Лечение водой

* * *

Сначала молодежная премия… Когда-то он попал к Уртицкому, который занимается юными дарованиями… туда приходили способные литераторы с совсем еще неопытными сочинениями, и начиналась работа – стимулирование отзывами, подогревка, так сказать; в своей студии Уртицкий раскрывает таланты. И все это – на совершенно свободных началах. Так что далеко не все, кто у него появлялся, так уж радели за писательское дело; в результате никаких обязательств – это Костя всецело ударился в творчество, – то, что его всегда влекло.

Между тем, Уртицкий – настоящий камертон к искусству. Он – действительно выдающийся преподаватель и оценщик. Он обладает феноменальной способностью ловить самую суть литературного произведения… не то что даже по полочкам раскладывать его достоинства и недостатки, а как бы выводить срединную линию, дрейфуя – пятью-шестью фразами; и всячески избегая прямых высказываний. В результате получается не меткая оценка, а скорее, пространный, иногда даже неясный отзыв, который, между тем, демонстрирует невероятную понимающую глубину, призванную настроить на нужную волну и автора произведения. Уртицкий – так лавируя – умело настраивает талант; находит «нервные центры», принимающие в творчестве самое активное участие. Надавливает и так, и эдак, чуть-чуть, иногда чуть сильнее, ущемляя или стимулируя творческое самолюбие. Как только талант делает шаги вперед, маэстро всегда поддержит словесной похвалой…

Однако это все до определенного момента. Когда появляется стык, «острый угол» – когда человека надо пропустить куда-то дальше. Как только этот момент наступает… Уртицкий сразу начинает раскачивать, подвигать свои оценки в ту или иную сторону и заплетает интригу, которая так расставляется, так странно зацепляет самых разных людей… Даже! – так ловко заворачивается в мудреную цепочку жизненных событий, что в результате оставляет талант ни с чем – без славы, без денег, без всего… Но не потому, что Уртицкий не хочет помогать – сам он искренне верит, что двигает литературу вперед… но просто у него это заложено генетически – изгадить всю собственную и чужую работу, чтобы с нее не было никакого проку. Это выходит у него интуитивно, само собой. Потому что оборотная сторона его ратования – чувство собственничества и зависть, радикально все сменяющая, как только нужно, чтобы за словами последовало дело. Но это никому в Уртицком, в основном, незаметно, потому что лихорадочная жадность до литературных связей укоренилась в нем так глубоко, стала таким естеством, что обрела внешнюю форму мудрого спокойствия, дипломатичности и податливости. Несколько его рекомендаций – и тебя станут печатать во всех престижных изданиях, – однако он так бережет заработанное влияние, что никогда им не воспользуется. Либо тихонько намекает «протеже» о такой дани, на которую тот никогда не пойдет…

Уртицкий – лицо и характер современной литературы. Развивающий самые перспективные и новые течения. Он всегда скажет, что от него ничего не зависит – ни в премиях, ни в публикациях, – и что он нигде не состоит. Между тем, куда ни сунешься, везде увидишь его физиономию. В одном месте он организует вечера, в другом его посылают, как куратора поэтического биеннале, в третьем он член редакционного совета. Кроме того, еще в десятке мест он занимает подвижно-плавающую позицию, вроде нештатного рецензента или неофициального наблюдателя. Каждый год он входит в жюри той или иной премии и сидит во всех журналах и газетах. И везде он судит. Он это и не прикрывает – как раз, чтобы молчаливо властвовать и держать ситуацию под контролем; в каждом месте, куда влез. Чтобы за его отзывы нельзя было зацепиться, а только для собственного авторитета. Он открывает таланты и всегда молчаливо делает вид, что выжидает момент – чтобы сделать их известными. Но этого светлого дня никогда не происходит – на деле он вперед себя никого никогда не пустит. И он так прочно везде засел, так властвует, так ловко дергает за ниточки и изворачивается, что выбить его уже нет никакого способа, и все – а что делать! – просто перестали замечать эту наглость, либо признают его ничтожество, но молчат. Все благодаря многолетнему стажу Уртицкого, который перешел в привычку. Теперь – стоит поднять на него руку, он всегда вывернется и только выставит тебя на посмешище.

