Лечение водой

– Вот, только не надо мною как девушкой интересоваться! – резко и звонко обрубает Оля. С готовностью. И отворачивается в сторону.

Он удивленно смотрит на нее.

– А… в чем дело? У тебя…

– У меня есть молодой человек, – отчеканивает она.

Костя хмурится.

– Это не… Игорь Меркалов?

Пауза. Оля опять бросает взгляд в сторону. Поворачивается и кивает.

– Это Игорь.

– Вы встречаетесь? Но ты же что-то такое вроде говорила…

– Мы до сих пор встречаемся. У меня есть молодой человек. Мы с Игорем уже полтора года.

– С самого начала? Как ты пришла в студию?

Оля не отвечает. Костя начинает вспоминать, что она говорила на мосту… да ему и вспоминать не надо. Но он вдруг понимает, что больше не в силах заговорить об этом. Ее обрубающая интонация… отбила в нем саму способность говорить о личном.

У него просто язык отнялся.

– Там не все в порядке, – объявляет вдруг Оля. Качая головой и поднимая вверх маленькую ладошку.

– Что… с вашими отношениями?

– Да. Я не буду говорить, что именно, но там не все в порядке, – повторяет Оля. Очень серьезно.

– Ну… давай тогда просто не будем торопиться, хорошо?

– Вот именно. Торопиться я не люблю.

Пауза.

– Да нет, ну что ты, Оль. Я вообще тебе хотел сказать… Я просто, на самом деле… так уважаю Игоря. И совершенно не собираюсь создавать ему… ну ты поняла, в общем. Мне только его литературная позиция… я не разделяю ее. Вот это его пафосное ничегонеделание, Оль… Надо пробиваться, работать, оттачивать мастерство. И еще: не надо пытаться соединить несоединимое. Поэзию с философией, психологией и Бог знает с чем еще – как он делает. А то получится трехомуть, ничего живого. В общем, надо заниматься творчеством, ловить искры Бога.

– Я здесь согласна с тобой.

– Ну вот видишь… Да нет, нет, я на самом деле, говорю тебе не с целью, чтобы как-то выставить Игоря для того, чтобы выиграть в твоих глазах… ну ты понимаешь, – Костя старается быть обходительным и очень вежливым; но ему и щекотно-надрывно, когда он это произносит, – а только с точки зрения… дела, Оль: зачем примешивать к стихам философско-критический инструментарий. И еще из живописи с музыкой. Все методы и подходы мешать в одну кучу. Слушай, а он обо мне тоже говорит…

– Я уже сказала, что все мои разговоры с ним…

– Да, хорошо. Понимаю, – заминает Костя. Обиженным он себя не ощущает. Только отпугнутым.

А затем возвращается к мысли… «Оля просто друг… да зачем мне что-то большее? Я готов просто с ней общаться. Я все равно буду общаться».

Капельки страшной усталости в голове.

Оле приносят мороженое в креманке.

– Вау! – она покачивает головой от того, как пышно оно выглядит. Опять Костя чувствует Олину грацию.

«Какая взрослая, стильная деточка. Стильно качает головой».

Но ему слегка не по себе. И вдруг начинает что-то нетерпеливо-нервно провисать в грудной клетке…

– Я, кстати, вот еще чё хотел те сказать… это к нашему вчерашнему разговору. У меня с матерью как раз сейчас очень хорошие отношения стали. Это раньше они были не очень. Когда она хотела меня заставить работать. А сейчас, когда она приняла мои позиции – естественно, у нас уже нет никаких конфликтов.

– Поня-ятно, – произносит Оля. Она осматривает мороженое – с какой бы стороны начать есть.

– Мы сейчас с ней очень мирно живем.

Ill

«Вот надо же! – раздосадовано повторяет Костя про себя; уже идя по улице, чуть только попрощался с Олей. – Как мы сходимся с ней! Как поддерживаем друг друга! И интересы совпадают, и позиции… никогда еще не было такого! Чтоб так во всем! Чтобы на полную».

