Лечение водой

Но какая теплая поддержка! Просто никогда не было такой теплоты и так хорошо ему с Олей!..

Костя лежит. Раскинул руки.

«Меня совершенно не влечет… я ничего не хочу.

Отношения? Но… а что если что-то произойдет? Опять – ведь я столько раз уже обманывался! Да я ведь и сказал Оле, что не любил девушек, с которыми встречался – не шибко хорошее начало… для отношений?»

Если вы эгоист так хоть другим мозги-то не парьте, а!

«И я собирался сказать ей… насчет своей матери! Как издевался над ней, когда мы… я ничего не сказал… О Боже, как странно! Как странно Оля ответила! Слушай, а ты всегда так ведешь себя с матерью? – будто я ей рассказал!..»

…И тут вдруг дверь в комнату отворяется, входит мать и, подойдя к кровати, резко спрашивает у Кости:

– С кем ты сейчас разговаривал по телефону?

– Я…

Левашов чуть приподнимается, но она встает так, будто старается преградить дорогу.

– Я вот услышала, что ты говорил…

– Что? – у него дергается левое плечо. Он смотрит на свою мать; широко открытыми глазами. Он знает, в них мелькают блаженные, нервные искорки.

– Я же не прислушиваюсь – я просто случайно услышала из своей комнаты. Как ты можешь так себя не любить, называть себя плохим человеком! Какой-то бездарь над ним издевается, а он еще будет себя упрекать. – Мать говорит очень презрительно сощурившись. – Он же теперь тебя специально заклюет и назло сделает, чтоб ты никуда не попал – раз ты у него раскрылся!

– Я знаю его уже много лет.

– Тем более же говорю, что назло сделает! – опять повторяет мать; и потом опять то же: – Как ты себя не любишь, Костечка, Боже мой! – и копирует наигранно: – Я плохой человек!

Он устало сморщивается:

– Послушай, я…

– С кем ты разговаривал?

– С тем, кому можно доверять и кто никогда не предаст, – что-то странное подвигается в его груди. Будто это не так, а ведь он знает – Оля ничего не расскажет.

– Ну да, конечно, у тебя всем можно доверять. Всем верить, но ты всегда почему-то оказываешься в дураках… Я тебе еще раз повторяю, что этот твой Уртицкий – он влез когда-то, тварь, и теперь будет измываться. И ты запомни, что такие, как он – всегда правят.

– Послушай, по поводу него – да. Но все остальное… я здесь не согласен, я…

– Чего ты не согласен? Тебе еще мало?

Пауза.

– Ты со своей знакомой, что ли, этой новой общался?

– Да.

Тут вдруг мать слегка застывает.

– Ну да, наверное, она действительно ничего, раз сама тебе звонит, – и после тотчас почему-то быстро выходит из комнаты.

Костя смотрит на захлопнувшуюся дверь… опять откидывается на подушку. Этот Олин вопрос: слушай, а ты всегда ведешь себя так со своей матерью? «…будто я ей рассказал! Блин, а что, если она подумала что-нибудь не то, когда я сказал: мне все равно напакостит Уртицкий или нет… она могла сделать какие-то выводы и не сказать она спросила так разочарованно я мог ее разочаровать… ей же нужен человек с амбициями раз она согласна что нужно пробиваться и готова пойти на две работы это ведь для чего-то а не просто так – а теперь она могла сделать какие-то выводы. И теперь она будет отдалять меня – мягко не причиняя боли. По-доброму она ведь очень хороший человек но решила что общаться нам все-таки не стоит… Да нет, все это не так!! Мы же завтра встречаемся…

Все это ерунда! Остановись, стоп!! Все хорошо!»

Окончание разговора – Олин вдох… «Почему он был таким пораженным? Нет, в нем было и еще что-то… Да, конечно, мы просто общаемся, но разве это совсем так нелогично, так поразительно – что я это сказал? Ну сказал: «полюбишь» – какая стеснительная деточка!

Да. Стеснительная деточка – именно так».

«И сразу видна ее чистота за этим вдохом, чистота! Это… выходит, само слово любовь вызывает у нее такой трепет!.. Но все же… странно… Этот вдох какой-то… будто на само слово любовь, да!..

Я, я ее интересую! Она рассталась с Меркаловым – именно я ее всегда интересовал!» Опять, опять в Косте эти капли крайнего торжества, тройного мужского превосходства – это ведь над Меркаловым, который считает его ребенком! «Я ей нравлюсь, я! А не Игорь». Втайне Левашову гордо, невероятно самолюбиво! поверить в это.

