Древняя книга. Преображение уже началось

– Как жаль, что их не вернуть, – сказала она.

– Чего не вернуть? – поинтересовался паренёк.

– Да, так. А можно ли узнать имя моего спасителя? – спросила Мавриника.

– Я – Далст. А как ваше имя? – ответил тот.

– Мавриника, я дочка Дувмата. Как хорошо, что вы здесь оказались.

– А я гулял, вдруг вижу, лодка переворачивается, и не стал терять времени.

Он отвёл её домой, пообещав завтра проведать. Назавтра он ранним утром стоял в дверях дома Дувмата с красивой лилией и тремя плиточками, на которых были изображены модели платьев. Мавриника была очень рада спасённым из воды плиткам и польщена подаренной лилией. Но лучше всего то, что он всё-таки пришёл.

Скажем несколько слов о Далсте. Это смелый и сильный парень из рядов макечи. Он отличался не внешней красотой, но красотой души, он был спокоен и романтичен. Возможно, поэтому у него ещё не было девушки. Он был очень тактичен, и, заметьте, никогда не спросит у Мавриники о происхождении шрамов на лице. Ведь, несмотря на них, она запала ему в душу. Он видел прекраснейшие глаза и улыбку, стройное тело и угадывал внутренне богатую натуру. Он прозревал в ней борьбу между циничной эгоисткой и милосердной святошей. Да, он полюбил её, как никого не любил.

А что она? Уже полгода они были знакомы. И полтора года шрамы не отпускали её. Свои ценности она поменяла. В любви для неё стало важно чувство, а не инстинкт. В Далсте она видела надёжного друга. Однажды она спросила его о его кольце: раз он макечи, то пусть покажет свою реликвию ей.

– Прости, Мавриника, но я не могу, оно уже давно пропало. Помнишь больше года назад, в Пусторе на площади была ярмарка, когда палестинские торговцы привозили свои товары: ковры там, ещё что-то. В тот день утром я ещё видел его в последний раз, на следующий день оно пропало, может, соскочило.

– А какое оно было, расскажи? – умоляла Мавриника.

– Кольцо, понятное дело, обычное, а, вот, камешек разолита был огранён в виде маски, – отвечал он.

– А что это означало? – не отставала она.

– Отец говорил, что пусть маска моя будет только в кольце, но никогда не на лице или того хуже на сердце. И никто не смеет назвать меня двуличным, никогда не ищи в моих словах скрытого смысла. Я не притворяюсь и не лгу. Никому не лгу: ни себе и тем более ни тебе.

– Почему «тем более»? – с улыбкой проговорила Мавриника.

Далст замешкался, но сказал правду:

– Ты очень дорога мне, Мавриника. Я не собирался пока говорить этого, но я тебя люблю, прекрасная Мавриника, я не прошу ничего взамен. Просто не разрушай того, что есть у нас.

Она улыбнулась и убежала. Вернувшись, она разговорилась об этом со своим братом Стенатом.

– Не взирая на моё уродство, он любит меня. Зачем ему лгать?

– Шрам, он пройдёт. Ты самая красивая девушка, и, насколько я разобрался в нём за эти полгода, – отвечал Стенат, – то он не станет обманывать. А что ты?

– О, я не знаю, – задумалась Мавриника, потом взглянула на кольцо Стената, – А знаешь, он тоже макечи? Вот, у тебя кольцо с олешкой, а у него пропало, он рассказывал, что на нём было изображение маски. Это означает, что он всегда искренен.

Услышав об этом, Стенат посмотрел на Мавринику и заинтересованно произнёс:

– Я слышал о кольце с маской. Постой, когда я, Бахия, Лат, отец и дядя Дувин ходили в ту кузницу. Ну, знаешь? То нашли там кольцо, подобное тому, о котором ты рассказала.

Вошедший Лат уже слышал концовку и вступил в диалог:

– Да, кольцо с маской. Вы о нём говорите? Оно, возможно, соскочило с того подонка, что издевался над тобой, сестрица.

