Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти

На выходе из буфета Депов опустил лицо в её медные пряди, пропахшие майской грозой. Никак наш жених не угомонится! – подумала Лариса с раздражением, которое пронесла до самого шахматного угла.

– Александр Павлович, правильно ли я понимаю, что вы опять озабочены юридическим и иным благополучием многократного убийцы?

Депов сморщился, как от боли в подреберье:

– Лора, Лариса Петровна, давай оставим пафос и поговорим по-человечески!

Он приподнялся, чтобы удобнее расположиться в глубоком кресле, в это время рука Лебедевой незаметно скользнула в сумочку и нажала кнопку пуска.

Что процесс по делу о бочках завершится так удачно, не предполагал даже он, один из самых дальновидных зауральских юристов. Однако триумф был недолгим. Крот ещё не добрался до дома, обмывая свободу в кругу своих бандерлогов, когда его защитника настиг более чем тревожный звонок. Номер офиса набрала персона, при виде (и даже голосе!) которой многие застывали навытяжку: главный подручный мэра. На излёте 90-х возле каждой мало-мальски заметной шишки тёрлись такие личности без должностей и официальных полномочий, имевшие, тем не менее, огромное влияние. Пример Бориса Березовского у трона Ельцина стал общим поветрием. Называли этих грозных воротил где серыми кардиналами, где попросту решалами. Не существовало такого вопроса, в том числе самого грязного, и даже криминального свойства, который был бы не по зубам подобным подручным. Во всяком случае, в пределах компетенции своего шефа. Как рассказывал отец, именно этот господин давил на него, вынуждая Деповых помогать двойному убийце Кроту.

Звонивший представился Аликом и потребовал, чтобы адвокат подошёл к его машине, припаркованной у подъезда. Дюжий шофёр-телохранитель без экивоков прохлопал растерянного Депова по бокам на предмет вооружения, и почти силком запихнул на заднее сиденье. Не поворачивая головы, Алик бесцветным азиатским голосом, но внятно изложил, какие действия в скорости ожидаются от Валеры, и какую роль в них должен сыграть Александр Павлович. Кому, зачем и почему это нужно, сказано не было. Вместо того серый заявил, что при удачном исполнении его распоряжения (так и сказал – распоряжения!) адвоката А. П. Депова ждёт превосходная синекура в столице.

С Деповым говорили о большой крови так, будто предлагали: сбегай-ка, братец, за пивком! Не просили, не спрашивали согласия, не интересовались, возможно ли вообще такое. Ему опять, как крепостному, ВЕЛЕЛИ.

И не возразить. Кто, в сущности, провинциальный адвокатишко для таких, как этот посетитель? Кто для них этот перетрусивший мальчишка, способный разве что жонглировать статьями и параграфами своих дурацких кодексов? Кто все эти угодливые клерки для тех, от кого зависит судьба пусть и периферийного, но всё же миллионного города? Жалкая мелочь, ничего не значащий мусор, пыль на подоконнике… Смахивая эту пыль или с досадой кидая ненужные обрывки бытия в ведро, кому придёт в голову объяснять, для чего это делается? Что ещё за дебаты с пылью!

А если послать этого хмыря ко всем чертям? В обтекаемых выражениях, но не согласиться? Не исполнить барски отданного приказа?

Тогда Саше Депову не останется места ни в родном городе, ни вообще где бы то ни было на виду. Тогда – бежать, долго, быть может, всегда скрываться от длинных безжалостных рук. Всей семьей оставлять налаженную жизнь, готовую к открытию нотариальную контору – у ЭТИХ не будет пощады ни к отцу, ни к матери. Скитаться по глухим углам, забыв о любимой работе. Навсегда проститься с Ларисой, той единственной женщиной, что накрепко забрала его сердце в маленькие своевольные руки. Да и Лоре, скорее всего, тоже несладко придётся…

– Помнится, я уже рассказывал, при каких обстоятельствах оказался в деле Крота. Зацепив отца, некие товарищи не оставили выбора ни ему с матерью, ни мне. Тогда я полагал, что работа ограничится вызволением этого упыря из СИЗО. Намерения контактировать с ним и дальше у меня не было, в особенности после знакомства с тобой. Но, как я только что сказал, у хозяев Крота имелись на меня совсем иные виды. Они и не думали отказываться от моих услуг. Хуже того – в их замыслах нашей семье отводилась роль некоего мозгового центра. Мы обязаны были юридически и даже тактически подготовить устранение сразу двух фигур, препятствующих переходу «Пластика» в иностранные руки.

