Распад

Распад.

– Ну что? Где они? Электричка уже отправляется…

– Да, сказали, что быстро сбегают… не знаю…

«Электрпэзд проследует до станции Бекасово, остановки… остржно двери закрываются, следующая станция…» – с ненавистью пробубнил машинист.

–Чего делать – то?

– Чего – чего…дёргай стоп – кран!

Раздалось характерное шипение, сержант начинал нервничать – а может они подорвались?

– На чём? Мин вроде бы нет…

– Дебил, подорвались в смысле… ээ, свалили, сдриснули…

– А –а, сбежали что ли?

– Ну да, вот ты дятел, русского языка ни хера не знаешь…

«Осторожно, двери закрываются»

– Дёргай ещё! Без них не уедем, шмотки ихние здесь, значит щас прибегут…а они далеко пошли – то?

– В ларёк, с той стороны вокзала, сам не пойму чего так долго…

«Слышь ты, сука, а ну отпусти стоп – кран! Я тебя найду, и тебе херово будет!» – просипел по громкой связи машинист. Обрадованный хладнокровием машиниста, раскатисто захохотал сержант.. В тамбур влезла неопрятного вида бабка с авоськой – вот спасибо ребята, что поезд подержали, а я уж его ищу – ищу, где моя крохотулечка, как я без него, ведь потеряется один в огромном городе, он же несмышлёныш ещё…Вовик! Вовик? Ты где? Вы видели Вовика?

– Нет, мать, Вовика не видели… а какой он?

– Какой – какой… мальчик маленький, носик такой курносый, кепочка, сапожки. Ну…Вовик, в общем…

– Совсем маленький? Так чего же вы мамаша малыша одного бросили, и где его искать теперь?

– Не знаю… Воо – ооо – оовииик!

В тамбур ввалился здоровенный мужичина с небритой рожей, багровым носом пьяницы, и затухшей папиросой в углу рта – ну? Чё орёшь, мать? Перепонные барабанки в ушах полопались от твоего воя…

– Вот же он! Вовик!!! Нашёлся малыш!

– Вот это «мальчик маленький»? «Носик курносый»?

– Да, это он, сразу узнали?

– «Несмышлёныш»?

Вовик развернулся в нашу сторону, и перекатил папиросу из одного угла рта в другой.

– Чё, проблемы?

– Да нет.

– А хотите, будут?

Он придвинулся ко мне вплотную, обдав запахом какой – то кислятины, и мощным проспиртованным выхлопом.

– Хочешь, мои руки сейчас окрасятся кровью?

– Чьей кровью?

– Ну, хотя бы твоей…

Бабка натужно засмеялась – ох, он у меня с детства шутник, это у него юмор такой, так – то он безобидный, мухи не обидит… я тебе пива купила… три бутылки…

– Пиво это хорошо, а вы… сявки… живите пока… пошли мать…

Он открыл дверь в вагон, не сводя с меня недоброго взгляда, и быстро зашагал по проходу, бабка семенила за сынулей, я громко и облегчённо выдохнул, сержант презрительно ухмыльнулся – ну, где они?

– Купили! Купили! Четыре бутылки!

– Вы чё, тормоза, где ходите? Мы уже два раза стоп – кран дёргали, кореша вашего чуть не убили тут.

– У вокзала водку не продают, пришлось на ту сторону сбегать…

Электричка поехала, в окнах замелькали подмосковные полустанки, совсем скоро нам всем захорошело, оказывается, в армейской службе нет ничего страшного, и сержант такой симпатичный попался, улыбается.

– Жалко мне вас солобоны, скоро перестанете веселиться…

– Это почему, а Слав? (призывник с пышной прядью седых волос запанибрата называл сержанта Славой)

– По ротам вас распределят, и начнёте «летать» как сраные веники, вот почему…

– А что значит «летать»?

