Странные люди. Сборник рассказов

Всё-таки старая система с синими пластиковыми жетонами и запаздывающими блокираторами нравилась ему куда больше. Но, увы – они слишком не соответствовали динамике момента. Метро всё-таки в первую очередь транспорт, а потом уже транспарант, музей, винтаж и арт-пространство.

За плечо никто не схватил, не окликнул и наперерез не вышел. А значит, он проскочил, и шанс ещё есть.

18-41.

Ему показалось, что он ошибся направлением, что барьеры перегородили весь проход и к эскалаторам никак не успеть. Собрался было запаниковать, но удивительно легко успокоился. Мандраж прошёл, и началась работа, которая тебя тащит.

18-42.

Андрей вышел на финишную прямую коридоров к эскалаторам. Приспустил лямку, плечом сбросил рюкзак и перевесил его на грудь. Немного странно, но мало ли – устал человек весь день таскать рюкзак на спине и теперь ему хочется разнообразия.

И дать спине подышать.

18-43.

Теперь главное – правильно подгадать момент. Нельзя привлекать к себе внимание раньше времени. А потому никаких рывков и резких остановок. Андрей аккуратно приоткрыл рюкзак, чтобы в нужный момент содержимое не зацепилось за молнию.

Вход на эскалатор. Народ уже идёт плотным потоком, но свободное пространство ещё угадывалось. А это ему и надо.

Двадцать метров. Кажется, кто-то смотрит в спину. Не отвлекаться.

Пятнадцать метров. Кажется, он посеял на улице зажигалку. Нет, в кармане.

Десять метров. Нажраться бы до неприличного состояния после всего – да кто ж ему даст-то?

Пять метров – скорее бы это всё кончилось.

Три метра. Пора.

Андрей слитным движением вытащил бутылку-хлопушку и поднёс зажигалку к крышке. Пара секунд – и огонёк побежал внутрь.

Бросок.

Конечно, будь у него бум-томат – было бы лучше. Но Андрей не был так искушён во взрывотехнике. А потому он применил то, что смог сочинить за два часа, обойдя ближайшие магазины фейерверков и охотничьих принадлежностей. К счастью, «корсаров» к продаже всё ещё не запретили, а Андрей ещё застал курсы дворовой химии.

Петардно-бутылочная поделка даже не смогла заглушить поток – заорали только те, возле которых она рванула.

Ожидаемо.

Андрей вытащил следующую приспособу в бумажном пакете, а из кармана – плашку с гвоздями. Помедлил долю секунды, молясь, чтобы не промазать, и с размаху стукнул по пакету. Тот прыгнул из рук и заметался по проходу.

Углекислые баллончики, мука и скотч. Хаотично прыгающие и шипящие как клубок змей в пыльном облаке. Такое кого хошь напугает – особенно когда обдаёт струёй холода.

Потоки остановились, послышались испуганные крики.

Андрей их хорошо понимал – сам едва не заработал обморожение, пока сцеплял баллончики между собой и ломал голову, как их разом активировать. Сложнее всего оказалось найти подходящую деревяшку, чтобы набить в неё гвоздей под нужным углом. Он бы никогда не подумал, что в таком большом городе такие проблемы с деловой древесиной.

Шум толпы изменился, и тогда Андрей достал козырь – бутылку с фейерверочными шариками. Из тех фейерверков, что с дурацкими названиями на корпусе, сургучной заглушкой на донышке и с отдачей как у карабина.

18-44.

Бутылка упала и покатилась. Если сейчас не взорвётся и народ не побежит – всё. Больше ему предъявить для предупреждения нечего. Остаётся только сделать ещё семь шагов и встать на эскалатор, чтобы не видеть, что будет дальше.

Бутылка докатилась до стены, пустила белый дымок… и вдруг лопнула тусклыми брызгами, ударившими по окружающим. Всё-таки фейерверки при свете не смотрятся.

Визг, крик – и толпа хлынула назад. Андрей перевёл дух. Полдела сделано. Теперь только дождаться.

Заскрипел остановленный эскалатор, а выехавшие люди разворачивались назад с пронзительными криками. Сейчас для Андрея это зрелище было лучше любого мюзикла.

Заорала сирена

Андрей поднял руки, постоял, демонстрируя мирные намерения и одной рукой начал медленно стягивать рюкзак – когда его положат носом в пол, лежать на рюкзаке будет очень неудобно. Одна лямка, вторая – и рюкзак ложится к стене.