Тут они все трое очень заволновались. Мавриника отрицала:

– Нет, не может быть, глупость какая-то. Это другое кольцо. Далст никогда бы так не поступил.

Решили всё спросить у Далста. Следующим утром, как ни в чём не бывало, Далст зашёл к Мавринике и принёс вышитое цветами им самим полотенце, чтобы подарить той, которой вчера он признался в любви. Открыл Стенат.

– Привет, ребята, – произнёс Далст, направляясь к Мавринике, но дорогу ему преградил Лат.

– Погоди, парень. Я, давно, правда, уже, кольцо макечи нашёл на площади с камешком в виде маски. Слыхал, что подобное было у тебя.

– Неужели? Действительно, у меня было с маской, – взволнованно отвечал Далст.

– Посмотри. Ни это? – Лат показал кольцо.

– Это, оно, спасибо, – Далст протянул руку к кольцу.

– Теперь я скажу, где нашёл его на самом деле. В заброшенной кузнице около леса. Там кто-то избил и покалечил нашу прекрасную Мавринику, через день было найдено кольцо на месте преступления.

– Но когда это случилось? Я кольцо потерял в день Палестинской Ярмарки.

– В тот самый день это и случилось, – уже разозлившись, отвечал Лат.

– Я не знаю, как это кольцо оказалось в той кузнице, в детстве, давно, я всего раз бегал туда с друзьями.

– Ты забыл? Со Стенатом месяц назад вы ходили в Каросту, вы заходили туда?

– Я просто забыл.

– Может, ты также забыл о той злосчастной ярмарке, когда напился и напал на Мавринику, отволок её в кузницу, а там потерял кольцо? – выдавал свою версию голосящий Лат.

– Можешь дальше не продолжать, я этот бред слушать не намерен, – Далст повернулся, чтобы обойти Лата, но там ему путь преграждал Бахия.

Далст повернулся назад на Стената, но тот отвёл взгляд, ведь всё указывало на Далста. Мавриника сидела в уголке и плакала. Встал Дувмат и произнёс:

– За тебя только твоё слово, против – кольцо, на месте преступления твоё кольцо.

Наутро был публичный суд на главной площади Пусторы. Судьёй был избран уважаемый всеми здесь Дувин Гелеосар. Он выслушал всех: Далста, Мавринику, Лата, – и держал речь:

– Бесспорно, в кузнице над Мавриникой издевался мерзавец, заслуживающий сурового наказания. Далст сейчас молчит, но он отрицал свою вину, кричал, что за Мавринику жизнь отдаст. Против него то, что его кольцо было найдено на месте преступления. Но он мог потерять его там раньше, хотя сам же утверждает, что в тот день оно было на нём, потом потерялось. Против него и то, что после ярмарки его не видели, а он говорит, что искал на площади кольцо, потом пошёл спать. Его кольцо мог подкинуть извращенец, чтобы отвести подозрение от себя. В пользу Далста его нежное отношение к Мавринике, как она и сама говорит. Обвинение в лице Лата предлагает повесить его. Но пусть судьбу Далста решает ни кто иной, как сама Мавриника. Веришь ли ты ему, деточка?

Толпа гудела. Далст печально смотрел на Мавринику. От неё он принял бы любой вердикт. Если она скажет, что не верит ему, он и сам подумает, что врёт. Но она сказала:

– Он должен жить.

Дождавшись этого, встал Каир, бывший муж Мавриники, и произнёс:

– Далст – этот парень навсегда останется с клеймом прокажённого. Что это за правосудие? Вроде бы решили, что он виновен, великодушие Мавриники спасает его от смерти. Ведь у него абсолютно не было повода к нападению на неё. Если б он был пьян и не разбирал, что делает, то не стал бы тащить её в заброшенную кузницу, а издевался бы прямо в рощице, где иногда ходят люди. Если вы скажете, что он был обижен на весь мир, так как у него не было девушки, то тогда вас всех можно обвинить в чём угодно: Бахия на Лата, что тот старше, Лат на Бахию, что тот младше, Дувин на Дувмата, что у того детей больше, мальчишка Горел на меня, что я говорю, а ему слова не дают, Ченц на Сипелькау, что та женщина и так далее.

