Распад

– Откуда ты всё это знаешь?

– В университете учился…

– В каком?

– У нас в Союзе один университет.

– А как же ты в армии оказался?

– Это долгая, печальная история, нет времени рассказывать, я лучше закончу с предсказанием. Пройдёт несколько лет, и сторонники ваших взглядов превратятся в обычную секту, власть дистанцируется от вас, юродивых, ваши патологические бредни будут необходимы ей для того, чтобы продемонстрировать электорату альтернативу – вот какие скудоумные приматы могут прийти к власти, если вы не проголосуете за нас. Ну, и конечно для того, чтобы задурить мозги Западу – у нас плюрализьм, понимаэшш! Даже пещерные антикоммунисты водятся! Мы – демократическое государство! Вам оставят пару телеканалов, и радиостанции, где вы сможете вволю покликушествовать, побиться в слюнявых истериках, напророчить грядущую гибель России, у этих каналов будет своя аудитория: присыпанные нафталином, всклокоченные шестидесятники с мятыми, серыми лицами, безумные, с вытаращенными глазами антисталинисты, булькающие слюнями выпускники психиатрических клиник, послушницы монашеского ордена святой, непорочной Валерии, ну, и те, кто заразился демократическим недугом половым путём – экзальтированные бабёнки, чьи трусики набухают влагой при произнесении нескольких кодовых слов: права человека, плюрализм, невмешательство государства, и прочая галиматья для наивных лохов. Для достижения наиболее бурного оргазма, произносить эту чушь надо в определённой последовательности. Начинать надо мягко: монетаризм, монетаризм – чувствуете, как эндорфины неслышно проникают в мозг? Закройте глаза, повторяйте за мной: монетаризм, монетаризм – мягше, мягше! С французским прононсом – монь – е – таризьм! Теперь, когда мозг получил первую инъекцию гормона удовольствия, убыстряем темп фрикций – шо – ко – вая те – ра – пия! Те– ра – пия! Те – ра – пия! Быстрее! Ритмичнее! Пробирает? Ещё нет? Хорошо, тогда ударное воздействие – громко, гортанно, раскатисто – Гай – даррр! Гай – дарр! Гай – дарр! Воот! Уже лучше! Для того чтобы предотвратить преждевременную эякуляцию, остужаем пыл – Сталин! Берия! ГУЛАГ! Не надо так реалистично представлять, а то возникнут проблемы с эрекцией, наша задача – оттянуть момент наивысшего блаженства, а не отменить его совсем. Теперь, чувствуя некоторое приятное томление, негромко шепчем – ваучччер, ваучччер, Ччччубайсссс, айсс, согласно канонам тантрического секса, надо чередовать удары: один глубокий – два поверхностных, поэтому! На счёт – раз – два – три делаем: Фэ – эР – эС! Фэ – глубокий удар! эР – лёгкий! эС – лёгкий! Фэ – эР – эС! Фэ – эР – эС!

– Что такое ФРС?

– Федеральная Резервная система. И ударная концовочка, для достижения крещендо – бак – сы! Бак – сы! Бак – Сы! Бак – сы! ( Я совершаю ритмичные движения бёдрами в бешеном темпе, капитан смотрит на меня, открыв рот от изумления).

– Да ты…ты больной…как же я сразу не догадался…

– Здорово я, да? Ничего не могу с собой поделать, как только речь заходит о таком извращении, как демократия, я становлюсь неудержим.

– Знаешь, что…иди – ка ты мил человек на пост, сейчас ведь твоя смена?

27.

– Во, давай по этой вышке!

– Злобарь, я не могу, Мамчику попадёт за патроны…

– Хули ты ноешь? Это его проблема, не твоя, стреляй давай!

– Я не могу, я…а если он узнает?

– Тебе что, в жбан пробить что – ли? Стреляй сука!

Ефрейтор Кот – низкорослый, с рябеньким кругленьким личиком, в безжизненно отвисших на тощей заднице штанах, порывисто вскидывает карабин, и, не целясь, стреляет в сторону вышки, стоящей на периметре.