– Руки! Руки, чтобы я видел! – а вот и охрана. Не то чтобы бежали сломя голову.

Андрей вновь медленно поднял руки, сложив их за голову. И осторожно сгибая ноги, встал на колени. Бухаться с размаху коленями да об камень – это неоправданно больно.

18-45.

У Андрея на секунду мелькнула мысль, что это всё-таки очень жестокий пранк. Что нет никакой бомбы, а он повёлся и устроил то, что устроил: панику, массовый беспорядок с пострадавшими и покушение на подрыв. И никто не будет разбираться в том, что он хотел как лучше. А если и учтут, то только как смягчающее обстоятельство. С пожизненного до двадцати пяти лет строго режима.

Тут по ногам больно ударил пол, и Андрея опрокинуло набок, давая широкий обзор в подробностях.

Как в замедленной съёмке гранитная плита у входа на эскалатор медленно выпирала из пола. Лениво взмыла и упала назад разорванная транспортная лента. А значит и опорному колесу тоже амба. И будь сейчас на эскалаторах столько людей, сколько должно было быть в час пик – ленты точно поехали бы вниз. Вместе с пассажирами. А с такой высоты потенциальная энергия такой массы была бы… сокрушительна.

Странно, но звук был какой-то глухой. Андрей даже кольнула нотка ревности – его бум-бутылка всяко погромче была.

Почему-то стало очень тихо, будто всем раздали кляпы, а сирене отрезали провода. Остался только вечный тихий гул вентиляторов. Впрочем, им было можно – без них дышать в этом торжестве цивилизации никак нельзя.

В относительной тишине прозвучали три отдельных громких хлопка – кто-то манерно аплодировал по громкой связи.

«Дорогой Андрей. Я очень рад, что не ошибся в тебе. Ты доказал, что готов рискнуть временем, комфортом свободой и даже жизнью ради совершенно незнакомых и, в общем-то, далёких тебе людей…»

Голос был торжественен, сух и звучал с ощутимыми помехами. Так, чтобы всем было понятно – это запись.

«… Ты проявил упорство, смекалку и недюжинную смелость. Пока такие люди есть в обществе – у него есть шанс. Я уверен – ответственные лица разберутся в происходящем, отделят кажущееся от действительного и вознаградят тебя по достоинству. А ты сам уже сейчас можешь считать себя героем. Заслужил.

Желаю успехов, долголетия и удачи.

Искренне твой, Гуманный Террорист».

Андрей перекатился на спину и уставился в изукрашенный потолок. Блеск потолочных светильников выбивал из глаз слёзы, но теперь это было совсем неважно.

Конечно. ГТ – Гуманный Террорист. Морально-этический маньяк-извращенец.

Стоило бы догадаться.

Перезапись

– Я не понимаю, зачем это нужно? Работа ещё не закончена, а я предпочитаю, чтобы мои творения воспринимались в законченном виде – художник гордо вздёрнул плохо выбритый подбородок.

– Ирвин, рассматривайте это как экскурсию для непосвящённых, что хотят поближе понять для себя новое направление в искусстве.

– Новое?! Это будущее! Глоток воздуха, что даст человечеству глоток новых впечатлений… – дальше художника понесло про необходимость реформ и диктатуры искусства.

Грамек поморщился – он страшно не любил категоричность.

– …Это не скульптура, а трёхмерная картина, свободная от условностей, навязанных средой обитания. Объект, где впечатления зависят от всего – места, положения светил и даже взаимного расположения вас и объекта – художник всё не иссякал.

Лично Грамек разницы не замечал. Если статую вытащить в космос, то обстоятельства вокруг неё будут меняться куда чаще, чем в помещении. Но статуя от этого лучше не станет. Особенно такая, где глазу не за что зацепиться – сплошные пузыри и перетяжки.

Местами ещё и с дырками.

Мико же сложил руки на животе и медленно обходил композицию, отклоняясь в разные стороны, чтобы не зацепить выступающие части:

– Скажите, Ирвин – а это не опасно? Выдувать пузыри в открытом космосе?

– Это не какие-то пузыри или, как вы хотели сказать – космический мусор. Это материал для выражения. И да – на время работы мы поднимаем над полигоном молекулярную сеть, хоть это и вносит помехи в единение с мировым пространством.