Действительно ведь не было у него такой гармонии в отношениях. Это скорое и совершенно неподдельное притяжение, огромное – как хорошо!.. Но ведь он и раньше прекрасно чувствовал, что Оля благоволит ему…

«…И на тебе. У нее есть молодой человек. И правда жаль!»

Досада. Он опять ощущает нездоровые нервные колебания внутри – от усталости. А в глазах – туманно-световая поволока.

«Вот уж, что называется, если где прибавится плюсов то обязательно будет минус, от которого все… никакого смысла. И все в результате одно и то же – ничего не складывается. У меня нет девушки», – секундная скука, нудность… но быстро исчезает – в теплой мозговой поволоке.

Впрочем, он несильно переживает об Олиных словах. Гораздо больше: «Получу ли я премию «Феномен»? Я должен взойти на пьедестал!.. Роман, мой роман, надо мной издеваются… и теперь еще это – у Оли есть молодой человек. Как беспощадно это все, – коротко мысль. – Меня так поливали в студии, и она теперь отшивает меня – не смотря на то, как мне больно… Одно, еще другое, никакой пощады…» – но он тотчас криво ухмыляется.

Туман в голове так и не проходит, но потом Костя чувствует… ущемленное самолюбие разглаживается, что-то выправляется в его голове.

«…Но так ли уж мне важен минус? Ну и что, что она с Меркаловым – я просто хочу общаться с ней и дальше – говорить, говорить, говорить… Рассказывать о своих мыслях, проблемах. Мне этого вполне достаточно». Он понимает, что не обманывает себя. Действительно это так.

«Да мне ничего другого и не нужно было с ней, все правильно», – он вдруг совершенно охладел внутри; разом. Да ничего и не было.

«И не надо, да. Все правильно. Просто будем общаться. Вот Олина поддержка мне очень приятна…»

«Боже мой, никогда не было ничего подобного! Действительно меня влечет к ней только как к товарищу! Если уж мне раньше какая-нибудь сказала бы, что у нее есть молодой человек, так после отношения тут же и кончились. Они просто прекратились бы естественным образом! Я прекратил бы… а здесь мне не хочется, – отмечает опять Костя самому себе. – Я хочу дальше продолжать. Потому что с ней просто приятно общаться… она интересует меня как человек. Так может, это и есть настоящее чувство? Да нет, нет, в том-то и дело…»

Пауза.

«Мне никогда ничего и не нужно было, все правильно». Теперь он действительно успокоился, поставив точку внутри, у себя: «Просто будем общаться. Сейчас мне нужна поддержка как никогда… И так ли уж важно, что она с Меркаловым?..»

Потом у него вдруг возникает странное ощущение… он будто выстоял эту новость – у меня есть молодой человек! Это Игорь… – и ему хочется продолжать общение… какое странное чувство. Выстоял новость.

«И мне уже не восемнадцать – я теперь должен приглядываться к человеку, терпеть… добиваться чувств? А не так просто – бросил и все, как раньше. Я к этому, наверное, своей жизнью пришел?» Или это какая-то внутренняя установка, кою он дал сам себе?

Липкая поволока – в мозге и в глазах.

«Опять что-нибудь не получится опять что-то не получится! Опять все будет как всегда!., ничего не… потому что я специально стараюсь что-то изобразить? Да мне ничего не нужно, правда! Оля просто поддерживает меня. А я хочу узнать ее как…»

Вот только не надо мною как девушкой интересоваться!

«…как человека.

Да мне никогда с ней ничего не нужно было. Все правильно. Забить».