– Мимо. Целься лучше.

Вторая пуля пробивает окрашенную зелёным цветом боковину – вот! Так лучше! Теперь давай по прожектору…чего вылупился? Стреляй! Опять мимо, да ты чего, в глаза долбишься что – ли? Дай карабин!

Прожектор брызнул стеклянными осколками – Оооо! Ефрейтор Кот стал снайпером!

Пуля повторно пробивает прожектор – какая кучность! Ты просто ас! С такими способностями, и всего лишь ефрейтор? Да тебе давно пора кинуть две сопли на погон, дай высморкаюсь, подставляй плечико!

Он покорно подставляет левое плечо – ну ты дятел, ты правда ждёшь, что я высморкаюсь? Тряпка.

Я расстреливаю оставшиеся патроны – о, ствол горячий, на, держи, почистишь потом.

Демократически настроенный капитан подозрительно смотрит на меня – что за канонада? Кто стрелял? Я уже хотел помощь вызывать, думал, что вас там убили обоих, с грибков не отзваниваетесь, что за халатное несение службы? Чего молчите Злобарь?

– Соблюдаю субординацию, ефрейтор Кот старший по званию, с него и спрос.

– Ефрейтор, доложите, кто стрелял?

– Никто не стрелял, всё тихо.

– Почему не отзванивались?

– Связь не работает, вторую неделю связистов ждём, никак не доедут.

– Да я лично бегал на периметр, и звонил сюда, в караулку, с первого грибка. Всё работает!

– Первые, может, и работают, а дальние – нет.

– Ладно, разберёмся.

Я завалился спать в сушилке, мне снилось, что я играю в футбол, в зале ожидания Ленинградского вокзала, мы гоняем мяч между рядами стульев, ворота сделаны из урн, в одной команде со мной играет жирный, раскормленный как хряк Рональдо, я раз за разом вывожу его пасом на свидание с вратарём, и каждый раз тупой боров не успевает замкнуть передачу, он просто не может бегать, пот льётся по выпуклым, тотально наетым щекам, его мучает одышка, в вытаращенных, налитых кровью глазах застыло жалобное выражение, как у загнанной скотины.

– Дебил бля! Шевели жирной задницей! Здесь тебе не серия А!

– Пор фаворе синьоре, скузи!

– Чего? Кого ты перед игрой пёр? В джакузи хочешь? Рано! Хотя бы один гол забей!

Рональдо подходит ближе, и наступает ярко – розовой бутсой мне на ногу.

– Ты чего, интурист тупорылый? Попутал?

Он отвечает на чистейшем русском языке – тебе пора на пост! Вставай! Твоя смена уже началась!

– Что? Пошёл ты! Каждый толстопузый мордоворот будет мне указывать…

– Подъём рядовой! Встать!

– Да ты чего…В грызло хочешь получить?

Я чувствую острую боль в ноге, и…просыпаюсь…я заснул на панцирной сетке натянутой над батареями сушилки, заснул прямо в шинели, пот льётся по моей шее, щекам, ощущение такое, будто я в парной. Я не поместился на сетке полностью, ноги выступали за кромку, капитан – демократ прижал мою правую ступню бедром, и продолжал долдонить с упорством дятла – подъём! Тебе пора на пост! Тебе пора на пост! Тебе пора на пост! Я подам рапорт о том, что ты специально опаздывал с выходом на пост, чтобы стоять меньше, чем молодые солдаты! Это отвратительно!

По возвращении в роту, я подошёл к Мамону – я на почту схожу, товарищ старший прапорщик?

– Эт зачем?

– Мама старенькая, я ей после каждого караула звоню.

– Иди.

– Алло, Ильяс! Привет брат!

– Здорово!

– Как дела?

– Не очень.

– Что такое?

– Дяди больше нет.

– О…он был там?

– Да.

– Соболезную…слушай, а как там моя посылка?