– Всё узнаете скоро, и про «летать» и про «сушилку»…

Все притихли, потрясённые мощью неожиданного, такого военного слова «сушилка». Сержант резко встал – подорвались! Солобоны! На выход! Дальше нам пешком топать, электричка поворачивает…

Мы вывалились в темноту, счастливые, пьяные, часа два брели по шпалам, пока не дошли до КПП, воинская часть обдала нас освежающим запахом кислой капусты, в воздухе медленно кружились огромные, разлапистые снежинки, было очень тихо, идиллию нарушал стук работающего генератора.

– Так, щас вещи оставляете в приёмнике, и на склад, одеваться, а то вы на военных не похожи.

«Приёмник» оказался обычной трёхэтажной казармой, мы поднялись на второй этаж и увидели длинные ряды двухъярусных кроватей, застеленных однообразными синими одеялами с каймой из двух чёрных полос.

– О, подкрепление прибыло.

С постели медленно, морщась от боли, вставал парень с двумя огромными, чёрными синяками вокруг глаз.

– Здорово, мужики. Пожрать есть чего?

Мы все замолчали. «Седой» осторожно спросил – я извиняюсь, а что у вас с лицом?

– Догадайся с трёх раз. Я ещё и ссу кровью. Почки отбили…

Тишина стала гнетущей. Снизу донёсся крик сержанта – вы где? Солобоны? Бегом вниз!

Потрясённые, мы спускались вниз.

– Построились, нечего по части толпой ходить.

– Слав…

– Я тебе не Слав, а товарищ старший сержант, понятно?

– Да.

– Не да, а «есть», сделай тридцать отжиманий, упор лёжа принять!

«Седой» натужно отжимался, на счёт «десять» руки героя подогнулись.

– У– у– у, да у нас тут задрот, всем принять упор лёжа, тридцать отжиманий, а потом, после склада, объясните товарищу его ошибку.

Злобно глядя на лежащего в снегу «седого», мы отжались положенное число раз.

– Подъём, шагоом арш!

Нестройной толпой, шагая вразнобой, мы поплелись за сержантом. Стемнело, снег продолжал тихое и очень красивое падение. Сержант скрипуче рассмеялся – от это прикол, бля!

Мы не сразу поняли причину веселья, обуявшего нашего командира. Из темноты проступили очертания каких – то диковинных существ: зеленоватые, огромных размеров костюмы, инопланетного вида обувь с чёрными штрипками, хоботы шлангов, круглые глаза, в руках существа держали ломы с привязанными к ним веточками, и тщетно пытались этими импровизированными мётлами разгрести огромные завалы снега. Всё это происходило совершенно беззвучно, было похоже на передачи о пребывании астронавтов на Луне, казалось ещё чуть – чуть, и существа пройдутся лунным шагом, или запрыгают, преодолевая гравитацию.

– Рота охраны даёт, это ж надо так над людями глумиться!

– Тттоварищ сержант, а что здесь пппроисходит? Кккино снимают? Ужастик?

– Старший сержант! Нет, это не кино, это губари…

– Кто? Губари?

– Арестованные с гауптвахты…

– А что это на них надето?

– ОЗК.

– Что?

– Я и забыл, что вы все сявки неучёные, ОЗК – общевойсковой защитный комплект, средство индивидуальной защиты от радиации, и прочей порноты…

– Здесь что, учения проходят?

– Ты чего такой дЕбил? (ударение в слове дебил, он делал на первый слог). Какие учения? Это ребята из роты охраны развлекаются, заставили этих ушлёпков одеть ОЗК, а он на морозе становится твёрдый, холодный бррр, и противогазы, дали им мётлы, и заставили снег мести.

– А чего это у них мётлы такие странные?

– А того, что это не мётлы, а ломы, иди ломом помахай, много ты им снега начистишь? Ну, у вас ещё всё впереди…это прикол такой, шутка, очень смешная, гы – гы…

Шокированные увиденным, мы молча вошли в складское помещение. Усатый дядька с двумя звездами на погоне, ожесточённо грыз шариковую ручку – о! Кого ты мне привёл, Гаврилов?