– А у кого был повод? – перебил Дувин.

– Например, вы могли подумать, что хотя бы у меня, так как мы расстались с ней не на самой дружественной ноте, – подставлял свою голову Каир, – или тот же Ченц, она ведь бросила его. Пладан-гигант тоже, помнится, был расстроен тем, что она отшила его. Он жаловался мне. Но Пладан не при делах, я на ярмарке был с ним. И, кстати, когда мы под утро возвращались домой, то я встретил Ченца. Он налетел на нас с разбегу.

Тут решил высказаться Далст:

– Я вспомнил, когда я искал кольцо на площади, то меня видел же Ченц. Он пробегал мимо, а я ещё сказал: «Не беги, к утру успеешь», – а он брякнул: «Да, отвали ты», – и побежал дальше. Я помню его днём на ярмарке, он возле меня крутился, а потом весь вечер я его не видел.

Тогда закричал Ченц:

– Ты чего там выдумываешь? Я, может, тебя тоже вечером на ярмарке не видел, а ночью, откуда я знаю, кольцо ты искал или потерял.

– Значит, ты его видел ночью? – спросил Дувин, – но почему, когда спросили всех: «Видели ли Далста той ночью?» – ты молчал?

– Причём тут я? – вопил Ченц, – кольцо его нашли, а не моё. Я, вообще, не вхожу в состав этих долбанных макечи. И их побрякушек не таскаю.

Вдруг начал говорить малолетний Горел:

– Эй, вы ж мне, точно, в ту ярмарку показывали, небось, забыли, перстенёк с жёлтым камушком, как у макечи. Вы ж показывали. Откуда оно у Вас?

– Тебя спрашивали? – грубил Ченц, – просто кольцо. Я не помню, откуда взял его и куда дел.

Дувин, обращаясь к Горелу, спрашивал:

– А ты не помнишь, как выглядело кольцо?

– Помню, – ответил Горел, – так же, как то, которое у вас дядя в руках, только пальцев ваших, сжимающих кольцо там не было.

Толпа начала возмущаться. Ченц, чувствуя напряжение, закричал:

– Посмотрите на этого уродца, – он показал на Далста, – зачем такие живут? Убить его и дело с концами, а она, эта Мавриника, получила своё, я считаю.

Вдруг Ченц увидел, что братья Мавриники направляются к нему. Он быстро сориентировался и побежал. Он укрылся в той самой заброшенной кузнице. Забежал и закрыл дверь прямо перед носом у Каира, самого быстрого бегуна Пусторы. Стенат подбежал следом и, не дожидаясь помощи громилы Пладана или Лата, он вышиб дверь. Стенат вошёл, за ним Каир и все остальные. Перед ними лежало стонущее тело Ченца, проткнутое железным прутом. Видимо, с разбегу он налетел на него. Через час он умер.

На площади остались двое. Далст и Мавриника. Все остальные наблюдали смерть Ченца. Мавриника виновато говорила:

– Я понимаю, такому открытому сердцу, как у тебя, нелегко переживать обвинения во лжи. Извини меня, пожалуйста, я очень скверно себя ощущаю. На твоём месте я бы даже не стала слушать, но ты слушаешь, – она впервые в жизни извинялась.

– Ведь всё раскрылось, слишком многое указывало на меня, а ты меня не достаточно хорошо знала, чтобы бездоказательно верить моим словам. Я нисколечки не держу обиды, – радостно отвечал Далст, – эй, мы снова друзья?

– Я бы хотела этого, – вытирая слёзы, и улыбаясь, говорила Мавриника.

Далст обнял её. Теперь почему-то он ещё сильней любил её.