– Всё нормально, получена, бабки…

– Вот! Я насчёт денег, слушай, нам надо увидится, у меня есть мыслишка, как нам за твоего дядю отомстить и денежек заработать, подъезжай, захвати карту Московской области.

– Ладно. В следующую субботу.

– Счастливо.

Я возвращаюсь в роту в приподнятом настроении, дневальный показывает глазами на канцелярию – тебя Выдирайло искал.

– Разрешите войти, товарищ капитан?

– Заходи. Выдирайло встал и проорал – Дневальный, звони в первый караул, пусть пришлют караульного свободной смены и помощника начальника караула.

– Зачем звали, товарищ капитан?

– Возьми зубную щётку, мыло и полотенце, оставь ремень.

– ?!

– На губу пойдёшь.

– Это почему?

– Капитан Бредяев написал рапорт о том, что ты стрелял в него на периметре.

– Что? Этот пидор…

– Полегче с выражениями, ты об офицере говоришь. Подсумок сдал? Старшина патроны проверил? Все на месте?

– Все, и даже без наколов. Можете и карабин мой посмотреть, из него давно не стреляли.

– Ты же не идиот.

– Похоже идиот, раз на губу загремел.

– Бредяев пишет, что «рядовой Злобарь угрозами вынудил ефрейтора Кота» – сучий кот! «вынудил ефрейтора Кота похитить патроны у спящего рядового Мамчика, находившегося в отдыхающей смене, и произвёл в меня три выстрела с расстояния в пятьдесят метров» – ну, это уже оскорбление! Три выстрела, и ни разу не попал с пятидесяти метров! Вот гандон! Какой результат у тебя на последних стрельбах?

– 27 – восьмёрка, девятка и десять.

– О том и речь, переборщил Бредяев с фантазиями, что у вас с ним случилось?

– Да так, я когда – то близко знал его маму…

– Гха –ха – ха, ну ты гад! Дневальный! Где караульный? В общем, так, пишет он полный бред, и ефрейтор Кот всё отрицает, но! Пока не разберёмся, ты посидишь на губе, условия там хорошие, наши ребята создадут тебе уют, отдохнёшь, окрепнешь, а там и дембель не за горами – до нового года совсем чуть – чуть осталось, иди.

Гауптвахта оказалась небольшим одноэтажным сооружением, совмещённым со зданием первого караула: узкий коридор, ряд камер справа от входа, меня поместили в третью по счёту камеру, я был в ней первым и единственным сидельцем. Пол в камере был ниже уровня пола в коридоре, под потолком было небольшое оконце, с трудом пропускавшее свет, четыре стены, покрытые бетонной шубой, и пристёгнутые к стене нары – вот и весь антураж. Пошатавшись по камере полчаса, я стал скучать, выполнил несколько подходов приседаний, отжиманий, провёл пять раундов боя с тенью, снял афганку, и в этот момент дверь в камеру открылась. На пороге стоял радостно улыбающийся, незнакомый мне прапорщик.

– Привет.

– Привет.

– Не «привет», а здравия желаю товарищ старший прапорщик!

– Не вижу у вас второй звезды на погонах, товарищ прапорщик.

– Со зрением проблемы? Это лечится. Фамилия, звание, за что помещён сюда?

– Рядовой Злобарь, за что помещен, не знаю.

– Не виноват?

– Так точно.

– За одну твою рожу, тебя следовало посадить давным – давно.

– На свою посмотри.

– Ах, ты, сявка неучёная! Ну, начнём уроки учить!

Дверь в камеру закрылась, пока я соображал – что это было, раздался скрежет поворачиваемого ключа, кто – то стоящий за дверью, плеснул на пол воды, и щедро посыпал получившуюся лужу хлоркой, в дверь заглянул улыбающийся прапорщик – с лёгким паром!