– Запахов вонючих, товарищ прапорщик.

– Кого? Духов что ли?

– Неет, дух – это после принятия присяги, а до, они ещё даже не духи, а запахи бесплотные, вообще не люди.

– Люблю я ваши приколы армейские. Ну чё? Одеваться будем, товарищи запахи? Садыгов!

Откуда – то возник солдат с тонкими, арабскими чертами лица, он подошёл к нашему сержанту, и смачно поцеловал его в щёку, сержант ответил не менее звучным поцелуем.

– Сука, развели педерастию, никогда не привыкну к вашим поцелуйчикам, запахи могут подумать, что в пидорскую часть попали…

– Это традиция, товарищ прапорщик, это кавказцы занесли, чего такого – солдаты одного призыва при встрече приветствуют друг друга?

– Не понимаю я ваших традиций, ты ещё в жопу ему присунь, поприветствуй зёму!

«Араб» шагнул к «седому» – сигарету дай! Быстро! «Седой» засуетился, дрожащими руками вытащил пачку, судорожно пытаясь вытрясти вставшую поперёк пачки сигарету – дай сюда, «араб» брезгливо выхватил у «седого» из рук всю пачку, вытащил из неё одну сигарету, пачку быстро сунул в карман штанов.

– Огонь.

«Седой» вытащил зажигалку, «араб» прикурил – ого, Зиппо, зауважал! Зажигалка повторила судьбу пачки – исчезла в бездонных карманах «арабских» штанов.

– Откуда?

– Из Москвы.

– Вешайся.

Лицо «араба» озарила широкая, душевная улыбка, казалось, что он произнёс какое – то доброе, напутствие, пожелание долголетия, здоровья – такое счастье и доброта светились в его глазах. Прапорщик ловко одевал моих спутников – шинель, натянул? Сидит как влитая!

– Да она мне мала! Я руки не могу поднять!

– А на кой оно тебе, милый, это самое – руки поднимать? Ты чего у нас – вертолёт? На хера тебе лопастями махать? Держи руки внизу, а то яиц лишишься.

Раздался страшный треск, шинель лопнула под мышками, любитель махать руками жалостно посмотрел на прапорщика – ничего, ничего, зашьёшь, давай вали, следующий! Ого, какой ты здоровый! У меня такого размера нет, наверное, щас посмотрим. Вот, сапоги обувай. Налезли?

– Малы, размера на два…

– Да ты как – будто в них родился! Разносишь!

– Да я в них шагнуть не могу!

– Привыкнешь, военнослужащий должен стойко преодолевать тяготы и невзгоды военной службы, вот и иди, преодолевай. Следующий!

«Седому» достались кальсоны, с огромной, прожжённой чем – то круглым, дырой на заднице – Бог шельму метит, быть тебе дырявым!

– Ну, товарищ прапорщик, ну как же так…

– Съебал отсюда, до следующей бани всего неделя, там тебе бельё поменяют, а пока так ходи, вентиляция, мамкины пирожки из задницы быстрее выветрятся.

– Вы просто волшебник, товарищ прапорщик, наслаждаюсь вашим искусством!

– Секрет прост Гаврилов – всё для людей, всего себя отдаю, горю на работе! Всё людЯм! Уводи отсюда своих вонючек, что – то вид у них сильно стрёмный.

Одетые в шинели меньшего размера, тесные сапоги, с трудом держащиеся на макушках шапочки детских размеров, мы были похожи на махновцев, после ограбления очередного поезда.

– Да это же друзья Миклухо – Маклая! Я тут со своим младшим кино по телеку видел, там таких же показывали, эти как его… пи… ппу…па… пи– да – рассы Новой Гвирнеи, вот! Хрен выговоришь!

– Папуасы, товарищ прапорщик, не пидарасы, а папуасы.