Депов умолк, тиская в руках какую-то бумажку, потом повернулся к притихшей Лебедевой:

– От всего этого мать едва не отправилась на тот свет, с трудом отходит после инфаркта. Как я должен был поступить?

Он опять замолчал, кивая головой своим мыслям, словно продолжал давний внутренний спор.

– Может, расскажешь, как всё получилось со Златковским и Охрипенко? – тихо и без надежды спросила Лариса.

– У Охрипенко адвокатом Вероника Друзь? Хваткая дамочка, если надо, может из-под земли что угодно нарыть. Думаю, она уже в курсе всего. Её и пытай.

– Гришу посадят?

Адвокат посмотрел на Лебедеву с раздражением, как на прилипчивого несмышлёныша:

– Неужели ты не поняла? Многие постарались, чтобы его больше не было на «Пластике».

– Выходит, зря мы выпустили интервью…

– Плетью обуха не перешибёшь. По крайней мере, тебя будет греть сознание честно сделанного дела. В отличие от меня… Пойдём, Лора, что-то я утомился…

Александр Павлович направился к выходу таким не свойственным ему тяжёлым шагом, что Лариса искренне ему посочувствовала. Эк укатали мужика знакомства с душегубами! Она выключила запись, потом, подумав, стёрла её вообще.

В машине Депов аккуратно взял её ладонь, долго разглядывал. Потом, продолжая неоконченный разговор, сказал:

– Такие вот здесь начались дела. Думаю, придётся уезжать. Ты, Лорик, со мной?

Не выпуская её руки, он достал из кармана ритуальную коробочку и надел на тонкий палец перстенёк с двумя отдельно оправленными¸ но будто слившимися друг с другом камушками. Кольцо-поцелуйчик, символ помолвки…

Под сердце Ларисы поползла тревога. Она взглянула на адвоката почти испуганно:

– Но не завтра же? Ты ведь сперва должен закончить все свои дела? И я тоже…

Саша устало подтвердил:

– Не завтра, черт бы их побрал, все эти дела. Думаю, Охрипенко запечатают быстро, ребята, что нацелились на холдинг, резину тянуть не дадут. Волынка с Кротом продлится дольше. Он, правда, надеется опять выйти сухим из воды. Впрочем, решать это не мне. А у тебя что за дела?

– Договор всё с тем же «Пластиком». Кто-то должен его отрабатывать.

– Ну, с этим проще. Лишь бы ты не лезла куда не следует.

– А не следует – это куда? – зло прищурилась Лариса. Жалость и тревожность моментально исчезли, – Как ты догадываешься, я собираюсь делать то, что найду нужным!

Но Александр Павлович продолжить тему не пожелал:

– Давай поговорим об этом в другой раз. Мне уже пора. Куда тебя отвезти, дорогая?

Глава 33

В День Победы, как обычно в праздники, Кольки дома не было, его музыкальная банда без устали реализовала народу свою культурную продукцию. Ларису это даже радовало: 9-е мая она привыкла проводить с семьёй.

У Бойцовых (девичья фамилия Ларисы) много лет назад, ещё при бабушке, было заведено, что этот день начинался с объезда родственников, переживших войну. Накануне правдами и неправдами закупались вороха алых гвоздик или тюльпанов, и молодёжь спозаранку спешила в разные концы города. Там уже трепетно ждала гостей затянутая в мундиры или надевшая лучшие платья родня, когда-то геройски державшая ратные и трудовые фронтА. После вручения букетов выпивались обязательные сто грамм, рассматривались награды, перелистывались альбомы с ломкими от времени фото, выслушивались рассказы о пережитом…

Бабушка строго следила, чтобы никого из родственников не забыли:

…– К Валентине в её Козью слободку добрались-те? У ей и теперь во всех углах больничная стерильность наведена?..

…– Как там Илья Александрович – всё ковыляет посередь ульев на своей деревяшке? Деду нынче, кажись, к десятому десятку подкатило?..

…– А еврейчик-то наш, Лев-то Семёнович, всё прежний живчик? Так и не бросает свою пианину?..

Рапорт о выполнении святой семейной миссии требовался подробный. В последние годы отчёт о поздравлялках стал не только устным, но и наглядным: со встреч с патриархами привозились фотографии, сделанные расплодившимися китайскими «мыльницами». Эта немудрёная хроника особенно радовала старших Бойцовых, так как зримо фиксировала нынешнее житьё-бытьё ветеранов. Техника сближала между собой неотвратимо уходящее военное поколение.