К горлу подкатила тошнота, из глаз брызнули слёзы, меня начал бить кашель, понимая, что будет дальше, я обмотал голову афганкой, и начал карабкаться по стене, в надежде вдохнуть воздух из оконца под потолком, попытка стоила мне двух сломанных с мясом ногтей, я отбежал в дальний от лужи угол, опустил голову между ног, и попытался дышать реже, стены камеры начали кружиться перед глазами, и наступила темнота…

– Ну? Очухался? Ещё хочешь? – радостно скалился прапор. – Бери тряпку, приводи свою камеру в порядок, будешь пасть открывать, я тебе устрою Бухенвальд, понял? Не слышу?

Я пытаюсь послать его, но меня вырвало чем – то зелёным, держащий мою голову у себя на коленях Кащей, брезгливо развёл руки, и я громко стукнулся затылком об пол.

– Заодно и коридор помоешь! Слушай сюда! Когда я открываю дверь в камеру, ты докладываешь – старший по камере рядовой Злобарь! За время моего дежурства происшествий не случилось! Ты понял? Не вздумай пожаловаться дежурному по части, а то я тебя здесь угандошу! Вопросы есть? Вопросов нет.

Прапор ушёл, мы остались вдвоём с Кащеем. Я пытаюсь встать, но получается у меня плохо, изо рта вырываются несвязные звуки, ощущение такое, будто у меня волчья пасть. Я с трудом сажусь, и делаю руками движения, повторяющие движения уборщицы, Кащей хмуро кивает – понял, вытру.

Он моет пол в коридоре, убирает хлорную лужу в камере.

– Тебе не повезло, этот дебил с нами в первый раз заступил, весь караул от него вешается, всё пытается делать по уставу – наглухо завёрнутый придурок, остальные начкары нормальные, а этот, похоже, башку застудил в детстве, придётся тебе потерпеть до следующей смены. В общем так. Скучно станет – стукнешь в дверь…

– Неэ…стучать – не моя фишка…

– А…ожил…заебись, в общем, маякнёшь часовому – он даст почитать, тут журналы есть, книжки какие – то, покурить, похавать, в общем – всё, чем богаты.

– Массаж шиацу в комплект входит?

– Смеюсь. Дело вот в чём, мы тебе поможем, чем сможем, но если тебя запалят: дежурный по части, начкар – кто угодно, выкручивайся сам. Заранее не пугайся, когда кто – нибудь придёт, неважно кто – мы позвоним часовому, он даст знать тебе. Лады?

– Угу. Спасибо, брателло.

Я заползаю в камеру, ложусь на пол, и проваливаюсь в сон.

– Встать! Встать! Часовой, почему арестованный спит в неположенное время? А?

Я пытаюсь разлепить глаза, голова такая тяжёлая, будто к ней привязана двухпудовая гиря, сухой язык царапает нёбо словно рашпиль, к горлу подкатывает тошнота, во рту устойчивый вкус хлорки.

– Представьтесь, товарищ солдат.

– Рядовой Злобарь.

– Причина ареста?

– Не знаю.

В двери камеры стоит майор с повязкой дежурного по части на рукаве – товарищ прапорщик (начальнику караула), за что арестован этот боец?

– Не могу знать, товарищ майор! Его привели под конвоем из роты охраны, мне не сообщили причину ареста!

– После смерти Мазепана в роте охраны полный бардак, у них взлётка провалилась прямо у входа, рядом с дневальным дыра в полу размером со слоновью жопу, доски дыбом стоят, как ирокез у панка, а старшина только глазами ворочает и усищи топорщит, ни хера не делает, при Бейвносе такого беспредела не было. Единственная рота в части была, где было хоть какое – то подобие дисциплины, а теперь… Закрывай камеру!

Утром принесли горячей каши, не успел я поесть, как дверь со скрежетом открылась – выходи на работу!

Выводящим был Бубер, чернявый, невысокий, закатанные на огромных, перевитых венами предплечьях рукава, открывали любопытному взгляду многочисленные татуировки.

– Очухался? – у Бубера был низкий, скрежещущий бас.

– Да, нормально.

– Во, смотри, видишь этих двоих из первой камеры?

– Угу.

– Мамон поймал позавчера, прятались у дороги, в посадке.