Далсту спалось не очень-то хорошо этой ночью, но причиной был не вершившийся днём над ним суд. Его волновали только три слова: «Он должен жить». Их произнесла Мавриника. «Что значит, должен? Кому должен? Почему она не сказала „будет жить“ или „пусть живёт“?» – мучился Далст. Но он не смел утешать себя мыслью, что необходим ей, поэтому уснул, решив, что из её уст прозвучала всего лишь жалость.

Наперегонки соревновались дни. Шрамы на лице Мавриники становились всё менее заметными. И вскоре исчезли вовсе. Возможно, некий посыл существовал в словах и действиях Ченца, в ту жуткую ночь в заброшенной кузнице. Но о Магии тогда ещё говорить не приходилось.

Теперь Далст не мог, как раньше, спокойно в одиночестве ходить на охоту. Ведь он стал известным на всю Пустору. Увидев его доброту, многие девушки бегали за ним. Раньше такого не было.

Красота вернулась в жизнь Мавриники, но она сама изменилась. Больше никаких случайных мужчин и борделей. Она сидела целыми днями и шила различные одеяния. А главное – это её эмоции, когда она видела улыбающуюся или мило беседующую девушку рядом с Далстом, в ней что-то закипало. Она чувствовала негодование к девушке, предательство со стороны Далста, хотя ясно понимала, что он ей ничего не должен. Он имеет право улыбаться, разговаривать и встречаться с любой девушкой.

После того публичного суда над Далстом прошло три месяца. За Мавриникой ухаживали многие красавцы, но ближе остальных подобрались к её сердцу двое. Один – это Мендонка. Красавец, очень обаятельный и очень весёлый. Он развлекал Мавринику больше, чем братец Горел, который был очень юморным мальчуганом. Дни, проведённые с Мендонкой, отличались друг от друга в корне. То он придёт, прикинется, что получил задание от главы Валерана – спрятать её. И весь день они скрываются по дворам и кустам. Или как-то зашли в поле, завязали глаза и пошли, взявшись за руки. Через час сняли повязки и весь оставшийся день искали обратную дорогу. С Мендонкой скучать не приходилось. А, вот, второй – Нулепсид. Томный взор, мускулистый, загорелый стан, чёрный волос, белоснежная улыбка – соблазнительный красавец. Он говорил только о любви. А она не слушала музыки его речей, она любовалась им. Все дни с ним сливались в один вечный и прекрасный день.

Но был ещё один парень, который очень отличался от остальных, и в сердце Мавриники ему принадлежало особое местечко. Он из всех был не самым красивым, если не сказать – самым некрасивым, но Мавриника всё равно испытывала к нему симпатию. Он робко и со стеснением заикался о любви, и в этом была прелесть. Он казался оплотом силы, мужества и доброты. Но ради неё – хрупкой девушки – был готов на всё. Может, вы угадали в нём Далста?

Её осыпали предложения о замужестве, но теперь она тянула. Выбор разума был между Мендонкой и Нулепсидом, но сердце медлило, ждало кого-то иного. Далст, углядев поклонников, стал редко заходить к Мавринике, так как не хотел стеснять её своим присутствием. Но один погожий день решил всё.

Утром зашёл Нулепсид и долго мурлыкал о любви, заключив Мавринику в объятья. Смысл его слов указывал в постель. Попозже прибежал Мендонка. Он быстро говорил, что за ним кто-то гонится, и, если она захочет, то может бежать с ним, но возврата не будет. Это была его очередная придумка. Ещё не ушёл Нулепсид, который и не собирался уходить, Мендонка зовёт навсегда с собой – неопределённость доставала Мавринику. В обед совершенно случайно зашёл Далст. Он говорил, что соскучился, но потом увидел обоих протеже Мавриники в беседке. Начал извиняться за визит и пятиться назад. С приходом Далста гармония в душе Мавриники начинала упорядочивать чувства, и вдруг он так скоро уходит.

– А можно, я пойду с тобой? – спросила Мавриника.

Далст опешил:

– Да, конечно, конечно.