К возвращению сыновей и племянников с их половинками, а позже – внуков и внучек, на большом овале антикварного стола дымились неизменные пироги. Приуставшая от путешествий ватага шумно набрасывалась на угощение, наперебой обсуждая увиденное и услышанное. Есть старались быстрее, чтобы занять лучшие места у телевизора: в 13 часов начинался военный парад на Красной площади. Зауралье не Москва, здешнее время, считай, на три часа обгоняет столичное.

С годами убыли адреса визитов, не стало бабушки, потом и папы, но традиция велась неуклонно. И вот уже шестиклассник Сашка и его кузина, миниатюрная улыбчивая Ляля, вместе с Ларисой садятся в троллейбус, чтобы ехать на поклон к тёте Вале, тёте Дуне, тёте Фае. Только и остались теперь эти слезливые старушки, время давно забрало весёлых бравых вояк, чьи портреты висят у вдов на видных местах.

Поездки к старикам всегда приводили Ларису в трепет. Слушая медлительные рассказы, она силилась представить то, что выпало на их долю. Медсанбат в ощетинившейся против «красных» Польше (в парикмахерской того гляди полоснут по кадыку бритвой!), которым командует строгий военврач Валюшка, вчерашняя выпускница мединститута. Северо-Казахстанскую нефтебазу, день и ночь вливающую жизнь в наши танковые и авиационные подразделения, где три студёных зимы подряд в телогрейке и ватных штанах безвылазно вкалывает до костей отощавшая от болезни и тяжёлой мужицкой работы солдатка, красавица Евдокия. Пустую деревню в сибирском урмане с прозрачными голодными ребятишками, и ловкую, как котёнок, Фаюську с мешком добытых по весне из грачиных гнёзд птенцов, которых наскоро запаривают в печи вместе с перьями, выпаивая таким «блюёном» едва теплившиеся маленькие жизни. Заскорузлые пальцы кучерявого острослова и балагура Лёвушки-разведчика – ими он лихо отбивает фортепианные аккорды между боями. Свое трофейное пианино тащит из самого Берлина, покорённого и им в том числе, а потом через разорённую страну – домой, в зауральские степи…

Сашка с Лялькой, те слушают вполуха, им интереснее перебирать ордена. Но Лариса их не винит – детям, выросшим в достатке, тепле и спокойствии, ни разу не видевшим разрыва даже самого маленького снаряда или сваренной из жмыха каши, трудно представить, что всё взаправду происходило вот с этими жалкими троюродными бабуськами. Сказки, такого на самом деле быть не могло…

За ночь крохотные листочки берёз подросли и дали густую тень, а в скверах нарядились розоватым цветом заросли волчьих ягод. Играл ясный и солнечный день, умытый и напоённый вчерашней грозой. Делегация возвращалась домой притихшая. После трёх увесистых рюмок «беленькой» Лариса плелась нетвёрдо. Мама, не раз слыхавшая трогавшие дочь ветеранские истории, осторожно вытерла её заплаканное лицо и спешно усадила всех к нагретому электросамовару и сытным шанежкам.

После чая и парада, когда Сашка повёл девочку хвастаться новыми компьютерными игрушками, она спросила о Депове:

– А чего Александра Павловича не пригласила?

Колька жил у Ларисы считай полтора месяца, но как-то так складывалось, что ни сын, ни мама не подозревали о его существовании. Уходил кавалерчик обычно рано, вечерами часто отсутствовал, поэтому даже Сашка, имевший привычку налетать к родительнице экспромтом, ни разу с ним не столкнулся. И мама по неведению считала Депова единственным мужчиной в ближнем дочернем окружении.

Лариса быстро спрятала под скатерть руку с колечком и деланно-беззаботно обронила:

– Будет ещё время… Ты лучше вот что скажи: как смотришь на переезд? Например, в Москву?

На лице матери проступили пятна, но ответила она спокойно:

– Откуда этакие дровишки?

– Да так, в порядке бреда… Может, по работе переведут…

– Ох, Лорка, не темни! Что стряслось-то?

– Пока ничего. Но, к примеру, вдруг твой любезный адвокат получит столичное назначение и захочет пригласить меня с собой…

Она, наконец, предъявила атрибут жениховства, который мать заметила уже давно.

– Так по работе или хвостом за мужем?

– Мам, пока ничего не решено. Я только спрашиваю, поедешь, если что, или останешься? Я ведь без тебя никуда не смогу двинуться.

