отказался, наотрез отказался переделывать». Как ловко его заманили в ловушку его же действиями! Костя ходит, ходит – старается увидеть на потолке комнаты – позвонить, узнать, там, на потолке, узнать, что с романом!.. – рецензия, плохая рецензия – идет, идет тент наверху.

Ходит, шагает – успеть рассмотреть на потолке – тихонько-быстро тент следует за Костей, все накрывает.

Ваш роман не годится. Молдунов специально. Сговор с Уртицким.

Позвонить, узнать, – ходит, ходит по комнате: что же делать, что делать – на потолке, разглядеть – узнать, узнать… жизненный опыт, Костя. Ты Иру-то помнишь?

Позвонить, позвонить, узнать-разглядеть на потолке, успеть! – скажут то же самое, роман отклонен – и это будет уже все. Официальный отказ из журнала. Тихонько-быстро следует тент.

Уртицкий вступился втихаря.

«Если позвоню в журнал, полезу на рожон…» – Отказ. И если уже скажут точно – в журналах все точно, если спросить напрямую – дадут ответ, точка.

«Не могу, не могу позвонить… Молдунов все сказал… Молдунов говорил как из потесненного положения…» – это только ощущения – «я никогда не смогу зацепиться за это!!» – неясный тент, ничего не видно.

Секунду ему страшно, удивительно! – от этой наглой быстроты – как быстренько следует тент – «как это может быть, кто им позволил?!..»

Такое происходит!! Еще вдруг спонтанная мысль: «Я, может, слышал полно таких историй? Да, но когда это в вопиющей реальности… Боже мой, это просто, просто…»

Непередаваемо и невообразимо, да.

«И… Не могу взбунтоваться. Не за что зацепиться». И снова, снова слова Уртицкого: Мы там готовили один текст, который так и не вышел.

«Я столько лет его знаю и после этого выходит что только… Ублюдок, ублюдок кислорожий».

Жаркие вспышки-змеи в голове, в туманящей усталости. Гул, все гудит в извилинах!!

Ходит, ходит, узнать, узнать – позвонить Молдунову – сказать, что Уртицкий…

Я не знаю вообще, о чем идет речь, – кажется, слышит уже Костя ответ Уртицкого – Молдунову. – Это ему просто померещилось. Ну вы что думаете, что я… и его личная жизнь… как это вообще может быть связано?

«Боже мой, да есть ли у них хоть капля совести, хоть капля человеческого?!!! Это такой классный роман!! И я столько работал!!» – мысленно вопиюще восклицает Левашов.

Так Уртицкий и хочет человеческих отношений. Человеческой любви, – откликается у Кости само собой.

Вы можете помочь напечатать? – Ты Иру-то помнишь? Это ж еще неизвестно, получишь ты премию или нет. Писатель Валтаров совмещает литературу сриэлтерством. «Работать, работать идти ради Иры… – ошалело колотит, колотит в висках. – Этого не будет, не будет!»

Ледяной жар в голове.

«Валтаров… он мне еще этого придурка будет в пример ставить! Пятьдесят лет, а ничего не добился, никому не известен, только две книжки издал…»

Но Уртицкий всегда хвалит Валтарова – они вместе учились и большие друзья. «Да, да, друзья. И с Молдуновым – тоже».

Костя продолжает расхаживать, расхаживать по комнате, расхаживать.

«Они звонят мне намекают потому что знают что я все равно позвоню ей. Они это знают – что выудят из меня! Знают заранее, все равно знают!»

идет, идет по комнате – идет-идет, идет

«Нет! Не буду ей звонить!..»

Расхаживает, расхаживает – мы знаем, что ты отправил на премию… но это ж еще неизвестно, что там будет. (Чарующий блеск – церемония вручения «Феномена»! Огромный экран над сценой, оживленная игра цветомузыки, совершенство, талант – в момент ты взлетаешь, у тебя море поклонников!..)

Неизвестно, неизвестно – идет, идет по комнате, идет-идет, иди сюда, иди…

«Нет! Я не позвоню ей! Не позвоню! Бездари, ничтожество! Не продамся!» – Костя остановился посреди комнаты. Несколько секунд…

Расхаживает, расхаживает, опять, опять – это ведь только один отзыв и оценка вполне можно изменить — мягенький, манящий голос Уртицкого.

«Нет! Я не поддамся! Не бывать!..»

Маэстро может и решение жюри изменить… «Там уже, значит, сговор – раз Лобов звонит мне, говорит такое… Если я буду встречаться с Ирой – мне дадут премию «Феномен»?..»

Костю так и влечет, влечет – невидимая леска протянулась к нему…

«Но а что если обманут меня?..» И ему мерзко-ступорно от этой невольной «расчетливости». «Я Ире позвоню, а премию… мне все равно не дадут?

Что если членам жюри наоборот захочется «проявить волю»? Уртицкий сказал одно – а они захотят показать, что у них, дескать, свое мнение?»

Мутный, крутящийся клубок интриги. Костя как чувствует его… и двоя-кость всего, шаткость. А Уртицкий как играет на этом – своими устойчивыми, акцентированными намеками.

«Когда именно он говорил с жюри? И что конкретно сказал? Он замолвил за меня слово? Да… но может забрать его назад».

Левашов останавливается. И бросается на кровать.

Лежит…

Алё… – мягкий, покладистый голос Уртицкого. Голосок поддается… когда скатываешься вниз, как по леске – к Ире.

«Леску протянули… Сволочи! Тихо-тихонько. Тянут меня по леске, чтоб я…

Нет, не поддамся».

На несколько секунд все мысли исчезают.

«Молдунов… Господи, он же говорил… что он говорил по поводу моего романа? На обсуждении… что говорил? Что «мне нужно было лучше выдержать-прописать любовную линию»! Да, это что-то значит… любовная линия… Они все в сговоре! Он уже тоже заранее обо всем предупрежден!! Он намекал мне на это же».

Ошпаренная голова – у Левашова смыкает в груди, он вскакивает, как от щекотки, начинает искать телефон Иры. Все в сговоре – другого пути нет!

Где же, где же ее телефон?

Костя успел его стереть за год.

«Значит, надо… что же делать? Значит, надо Лобову позвонить и узнать? Телефон его сестры…»

Ты Иру-то помнишь? Невеста, Костя, невеста.

«Надо выяснить!»

Он набирает Лобову…

– Тебе нужен мобильный моей сестры? Иры?

– Да. У меня его не осталось, – говорит Костя.

– Хорошо, конечно… сейчас, посмотрю у себя в мобильном… только знаешь что, Костя? Ты уж не говори никому, что звонил мне и спрашивал его. Что мне так напрямую пришлось его давать, – произносит Лобов совершенно обыденным голосом, по-приятельски. – Он у тебя был и ладно, хорошо?