Грамек решил влезть:

– Скажите, Ирвин…

– Для вас – господин Ирвин.

Грамек скрипнул зубами, но сдержался:

– Господин Хнойпек, а чем вы… рисуете свои работы? Космос – не лучшее место для масла и краски.

– Дилетантский вопрос. Мы с Евой потратили немало времени и денег, прежде чем нам удалось достичь желаемого результата – арболитной краски. Её невозможно применить там, на поверхности – она застынет ещё в баллоне. Но здесь же она – единственный возможный инструмент.

Но Грамек не унимался:

– Вы сначала создаёте форму, а потом раскрашиваете?

– Раскрашивают дизайнеры, юноша. Мы работаем сразу на всех уровнях, во всех проекциях. С помощью нейроманипулятора мы управляем всем – густотой, объёмом, цветом, бликом, фактурой. Это сложно, но оно того стоит.

В доказательство художник поиграл пальцами и две секунды выдул что-то подозрительное похожее на собачку из воздушного шарика в цветах бензиновой плёнки. Мико засмотрелся и стукнулся шлемом об особо разлапистые и вспученные ветки-рога. Постоял, восстанавливая равновесие, после чего повернулся к художнику:

– Думаю, здесь мы всё осмотрели. Хотелось бы теперь заглянуть в вашу кладовку.

– Не думаю, что в ней есть хоть что-то интересное.

– А всё-таки?

Судя по невнятным звукам, Хнойпек состроил гримасу. Но всё же открыл люк в регенераторную. Это было небольшое помещение с оборудованием для перезарядки кислородных баллонов, сплошь в объёмных цветных пятнах и подтёках:

– Надеюсь, не взрыв баллона?

– Нет – голос Хнойпека опять начал обрастать колючками – Это пробная палитра. Оборудование требует проверки, а композиция и так достаточно сложна, чтобы очищать её ещё и от посторонних деталей.

Только забравшись внутрь, Грамек заметил, что насадил пятен на скафандр, хотя вроде ничего и не трогал. Мико и Хнойпек и вовсе выглядели так, будто участвовали в индийской порошковой вечеринке, причём в самой гуще.

Мико обвёл помещение взглядом:

– Ну в целом впечатление можно составить. А что происходит дальше, когда вы закончили сеанс? Вряд ли вы просто бросаете оборудование в угол и идёте отмываться.

– Конечно, нет. Минимум необходимо поставить баллоны на зарядку. Краска весьма капризна и её нельзя хранить в готовом виде. Но и смешивать на месте так же нельзя – компонентам нужно время.

Мико внимательно рассматривал оборудование. Зарядная станция для краски носила черты обычной регенераторной станции – видимо, её доводил до ума какой-то местный умелец:

– Странно, что заправочные станции расположены так близко.

– Я бы и рад был расставить всё удобнее, но… вы представляете, сколько Академии стоило арендовать хотя бы это помещение? Выставка в Лувре и то дешевле.

Художник отсоединил от скафандра килородный и красочный баллоны и вставил их в гнёзда установок. Мико внимательно за этим следил:

– А перепутать их нельзя? На взгляд они очень похожи – особенно, когда все в краске.

Художник обдал Грамека презрительным взглядом и вернулся к настроечному пульту:

– Арболитная краска очень капризна, поэтому приходится вручную регулировать её давление с помощью вот этого вентиля.

– Вот так? – поинтересовался Мико и сильно крутанул вентиль.

– Что вы… нельзя! – голос Ирвина вдруг сорвался на визг. Он дёрнулся было к панели, но лишь закружился в воздухе.

А вентиль продолжал вращаться. Один оборот, второй, третий… для него будто не существовало инерции. Докрутившись, он вылетел из гнезда и поплыл в воздухе, продолжая вращаться.

Грамек отвесил челюсть – вентиль грубо нарушал законы физики в общем и эффект Джанибекова – в частности. Грамек повернулся было к детективу, чтобы поделиться своим открытием. Но Мико хамское поведение детали, похоже, совсем не удивило. Он обхватил подбородок и, прищурившись, смотрел на художника:

– Господин Хнойпек, вам не кажется, что дело обстоит вовсе не так, как вы рассказывали?