Матушка вздохнула особым стариковским вздохом – долгим и горестным:

– Дочь, дочь… Тебе не понять, каково это – на старости лет покидать место, где прожита жизнь. Но… Вся моя семья – это вы с Сашкой. Теперь я за вами, как нитка за иголкой…

Лариса знала, что они с мамой были выточены из одного и того же кремня. И хотя в уголках напряжённых старческих глаз сверкал бисер, мать старалась держаться спокойно:

– Депов – он и вправду руки твоей просит?

– А ты бы меня за него отдала? – вопросом на вопрос ответила Лариса, и в голосе её зазвенели шкодливые нотки. – Мамулечка, такие бриллианты почём зря не дарят.

Видя, что матери нелегко поддерживать разговор, предложила:

– Не будем гадать да забегать вперёд. Придёт время – всё-всё тебе расскажу.

***

Столичная тема всплыла на Ларисином горизонте очень скоро, и откуда не ждали. Замотанный праздниками Вернин-младший в День Победы вернулся домой заполночь, сильно навеселе. Но утром проснулся свежим, едва открыв глаза, нашёл под одеялом ещё сонную Ларису и крепко притянул к себе. После бурного акта любви, когда порозовевшая под душем подруга нырнула к нему под тёплое крыло, Колька вдруг сказал:

– Всё, Лоло, недолго тебе меня терпеть. Помнишь, я говорил об одной задумке? Так вот: всё получилось! Ты слышишь – всё поворачивается так, как я хотел!

В этих словах фонтаном бил пьянящий восторг. Колька опять схватил Ларису в охапку, изливая в неистовом сексе все переполнявшие его чувства. Потом, ещё судорожно дыша от горячего упоения, он выкрикнул:

– Через две недели я уезжаю! Насовсем!

Лариса обмякла. Как уезжает? Через какие недели?

Она села в постели, забыв целомудренно прикрыться скомканной простынёй, и бесстыдно подставляя под жадные мальчишеские губы своё смуглое ещё налитое страстью тело.

– Колька, я ничего не поняла…

Парень, наконец, отлепился, последний раз поцеловал её грудь и двинулся вприпрыжку на кухню, не попадая в рукава халата:

– Приходи, поговорим.

Когда причёсанная и одетая для выхода на службу Лебедева была готова, Колька уже подсуетился с завтраком. На столе разжигали аппетит румяные мясные кусочки; в серединках золотистых гренков, едва прихваченные жаром, подрагивали желтки; призывно дымились чашки с кофе.

– У нас вчера было что-то вроде отвальной, так напоследок в «Приюте» мне накидали полную авоську жратвы. Угощайтесь, мэм!

Не сводя глаз с Кольки, Лариса пододвинула к себе тарелку. Тот приступил к расшифровке своих недавних заявлений, жадно, по-крестьянски запихивая куски в рот и поминутно давясь:

– Понимаешь, Лоло, в Питере при одном творческом вузе объявили набор музыкальных коллективов с периферии. Ну, вроде нашего. Типа на шестимесячную стажировку. Я набрался наглости, спалил кучу бабок, и ещё зимой послал туда заявку с фонограммой. Ребятам до времени ничего не говорил. Так вот: позавчера мы получили оттуда приглашение! Ты бы видела моих парней – с радости прям чуть кипятком не обоссались. Мы ведь давно прикидывали, куда бы прыгнуть из нашей безнадёги. Даже о загранице думали. Чего смеёшься? Я знаю музыкантов, которые уехали, и у них всё пошло… Так вот, теперь появился реальный шанс, нас выцепили среди десятков или даже сотен других таких же самокатных лабухов! Обещано, что с нами будут заниматься самые крутые эстрадные звёзды! Чтобы не сглазить, сейчас их не назову. Поверь, многие у всех на слуху. Сбор 25 мая. Так что через две недели я уезжаю.

– А как же я? – Лариса спросила так растерянно и горестно, что от собственной нечуткости Колька смутился. По привычке он постарался всё обернуть в шутку.

– А ты пойдёшь и немедленно оформишь отпуск, и мы с тобой в оставшиеся дни так накувыркаемся в койке¸ что хватит до самого моего возвращения. Идёт? – паршивец без зазрения веселился. – Кстати, я и сейчас не прочь бы повторить утренний забег!