«Полюбишь — и сейчас Оля услышала ровно то, о чем всегда мечтала! Она всегда была моей тайной воздыхательницей – и теперь для нее свершилось… Чистота! Ее теплота и чистота! Как она перепугалась, когда услышала слово «полюбишь»!

И все же она была с Меркаловым… нет-нет, это совершенно неважно, ведь теперь…

Но если она подумает, что у меня какие-то контры с матерью… Надо при случае сказать, что у нас хорошие отношения… да ведь это действительно так!

Потому что если она будет думать, что у меня контры с матерью… она плохо подумает обо мне? Что, если Оля изменит ко мне отношение?

С другой стороны…»

Жить бы еще отдельно.

«Полтора года назад… она говорила… полтора года назад. А сейчас: «Ну извини, я не живу с тобой и не вижу всего этого! Да, да…»

Но тотчас опять – ж-ж-ж-ж-ж-ж – и сошло на нет.

Все подмывания, невольный азарт – все вдруг в Косте тонет, – никакого влечения. Выцветшая Олина красота. «Ничего по-прежнему нет – я не хочу отношений», – и это действительно так. Странно, непривычно. Ее плащ – застегнутый на все пуговицы.

«Уртицкий… прохвост, вот прохвост! – Левашов будто переходит мыслями в другую, соседнюю секцию; и морщится так же кисло, как когда говорил Оле по телефону. – И Левченко, Левченко меня сдал… клялся, божился – это ж надо! И сдал! Ну это же просто… – Костя смеется, почти истерически, – не относиться к нему плохо… да уж, хотелось бы… Наверное, Оля подумала, что все, что я нес про время и боль – полная чушь! А ведь это важно! Важнее всего! Я расскажу ей потом о…» – он взмывает сознанием вверх, но тотчас… некая сила «опускает его на землю»: Если вы эгоист, так хоть другим мозги-то не парьте!

«Бездарь, бездарь!.. Все, теперь все пропало!.. Если он может замести в журнале и сделать так, чтоб я премию не получил, так теперь уж точно сделает… но может… все-таки все будет хорошо? Меня могли бы напечатать в журнале дать премию и тогда мы могли бы с Олей… – Левашов чувствует как у него неминуемо скользят эти мысли, просто по инерции, не смотря на отсутствие влечения к ней, – тогда конечно – появись у меня деньги – это логично, что после мы объединимся – вот так сюрприз будет для остальных – я с девушкой, я со своей девушкой – и в центре внимания – журналисты, публика – мне дали премию, и мы с Олей… полюбишь… и деньги у меня есть!»

Уртицкий булькает, булькает и прыгает, стряхивает – теперь все, теперь все пропало!

«Но может быть как-то можно…» – Костя словно пытается найти лазейку, сознанием, в бетонной стене и протиснуться-я-я…

Мы там готовили текст к публикации, который так и не вышел.

«Если бы мне дали премию это был бы задел Оля согласилась бы на…»

Да если б меня любили, я б на две работы пошла, – ее слова.

Уртицкий булькает, корчится, хихикает – стряхивая на Костю слизь.

«Все, теперь все пропало! Если он может оставить меня ни с чем – сделает обязательно………………………………………………………………..».

Да наверное, мне даже уже и все равно, напакостит Уртицкий или нет…

Да? – удивленно спрашивает Оля.

«Нет, я помню! Она спросила почти испуганно! Испуг, испуг… пораженный вдох – полюбишь… когда-нибудь ты полюбишь меня… ей совершенно неинтересно ходить теперь к Уртицкому… ей не неинтересно, а… ей было больно, когда меня так опускали… она «щерилась» от ярости! Ха-ха, все понятно! Все это означает, что…»

Насмешливая радость.

Дождемся ответа, ладно?

«Она тогда сказала это тихо и с нежностью! Да-да! Она не просто поставила доброе условие, но…

Ну, так что получается: если вдруг не сложится с премией, так отношений и не будет? Нет, это не может быть так! Она слишком хороший человек, она меня поддерживает».

С ним никогда такого не было. Все в этой дружеской теплоте. «Все, что Оля ни скажет… я буду относиться к ней хорошо».

«Господи, как же это важно найти прислушивающегося человека в такой момент! Как же хорошо с ней разговаривать!»

Я собираюсь работать над «Городом заката». Наверное, мне уж и все равно, завернет Уртицкий в премии или нет.