– Что… как вы… почему… – на художника было жалко смотреть. Его чопорность и надменность слетели тыквенный лист в ветреный день. И под ним обнаружился настоящий Ирвин Хнойпек – издёрганный и истрёпанный жизнью лысеющий человечек. Он стремительно серел, ссыхался и скручивался – происшествие выбило его из седла.

Мико поднял голову и скомандовал:

– Завершить симуляцию.

В сознании промелькнул ослепительно синий настроечный экран и Грамек запоздало зажмурился. Это было чисто рефлекторно – сигнал шёл через интерфейс и глаза не могли бы его задержать.

Они всё так же были в регенераторной. Только теперь вместо зарядных установок здесь было оборудование для зондирования, а у люка парили двое охранников в защитных скафандрах.

Пожилой детектив брезгливо, будто комок тины, стащил с головы шлем и выбросил вперёд палец, будто собирался пригвоздить подозреваемого к стене:

– Ирвин Хнойпек, вы обвиняетесь в непредумышленном убийстве своей подруги – Евы Маккормик. Баллоны действительно легко перепутать, особенно если вы непривычны к невесомости и находитесь в творческом экстазе. Что вы и сделали – поставили баллон из-под краски под зарядку кислородом. Ева ведь плохо переносила невесомость, правда? Тошнота, головная боль, насморк… Неудивительно, что она вовремя не заметила странного запаха, а ухудшающееся состояние списала на переутомление и творческое выгорание. Вы же за последние два года так ничего толкового не нарисовали, верно? Вот и ухватились за эту возможность – побулькать цветной глиной на орбите и ни за что не отвечать.

Лицо Мико приобрело отсутствующее выражение:

– Вы имеет право хранить молчание, право на повторное независимое психозондирование и досудебную психокоррекцию. Вы будете отправлены на планету, как только вновь заработает лифт. До того вы будете помещены в изолятор. Увести.

Хнойпек пытался что-то сказать, но из горла шёл только невнятный хрип. Охранники подхватили его под руки и, подгребая свободными руками, полетели к люку.

Стоило им только перелететь через порог, в Хнойпека будто ударила молния – он встрепенулся, дёрнул руками так, что охранники полетели в разные стороны, резко дёрнулся, отскочил от стены и… закрывшаяся дверь отрезала их от несостоявшегося сотрясателя художественных основ. Мико вздохнул и начал высвобождаться из привязных ремней.

– Всё как всегда. Густав – вы бы навестили его через часок-другой? Инфаркт его вряд ли хватит – но мало ли? Не хотелось бы, чтобы он попытался наложить на себя руки.

Доктор недовольно смерил детектива с головы до пят, но этим и ограничился. Высвободился в пару движений и с места полетел в сторону лазарета. Грамек проводил его взглядом:

– Господин Охайнен, я ещё нужен?

Детектив пару секунд смотрел сквозь Грамека, будто вспоминая, кто он такой:

– Нет, не думаю. Или у вас есть сомнения в результатах сеанса? Нет? Ну и прекрасно – детектив наконец совладал с последней застёжкой и боком вылетел из кресла.

Грамек спросил детектива в спину:

– Что с ним будет дальше?

– Доставят на землю, ограничат передвижение, возможно даже подвергнут косметическому кондиционированию – ведь формально он всего лишь проявил халатность, которая по взаимному попустительству привела к несчастному случаю. Ещё я опять буду рекомендовать пересмотреть регламент пребывания туристов на станции. Но это вряд ли что-то изменит.

– Но как вы поняли, что Ирвин изменил свои воспоминания?

Детективу явно хотелось достать трубку, но на станции курить было запрещено, и потому Мико раздражённо обнюхивал свои прокуренные усы:

– Ну, во-первых, художники – не те люди, что охотно соблюдают технику безопасности. А во-вторых – вряд ли Ирвин просто так решил освежить свои воспоминания за два часа до допроса. Конечно, психозондирование – это не истина в последней инстанции. И освоить перезапись на персональном оборудовании тоже не так сложно – было бы время и желание. Но вот чего большинство не знает – так это того, что технический самообман не проходит бесследно. В памяти всё равно остаётся воспоминание о принятии решения перезаписи чего-то. И тогда приходится докапываться – что именно было изменено. Обычно с этим справляется машина, но иногда попадаются упорные личности. Как, например, наш Хнойпек. Он очень правдоподобно воспроизвёл окружение, но его подвело знание физики – думаю, вы и сами это чувствовали там, в симуляции. Оставалось только найти самый убедительный объект обмана, чтобы доказать это. И вентиль без эффекта Джанибекова подошёл как нельзя лучше. Этот эффект весьма неочевиден, и если вживую его не видел – то и не будешь принимать его всерьёз. А раз ты не принимаешь его всерьёз – то и в переделанной записи его не будет. Что и произошло.