И они вдвоём ушли. Мендонка с Нулепсидом прождали до вечера, но, не дождавшись, так и свалили. А Мавриника и Далст гуляли и разговаривали обо всём. С наступлением ночи изучали звёзды. Наблюдали закат и восход, умывались в росе. Не выспавшийся Далст находился в состоянии некоторой эйфории, поэтому он осмелился предложить Мавринике руку и сердце. Она также не выспалась, отсюда и её эйфория, которая заставляет думать и выбирать сердцем. В итоге она согласилась выйти замуж за Далста. О своём решении она никогда впоследствии не пожалеет.

Она поставила условие, что свадьба должна состояться в этот же день, боясь, что эту хрупкую гармонию может развеять дуновение завтрашнего дня. Этот необычный ритуал они провели сами для себя, ведь важнее всего, что их обещаниям свидетелем был Сам Бог. Они впервые поцеловались. И Мавриника испытала притяжение к своему новому и последнему мужу. Он был уже не просто добрым другом, защитником в её глазах, теперь она мечтала о детях именно от Далста. Через девять месяцев она родила мальчика, которого они назвали Постольмом. Позже у них родился ещё один сын – Виерс. И затем дочка – Блика.

О дальнейшей судьбе Мавриники рассказывается мало. Только, что в Сэндории она стала шить наряды специально для фараона и его жены. Её работой восхищались даже за пределами Песчаных Краёв. А Далст в Сэндории обрабатывал кожу и другие материалы для прекрасных платьев, создаваемых его супругой. О них сохранилась одна песня, которая со временем, перепетая многими бардами, поменяет и сюжет, и смысл, и даже своих главных персонажей.

«В жадности своей не щадил ничего»

«Я не дам вам ни капли воды, если вы не дадите взамен мне хотя бы двух капель», – однажды сказал он. Единственный из детей Дувмата, которого на воспитание взял себе некий Арчил, валеранский богач. В семь лет этот мальчик ходил в шелках, ел редчайшие и вкуснейшие блюда и общался с детьми высшего света всей валеранской округи. Его имя Коплант. А случилось это вот так.

Заехал Арчил Бакендас в Пустору, проездом из Палестины, а как он попал туда, уж это не многим ведомо, да и нам не важно. В Пусторе Арчил не собирался останавливаться, но повозка его так не думала. Она рассыпалась прямо перед домом Дувмата. Дувмат, увидев это, выбежал с желанием помочь. Отдал свою телегу и сказал:

– Берите мою телегу, а я вашу сделаю, тогда и поменяемся снова.

– Да, ладно, сделаешь – оставь себе, – ответил Арчил, – не ожидал я, что в Пусторе такие приветливые люди. А знаешь, что? Я, пожалуй, отплачу тебе так: хочешь Клинок Егуда, он дороже твоей хибары, намного дороже.

– Нет, спасибо, ничего не надо.

Тут вышла Ревера, жена Дувмата, поинтересоваться происходящим.

– Тогда, может, жене твоей что нужно? Вот, алмазное Ожерелье, называемое Слёзы дочери Йифтаха, во всём Песчаном Краю ничего подобного нет.

– О, нет, – отвечала Ревера, разобравшаяся в обстановке, – очень признательна, но я не смогла бы принять.

– Да, что вы все? – возмутился Арчил, – Ага, я вижу, жена твоя на сносях. Так вот, обещаю озолотить ребёнка этого.

– Эка ж вы удумали? – одобрил Дувмат, – Ребёнка ещё нет на свете, он и не откажется.

– Ну, и порешили. Прощайте, добряки.

Арчил уехал, и его больше не видели в этом селении никогда. А у Реверы и Дувмата родился сын Коплант. Поехал как-то Дувмат в Валеран, чтобы торговать овощами, и взял с собой шестилетнего Копланта и пятнадцатилетнюю Суписту. Суписта сидела и следила за морковью, а маленький Коплант за помидорами. Сам Дувмат сидел возле огромной повозки, загруженной огурцами. Мимо них проходила какая-то богато одетая ребятня. И малец, лет девяти, схватив один помидор, пошёл дальше. Коплант встал, схватился за торчащую часть помидора и сказал:

– Отдай сюда.