…Впрочем у него бывает настроение похвастаться – тогда он наоборот говорит, что имеет влияние где угодно и одной его рекомендации достаточно, чтоб ее обладатель прославился чуть не на всю страну. С Уртицким в эту пору можно даже сговориться, и он напишет в какой-нибудь журнал… но только в последний момент похвалит так, что публикация почему-то никогда не пройдет.

(«Ну и что здесь, собственно, такого? Это же вторично, – объяснит Уртицкий. – Главное, не слава, а бескорыстное творчество». За искренность он всегда только и ратует. Да и журнал, куда он написал, солидный, но, на самом деле, никому неизвестный (опять лишь крупинка в бетонной стене издательств, которые ни на что не отреагируют)).

Да: и почва, и среда под стать таким «прокрутам»! Малотиражные журнальные издания, пробиться в которые необыкновенно трудно. Не приносящие, можно сказать, ничего. Долгое ожидание каждой публикации – все это создает ощущение нарушенности и застоя. (Особенно на входе – а Уртицкий как раз ловко занимает позицию на входе). Неоднозначность любой оценки. Всегда можно преувеличить достоинства, преуменьшить – когда надо. И все будет убедительно – если ты опытен и хорошо подвешен язык. Кроме того, для Уртицкого все критерии шарнирны. Ведь он либерал – освобождает литературу от каких-либо установок. Никогда не привязывает оценки ни к культуре, ни к обществу, ни к истории; ни к социальным проблемам. (Впрочем, когда удобно, он может на это пойти). Уязвимость – он умело пользуется ею для достижения сотен разных целей – как относящихся к искусству, так и бесконечно от него далеких. И все это для того, чтобы только управлять в совсем небольшом кругу…………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

…Он часто планирует какой-нибудь сборничек или литературный сайт или сделать тематический номер в журнале, где выйдут рассказы его подопечных. Беспроблемно и мягко заявляя: «Конечно, конечно, это все реально». И вроде где-то что-то начинает обсуждаться, что-то завязывается, но в последний момент возникает какой-нибудь иной вариант – например, премия, на которую Уртицкий все перекладывает, говоря, что это еще лучше. А этого ждать – новые пол год а. Либо откуда ни возьмись возникает критическая ситуация: «у редактора семейное несчастье, и я не хочу травмировать его, так что выход поэтических подборок придется отложить»… А если попробовать надавить, либо напомнить попозже, он всегда вывернется и так при случае раскритикует, что говорить дальше отпадет всякая охота.

Вместе с тем, какими бы гадкими не были его интриги и надувательства, они всегда оставят ощущение, что виноваты его протеже. А Уртицкий просто хочет, чтобы литература стала качественнее и лучше; что он снова выжидает, что просто не пришло время, а стало быть, нужно еще проходить к нему, просидеть возле него…

С другой же стороны, Уртицкий все равно ведь кому-то выдает литературные премии – он постоянно член жюри каких-нибудь конкурсов в календарных годах… Так вот время показывает, что авторы, которых он двинул безо всяких интриг и торговли, не добились в литературе ровно ничего! – редко когда издав хоть одну книгу. Да ведь и Лобов, в котором Уртицкий души не чает, это просто безвольная кукла, которой он вертит и управляет. И двигает только так осторожно, чтобы тот всегда оставался в поле зрения.

Каков итог? Все это только усиливает и растопляет болотистость, расшатывая систему и так еле дышащую. Потихоньку делая искусство местечковым – что оно становится никому не нужным, кроме сугубой кучки литераторов, – и только засоряется.