– Да? – Оля спросила…

«…нет, это было не просто удивленно – почти испуганно».

Дождемся результата, ладно? Она тогда поставила доброе условие.

«И я исправился – нет, это важно для меня, безусловно, важно. Но может я сказал что-то не то? – надрывный страх. – И она подумает, что мне это неважно и захочет прекратить со мной…

Нет-нет, все хорошо!

Она сама намекала, сама…»

Дождемся результата, ладно?

«Но с другой стороны: ты всегда ведешь себя так со своей матерью?» – в голове возник как стопорящий борт, «аргумент против».

«Да, да, надо при случае сказать ей, что нет никаких контр», – и Костя уже дергается, дергается (Уртицкий прыгает, прыгает) в нетерпении – надо быстрее, быстрее это исправить, если Оля подумала о нем что-то плохое. Это как изъян в невероятной душевной теплоте, которая разгорается между ними. Изъян – его надо поправить.

«Завтра представится случай!»

Чтобы осталась только теплота.

«Завтра будет только теплота!»

Но мысли у Левашова бегут, все равно бегут. И он думает о том, что готово было сорваться с языка, он хотел рассказать Оле, как унижал свою мать – почти намеренно причинял ей боль… чтобы ослабить, подмять под себя? Чтобы сесть ей на шею? Нет, конкретно такой цели у него не было, но… Зачастую он просто хотел унизить мать – дать ей понять, что она дура и ничего не понимает в жизни. Особенно когда беспокоится, что он может не пробиться. Да, тот эпизод… это была особенная жестокость. Они отправились на кладбище бабушки и дедушки, и когда мать начала плакать возле могилы, Костя с презрением сказал матери, что она переживает о тех, кто ничего не добился в жизни. И так всегда – ведь и дед и бабка были обычными людьми. «Тебе не удастся сделать так, чтоб я тоже стал обычным! Чтоб я жил мелкими целями. Я пробьюсь, все зависит только от меня!» – так он тогда сказал матери – гордо, холодно и бессердечно – а она плакала навзрыд.

«Теперь все позади, я больше так себя не веду. Теперь позади…» И Костя словно хочет, чтобы Оля это услышала.

«…Нет, не всё зависит от меня – Уртицкий меня клюет и заклюет до смерти? Мать была права? – горечь, горечь. – Нет уж, я одолею этого бездаря – и точка. Бездарь вонючий».

И все же сейчас Костю будто плетью перешибли.

Шок так и не проходит. Крылья пообломаны.

* * *

Потом, уже лежа в кровати в темноте и засыпая, он словно тонет в этой поддерживающей, искренней Олиной теплоте – как хорошо, в такую минуту найти друга, который всегда будет радеть за него. Оля даже опешила от такой несправедливости – как с Костей поступили. «И теперь она будет оберегать меня». Мы будем разговаривать, общаться, дружить… Какая искренность, чистота!»

Костя зевает, будто тонет в теплоте… Как Оля сказала, когда он говорил, что не может изменить отношения к Левченко? Ты о чем говоришь вообще, Кость?! «Какая искренность и справедливость! Меня все предали и так издеваются… И еще к ним хорошо относиться…» – Ты о чем говоришь вообще?! – «Она сказала это… даже не скрывая раздражения? Или мне все теперь кажется усиленным?» – укол.

И к Уртицкому тоже надо хорошо относиться?!

«И еще… испуганный вдох в конце разговора – как она переполошилась – все здесь один к одному!»

Опять в Косте прилив дружеской теплоты, бескорыстия. Я… тебя не сдам, – крепкая клятва. И рот у Оли как принаполнен водой. И на самом деле – ничего ему больше не нужно от Оли, только дружба, он это прекрасно понимает…

Но все же невольно представляет себе, как завтра они прогуливаются в каком-нибудь холодном парке с черными деревьями и держатся за руки… На Оле кремовый плащ под цвет распущенным волосам. Потом они садятся, говорят, и Оля все чаще складывает свои маленькие губы «кружком»… «Этот голос… рот принаполнен водой… Как было бы хорошо ощутить теплоту ее ротика возле уха!»

Но он думает больше насмешливо и по-доброму властно. Как просто обнять Олю за плечи. Как она сразу переволновалась, когда он сказал о любви – хе!

«Маленькая деточка. Просто завтра возьму ее маленькую ручку и… Н-да. Вот только писать я об этом не буду никогда. Такая нежненькая, сопливая чепуха!»