Впереди плелись два азиата, в длинных, до земли шинелях, натянутых на уши зимних шапках, вид у них был жалкий, как у пленных румын под Сталинградом.

– Приводят их сюда, они по – русски почти не говорят, объяснить из какой они части не могут, документов у них нет, один другому чего – то долго втирает по ихнему, тот подумал и отвечает – турма! Турма!

Бубер захохотал так громко, что азиаты от неожиданности присели – они думают, что здесь «турма»! Тупорылые индейцы, блядь!

– Губу охранять прикольно?

– Да. Я только вывожу, на работу, в сортир, на посту не стою. Вообще – веселуха. Вон видишь идёт татарин, вон тот – э! Морда, сюда смотри, я тебе говорю еблан!

Все, кто шёл впереди, обернулись на этот крик – тебе, урод!

На меня смотрел тот самый татарин, который так удачно срубил меня с ног в мою бытность в приёмнике, тот самый, с которым я хотел поквитаться.

– Видишь его?

– Ну, я его знаю, я думал он дембельнулся уже.

– Не, он в автороте порезал троих, сидит, ждёт отправки на зону, или на дизель, я хуй его знает. Ну вот, Панк от нечего делать подучил его, приходит дежурный по части, открывает камеру, этот урод представляется – рядовой Урюк…

– Чего, в натуре Урюк?

– Не тормози, я просто фамилию не помню, какой – то там …уллин, Закидуллин, или Заглотнуллин, по херу короче! Так вот, дежурный спрашивает – за что арестован? Этот урод говорит – «за кровавый рэзня!».

– Дежурный говорит – кто тебя научил?

– «Мэня никто нэ учил! Я сам всэх порэззал!» – бгхаа – хаа! Прикинь! Но при этом борзый сука! В прошлую смену просится в сортир, я говорю – сорок пять секунд у тебя! Он не торопясь идёт к туалету, сморкается, расстёгивает штаны, короче, пока он на корточки присел, время вышло. Я говорю – иди в камеру, время вышло.

– А он?

– Послал меня.

– Ну?

– Ну? Урюк! Иди сюда!

Татарин недовольно разворачивается и неторопливо идёт к нам.

– Бегом!

Он подбегает к нам быстрой рысцой – рядовой За…

– Заткнись! Во, видел?

Бубер показывает на рот татарина, сначала я не понимаю, что он имеет в виду – улыбнись, сука!

Татарин растягивает рот в кривой ухмылке, и я вижу, что уголки рта у него надорваны, а на щеках кровоподтёки, делающие его лицо похожим на клоунскую маску.

– Съебал отсюда, бегом! Я ему пальцы в рот засунул, и растянул шлем – маску, как на противогазе, потом вытащил обойму, загнал ему в пасть, тут – то из него гавно и попёрло…

– В смысле?

– Обосрался. А вчера ночью пацаны будят его часа в три – вставай! Он такой – куда? Как куда? На расстрел! Вывели его во дворик, Болт зачитал приговор – именем российской федерации, рядовой Урюк приговаривается к расстрелу, за убийство…он стоит улыбается, Болт командует – целься! Огонь!

– И чё?

– Бабахнули так, что галки на заборе обосрались!

– Боевыми?

– Бля, ты чего – то быстро отупел, всего сутки на губе, а тормозишь так, будто полгода сидишь, конечно, холостыми, грохоту от них, мама моя родная! Урюк падает на землю, а Кусаров – из второго взвода пряник, знаешь его? Нет? Не важно, короче Кусаров подходит и контрольный в спину делает, патрон хоть и холостой, а по спине ебашит нормально, укатайка! Все ржали как подорванные…

– А чё татарин?

– Тёпленького по ноге пустил, ходит теперь в обоссанных и обосранных штанах, тебе повезло, что тебя не с ним в камеру посадили, там вонищща как на параше. Стой! Пришли!

– Где это мы?

– Кладбище. Кто – то из офицеров ласты склеил, будете могилу копать.