Потом он сдавил помидор так, что внутренности овоща выплеснулись на наглого мальца, испачкав весь его роскошный прикид. Это стало шоком для избалованного сынка богатея, и тот заревел. А хнычущим мальцом оказался сын Арчила Бакендаса. Арчил был где-то поблизости, и снова неважно по каким делам, он услышал плач своего сына и подошёл. Увидев испачканное платье Валенока, так звали сына Арчила, он злобно крикнул в сторону Дувмата:

– Кто испачкал моего сына? Если этот шкет с тобой, то вы большие деньги заплатите за платье.

– По-моему, – отвечал Дувмат, – это вы уплатите стоимость помидора, которым ваш шкет умылся.

– Вот, так всегда, – начал злиться Арчил, – приедет какой-то деревенщина в город и начинает указывать, пока указку не сломают.

– А вы не пугайте, мы не из пугливых, – дерзил Дувмат богачу.

– Ах, вот оно, что? – раздувал ноздри Арчил, подошёл к повозке с огурцами и опрокинул её.

Из телеги посыпались огурцы. Потом Арчил, усмехаясь, взглянул на повозку, а сбоку на ней было его имя и значок, обозначающий его династию. Арчил вгляделся в крестьянина и, естественно, узнал в нём Дувмата. Гнев сменился радостью и он воскликнул:

– Эй, ты же тот самый мужик, который мне с телегой помог, в этой, как там, Пусторе, кажется, я ещё наградить тебя обещал, извини, братец.

– Ну, ну, награды не нужно больше, за помидоры и морковку, спасибо, что не раскидал по всей площади.

– Ладно, тебе. Я заплачу, а, помнится, я обещал ребёнка твоего озолотить. Ну, и как, родился?

– А что ж ему не родиться-то? – вопрошал Дувмат.

– Во, и что ж я не знал?

– А с чего бы тебе знать?

– Ну да, я и забыл, но слово своё сдержу, где твой ребёнок?

– Вон, перед тобой.

– Так это ж он? Ха. Что б меньше мороки, я возьму его в свой дом, обеспечу всем и воспитаю сам.

– Думаю, не стоит. Вы бы за огурцы заплатили.

– Не думай, я так решил, – заключил Арчил.

За огурцы Арчил забыл заплатить, взял маленького Копланта и повёз его в свой особняк. Дувмат ехал назад с одной Супистой.

Поначалу раз в месяц Коплант навещал свою семью, а потом всё реже и реже. Постепенно в стан его качеств добавились наглость, высокомерие и ощущение вседозволенности, а бережность превратилась в жадность. Да, ещё доброта почти полностью покинула его сердце. Валеран и богачи испортили мальчугана. Он ко всему прочему стал чураться своей родни, как некогда его отец в отдалённой Вестфалии.

В двадцать лет он совратил молодую жену Арчила. Арчил узнал.

– Я дал тебе всё, а ты позарился на большее, – кричал богатей.

– Твоя жена не больше, чем всё, – без тени смущения отвечал Коплант.

– Я убью и тебя и её, – свирепел старый богач, снимая со стены Клинок Егуда, тот самый, что однажды предлагал Дувмату.

Но, пока он снимал этот клинок, со стены посыпался весь дорогой арсенал его коллекции вооружения. Арчила насмерть проткнуло Копьём Шамгара, привезённым из Арабики.

В этот момент в комнату вошёл Валенок, сын Арчила, с которым в детстве Коплант повздорил из-за помидора. Их отношения до сих пор были не гладкими. Конечно, Валенок винил Копланта в смерти отца, хотя прекрасно понимал, что то была случайность, а когда Лесча (вдова теперь Арчила) и Коплант поженились, Валенок негодовал. Коплант с Лесчей представили эту свадьбу, как своего рода жест милосердия Копланта для безутешной Лесчи. И в память об Арчиле: раз старый богач доверял Копланту, значит, и его жена сможет на него положиться. В голодный год Лесча умерла. Но Коплант не горевал, он подбивал уже пути к избраннице Валенока – Фистисфее.