Глава 15

I

Проснувшись на следующий день… Костя не чувствует уже почти ничего, что было вчера. По поводу Оли – все вдруг сменилось едва ли не равнодушием.

(Страшная вялость после сна! Остановившийся готовый удар в башке! Немая испарина. И жаркая, жаркая изнывающая змейка в грудной клетке – еще чуть, еще чуть и тело откажет – сколько еще можно работа-а-а-а-ать?)

Он идет умыться в ванную…

«Что-то я уж больно сильно завелся вчера – какие могут быть отношения и с чего вдруг? Мы же с ней просто друзья, она мне совершенно не по вкусу как девушка. Не хочу я с ней отношений – никогда не хотел. Мы же так давно знакомы – никогда я ничего не хотел. Она мне нравится просто как человек, и с ней прикольно общаться, но в ней же ничего нет как в девушке… для меня во всяком случае. Только доброта? Так это дружеская доброта».

Он уже совершенно искренне и трезво успокоился. У Левашова странное чувство, будто вся вчерашняя теплота к Оле как-то изъялась из его головы. Так уходит мысль, а не чувство.

Если вы эгоист так хоть другим мозги-то не парьте, а.

«Нет, ну дружеская теплота во мне есть».

Немая испарина, замерший гонговый удар в голове – как же страшно-устало в плечах. А слова Уртицкого – как осечка-искра на бомбе.

Костя вдруг вспоминает, что почти ничего не делает по дому. Все делает мать, когда приходит с работы. А Оля – сбежала от Меркалова – наверняка же он ее эксплуатировал. А до этого она резко переехала к нему – приняла решение точно так же, как обрубает отношения (это чувствуется по ее резким намекам: «Ну извини, я не живу с тобой…»), и ей совсем не понравилось, как живет Игорь. «И ко мне она будет очень требовательна – зачем мне это нужно? Будет следить, чтоб никаких осечек в быту, все контролировать – раз я не работаю. Нет, это совершенно не подходит… Но я мог бы что-то научиться делать по дому?»

Но для Кости это как невозможная, неподъемная тяжесть… в таком состоянии после сна.

«Я будто выбираюсь из-под многотонного пресса. Все тело болит, но я должен, должен добиваться своей цели. Моя цель – взойти на Олимп

Выбраться из-под пресса».

* * *

«Измениться, я сказал «измениться» вчера – перед «полюбишь». Здесь вообще нужно быть очень осторожным, – так все и затаивается внутри в страхе и крайнем неприятии – что не принимают его позицию. (Только творить, ни с чем это не совмещая…) – Да, надо быть осторожным. Я не буду работать – на это я не могу пойти, ни ради кого. Надо быть осторожным – что это такое вдруг вытянулось из меня вчера?..

Да Оля же не требует!.. Она готова пойти на две…

Причем здесь Оля вообще? Я должен вообще всегда выдерживать свою позицию: писательство и есть моя работа».

* * *

«Да, неплохо было бы встретиться и просто поболтать… – думает Костя после завтрака. – И болтать мы будем до-о-олго». Он как-то с удовлетворением расслабляется на пол минуты. Он уже готовится к насыщению предстоящим разговором.

Жаркий затуманенный гул в голове чуть притух. Усталость в плечах.

Вдруг! – «Ого, можно ведь позвонить, предложить встретиться пораньше!» Вскакивает – опять у него как-то жарко прог-ги… бается грудная клетка. И ходит, вышагивает по комнате, но в нерешительности – написать Оле? А может, не надо? Они же договорились встретиться вечером – еще рано писать смс.

Поначалу он держится… нет: качение, качение, с горы, веселый искрящийся лед качение с горы веселый – написать написать ей!

Хватает мобильный, строчит – («Совершенно не могу без нее обходиться!») – сбивчиво пишет, правит слова – «написать, удостовериться, что все хорошо, все закончилось этим вдохом (равно все закончилось хорошо и все в порядке) надо удостовериться что теперь мы с Олей…» Вместе? Резиновые прогибания – в груди – не может подавить – «А что если что-то случилось?» – страх, страх. Сумасшедший, жаркий…

Он отправляет смс – «Давай встретимся пораньше, к полудню».

И ждет, ждет ответа – надо встретиться пораньше. Но Оля ничего не отвечает.