28.

Днём, в камере было абсолютно нечем заняться, поэтому все сидельцы были рады любой работе, деды, черпаки – все, кому было «не положено» работать в обычных условиях, здесь готовы были выполнять самую грязную работу. Нас гоняли мыть огромные (метра три в диаметре) бочки из – под квашеной капусты, в то самое время, как я тёр её боковину грязной тряпкой, и мутные потоки стекали вниз, повар – сержант невозмутимо набирал капусту из бочки для того, чтобы выложить её на ужин. Мы убирали здоровенные кучи свиного дерьма на подсобке, красили бордюры, разгружали тяжеленные, скользкие свиные туши, убирали территорию военного городка, засранную её обитателями. Пленные азиаты перед каждым отбоем орали высокими голосами – губари, отбой! Скорей бы утро, и снова в пахоту!

Выходя из камеры на работу, я увидел пухлощёкого младшего сержанта, оживлённо махающего руками перед носом у азиатов – дезертиров. Поняв, что толку от разговора с ними не будет, он резко развернулся и направился ко мне – здорово!

– Привет.

– Меня Петей зовут, а ты…?

– Мохандас Карамчанд. Можно коротко – Великая душа.

–?! Прикалываешься надо мной? Слушай, тебе очки нужны?

– Какие очки?

– Фирменные, трэшерские, Джеймс Хэтфилд в таких выступал в Тушино, зелёный колор…

– Не пизди Петюня, я был на том концерте, не было у него очков…

– Во бля, наконец – то попался специалист! А то всё лохи какие – то! Эти два ишака из кишлака, я полчаса убил на них – спрашиваю: молитвенные коврики нужны, вы же мусульмане, намаз надо делать? У них во рту комки говна какого – то, бубнит что – то, ничего непонятно, чего – то такое, короче к херам меня послал.

– Может быть «харам»?

– Может и «харам», а я услышал «к херам», раз так, то я время на них тратить не буду, ну чего – полтинничек, не дорого для тебя?

– В смысле?

– За очёчки, родные, с автографом Хэтфилда!

– Зачем они мне? По губе рассекать?

– Понял, другое предложение, эксклюзивно для тебя, я вижу, ты разбираешься в теме, редчайший артефакт! Косуха, в которой умер Клифф Бёртон! Та самая, в которой он был одет в день, когда автобус Металлики перевернулся. Пятна крови, блевотина – всё аутентичное! Берёшь? Только для тебя, и только сегодня, отдам даром – всего две, две! Две тысячи рублей! Я понимаю твой восторг, тебе нужно время, чтобы осознать своё счастье, но жадный блеск твоих глаз говорит мне, что ты согласен! Только потому, что ты мне чрезвычайно симпатичен, готов дать тебе рассрочку – тысячу сегодня, остальные в течение недели, позже не могу, мне надо уезжать…

– Я тебя первый раз вижу, но ты мне уже нравишься, значит уезжаешь, да?

– Да. Через неделю.

– В отпуск?

– Да нет, насовсем.

– Прямо отсюда уезжаешь? На личном лимузине?

– Издеваешься? Я понимаю, ты мне не доверяешь…

– Конечно, доверяю, полностью! Сначала ты пытался втюхать мне очки кота Базилио, выдавая их за очки Хэтфилда, теперь обблёванную косуху какого – то бомжа выдаёшь за куртку Бёртона – ты редкий…талант Петюня!

– Ладно, согласен, развод был дешёвый, я ж не знал, что ты специалист. Так и быть, хранил для себя, но раз такая ситуёвина…медиатор от гитары Кирка Хэммета, с отпечатком его зубов! С Тушинского концерта, стопроцентный эксклюзив!

– Петя, остановись, хватит. Ты меня просто ошеломил своим напором, и если бы не отсутствие денег, я бы купил у тебя всё, не потому, что оно мне нужно, а в благодарность за твой талант продавца. Денег у меня нет, поэтому ты зря тратишь время.