Спустя минут десять у него бегут, бегут мысли, но просто по инерции, безо всяких чувств, просто логически складываются в жаркой голове… «…Моя голова стала такой – после романа. Так долго его делал. Извилины – как кончики змей? Я так устал, я нездоров», – в эти невольные соображения. Как клубок по инерции раскручивается, инерции, инерции:

«…днем Оля в институте – у нее пары. Вечером в лаборатории, даже сегодня в воскресенье туда ходила. Вчера мы были у Уртицкого, потом сразу созвонились… когда же она может встречаться с Меркаловым? Или ездить к нему? Эту неделю она не могла быть с ним… Ага», – еще он вспоминает, как Оля сказала в первый же разговор: «Я сейчас целыми днями занята, с утра у меня лекции, вечером – лаборатория».

«Да, да. Она так сказала. Для меня она выкроила время, мы встретились во вторник… но из ее слов следует, что все остальное время… В среду она сама позвонила мне. Очевидно, сразу после того, как пришла из лаборатории…»

IV

…Придя домой, он ходит, ходит по комнате – в воодушевлении, теперь надо писать, делать роман… Про Город заката? Но готов ли я? Да, сюжет в голове уже назрел, но…

Я еще не знаю всего вполне!»

Аморфная масса умозрения…

И вдруг он представляет людей, лежащих в воздухе над солнечным лугом. Они отдыхают на воздушных, невидимых постелях. Улыбаются, абсолютно расслаблены, в просторных белых одеждах, кое-кто беззаботно закинул руки за голову. Они все очень счастливы.

«Откуда это? Не понимаю…» Но картина не уходит. Они все счастливы. Чуть только он начинает концентрироваться мыслью… сразу возникает. И будто даже блокирует – он не может сесть и приняться за работу. «Это Город заката? Но ведь это луг…»

Люди отдыхают, лежа в воздухе. Невидимые постели… а может, это некая фантастическая гимнастика тела? И души? Над засвеченным солнечным лугом. Они лежат в два ряда, каждый из них – точно против другого. И так парами далеко, далеко… Им так беззаботно и спокойно-радостно, Костя знает. Их фигуры не отбрасывают теней.

Вчера он рассказывал Оле про исчезновение конфликтов и маскировок.

«Если бы мы научились чувствовать чужую боль, как свою… мы никогда не стали бы причинять ее. Вообще вся боль исчезла бы разом, просто логически… Но для этого нужно соединение времени в миг. А так – мы причинили кому-то боль, и только позже она нам вернется – порой даже через много лет, и, может, совсем от других людей и ситуаций. Но эта как раз та самая боль. Но мы редко это понимаем. А почувствуй мы заранее – в тот же миг… никогда не стали бы причинять. И боли тогда не будет».

Эти люди. Лежащие в воздухе, над зеленью. Они научились?..

«С понедельника мы с Олей общаемся… уже неделю. Когда она могла бы видеться с Меркаловым? В лаборатории каждый день… туда она приходит после двух? Может, после четырех? В любом случае, сразу после лекций в институте. А потом по вечерам… во вторник мы виделись, в среду она мне звонила, в четверг-пятницу – тоже созванивались. Вчера – у Уртицкого, и мы опять говорили после этого. Сегодня… она была весь день в лаборатории – до нашей встречи. Я это почувствовал, она не врала… хотя с другой стороны…» – да, Костя вспоминает эту догадку, когда получил Олины смс: «врет, она врет – «сейчас позвоню ей домой и узнаю, что она там»».

«Да, с другой стороны… я так подумал, да. Но в любом случае! Она не могла бы быть с Меркаловым сегодня – это же точно так».

Костя вскакивает из-за стола и ходит, ходит по комнате…

«Могут ли они видеться в середине дня? Между институтом и лабораторией? Да, теоретически – но тогда что ж это за отношения? Все ясно, они расстались, конечно».

Ты что, с кем-то встречалась, и тебя не полюбили?

Да, но я не хочу об этом говорить… Я сейчас целыми днями занята. Днем у меня лекции, вечером я в лаборатории.