«Что если что-то случилось? Что если что-то… если я «потеряю», «потеряю» ее испуганный вдох… в конце разговора…

Надо позвонить. А может потерпеть? Ага, я ведь забыл ей сказать, что Уртицкий…»

Он звонит ей на мобильный, но Оля сбрасывает. И потом тут же отвечает по смс, что «сможет только вечером – часов в шесть или семь».

Все страшно и больно затаивается: «Что-то случилось, что-то случилось… – постукивает невыносимая нервная масса в груди. Прогибается – тугая, усталая резина. Жаркая – вот-вот что-то лопнет. Сознание налито испариной.

«А в чем дело? Что-то произошло?» — пишет он Оле.

«Да нет, все в порядке. Просто хотела поработать в лабе», – приходит ответ.

Костя думает: «Что там такого важного в воскресенье?» – вгоняет в смс.

«Что-то не так – что-то тут не так, – короткий нервический шок – за улыбкой на лице. – Сейчас позвоню ей домой… она мне наврала!.. Обнаружу ее дома!»

«Нет, ничего важного, – пишет Оля, – просто я могу приходить сюда, когда хочу. Помнишь? Я говорила тебе…» И сегодня у нее, мол, как раз настроение потискать мышей.

«С чего это у тебя такое настроение?» — отправляет он игривое смс.

«Ну вот так бывает! Встретимся вечером», – приходит со «смайлом»… Только одним. И еще приписано слово напоследок: «Именно!»

Всё! в Косте разочарованно подскакивает. Все ясно, ясно, ясно. «Как только я заговорил о любви… она не хочет – вот так. Выходит, что так». – И потом вдруг разом стихает.

И странно – ни капли сожаления. «Ну ладно. Ничего страшного».

II

Он приезжает на условленную станцию метро, и когда Оля выходит из вагона…

– Привет.

– Привет.

Она улыбается и слегка краснеет. Ее лицо некрасиво, но… зато сейчас очень выразительно. Серебристые глаза.

Страх. «Все, что я думаю – это все не так, – мелькает у Кости. – Это все только мое воображение». Это странное, щемящее чувство контраста между всеми его представлениями, и как Оля вышла к нему теперь, в реальности.

А ведь она просто вышла и улыбнулась. Детскость в улыбке, показала зубы.

– Куда пойдем? – спрашивает Оля.

– Ну здесь, на самом деле… – у Кости перехватывает горло; он смотрит на эскалатор.

Нервический спазм.

– Я тут, на самом деле, мало чего знаю… может, на другую станцию метро поехать? А нет, на самом деле… чего мы сюда приехали и будем уезжать… пошли, может, чё-нить и найдем. Ты тут ничего не знаешь?

– Кажется, здесь «Сбарро» был, – отвечает Оля. Она чуть клонится, смотря на вывеску, и указывает своим маленьким пальчиком. – А нет, это на другой улице. Да пойдем, здесь есть, наверное, «Шоколадница» какая-нибудь.

Когда они поднимаются на эскалаторе…

– Что я тебе еще хотел сказать… – начинает Костя. Он так и не вышел из первой скованности – старается выйти; не смотрит на Олю. – Уртицкий… он же многих дарований кинул. Оставил ни с чем и надул. Вот тебе история прошлого года – он кинул одного писателя… одного парня… Тот узнал, что Уртицкий вошел в жюри одного нового конкурса, отправил свои вещи… Причем те, которыми Уртицкий восхищался. Заметь Оля… – Костя специально поднимает палец.

«Надо делать вид… надо делать вид… будто ничего не слу…» – а сам он внутри весь разомлел.

– Так вот… накануне объявления финалистов… их, кстати, было прилично, Оль… человек тридцать… – «Зачем я говорю всю эту чушь?»

Но он чувствует, что не может иначе. Мне кажется, когда-нибудь ты полюбишь меня… – встретимся только вечером… хотела поработать…

– Но еще до объявления списка финалистов… – продолжает Костя. – Э-э-э… Уртицкий явился в студию с одной своей знакомой литераторшей. Она входила в жюри премии «Литиздат», к которой этот парень, ну… был больше прикреплен, что ли, – он чувствует, как разговаривается. – Больше рассчитывал на премию «Литиздат» – вот это точнее. Короче, Уртицкий с литераторшей его расхвалили, сравнили чуть не с Чеховым… представляешь?! Сказали, что у него, мол, божий дар и все такое… – он старается перейти на ехидство и кислоту. Не больно-то получается.

Они уже вышли на улицу.