Все, к чему бы он ни притронулся, зависает и вязнет – Уртицкий и сам просидел всю жизнь на одном месте и стремился, чтобы через него проходило как можно больше ниточек. Но он никогда не тянулся за ними, а делал так, чтобы те сами к нему подтягивались; с помощью намеков и виляний, и что он важный ценитель, умеющий прочувствовать искусство, как другие никогда не смогут…

Неудивительно, что у него измененное представление о хорошей литературе. Именно он часто заявляет, что Шолохов, Томас Манн, Диккенс – не такие уж великие классики. Для него все равны – он воспринимает произведение как бы в отрыве от автора… А с другой стороны, ведь он и должен так судить – ведь он сокрушает стереотипы! – и это очень полезно для развития новых дарований, для амбиций… Однако опять здесь двойное дно. Потому что он никогда не сходит со своих установок (относительно классики). Он вообще негативно относится ко всему, что является национальным достоянием, считает любую культуру раздутой, несуществующей. Что за этими понятиями и за эпохой – вообще ничего не стоит. (На деле же это – только для утоления грызущей его досады, – что сам он ничего не добился). И если кто-то обращается к широким проблемам, к истории, вырастая из небольшого круга, обретает признание масс, позиция Уртицкого к нему радикально меняется: он сразу отыщет в его творчестве кучу недостатков. Исключение – если только он может управлять этим человеком… но Уртицкий по определению не может управлять тем, кто прославился.

Казалось бы… в чем проблема? Такие, как он должны просто сидеть в своем углу и… однако Уртицкий почему-то сидит на тех местах, где были классики. И себя теперь им совершенно искренне объявляет. И кучку друзей-литераторов, которых, мол, прессовал советский режим, и им когда-то не повезло.

Сочинения коих исходят из «невероятной интимной глубины и тонкости чувств и прекрасного. И не загрязнены ничем другим посторонним» – поэтому у них нет широкой огласки.

Уртицкий, кстати говоря, и сам писатель, но пишет совсем мало, и его творчество является продолжением его взглядов – по смыслу совершенно оторванное. В одной из его повестей человек «под впечатлением последних киноновинок» решил научиться повадкам земноводных (видимо, чтобы примкнуть к ним, в конце концов), а окружающие, «будучи самыми обычными людьми» (нефантастический жанр своего сочинения Уртицкий старательно подчеркнул), – тоже вдруг стали его одобрять и балагурно подпихивать. И всему этому зачем-то была придана форма нравственных и религиозных исканий.

За повесть Уртицкий получил премию «Литератор года», которая вручалась «современным мастерам утопической прозы» по версии журнала «Новый культурный счет»; расходившегося тиражом триста экземпляров – среди тонко понимающих ценителей. Премия просуществовала ровно два сезона, а потом была упразднена. Впрочем, Уртицкого даже пригласили на телевидение, но не как писателя – как известного оценщика, – что ущемило его самолюбие, в результате он отказался от интервью.

Зато после его позвали работать рецензентом в еще нескольких литературных проектах, масштабных и видных. (Которые, в то же время, почему-то оказались в полном отрыве от книгоиздания)…………………………………………………..

* * *

Связи Уртицкого, его публикации – результат многолетних железобетонности и ушлости, виляний, соединенных в этом человеке в единое целое; с которыми он сумел пробить себе дорогу в литературу. (И без огромной силы воли тут никак).

Начал он свой путь лет двадцать пять назад. (А сейчас ему уже под пятьдесят). Конечно, он точно так же толкался по редакциям журналов, как все остальные, однако хорошо чувствовал зыбкость, шаткость любого суждения о литературе и, стало быть, той первой критики, которую огреб. Ну а отыскивать обходные пути – его конек. Так что он принялся тыкать по журналам и газетам статеечки, критику – то, что брали легче, – оказывать услуги, и чтобы за что-нибудь зацепиться. Чтобы решать и чтобы зависело от него. Постепенно он добился, что на его собственное творчество стали закрывать глаза и печатать. Первая книга рассказов у него вышла в тридцать пять. Позже он издал и вторую, а потом еще роман.

Однако вся критика обходит теперь Уртицкого стороной – даже не смотря на то, что его вещи регулярно печатаются в центральных изданиях; либо коротко хвалит, делая резюме………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

* * *

Чувствует ли Костя все эти вещи? Конечно! Но с другой стороны, он всецело погружен в творчество, а маэстро направляет и манит новыми и новыми перспективами (Костя ведь знает и видит их; к примеру, очередную премию, где тот нарисовался). Уртицкий – действительно прекрасный стимулятор и покровитель. Здесь они отлично находят общий язык.