«А вчера у Уртицкого, в субботу… она могла видеться с Меркаловым до занятий? Но почему они тогда вместе не пришли на семинар? Игорь пошел куда-то еще? Нет, такого просто быть не может, он обязательно пришел бы с ней, если б они виделись в тот день…»

Логика, простая логика. Косте просто интересно…

У него все так и гудит в голове.

В теплой пене-поволоке.

«…она видится с Меркаловым после лаборатории… такое возможно – а потом приходит и звонит мне. А с другой стороны… Оля наверняка засиживается в лаборатории!.. Потому что…»

Да если б меня любили, я б на две работы пошла!

«…какая трудолюбивая, и наверняка она сразу после работы едет домой – и мы созваниваемся. Она ведь даже сегодня в воскресенье работала! И разве она могла бы встретиться с Игорем, раз в пятницу сказала мне: «ты не досаждаешь своими звонками»?»

Но тотчас поворачивается эта короткая, приятная, влекущая мысль: «Оля так мало рассказывает о себе… что-то притаилось за телефонной темнотой. Она может вести тайную жизнь – ходить на дискотеки, общаться с друзьями, развлекаться, быть душой компании… и как это подходит к ее грации. К ее идеальной фигуре…» И затертая красота лица. Уже и она кажется такой открыто привлекательной.

Костя садится за стол… он чувствует, что, кажется, готов начать писать. Уже десять вечера – давно пора.

«Днем Оля в институте, вечером – в лаборатории… она может звонить Меркалову вечером? Так она мне звонит, а не ему. И сама, сама ведь!.. Впрочем… – вдруг поворачивается у Кости. – Тогда на мосту ей мог звонить Меркалов. Это вполне вероятно…»

Уже третий раз звонят… я отвечу – хорошо, ладно? Давай попрощаемся тогда.

«Как странно мы тогда разошлись! И я один поехал на метро… Меркалов, Игорь… он так настойчив, потому что Оля совсем не берет трубку. Решила прекратить с ним все отношения?»

Тут вдруг звонит телефон. Костя отвечает… это снова Оля! Прошло всего часа три – после того, как они расстались в Москве. Сейчас десять вечера.

– Оль, что-то случилось?

– Да нет, просто еще поболтать захотелось. Хочешь?

Костя отвечает, что немного занят, как раз сел…

– Пишешь про Город заката? – спрашивает Оля внезапно.

– Ты запомнила, что я говорил о нем, да? – дружелюбно произносит.

– Конечно, естественно. Я все запоминаю, что ты говоришь.

Снова это странное ощущение… что у Оли сейчас иное лицо. Не такое, каким он видел его при встрече сегодня и раньше. Там, по ту сторону – никакой стершейся красоты, никакой «прозрачной бумаги». Просто глубокая красота… и теплый голос, рот, словно принаполненный водой… или это слюна?

– Ну ладно, давай разговаривать… на самом деле, пока не очень идет. Знаешь… – у него что-то нервно клинит в горле. Он ощущает… заставить ее что-то рассказать о себе? Нет, не получится? Он произносит, медленно растягивая слова: – То, что я говорил о деньгах… и что это совершенно не первостепенное…

Он объявляет Оле, что хочет продолжить эту тему… и опять легкий укол – надо же о чем-то говорить.

– Да я все понимаю.

– Да, я чувствую, что понимаешь.

– Я что, похожа на человека, которому нужны деньги?

– Нет, конечно, но я просто вообще часто говорю на сей счет… Расскажу кое-что – тебя повеселит!

– Давай.

– Вот я… э-э… хотел сказать… знаешь, на самом деле, от чего я раскачиваюсь, чтоб начать писать? Мне часто помогает такая мысль… я тебе скажу – ты только не пойми меня неправильно! Но я действительно, знаешь… все время кручу и кручу в голове, презираю – что люди ставят перед собой мелкие цели, превозносят их, поучая меня. Посмеиваются над моим делом, поводят бровью, иронизируют – и что, мол, я о себе такое возомнил…

– А что я могу неправильно понять? – дружелюбно спрашивает она.