– От же сука, начитанный, да? Ничего, в роту придёшь, тебе там кукушку на место быстро поставят, всё, Гаврилов, уводи их.

2.

Часть, в которую мы попали, оказалась своеобразным накопителем – сюда свозили призывников, в течение трёх месяцев готовили их к строевой службе, учили разбирать карабин, а затем отправляли по другим частям. Тянулись однообразные дни: строевая, изучение устава в Ленинской комнате, стрельбы, чистка оружия. И так изо дня в день. Весело было только по ночам, в том случае, если дежурным по роте оказывался сержант Коржиков.

– Заняли удобное положение ко сну! Рота, отбой!

Старые, продавленные кровати издавали жалобный скрежет.

– Раз скрип!

Кто – то сдавленно ойкнул – два скрип!

Наступила полная тишина, все замерли в ожидании чуда – вдруг сегодня пронесёт?

Не скрипела ни одна кровать, Коржиков подошёл к ближайшей, и пнул ногой лежащего на ней бойца – три скрип! Рота, подъём, форма одежды номер четыре, строиться на подоконниках с матрасами, повзводно! Время пошло!

Двести человек одновременно рванулись из своих кроватей, надо успеть одеться за сорок пять секунд! Толкотня, мат, на пол летят табуретки, сбитые впопыхах, кто – то падает, ударяясь челюстью о дужку кровати, раздаётся громкое клацание зубов, Коржиков громко хохочет, хлопая себя по ляжкам. Через минуту, приёмник представляет собой живописное зрелище – на всех подоконниках стоят, или висят чумазые, потные военнослужащие, бережно придерживая матрасы.

– Отставить! Строиться повзводно! Матрасы положить на кровати!

Коржиков горделиво обходит строй, сержант похож на генералиссимуса после выигранной битвы, такой боевой задор горит в его взоре. Он останавливается возле огромного, похожего на мамонта солдата по фамилии Белаз – бритый наголо череп, надвое разделённый продольным, розовым, уродливым шрамом, с кончиков губ свисает слюна, мохнатые брови, из – под очков злобно блестят маленькие глазки серийного убийцы.

– Правую ногу к осмотру!

Белаз снимает сапог, и вытаскивает голую, без признаков портянки ногу.

– Где портянка?

– Я не успел (сиплым басом оправдывается Белаз), я…

– Портянка! Где?

Белаз обречённо вытаскивает портянку из кармана шинели.

– Даун, бля! «Я не успел». Наряд на службу вне очереди!

– Почему? Это несправедливо. Я не …

–Два наряда!

– Я хотел…

– Три наряда! Как надо отвечать?

–Хорошо… то есть…

– Есть три наряда на службу! А не «хорошо»! Не слышу?

– Есть три наряда на службу!

– Рота отбой!

Грохот сапог, швыряемые в шкаф шинели, мат, визг, все обречённо прыгают в койки.

– Отставить отбой, сложить обмундирование!

Какое – то время уходит на то, чтобы аккуратно сложить наши ПШ.

– Отбой! Приняли удобное положение для сна!

Слышно возмущённое фыркание Белаза – раз скрип!

– Я не скрипел!

– Два скрип!

– Да это несправедливо, а как же права человека?

– Три скрип! Рота подъём! Строиться! Форма одежды номер два!

Душа сержанта поёт, он получает от происходящего такое чистое, незамутнённое удовольствие, что становится завидно, на его розовом, круглом лице деревенского парня написано самое настоящее счастье. Коржиков обходит строй, останавливается возле Седого, и ощупывает его погоны, найдя щель между стежками, он просовывает в неё пальцы, и с наслаждением отрывает погон, а затем и другой – шить надо так, чтобы спичечную головку просунуть нельзя было, понял?

– Понял.

– Ещё один баран! Как должен отвечать военнослужащий? Так точно! Понял?

– Понял.

– Дебил! Не понял, а так точно! Теперь понял?

– Да! Понял! То есть, так точно!

– Что ты понял?

