Древняя книга. Преображение уже началось

Древняя книга

Преображение уже началось

Игорь Евгеньевич Уваров

© Игорь Евгеньевич Уваров, 2017

ISBN 978-5-4485-1917-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Так сказал Господь: если ты обратишься, то Я восставлю тебя, и будешь предстоять пред лицем Моим; и если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста. Они сами будут обращаться к тебе, а не ты будешь обращаться к ним.» (книга пророка Иеремии 15:19)

«Я древний мир себе таким представил,Не понимая замыслов Творца,Я нёс свой взгляд нечистыми устамиБесцельно заблудившимся сердцам.Читал, и образы иные оживали,Бог говорил, как есть, я возражал.Не насыщались, кто мой хлеб жевали,Нелепой выдумкой я разум заражал.Преодолеть и стать ещё сильнее,С гордыней мнения пытаясь совладать,Я к Богу обратился, но не смеяНадеяться на Божью благодать.И сам черпал из сердца вдохновенье,Желая мир, как лучше, повернуть,Но увязал в болотище сомнений,Пока не предал Господу свой путь.Всё возвращалось на места, как нужно.Вот, небеса открыты надо мной,Вот, дождь – я с Папой за руку по лужам,Счастливый, направляюсь к нам домой.»(«Покаявшийся», 2015)

«Я древний мир себе таким представил»

«Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло»

И заступил Он на Свою землю. Иссохший дёрн и репьи, крапива и сухие палки пижмы выстилали её полотно. Поодаль непроходимый бурелом навивал тоску, источая ужас вековой тьмы. Редкий кузнечик мог заглушить крики ворон, сторонящихся здешних мест, и солнце с неохотой закатывалось в эту глушь. На месте ручья не было ничего.

«Какая же красота!» – вдумчиво произнёс Он.

И стала земля прекрасной… Его сердце начало разгораться непередаваемой радостью и запылало, глаза блестели искрами, его окружила аура Света и Огня. Он шёл по бурелому, а за ним тянулся светящийся шлейф, распространяя Свет. В лес вернулось Солнце, и тьма расступилась… Тогда прикоснулся Он к камням и песку, изображавшим землю, и обратились они почвой плодородной, Земля просыпалась… И дыхание Его разнесло по всему свету чистый Воздух, разгоняя дымные облака, клубящиеся по следу горящих полей… А слёзы Его счастья падали в Землю и стекались в единый ручей. И вот уже бурный поток уносил Воды в прекрасное озеро Вискара, возникшее на месте болотистого оврага…

И посадил Он великие Сады. Как Он любил их. Они росли, они дышали и жили вместе с Ним: каждое деревце, каждый листочек и лепесточек цветка. Он разговаривал с ними, они отвечали Ему, они тоже любили Его, своего Создателя…

В Его Садах появились чудесные звери-животные: добрые и свободные. Они гуляли под великолепное пение звонкоголосых птиц. И в Его озере плескались золотые рыбы. Все они любили своего Творца. Его окружал Рай…

Никто сейчас уже, наверное, не вспомнит, когда в Его хижину (это была небольшая расщелина в скалах) зашли бродяжки. Мальчик и девочка – худые, грязные и продрогшие. Была пасмурная ночь, и гроза изредка рассекала установившуюся гармонию темноты с тишиной. Он не спал, Он думал, о неведомом нам. И Он видел, как далеко за холмами приближаются к Его приюту две потрёпанные фигурки, они видели только дорогу перед собой. Наконец туча не выдержала и прорвалась. Не позавидуешь тому, кто ощутил этот ливень не себе, а такие были. Промочив всё и ковыляющих беспризорных детей до последней нитки, вдобавок Природа ещё хорошенько проветрила их. Озябшие, они просили о милости, во имя всего Святого. Но вышел Он из своей малозаметной пещерки, поросшей высокими кустами. Вышел Он, вселяя Веру в лучшее и Надежду на спасение. Вышел он с Любовью в сердце, даровав её каждому. Вскоре, согревшись в его пещерке, дети уже спали с неподдельным счастьем на лицах…

На следующий день мысли не беспокоили Его, и Он мог отдохнуть, может быть в последний раз.

Однажды Арон (это имя сохранила история за мальчиком, пришедшим в ту ночь к Нему) расскажет Ему историю встречи с Ярой (как стоило уже догадаться, это имя той самой девочки, которая была с Ароном).