– Ну что я пишу из какого-то негативного посыла – ничего подобного. Но этот конфликт и как я презираю тупость окружающих – да, он и впрямь разгоняет меня. Да! В самых разнообразных вариациях это крутится в голове.

– Каких, например?

– Я те скажу сейчас… Ты будешь очень смеяться!..

Костя рассказывает: ведь когда он говорил обычным людям, что связан с писательской тусовкой, они искренне спрашивали, по сколько примерно лет этим писателям – что они поддерживают его в этом деле. Интересовались с намеком, что взрослые люди – скажем, после тридцати – «просто не могут заниматься такими глупостями, считать, что литература – это главное. В наше время, когда все решают деньги».

Оля начинает хохотать от всей души.

– И все пытались повлиять на меня, повлиять! – восклицает Костя, тоже смеясь. – Чтоб я зарабатывал – коммерцией! При том что, Оль! Так спрашивали вполне образованные. Понимаешь, да?

– Какой кошмар, Господи Боже мой! Правда?..

– Да, да. Так все и было. Я тебе зуб даю.

– Какой ужас!

– И после этого меня еще в эгоизме обвиняют…

– Ага, и то, что ты людей не любишь… Да, Кость. Я согласна, нужно преодолевать всю эту тупость. Поступать по-своему. Но главное, чтоб это не причиняло страданий, наверное… Впрочем, и это тоже не факт – ты прав.

Пауза. Так тепло от ее понимания. От ее захлебного голоса…

Вдруг опять зыбкое, нервное ощущение… Оля ничего не рассказывает о себе.

– Э-э… так вот…

И хочется побыстрее уйти от этого чувства – «говорить, мне есть, что рассказать самому! чтобы было еще теплее!..»

В этом свете ночника… сияющего в комнате.

Тут он слышит, как на том конце провода поет мобильный телефон, в незримой, объемно-волновой глубине.

– Сейчас подожди, я отвечу, хорошо? – произносит Оля. – Всего минутка…

Оля отходит совсем недалеко – и Костя слышит каждое слово! – которое она выкрикивает в мобильный – ее тон в секунду подскакивает до небес! – это апогейная истеричная ругань она метелит голосом человека, отношения с которым достигли экстремально болевой степени надрыва!

– Чего тебе надо? Я тебе звоню на работу!!.. Я… Я и туда звонила ну так что?!.. Да мне плевать, что тонна, хоть до ночи сиди! Мне пле… Я сейчас занята, – злобно заканчивает она.

– Так… на чем мы остановились? – Оля снова у трубки; ее голос прежний – только чуть дрожит на секунду.

– Мы говорили о том, что… что ты прекрасно понимаешь меня. Мы недолго общаемся, Оль, но если честно… мы говорили о солнечном свете, – он вдруг чувствует внезапную расслабленность. А в душе опять тайный восторг… и как ему хочется отойти в нее… словно раствориться. – Ты помнишь?

– Да.

– Люди из Города заката…

– Они не такие, как те, что живут в обычных городах?

– Пожалуй… Думаю, солнечный свет будет… как бы смягчать их души.

– Выходит, это рай?

– Возможно… Нет, не совсем, я думаю. Этот свет будет делать их лучше. Постепенно. И это заставит их наконец-таки полюбить друг друга.

– Думаю, ты должен будешь скрыть этот смысл. Оставить его в виде подтекста.

Костя укол отвечает:

– Вот я тебя хотел спросить о наших отношениях.

– Что ты хотел спросить, Костя? Ну что? – серьезно говорит Оля. В ее голосе звучит отсылка к ругани, которую он сейчас услышал.

– Знаешь, я… никогда еще не встречал такого человека, как ты. Ты такая особенная, Оль! Все в моих отношениях всегда разбивалось о мое дело…

Он знает, он слегка намеренно делает свою искреннюю интонацию… словно копирует кого-то.