– Я понял, что я – дебил!

– Молодец!

Коржиков подходит к Кочану, и тянет ремень на себя – ух, ты! Да у нас тут дедушка! Ремень на яйцах висит! Сколько вам осталось до дембеля, товарищ старослужащий?

Сержант закручивает бляху ремня до тех пор, пока на лице Кочана не появляется выражение боли, вот так вот ремень должен быть затянут, и тренчик поправь!

И тут же без перехода – рота, отбой!

Вот так, скучные дни перемежались весёлыми ночами, испачканную ночной беготнёй взлётку (армейское название пола) мы дружно отмывали днём, время бежало быстро – скучный день – искромётная ночь.

Командовал «приёмником» чудной майор, которого мы называли майор – шинэлка, он неожиданно врывался в расположение, дневальный орал «смирно» выпучивая глаза, и подходил к майору с докладом, тот громко кричал – и замерли все! Выслушивал доклад, и привычно командовал – все взяли шинэлки, и выходим строиться! Ты – взял свою шинэлку?

Майор искренне считал, что главное для военнослужащего – взять шинэлку, без неё военнослужащий несостоятелен как боевая единица…

По вечерам в казарму часто забредали солдаты из других рот, вначале в поисках жратвы, сигарет, а когда всё домашнее изобилие сошло на нет, то в поисках земляков. В девять часов все должны были сидеть у телевизора, смотреть программу «Время». Обычно я садился рядом с «седым» и «кочаном», прозванным так за необычную форму головы. Они лениво переругивались, выясняя, кто из них был круче на «гражданке» – у кого было больше тёлок, тачек и прочих доказательств крутизны. Вся перебранка затевалась с одной целью – не заснуть, многие клевали носами, всхрапывали, за что дежуривший по роте сержант поощрял их ударом ноги по голове. В один из таких нудных вечеров в казарму зашёл гнутый как банан, длинный тип с грязным лицом, и руками, покрытыми до локтя машинным маслом. Он не спеша шёл по проходу, пожимая всем руки, ему доставляло удовольствие видеть, как брезгливо морщили лица те, кто уже пожал его замасленную клешню.

– Здорово зёма, привет зёма – он медленно приближался к нашему ряду, «кочан» машинально пожал ему руку, и полез за платком, «седой» нервно смеясь, вскочил со стула, и шарахнулся в сторону, «чухан» протянул руку мне – привет зёма!

Я смотрел сквозь него.

– Зёма ты чего?

– Отойди, ты мне телевизор загородил.

– Зёма, привет!

– Ты мне не зёма. Съебал отсюда.

– Что? Ты сука мне брезгуешь руку пожать…я тебя… тебе пиздец…я щас за старшими схожу…

Минут через пятнадцать он вбежал в казарму и злорадно проговорил – слышь земляк, с тобой там поговорить хотят, выйди на минуту…

Я пошёл, уверенный, что «Кочан» и «Седой» идут за мной следом. На крыльце стояли трое, один из них сделал шаг вперёд, и неторопливо протянул – дай мне вкууусную сигарету, землячок.

– Не дам, «землячок».

Кто – то из троих присвистнул – парень – то борзый.

Неторопливый (он оказался азиатом) протянул – пошли, поговорим на воздухе. Мы зашли за угол, и мне в переносицу тут же прилетел ослепляющий удар, от неожиданности я сделал шаг назад, и правая нога предательски заскользила по льду, левый боковой свалил меня на бок. Азиат неторопливо обшарил мои карманы, вытащил сигареты, закурил, и смачно заехал мне в живот ногой

– Слышь, сучонок, если я говорю – ты делаешь, эт поняаатна?

Не дождавшись ответа, он плюнул мне в лицо, и исчез из поля зрения. Я с трудом поднялся, доковылял до угла, «седой» отсвечивал свежим фингалом, иллюминация осветила левый глаз, «кочан» пытался улыбнуться разбитыми губами. «Чухан» визгливо заголосил

– Поняли, пидары? Ещё раз, и я вас…

Азиат нанёс ему чудовищной силы лоукик, чухана просто срубило, громко причитая, он рухнул на снег, двое друзей азиата радостно заржали.