Кроме того, Левашову все годы и нужно развиваться – чтоб было, с чего стартовать, а противоречия и болотистость как раз странным образом и настраивают… только на всецелое творчество! И идеализм! – написать так, чтобы разом сказали «ах!» – и о нем узнают все. Уртицкий прекрасно подпитывает все это. Естественно Костя, чем дальше работал, тем больше видел в своем преподавателе наилучший способ к воплощению мечты – не просто добиться признания, но прыгнуть выше всех! Местечковость превратилась для него в ступень, с которой разом можно завоевать мир. Вот почему он много лет сидит возле этого человека – не смотря на то, что тот ничего не делает, а только водит за нос и морочит голову. (Впрочем, Левашов, в то же время, ни в какую не доверяет Уртицкому, конечно! Считая неудачником. И все время чувствует, что тот готов напакостить любому писателю, который расходится с ним во взглядах – литературных или просто жизненных, все равно. И последние годы в Косте все больше и больше копилось недовольство).

«Но теперь-то уж! Теперь-то, когда я написал роман!.. В конце концов маэстро меня продвинет!..»

И они столько знакомы – он надеялся, что теперь все-то достанется ему задаром.

И ведь… он действительно всем пожертвовал ради писательства. И не получил за все годы ни гроша. Но тогда может быть… пойти работать?.. Ну а Костя не хочет работать! Сочетать свое дело с чем-то другим – нет, никогда! Ничто не должно отвлекать его. Поначалу по совету матери он поступил в институт экономики. (Там, кстати, он познакомился с Гамсоновым). Однако Левашов всегда хотел стать писателем и когда попал в литературную среду, это очень быстро увело его от всего остального… нет, «увело» – не то слово, он почти перестал учиться и сосредоточился на рассказах и романах. Потом, заболев пневмонией, ушел в академ, а выздоровев, продолжал все только писать, совершенствоваться. И позже убедил мать, что восстанавливаться не имеет смысла, и он должен все посвятить литературе.

Стало быть, в свои шестьдесят мать должна содержать его (а отца у него нет). Теперь Костя по-прежнему материально зависим. Мать поначалу препятствовала, но он легко подмял ее под себя – она же любит его и, кроме того, знает, что он пишет с раннего детства. Теперь наоборот – поддерживает.

Зато от чужих людей он часто слышит непонимание или упреки:

– Писать? Но ведь это не приносит никаких денег.

– Я это делаю не ради денег.

– Это же просто хобби.

– Нет, это не хобби, – у Кости все всколыхивается внутри от того, насколько это мимо и лживо!! – Писать – это дело всей моей жизни! И ничем другим я больше заниматься не буду.

– Ты хочешь добиться самых больших высот? Но надо же реально смотреть на вещи! А если ничего не выйдет?

Когда Костя это слышит… у него внутри все начинает клокотать, клокотать от презрения!!.. К человеку, который сомневается, мыслит местечково и не верит в чудо, живя лишь материальными ценностями, локальными целями.

Но Костя не взрывается, сдерживая себя, просто поясняет в ответ, что надо работать, пробиваться, занимаясь только этим делом – и тогда все придет.

– Ну что ты себе такое внушил? Это же просто… – и Костя чувствует эту тихую насмешку – и сверстников и старшего поколения… «Это просто возрастное. Ему же еще чуть больше двадцати!»

«Идиоты, придурки! – изнывает Левашов омерзением в душе. – Что они понимают в жизни? Что все решают деньги? Дураки, ничего мне это не нужно! Я все равно всего добьюсь, все равно им докажу!» – страшнее всего!.. Ему увидеть себя отступившимся от цели, от мечты…

Костя словно бы слышит эту презренную, реалистическую установку:

«Ну вот, наконец-то он повзрослел и встал на путь истинный. Понял, наконец, что деньги это главное, а все остальное – второстепенное».

– Никогда! Никогда не предам я своего дела!

Он все время, все время ведет эту борьбу (она даже больше как внутренняя, мысленная) – с людьми, которые живут обычной жизнью, рассуждают в привычных координатах. Но этот конфликт только еще больше подогревает – работать, я все равно стану, все равно докажу, я стану, добьюсь!!