«Но ведь я… говорю правду?»

– …Мне сейчас так кажется не смотря на то, что поводы к разрывам были самыми разными… и возможно, причина совершенно не в деньгах… что их у меня нет. Но время все рано или поздно облекает в какое-нибудь клише… А еще я тебе хочу сказать… когда тебя отдаляют постепенно, мягко – это нисколько не лучше, чем когда просто отказывают… понимаешь? Не лучше – ведь в этом есть что-то нечестное.

Оля молчит.

Тут он мысленно спохватывается… «А вдруг я сказал слишком много? Нельзя себя так принижать. Тем более, что…»

– Ты знаешь, впрочем… Иногда я и сам проявлял инициативу. Ну ты понимаешь – в минусовом смысле.

– Сам прекращал отношения?

– Ага.

– Эти девушки тебя больше не интересовали?

– Пожалуй. И я мало с кем встречался больше двух месяцев.

– Два месяца – это действительно мало.

– А ты сколько встречалась – самое большее?

– Год. – Оля останавливается, затем прибавляет: – Достаточно, чтобы понять, что этот человек тебе не нужен.

– А когда это было? Давно?

– Пять лет назад, Кость.

Часть III

Глава 16

I

Через несколько дней после ссоры с Ильей Марина, сидя на качелях во дворе возле дома, подозвала Гамсонова, когда тот опять возвращался из Москвы, – махнула ему бутылкой пива из глубины кленовых торшеров.

Гамсонов как-то продолжительно посмотрел на нее, остановился; потом подошел.

– Где ты шатался эти дни? Я тебя не видела.

– Это я тебя не видел.

Марина рассмеялась и покачала головой.

– Господи, какой ты забавный!

Она отпила из бутылки. Прозрачно-коричневый блеск стекла странно, тихо гармонировал с желтыми кленами, переходом тона, и сейчас пространство двора было четко разделено на оранжевые коридоры и тень. А несколько кленов, стоявших на теневой стороне, превращали ее почти в ночь.

Гамсонов увидел зеленое граффити вдалеке, за оградой, на здании детского сада. Округлые рисунки тоже как будто светились, даже фосфоресцировали через зоны света и тьмы; на расстоянии. Так красиво и потаенно смотреть на граффити. В отдалении за забором, под кленовыми торшерами, и детский сад совершенно пуст и тих. Черные заборные клети – тоже почти как тень; они словно утратили материальность и можно пройти сквозь.

Но по-прежнему плохо различимо, что там, на территории сада. Даже детали здания. А цветочные чаши, песочницы, дорожки и веранды – все непонятно сливалось в общую, безмолвную массу. Оставленную людьми – чтобы поглотилось землей………………………………………………………………………………………

Только изредка в остановившемся цвете раздавались ясный стрекот стали с завода и еще какие-то выдувания.

«Когда же это кончится?» – подумал Гамсонов с усмешкой. Но к этому уже давно как-то привыкло сознание. Не то что он перестал замечать, но…

И теперь звуки завода будто гасились, притуплялись бархатной тяжестью оранжевых и черных зон.

– Я? Забавный? Ну-ну… – Денис с иронией почесал переносицу. – Ты как… все воюешь?

– Ты о моих «котиках»? Нет. Уже нет.

Четкое разделение – света и тьмы – и на Марининой майке. Та самая майка, в которой она была, когда Гамсонов услышал ее первую ссору с Витьком. Но сейчас закат намалевал несколько оранжевых участков, совершенно стерев изображение музыканта, четких и сложных, походивших на геометрические фигуры, тонувшие в вертикальных изгибах «реки». Будто воочию показал на человеке светлые и темные стороны. Только лицо Марины в полусвете, и она улыбалась как-то чуть печально и опустошенно; и чуть весело.

– Думаю, я все закончила. Ну… или почти все.