Потом, посерьёзнев, сказал:

– Лоло, птичка моя! Ты и не представляешь, как я тебя люблю. Так, что и сам не до конца это понимаю. Клянусь: женщины лучше, чем ты, у меня не было. Думаю, и потом вряд ли будет. Моя бы воля, так бы с тобой и не расставался. Лежал бы рядом и обцеловывал твои губки, пальчики, сисечки и остальные прелестюшки, о которых не говорят за утренним столом. То есть не всегда и не со всеми говорят… Ты же всё время не выходишь у меня из ума, хочу тебя постоянно, до дрожи. Мужик ведь, он такая скотина, что возбуждается каждые пять-семь минут и начинает думать о сексе. Ну а уж о сексе с тобой…

Словно поддразнивая Ларису, не любившую чавканья за столом, Колька нарочито шумно отхлебнул стылого кофе. Томно повёл глазами и усмехнулся, показав обломанный верхний резец, который придавал улыбке задор и лукавость. Впервые её разбитной балагур заговорил о чувствах. Лариса, хотя и была крайне расстроена, напряглась: что дальше? Предложит ехать с ним или здесь дожидаться?

– Но уж если серьёзно и начистоту, то я прекрасно понимаю, что заедаю твою жизнь. Да, Лоло, как бы я на тебя ни запал, умишком своим пионерским всё же кумекаю: тебе надо вить настоящее гнездо с основательным мужиком, а не с пришлым малолеткой. А тут, как у Высоцкого, я сижу. Болтаюсь у порядочной публики под ногами, всех кандидатов в мужья распугал? Всех, девочка моя, или ещё кто-то топчется в запасе а? Папаня мой, к примеру… Хотя какой уж с него жених-то, как и ёбарь, да?

При упоминании Никника Ларису аж передёрнуло, а шельмец, продолжая свой спич, опять по-поросячьи приложился к чашке.

– В общем, по отношению к тебе вся наша сутолока неправильна и эгоистична. Пора бы и честь знать. Тут как раз и подоспел случай, и всё складывается само собой. А то не растащить нас…

Последние слова он выдавил жалобно и виновато.

Лариса помертвела. Расчётливым умом она и сама понимала, что этот роман должен когда-то закончиться. Но, вопреки логике, всё ждала, что Колька позовёт в жёны. Хотя бы в шутку, понарошку, но примеряет к ней наряд подруги жизни. А он вишь как рассудил… Пусть чужое гнездо вьёт наша наседка… Коли так, то скатертью дорожка! Из сердца вон, вон, вон!

Колька хоть и заметил перемену в её настроении, вида не подал, дурашливо-заинтересованно спросил:

– Кстати, что за новое у нас колечко? Тётино наследство? Ба, неужто преподнёс тот расфуфыренный господинчик, которого ты надысь так некрасиво турнула?

Этот Колька видел её на три метра вглубь!

Ответ последовал в том же духе:

– Разве ты забыл? Сам же на прошлой неделе замуж звал…

– Я?!! – выкатил зеленющие глаза отступник. И вдруг понял, почему помрачнела Лоло. – Ах да, дорогая, прости, совсем из головы вылетело. Так что ты ответишь на моё настырное предложение?

– Иди ко всем чертям! Убирайся хоть в Питер, хоть в Париж с Нью-Йорком, хоть на Луну! Вот где вы все у меня сидите, сопливые ухажёры! – вполне красноречивый жест у горла. – Без вас обойдусь, не на одном замужестве свет клином сошёлся!

Лариса кричала вроде бы не всерьёз, но горечь несбывшейся надежды прорывалась в каждом слове. В истории их пары это была первая сцена.

Колька вышел из-за стола и, больше не слушая её, стал сумрачно натягивать джинсы, складывать сумку, открывать входную дверь. Он и вправду уходил. Совсем, безвозвратно. Это казалось ей непереносимым горем, которое требовалось как следует оплакать. Не промокая текущих без остановки слёз, Лариса плелась в редакцию под сочувственными взглядами прохожих. Роскошный завтрак остался нетронутым.

На «обозовской» лестнице кто-то маячил. Подойдя ближе, разглядела, что полировал ступени заношенными кроссовками всё тот же взбудораживший её дурень Колька. Не обращая внимания на шмыгавших мимо сотрудников газеты, он театрально (артист хренов!) встал перед Ларисой на одно колено и протянул раскрытую коробочку. В ней жирно поблёскивало классическое обручальное кольцо.

***

Утренние сопли из-за отъезда Кольки мигом отлетели, как только Гришина недовольно пробурчала:

– Тут Друзь телефоны обрывает, уже дважды просила связаться с ней, как только появишься.