– Завали хавало Лошарик, твоё место – мойка, бегом на кухню, посуда ждёт.

«Лошарик» поднялся, и скособочась, побежал в сторону столовой. Азиат неспешно последовал за ним в сопровождении друзей. «Кочан» спросил у меня.

–Ты дал ему сигарет?

– Угу.

– Так какого… ты выпендривался?

– Кто ж знал, что он – спортсмен?

– Эх, ты, я думал ты – крутой…

– А я – крутой, но бывают и покруче меня…

Дежурный по роте сладко улыбался.

– Ну чего, побазарили? Ты – он почти ткнул мне пальцем в нос, – не на того потянуть решил, этот татарин с моей роты, у него семнадцать профессиональных боёв на ринге…

– А ты чего, предупредить не мог что ли?

– Откуда я знаю, вдруг ты тоже боец, и его отбуцкаешь, всегда интересно посмотреть на такое. Ну ладно, хорош базарить, упали на стулья, смотреть программу «Время».

Утром майор «Шинэлка» привычно прокричал своё «и замерли все», и принял участие в утренней поверке. Проходя мимо строя, он заметил наши побитые рожи, и тут же вызвал нас троих в канцелярию.

– Вот вам бумага, пишите.

– Чего писать?

– Правду, обо всём, что произошло, кто вас бил, почему, мы разберёмся, виновные будут наказаны.

Минут пять в канцелярии было тихо, мы увлечённо писали.

– Вот, вся правда, и ничего кроме правды.

– Таак, «вчера вечером я зашёл в умывальное помещение, поскользнулся на куске мыла, и ударился носом об раковину, в тот момент, когда я стал подниматься, я поскользнулся повторно, и ударился челюстью об ножную ванну» – ты издеваешься надо мной, мальчик? А что у тебя написано (он схватил лист Седого) – какой слог, прямо поэма! «Испытывая жажду, я нетерпеливо ворвался в умывальную, моё нетерпение сыграло со мной злую шутку, второпях я наделся глазом на умывальный кран, чем причинил себе жуткие страдания» – молодец, орёл! Тебе бы книжки писать! А у тебя? (он взял лист Кочана) « Недосыпание – болезнь двадцатого века, она снижает умственную активность, неблагоприятно влияет на потенцию» – ишь ты, буду знать теперь, как интересно, дальше «засыпая от усталости, я упал лицом на стол для приёма пищи, и разбил себе губы». Я всё понял, вы – долбаные трусы, вместо того, чтобы вывести мерзавцев на чистую воду, смело и откровенно рассказать обо всём, что случилось, вы покрываете преступников, да – да, здесь произошло преступление, это называется неуставными отношениями, и карается по закону. Вы препятствуете осуществлению правосудия, благодаря вам, виновные избегут заслуженного наказания. Вам угрожали? Запугивали вас? Признавайтесь! Быстро! Что молчите? Я знаю, что вам сказали – расскажешь, будешь стукачом, да? Так вас учат? Так вот, покончить с дедовщиной можно только одним способом – объединить наши усилия, усилия офицеров и солдат пострадавших от этого уродливого явления. Если вы не дадите показания, то преступник в очередной раз уйдёт от ответственности, а значит – подобные вещи будут повторяться, завтра кто – то другой пострадает, может быть лишится жизни, и виноваты в этом будете вы. Разорвите этот порочный круг, круг молчания, расскажите о том, что произошло, и я помогу вам, мы переведём вас в другую часть, туда, где никто не знает о произошедшем, зато виновные будут наказаны, остальные поймут, что возмездие неотвратимо, ну, вы поможете себе, и остальным?

–?!

–Да или нет?

–?!