Костя видит, что Оля слушает и смотрит на него совершенно как обычно. И веет от нее непроницаемостью и равнодушием.

И тут он не выдерживает. Нет больше сил терпеть.

– Слушай, то, о чем мы вчера говорили… – ах, как же ему хочется…

– О чем? – спрашивает Оля.

Костя бросает на нее взгляд, а затем отворачивается и разочарованно-добро махает рукой в сторону; мол: а! – ладно!

«Как только я заговорил о любви… она не хочет».

Он весь разомлел, весь. Робость так жарко прилила к лицу. И все это происходит с ним не смотря на то, что он не хочет отношений – это так, да; действительно. «Надо продолжить, надо продолжить…»

– Ладно, я не закончил… Так вот… после всей этой «расхвалы», дня через два объявили список финалистов… ну этого нового конкурса, куда этот писатель отправил. Он там себя не увидел, но несильно опечалился – раз ему так намекнули и дали понять.

– А что дали понять? – как-то странно спрашивает Оля.

– Ну ясное дело, что… чтобы он не расстраивался, подождал еще немного и отправил в конце года на «Литиздат»… Куда он изначально хотел, понимаешь? И где он ничего не снискал пока – но она более крупная. И Уртицкий как бы дал ему понять, что может повлиять на решение жюри, поняла?

– Да.

– Он же расхваливал его вместе с женщиной, которая входила в состав жюри. Так вот. Парень уже здорово надеялся. Однако так вышло, что «Литиздат» расформировали в конце года. Вот так.

– О ком идет речь? Я знаю этого человека?

– Да. Может, ты его и помнишь. Это тот парень, который встречается с Настей Ливчишиной. Илья Колганов его зовут. Я его совсем плохо знаю и если честно… особо и не горю желанием знать, но… эту историю я помню. Хм… Колганов, наверное здорово возмущался после всего этого. Ну как он умеет… И забито и загнанно одновременно. Он же… специфическая личность. Ты хоть вспомнила, о ком я?

Оля отвечает, что помнит, да. Это такой парень с длинными волосами. Немногим короче, чем у самой этой Насти.

– Ну и что, он возмущался? Высказал Уртицкому все, что о нем думает?

– Вряд ли, – отвечает Костя. – Да и что бы он мог предъявить Уртицкому. Пауза.

– Да этот Илья же незрелый мальчик совсем… – говорит Оля строго, опять равнодушно и даже чуть пренебрежительно.

Незрелый мальчик! – схватывает Левашов.

– А это здесь причем? Я же рассказываю тебе просто суть саму. Но когда я обращался к Уртицкому, я, конечно, надеялся, что у меня будет другая судьба, – оговаривает в довесок.

– Будем надеяться, – говорит Оля.

«Ага! Будем надеяться!»

– Да. Конечно, – отвечает. А затем сдавленно думает про себя: да ведь если его напечатают и дадут премию в двести тысяч… что это изменит?

И озвучивает это Оле.

– Нелегкая жизнь писателей.

– Ну да. С одной стороны, я, конечно, всегда был к этому готов. Но с другой… иногда хочется роптать, честно. Даже ныть.

– Да? А я не думала, что ты такой слабый! – мигом остро схватывает Оля. Она как специально это произносит, со значением.

– Ну-у… – Костя хмурится. – Да нет-нет, что ты! Это я так сказал… я просто… наоборот, я считаю, что выстаиваю всё.

Они садятся в кофейню. Оля заказывает мороженое, несмотря на прохладную погоду, а затем вдруг объявляет, что Настя Ливчишина ей очень не нравится.

– Почему?

– Ну она же в университетской общаге живет. Я всегда за милю чую людей, которые хотят заползти за здешнюю прописку.

Оля говорит остро, презрительно, и Костю это слегка удивляет и озадачивает. Да Настя его и несильно интересует. Он пришел поговорить… он пришел поболтать с Олей, по-дружески.

«Все-таки я должен как-то разрешить недомолвки между нами. Как-то объясниться – иначе просто нельзя».

– Послушай, по поводу нашего вчерашнего разговора… ты просто так мало рассказываешь о себе.

– Что ты хочешь, чтоб я рассказала?

– Ну… я не знаю, что. Я, конечно, и сам не спрашиваю, больше все о себе говорю… но… конечно, у меня такая в жизни ситуация… но… разумеется, ты меня больше, как человек интересуешь, но все-таки… Но просто я мог бы поинтересоваться тобою и как… как девушкой…