С этими словами детектив запахнулся в пиджак и продемонстрировал, что намерен дожидаться лифта на Землю в одиночестве.

Охота на детектива

Поскользнувшись на осклизлом куске непонятно чего, Иржи едва не выругался – его социальный лимит и так приближался к жёлтой черте, а беседовать лишний раз с робопсихологом – совершенно лишняя процедура даже для Будды.

Нет, он положительно не мог понять прелести проживания в диком районе. Даже с учётом острейшего желания быть не как все. Даже с учётом полностью научного обоснования необходимости трудностей для сохранения целостности личности. Конечно, вездесущей рекламе здесь поставлен глухой заслон, но вот эта холодная вода, сыплющаяся на голову, эта грязь, это ощущение беспросветной мерзости и неустроенности, весь этот гнусный реализм безнадёги…

Нет, он не настолько любит трудности, чтобы за них платить такие сумасшедшие деньги. А ведь даже часовой пропуск сюда стоит месячного базового дохода. А уж стоимость жилплощади и вовсе исчисляется неадекватными цифрами, на которые можно содержать пятьсот семь его агентств в течении двадцати семи лет.

Но это уже издержки клиента.

Тем больше Иржи был удивлён, когда две недели назад на комлинк ему свалился огромный пакет неведомого расширения, в котором (когда его удалось наконец-то декодировать в хоть что-то приемлемое) ему предлагалось расследовать серию загадочных преступлений в Промышленниках – крупнейшем районе элитного даунгрейва.

Подробности были написаны таким витиеватым языком, что криптоанализатор отказался их сжимать, оставив его один на один с филологическими дебрями. Иржи честно продирался сквозь них три раза подряд, но не мог с уверенностью сказать, что усвоил их до конца.

А дело было под стать райончику. В дни, когда небо затягивало равномерно серыми тучами, а искусственный смог опускал их почти до земли, в глухих уголках Промышленников находили трупы со следами насильственной смерти. А точнее – с пулей 38-го калибра, засаженную точно в сердце.

Служба Общественной Безопасности об этом пока ничего не знала – в конце концов, Промышленники не просто так назывались диким районом. За такие деньги общественность была готова потерпеть анархию толстосумов – в разумных, конечно, пределах. И если Иржи сможет вычислить убийцу, то эти инциденты навсегда растворятся в пучине бытия, не беспокоя компетентные органы.

К моменту, когда Иржи начал вникать в это дело, в серии насчитывалось четыре эпизода. И он не собирался дотягивать до пятого. Вот только его опять и снова поджимал его главный враг – время. Подходящий дождь вот-вот должен был начаться. Он это знал определённо – из сводок Службы Настроек Погоды. Вынужденная уступка настраиваемых трудностей – богачи больше других любят предсказуемость и управляемость.

Хотя бы в погоде.

А вот с остальным был мрак. Фабула преступления вполне укладывалась в логику серийного убийцы – дождливые дни (да и вообще в дни пониженного давления) провоцируют маньяков и психопатов отбросить остатки человечности и взяться за нож. Позволить себе огнестрел (тем более нелицензированный), тоже могут позволить себе только богатые, влиятельные и эксцентричные люди – а других в Промышленниках и не водилось.

Но что в картину не ложилось – так это то, что жертв убивали в упор, спереди и с двух метров. Жертвы видели своего убийцу, даже успевали получить заряд адреналина – но их защитные системы не срабатывали. Возможно, конечно, что их эксцентричность довела их до полного самолуддизма, но Иржи в этом сильно сомневался. В современном мире, где не осталось универсальных материальных ценностей, элита обязана была иметь личный счёт.

И средства для его охраны от посягательств.

Конечно, за круглую сумму можно было спрятать всю машинерию под кожей так, что их не выявили бы даже контакты третьего рода. И они наверняка так и поступали. Точнее он знать не мог – закон о неприкосновенности личных данных второго уровня давал в его распоряжение лишь скупые строки официального отчёта, на основе которых и приходилось строить непротиворечивые версии.