– Я всё понял, вы – жалкие трусы, и мне вас ничуть не жаль, в том, что с вами произошло, виноваты вы сами.

Шинэлка распахнул дверь и крикнул дневальному – Коржикова ко мне!

– Сержант Коржиков – зайти в канцелярию!

Коржиков (тот самый сержант, что дежурил по роте) зашёл в канцелярию, развязно улыбаясь – разрешите войти?

– Заходи. Мой милый Коржиков, напомни мне – о чём мы договаривались с тобой в тот момент, когда я забирал тебя из твоей роты сюда в приёмник? Из этой помойки, где тебя чмырили, отбирали у тебя деньги, били грифом от штанги?

– Я обещал, что в приёмнике будет порядок.

– Правильно, и что же я обнаруживаю, придя на утреннюю поверку? Троих избитых военнослужащих? Так ты держишь обещание?

– Товарищ майор (Коржиков заметно сбледнул с лица) – я не видел… я не успел…

– Какой ты медлительный, может быть мне придать тебе ускорение – вернуть тебя в твою любимую автороту, я слышал, что туда даже дежурный по части заходить боится, последнему угрожали тем, что переедут его Камазом, так что – возвращаешься в роту, прощай сладкая жизнь? До свидания безделье, молодые солдатики в подчинении, вкусная жратва от их родителей, тихая и спокойная житуха в приёмнике?

– Нннет, ттоварищ майор я этого не хочу…

– Значит так, предупреди всех, будут трогать моих ребят – яйца поотрываю, а ты – если подобное повторится, отправишься в роту. С этого момента – несёшь личную ответственность, понял?

– Так точно!

– Иди. Вы тоже.

Мы вышли в коридор, Коржиков прошипел – чего вы там ему напели?

– Ничего.

– Вы чего – заебать меня решили, вы накуролесили, а я разгребай! Больше никаких разборок! Хватит строить из себя крутых, понятно?

– Да.

– Съебали отсюда.

3.

– Значит так. По случаю принятия присяги всем побриться – лично проверю, подшиться, даже если подшивался, ещё раз, начистить сапоги – вопросы есть? Вопросов нет.

Для принятия присяги нас вывели за пределы части, через дорогу от главного (первого КПП) находился мемориал, посвящённый Великой Отечественной войне – пушка и стела с фамилиями героев. Именно сюда мы и примаршировали, на подходе к мемориалу какой – то неловкий упал в лужу, уронив карабин, и извалявшись в грязи, Коржиков подбежал к нему, беззвучно открывая и закрывая рот, было ощущение, что он хочет его съесть, вот только не знает – с какого места начать трапезу, и вхолостую щёлкает зубами. Торжественное принятие присяги проходило не очень торжественно – призывники – азиаты плохо говорили по – русски, а уж слушать, как они читают – это было сплошное удовольствие.

– Перид сисём моих тарищей, таждественно клюнус…

–Перед каким «сисём» – правым или левым? Вот же дебил нерусский! (Седой трепетал от восторга)

– Эсли я нарушу эту тааждествэнну присягу то пуст минэ настигнэт суровая кора свейского закона…

– «Суровая кора» – это что такое? Какая «кора»? С дерева ? Злая береста? О чём говорит этот недоумок?

Мимо прошёл Коржиков – разговорчики!

Перед тем, как отпустить новоиспечённых солдат советской армии в увольнение, Шинэлка провёл краткий инструктаж.

– Товарищи солдаты, если вы пойдёте сегодня в увольнение, (а вы в него пойдёте!), то не вздумайте напиваться, употребление спиртных напитков – воинское преступление! Если вы всё же напьётесь (а вы напьётесь!), то не бросайте своих боевых товарищей кверху пузом, потому что они могут захлебнуться рвотными массами. Что? Рвотные массы? Блевотина по – вашему. Если вы всё же бросите своих товарищей кверху пузом (а я знаю, вы их бросите!), то позаботьтесь о том…