– Вот же незадача…

– Слушай, а ты, правда, решил соскочить отсюда?

– С какой целью интересуешься? Просто так, или планы имеешь?

– Просто так.

– Аааа, просто так…

– Места в лимузине продаёшь? Или сдаёшь в аренду?

– Денег нет, нет продажи, извини.

Петя отвернулся от меня, и побежал догонять тех, кто ушёл вперёд, он быстро вытащил из строя невысокого белобрысого ефрейтора, и начал что – то оживлённо ему объяснять, ожесточённо жестикулируя. Я показал на Петю, и спросил у выводящего – это кто? Выводящий (здоровенный парень из Казахстана) рассмеялся – это же Петя, ебонист из ГДО!

– Кто?

– Баянист, говорят, что он племянник этой…издалеекаа, дооолго, тичоооот риика Вооолга…

– Чё? В натуре?

– Говорят.

– За что сидит?

– Это целый боевик. Петюня нажрался, и пошёл куролесить по городку, продал баян какому – то кавказцу, а потом Петюне скрутило живот, он заходит в первую попавшуюся дверь, вываливает гунявого, и начинает смачно, урча от удовольствия, ссать. А дверь эта была входом в отделение милиции. Восхищённые игривостью Петюни менты гонятся за ним, чтобы выразить своё уважение и восторг. Петя бежит к родному ГДО, там сторожем работает старый дед Василич, он ни хера не видит, и плохо слышит, но злющий как Мамон с похмелья. Петя кричит – Василич, за мной хулиганы гонятся, задержи их! Василич хватает газовый балончик, и устраивает ментам раз – пшик, два – пшик! А затем, добавляет по голове металлическим прутом. Итог: весь наличный состав милиции нашего городка в больнице, Петя на губе. Говорят, что его на следующей неделе везут в Москву, поэтому он устроил распродажу, пытается продать всё, что у него есть…

– Хитрожопый.

– Как все вы, москали…

– Слушай, я перетру вот с тем человечком?

– Запрещено, ты же знаешь.

– Цвай минут, быстро!

У забора стоял Ильяс, одетый в стильный синий костюм, он был похож на молодого, преуспевающего бизнесмена.

– Здорово брат!

– Здорово!

– Это что? У вас в детском садике прогулка такая, с вооружённым воспитателем?

– Да. Перед тихим часом. Затем плюшки с чаем, и спать. Слушай, ровно через неделю Мерседес поедет в Кантемировскую дивизию…

– Какой мерседес?

– Паша – мерседес.

– А. Понял.

– На те деньги, которые мне причитаются от второй посылки, надо достать РПГ, лучше двадцать седьмой, и выстрелы к ним, сможешь?

– Постараюсь.

– Ещё нужны люди, человек десять – пятнадцать, машины, штук пять, рации, и железо, тяжёлое…а! Еще специалист по взрывному делу, есть у тебя такой?

– Ты войну затеял?

– Да нет, так пошуметь немножко…ты карту привёз?

– На. Ильяс просунул мне карту через прутья забора, выводящий отвернулся, и я спрятал её под афганку

– Хорошо. Через три дня пришли человека, пусть заберёт карту.

– Ладно, привет.

– Привет.

Я вернулся к арестантам, и тут же был награждён лопатой – копай давай, нечего шарить!…

На следующее утро Петя сразу же взял меня в разработку, схватив мою руку, он горячей скороговоркой шептал мне прямо в ухо – землячок, только для тебя, как для ветерана эротического фронта…

– Ветерана? Хорошо, что инвалидом не назвал…

– Не цепляйся к словам…товар эксклюзивный, французский эротический журнал «Дип Блю», последний экземпляр, быстро разбирают, тебе со скидкой, всего за двести пятьдесят отдам, решайся быстрее, а то у меня есть другие претенденты, ну? Согласен?

– Чего за название такое? Дип Блю? Это случаем не пидорский журнал? Петя, ты чего мне пытаешься продать? Красочные фотографии мужских членов в натуральную величину? Ты сам этот журнал читал?