Она вспомнила сожалеющий голос Ильи, когда он позвонил ей сегодня и стал, заикаясь, просить прощения; говорил, что очень хочет помириться, а Марина ответила: посмотрим.

Но в то же время ей было опустошенно. Все ее любовники остались при ней. Все то, за что она так причитала последние дни; да и с Витьком она помирится. Но… надлом, который произошел. Она словно знала заранее: этому лучше не случаться. Ведь одно и то же – что надлом, что крах всего. И странная печаль, тоска… одолевавшие теперь… они вышли на волю и казались единственно настоящими.

Да нет, она помирится, конечно… и все пойдет по-старому?

– Понимаешь, Илья, с которым я ссорилась… я никогда не могла подумать, что он поверит им. Кристинке и Витьку, я имею в виду… и собственно, всего-то, что они сказали ему… ну да, что я продала его подарки. Ну еще, что я якобы кинула его друга по-крупному. Причем это вранье полное. Но в любом случае… я не думала, что Илья так пошлет меня без разбора… Я, конечно, и сейчас не сомневаюсь, что он меня любит, но… – Марине вдруг на секунду стало страшно. – Главное, что я боли никакой не чувствую, Денис.

– Ты ж наоборот говорила, что тебе больно.

– Вот именно – боль только в тот день и была. Сразу после ссоры. А потом все испарилось.

Она помолчала. Потом принялась расспрашивать Гамсонова о его «деятельности». Теперь, когда они чуть сблизились, ей хотелось повыпытывать, но от ее прежней стервозности не осталось и следа. И она сама хотела откровенничать с ним – дальше и дальше.

– Я тебе ничего не расскажу. Даже не пытайся – все равно не дождешься, – сказал Гамсонов совершенно серьезно, спокойно и лаконично.

– Скажи хотя бы, откуда ты все это берешь? У тебя один поставщик или несколько?

– Считай, что у меня их ровно столько, сколько аппаратов.

– Ага! Не мудрено. Ты купил с рук и теперь…

– Умасливать людей – это то, что я прекрасно умею… – шутливо заявил Гамсонов; и вид у него как всегда был важный и благородный. – Люди становятся о-очень продажными, как только я начинаю их покупать.

– «Их» или «у них»?

– А какая разница?.. Да нет, не каждый с рук. Одну «Моторолу» я выловил в Москве-реке.

– Не может быть!

– Я те отвечаю. Случайно заметил на дне, когда по берегу шел.

– Врешь, – Марина прищурилась и с улыбкой отвернулась.

– Немного, – признал Гамсонов. – Я катался на катере. Все равно эти штуки притягивают мой взгляд, руки, все. Они притягиваются ко мне, как к магниту.

– Неужели она работала?

– Кто? «Моторола»-то? Я высушил феном – и заработала.

– Потом покажешь. Интересно.

– А больше те ничё не нужно?

Гамсонов все отнекивался и шутил, но внутри уже чувствовал, как в нем слабеют барьеры по поводу Марины. И вспомнил, какой она представилась ему вчера, когда он так же подходил к дому. Это было… не видение, а именно представление – после дождя, на безлюдной солнечной улице. С отсыревшими кленами и увлажнившимся, бликовым светом. Гамсонов вдруг почему-то представил девушку, вышедшую к нему из-за кленов и остановившуюся возле тротуара. Белокурые волосы забраны сзади в заколку; неподвижные искры солнца на отставших прядях. Он был оживлен и обрадован этому – как радуются пробуждению. Новизне, явившейся в жизнь. Как возможно что-нибудь, кроме теплого, чарующего отклика? Раз она так вышла к нему. Остановилась, ласково смотрит… Марина? Он различал за темно-коричневыми очками улыбающиеся глаза. Они будто приглашали… «Ты готов?» Но это уже и вошло в его жизнь, он угадывал… и одновременно прекрасно и явственно ощущал. Будто это… он сам?