И потом это превращается во внутренние изнывания, переживания – когда он уже в одиночестве вспоминает эти фразы – и подавить их, доказать, доказать! В результате все обращается в продуктивное русло – работает он постоянно и очень много.

Это человек, который начинает тихонько презирать каждого, кто пытается свернуть его с пути.

– Писатель? Но ведь ты должен понимать, что сегодня, в наше время это не…

– А мне плевать, что сегодня и что в наше время. Я все равно буду только писателем и все равно всего добьюсь – ничего другого мне не надо.

– Но ведь есть другая жизнь. Неужели тебе неинтересно…

– Ничего мне это не нужно, я не предам своего дела.

– Но сидеть на шее у пожилой матери! Это же аморально!

– Ничего меня это не интересует, мне все равно. Я все равно буду заниматься только этим, не предам я своего дела.

В то же время это у него как ответная реакция – Костя понимает, что деньги нужны, но просто обычная жизнь чужда ему. Он сосредоточен на творчестве, своем внутреннем мире и созерцании внешнего: мысли, чувства, переживания, – и повсюду замечает любопытные вещи за людьми; закономерности. А отвлекаться, погрязнув в суету, – резкая разрывающая боль!!.. Не тратить, не тратить ни минуты впустую, только писать, продвигаться!.. И еще он прекрасно знает: «Люди, которые говорят одно, а жизнь уводит в сторону!.. Ни в коем случае не повторить их судьбу! Никогда, никогда не отступлюсь!!» – другие интересы могут увести – нет, никогда. Не тратить ни минуты!

Но в то же время это лишь малая часть – что им движет. И что он чувствует………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

Казалось бы именно из-за этих позиций у него нет девушки? Нет, не поэтому – наоборот, он всегда пользовался успехом у женщин – а просто не складывается настоящих отношений. Все время эпизодически что-то возникает: общение, гуляние, но то Костя воспримет серьезно шуточную игру, то наоборот быстро отделается от человека, который его уважает; потому что она по какой-нибудь причине его не устраивает. То вовсе он об этом не думает, а продолжается какая-то пустая трепотня, встречи раз в месяц и… ничего. Потеря времени: отношений как таковых нет.

Может, дело все в том, что это для него дополнение? Да нет…

Как бы там ни было, девицы либо исчезают, либо начинают водить его за нос… либо действительно намекают – почему бы ему не пойти работать…

И тотчас Костя испытает коренное противоречие.

Просто он всегда наталкивается на таких, которые не любят его – симпатия, ничего больше. В результате он совсем уже привык к этому… но он же, в конце концов, должен с кем-то сойтись!..………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

* * *

Еще иногда он слышит это резонное напоминание от окружающих, что мать его поддерживает, но она не вечная. И кто его будет потом содержать?

И вот тут Костя уже ничего не отвечает. Но не потому, что ему стыдно или что-то подобное. А просто ему нечего ответить.

После этого разговор прекращается, и он продолжает делать по-своему.

В то же время, он понимает, что это слабое, уязвимое место. В общем-то, здесь он как раз и рассчитывает на Уртицкого. Тот его продвинет, «я буду зарабатывать литературным трудом». Но и самому, без этого надо продвигаться! Но ничего конкретного кроме того, что все время пишет, он не делает. «Я напишу что-то стоящее, меня напичкают премиями – все придет само!»

В то же время, его уже печатает едва ли не вся региональная периодика, но добился он всего сам – просто отсылая рукописи. Наверное, он и мог бы пробиться в издательство, но Уртицкий настолько хорошо следит за ним, так хорошо знает все его слабости, что Левашов плывет по течению… и ничего специально не продалбливает. Он только не сходит со своих позиций, а каждая неудача (отказ в публикации или из какой-нибудь премии и пр.) лишь убеждает его, что нужно просто работать дальше.