Поэтому нельзя было отбрасывать вероятность, что он имеет дело с непонятой закономерностью. Что убийца знает своих жертв лучше Службы Общественной Безопасности и убивает только тех, кто не способен оказать ему сопротивления.

А значит, Промышленники оказывались под вполне реальной угрозой исчезновения – СОБ был готов раскатать всех и вся, кто сумел пойти против Двенадцатой Поправки о праве полного удаления всех данных индивида и праве вечного забвения. В конце концов, в мире осталось не так много ценностей, вокруг которых удавалось собрать апатичное человечество. Тогда все выкрутасы вокруг одного скромного Иржи становились понятными – слишком много было бы проигравших, если бы Промышленники потеряли свой статус элитных трущоб и повысили свой уровень комфорта до среднестатистического.

Конечно, его профессиональному самолюбие льстило, что ему довелось распутывать такое важное дело. Да ещё и в таких непростых условиях. Но всё-таки, дождь мог бы быть потеплее и пореже, а данные можно было бы собирать через аналитические системы. А не как сейчас – обходя окружение каждого убитого пешком. Но Иржи не зря получил свою лицензию и два диплома и за две недели смог докопаться до одного определённого факта – все четверо пострадавших пересекались в единственном месте. И каждый из них был там примерно за час до своей смерти.

Все следы вели в эту дизайнерски занюханную забегаловку в самой глухой части этого района, где не было ни одной камеры Общественного Наблюдения. И это ещё больше его раздражало – иногда заигравшиеся виртулеты теряли осторожность и пытались нападать на окружающих. Конечно, на этот случай у него был фризер, но зачем лишняя конфликтная метка в кредите доверия? У детектива и так хватает возможностей влипнуть в непродуктивные неприятности.

Замызганная вывеска утверждала, что кафе «У жо» работает все 2 часа. Впрочем, такая незамысловатая недосказанность ему даже импонировала. Прозрачные намёки гораздо удобнее тотальной недосказанности, что окружала его каждый день по одиннадцать часов кряду – меньше не получалось.

Он вдохнул и потянул захватанный поручень на себя. По посетителям прошёл шепоток неодобрения – своим видом Иржи сильно выбивался из местного окружения и напоминал, что за стенами дымящих заводов тоже есть жизнь. Он бы не отказался сходить за своего, но чтобы это сделать, в Промышленниках нужно хотя бы родиться. Иначе эту личину на себя не натянуть. Поэтому Иржи и не скрывал, что он тот ещё пришелец снаружи. Но не просто так, а по делу.

Это помогало.

Он достал из кармана четвертак и скормил его музыкальному автомату. Тот слопал монетку и не соизволил даже сделать попытку поменять репертуар. Иржи с досады пнул его ногой, но пострадал больше сам.

Напряжение за спиной несколько разрядилось, хоть и пришлось выслушать от хозяйки пару солёных слов. Культурная нутрь возмутилась было, но на лице не дрогнул ни один мускул, оставив только выражение досады.

Можно было приступать к работе.

Как и последние семьдесят два раза, личное общение было очень непроизводительным делом. Никто толком ничего не знал, но чтобы в этом убедиться, нужно было задать хотя бы пять-семь вопросов, а потом ещё и мучаться над трактовкой. Неограниченные требованиями делового этикета, местные отвечали лишь на те вопросы, которые хотели слышать. Зато Иржи наконец начал понимать детективов прошлого, опускавшихся до физического воздействия на свидетелей. Толку это не прибавляло, но примиряло с действительностью.

Иржи устало опустился на табурет и очень похоже повторил подсмотренный жест, которым завсегдатаи заказывали блюдо «как обычно». Хозяйка устало ему подмигнула густо наштукатуренным глазом, и Иржи в очередной раз задался вопросом мотиваций местных. Ретро-стиль ретро-стилем, но так целенаправленно отравлять себе жизнь – это чересчур откровенный мазохизм.

Один из посетителей встал, поднял со стола шляпу, из-под которой тускло блеснули четвертаки чаевых и двинулся к выходу. Иржи проводил его взглядом и уже собирался уткнуться обратно в чашку кофе (грубый и неприятный на вкус, буквально ещё в глотке формирующий зависимость), как вдруг его стукнуло.