Фистисфея также была из аристократов, на бедняков Коплант даже не смотрел. Он подарил ей Ожерелье, называемое Слёзы дочери Йифтаха, в память о великолепной первой ночи. Когда Фистисфея под утро вернулась домой, она рассказала мужу о том, что разговорилась с тётушкой дотемна, а ночью возвращаться домой не решилась, так как история с нападением на Мавринику дошла и до Валерана и уже много лет держала в страхе молодых девушек. Валенок уже, было, поверил, но его взгляд скользнул по шее жены и остановился на ожерелье.

– А откуда это ожерелье? – спросил он.

– Что? – замешкалась Фистисфея, – Ах, это. Это же тётушка подарила, а ей какой-то шилданский поклонник, но он к несчастью умер, и тётушка раздаёт его подарки.

Но Валенок узнал Ожерелье, называемое Слёзы дочери Пинхаса. Ещё бы, Арчил так дорожил им и не раз упоминал об уникальности этого ожерелья. Валенок не стал дальше выспрашивать, слушать ложь. Он отправился к Копланту и выложил все карты:

– Я знаю о связи между тобой и моей женой.

Прямолинейный Коплант ответил хладнокровно:

– Думаешь, удивил? Я тоже знаю. Ты вообще последний, кто о ней узнал.

– Так ты не отрицаешь?

– А я не стыжусь. Фистисфея статная девушка – не подстать тебе.

И вдруг взгляд Валенока упал на бюст в углу, на котором висело Ожерелье, называемое Слёзы дочери Йифтаха. И он удивлённо произнёс:

– Откуда оно здесь? – показывал он на ожерелье, – такое же на моей жене.

– Здесь откуда? Не знаю, по-моему, твой отец из Палестины или из Сэндории привёз, – ответил Коплант, – На твоей жене говоришь такое же? Вот, именно, что такое же, но не это. Неужели я такой дурак, что отдам кому-то такую бесценную вещь. Ты знаешь Глодхэса – ювелира из Мории? Вот, он-то как раз – удивительный мастер подделок.

– Ты обесчестил меня, – вырвалось у Валенока, – защищайся.

И Валенок схватил стул и намахнулся на Копланта. А тот в свою очередь попятился назад, нашарил в углу что-то и подался вперёд. Стул пролетел мимо, а то, что было в руках у Копланта, пронзило тело Валенока. Как ни странно, это снова было Копьё Пинхаса. Копьё это было интересно тем, что оно имело по заострённому наконечнику с каждой стороны. И теперь один наконечник омывала кровь сына, а на другом конце засохла кровь отца.

Вдруг в комнату вбежала ошарашенная Фистисфея. Она не могла понять, что здесь произошло. Она должна была прийти к Копланту, как они вчера договорились, а здесь такой сюрприз. Коплант начал ей внушать, что всё это нелепость, случайно вышло, самооборона. Теперь она понимала, что Коплант убил её мужа. В страхе она пятилась от него. Коплант хотел обнять её и успокоить, но она отпрянула от него и в тот же момент наскочила на злосчастное Копьё Пинхаса.

В голодающей стране Копланту не составило труда убедить всех в случайности жертв рокового копья. Только брат Фистисфеи – Фариск – не поверил в байки Копланта. Он читал в лукавых глазках Копланта ужас правды, и он не совпадал со слухами, витавшими по Валерану и выпущенные нынешним владельцем поместья Арчила Коплантом. Фариск был очень проницательным парнем. Его внешность была не очень обычной: ростом он был высок, как и Коплант, но его глаза имели узковатый разрез, а уши были заострены кверху. Он не стал ничего никому говорить, но решил мстить. Следующей ночью он поджог дом Арчила Бакендаса, в котором проживал один только Коплант. Но, увидев пламя, он осознал, что натворил. Фариск ринулся в дом, чтобы спасти Копланта, но сам не смог выбраться и погиб там.