И стала натягивать свою кремовую курточку тончайшей лайки. Наряды главной по рекламе отличались неподражаемой сногсшибательностью:

– Ты тут давай адвокатессу окучивай, а я наведаюсь в свои знакомые норки, что-нибудь по «Пластику» да нарою.

Вероника предлагала встретиться, притом немедленно, и Лариса отправилась к ней. Контора занимала двухкомнатный номер в бывшей гостинице «Центральная», за неимением постояльцев превращённой в офисные палаты для новорусских. Монументальное историческое здание находилось в пятнадцати минутах хода от «Вечернего обозрения» и Лебедева даже обрадовалась возможности спокойно пройтись по утреннему городу.

Меряя шагами хоженые-перехоженные кварталы, она в который раз удивлялась происходившим вокруг переменам. Дома всё те же, стоят себе привычно облупленные, а старого города её детства больше нет, как нет.

Вот известный всем подвальчик, где испокон веку бойко шла кооперативная торговля. В то время, как на витринах государственных магазинов до черноты заветривались мосалыги, именуемые суповыми наборами, и синели цыплячьи остовы, здесь покупателей ждал розово-красный развал свеженарубленной свинины, говядины и баранины, полки ломились от банок с дефицитнейшей тушёнкой и сгущёнкой, высились горы орехов и отборных краснобоких яблок. Цены хотя и кусались, но коопторговский товар стоил того. Родители Ларисы предпочитали при возможности отовариваться в подвальчике, следуя ленинскому тезису: лучше меньше, да лучше.

Теперь на месте былого изобилия возникло новомодное кафе «Погребок», на тротуаре заманивает к ланчу его напольная вывеска-раскоряка. Они со Смешляевой как-то отведали перестроечного меню. После крохотного горшочка с эрзацем солянки Танька резюмировала:

– Ползарплаты, что мы здесь оставили, в прежнем подвальчике хватило бы на закуп для двадцати таких бухенвальдских порций…

А в доме напротив, где, наоборот, располагалась известная всему Зауралью столовая, и куда зимами папа любил водить маленькую Ларису на гигантские порции обжигающего харчо, открыли парфюмерный магазин. Бути-ик, как нараспев и с придыханием именовала бывшую забегаловку коллега по рекламе Леночка Жаркова. Для вчерашней ещё падкой на соблазны школьницы этот немногочисленный набор ароматных польских подделок казался божественно восхитительным, и – увы! – материально недосягаемым.

ЦУМ тоже не миновали перемены. В секции, которую за растянутую геометрию называли длинной, и где в своё время продвинутый молодняк толпился за новинками музыкальной моды, теперь расположился автомобильный ряд. Среди пригнанных из Японии и Европы подержанных иномарок важно расхаживали продавцы, сдувая с товара только им видимые пылинки, и протирая эвфемерные пятнышки. Ларисе подумалось, что эта пацанва, неимоверно гордая причастностью к мировому автопрому, должно быть чувствует себя джинами из лампы Алладина, способными исполнять самые несбыточные желания земляков…

У Вероники набрался полный гомонок новостей. Убийство Златковского вёл незнакомый ей следователь Кирьянов – кругленький малого росточка человечек с бегающими глазками, наряженный почему-то в ярко-жёлтый пиджак, особенно нелепый в хмурой обстановке следственного изолятора. Обшарив фигуристую адвокатессу своим неспокойным взором, он молча, хотя и без неприязни, выдал папку с материалами. Друзь внимательно пролистала немногочисленные справки и протоколы, всё силясь определить, откуда взялся этот несуразный важняк Дима. Хотя фамилия Кирьяновых в их епархии известная…Уж не родственник ли он прокурору Заозёрного района?

По документам, собранным следствием, выходило, что заказ на Златковского Кротов получил прямёхонько из рук заместителя директора. В обширном протоколе допроса подозреваемого, составлявшего пока основную доказательную базу, было указано, что Григорий-де приехал к будущему подельнику, как к закадычному другу, каким-то духом отыскав его за двести вёрст от Зауралья в приграничной деревеньке. И – с порога в морду – предложил убрать осточертевшего старого маразматика Злата. Трэба, сказал, расчищать пути наверх. Почему именно Кротову, отнюдь не значившемуся в записных киллерах, выпала честь валить известнейшую в регионе фигуру, Валерий Андреевич не объяснял. Заказчику виднее. Приехал, сказал, что, где, когда, денег дал – и все дела. Всю сумму вручил сразу, в стодолларовых купюрах. Никаких непоняток…