До поры до времени это было хорошо…

* * *

Излишне говорить, что он для Уртицкого – особое звено. На него маэстро всегда ставил и играл… Да, почти все литераторы рано или поздно уходили из студии ни с чем, без выполненных обещаний, которыми поначалу их закармливали. Да, планы с годами так и оставались планами, а печатался сам Уртицкий, все время только повторяя, что «в этом нет никакого смысла» – «народу ведь не дано понять глубину истинного искусства». Однако Левашов – совсем другое. Это человек – по-настоящему перспективный, одаренный. Вот почему маэстро ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не хотел потерять его, тайно видя в Костином продвижении назначение всех своих изысканий……………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

IV

Теперь Костя представляет себе: Молдунов вернулся с выездного семинара – «ему сразу же звонит Уртицкий, спрашивает про меня».

Потом они встречаются…

– Я ему сказал, что роман сырой, – говорит Молдунов. Но уже не резко настаивая – а просто жмет плечами. (Это только к Косте у него «отеческая строгость и высокомерие»).

– Да не, ну роман хороший, все там нормально, – Уртицкий морщится, махает рукой.

– На самом деле, очень хороший!

– Конечно, конечно! Если все силы бухнем свои – сенсацию сделаем… Меня другое волнует. Надо, чтоб он как-то по-другому на свою жизнь посмотрел. Потому что жить в коробке, как он живет… для писателя это…

– Согласен, согласен, – кивает Молдунов. Не совсем, впрочем, понимая, что Уртицкий имеет в виду. А ведь тот уже гораздо жестче все «решил» (о личной жизни Левашова). – Неплохо было бы ему девушку найти, я вот что думаю, – Владимир Михайлович произносит, смотря куда-то вдаль. Размышляя.

– У него нет девушки?

Маэстро в ответ качает головой, молча…

«Лицемерная свинья!.. Так мягко говорить обо всем, будто это и не особо важно. «Хотелось бы просто»! А на деле…»

С другой стороны – то, что Уртицкий завел сей разговор… это уже сигнал для Молдунова – и для журнала – заморозить публикацию…

«И премию «Феномен» я наверняка не получу теперь, черт дери…»

Ему хочется завыть – «Сколько можно-о-о-о-о?

Я столько в это вложил! Роман суперский, высший класс! А они…! Опять ничего не дадут! Опять только козни, муть, издевательство».

Сознание гудит, погружаясь в безнадежную мглу.

Или… Молдунов как раз знает от и до – что Уртицкий так нагло раскачивает Костю? («Ублюдок, бездарь вонючий…»).

Нет, непохоже на это. Маэстро затеял свою игру, за спиной…

Перед Молдуновым он только… размышляет? Как и в литературной студии часто – с интонацией «мудрого знатока человеческих душ».

* * *

Костя лежит на кровати с широко открытыми глазами. Мысли-мысли-мысли роятся в голове очень гулко, гулко и теплые механические змеи. Не в силах не в силах их контролировать и остановить: Уртицкий решил прицепиться – мерзавец – шантажирует – тебя не шантажируют – хотят купить – так Гамсонов сказал, да – Уртицкий…

У Кости широко открыты глаза… лежит на кровати. Не может закрыть глаза от льда – онемелого. Не может закрыть, успокоиться – мысли вертятся против воли он страшно перевозбужден. Его как электрошоком пронзило!…

……………………………………………………………………………………….

Тут вдруг что-то слабо провисает в груди – идея!

«Левченко!! Надо позвонить Юре Левченко и все ему рассказать!..

Но может не стоит?! Я рассказал Гамсонову, теперь надо остановиться и…»

Нет, Костя уже покатился как с горы, и даже если у него позыв – стоп, – потом – о! Слабое провисание в груди: как же не рассказать о таком!

И он как катится по льду вниз – в плечах оживление испарина в теле бесчувственная, от которой даже весело! Страшное перевозбуждение!

Катится, катится с горы. Надо позвонить Левченко секундное облегчение что он не может остановиться скользит ему хорошо

изжаренная змейка в голове роится пока набирает номер…

Левченко просто знакомый… но очень приятный.

Левашов возбужденно пересказывает Юре всю историю. Тараторит от начала до конца.

– Представляешь, я столько работаю! А надо мной так издеваются!

Левченко вообще очень удивился этому звонку, а потом с присущей ему доброжелательностью говорит, что не может поверить: Владимир Михайлович затеял такую игру?