Потрёпанный жизнью и подранный бродячими собаками, он не ведал пути. Он – маленький Арон – заночевал на опушке леса в кустах орешника, там же и подкрепился. Утром он захотел пить и стал искать ручей. Это была горная речушка, разбиваясь о камни в брызги, она спешила к водопаду. Арон наклонился, чтобы насладиться прохладной влагой, как увидел дальше вниз по течению в реке барахтающееся полубезжизненное тельце, хладнокровно уносимое в пучину водопада. По камням и заваленным деревьям он добрался до водопада и, когда уже казалось, не было шансов на спасение, он схватил рукой лохмотья, тонувшей малышки. Он вытащил её на берег и в своей беспомощности стал молиться. Он просил спасения для маленькой девочки, лет пяти, а самому ему было тогда всего восемь лет. Он призывал людей, просил небеса, просил весь свет помочь спасти её. И она ожила. Это произошло примерно за год до появления этих детей в Его Садах.

Годы стирали предшествующие. Повзрослел Арон, подросла Яра. Они уже не помнили о том, как попали сюда, а Его они считали своим Отцом, а ведь было в этом Зерно Истины.

Как любили Арон с Ярой гулять по Его Садам. Это прекрасное созерцание покоя, эта умиротворённая музыка природы, когда «смысл» становится лишним словом. Он разрешал им есть любые плоды, играть с любыми животными, только не причинять им вред. Даже мысли об этом не было в их головах.

«В раю во время прохлады дня»

Арон стоял под яблоней и наблюдал за сочным и красным яблоком, почти на самой верхушке дерева. Обычно так он просил у яблока спуститься к нему. Но это, упрямое, долго висело и как будто отзывалось: «Я ещё немного дозрею и стану самым вкусным».

– Ну, и ладно, – подумал Арон, – вот же есть ещё яблоки.

И, звонко веселясь, три яблока упали к нему под ноги. Он поднял их и побежал к Яре. Она в это время отдыхала на полянке, о чём-то перешёптываясь с ромашками. Сначала она услышала шорох, привстала и заметила, как от кустов в её сторону кто-то еле ползёт. На змею не похоже что-то. Всё ближе и ближе, пока она не смогла разглядеть в нём подобие человека. Это был дряхлейший старикашка с мутными глазами.

– Помогите, – шипел он, – воды.

Она зачерпнула в лист лопуха воды из озера и подала ему. Он отхлебнул, после чего его стошнило.

– О, я случайно, – сказал он.

И эту картину уже наблюдал Арон.

– Кто вы? – спросил он у старика.

– Я кто? Моё имя совсем вам не знакомо, а те, кто знает его, обращаются ко мне Могадишо, что означает в наших краях «Украденная жизнь». Может, вы мне дадите поесть, добрые люди? Если бы вы знали, как долго я не ел.

«А стошнило так, всё равно, что с утра до отвала наелся», – подумал Арон, но ответил:

– Вот, угощайтесь, яблочки.

– Ага, о-очень признателен, – огрызнулся дед тоном, будто слышал мысли Арона.

– А что с вами случилось? – продолжила разговор Яра.

– Да так, неприятности там всякие, – начал было Могадишо, но перевёл разговор, – у вас здесь мило, чьё всё это?

– Хотите, будете нашим гостем? – отвечала вопросом на вопрос Яра.

– Всё это общее! – дружелюбно добавил Арон.

Уловив мотивы добродушия в словах Арона, Могадишо разговорился, поведав о своей нелёгкой участи: как он ещё парнем пошёл в лес и заблудился. Долго ли коротко ли бродил, но вышел из леса древним старцем. «Казалось, что прошло сто дней, а прошло сто лет. Нет, не знаю, что ел, не помню, что пил, и пил ли я, но вот я здесь. И проклинаю этот лес, эти спокойные небеса и ваш юношеский задор».

– Я сожалею, – сказала Яра.

– Нет, не ты сожалеешь, девчонка, а я, – возразил старик, доедая яблоки.

– Чем мы могли бы вам помочь, Могадишо, – поинтересовался Арон, чувствуя за собой вину, когда помышлял о причинах тошноты старика.

– Просто разрешите мне остаться здесь хоть на денёк, до завтра, – будто бы дожидаясь этих слов, сказал Могадишо.

Ни день прошёл, ни два – две недели уже минуло, а старик всё оставался. Хозяин Садов наблюдал за ним, но они не общались.

Теперь Арон всё дольше стоял под яблоней в ожидании своего великолепного яблока, но оно продолжало твердить: «Погоди, ещё не время». Тогда Яра подошла к Арону и сказала:

– А ты сорви его, вон Могадишо советует, и правильно, что оно висит, всех соблазняя, сорви Арон.

– Могадишо, говоришь, советует? А что? Сорву, правда, – согласился Арон и полез на дерево.

Путешествие было недолгим, яблоня раскачалась и скинула наглеца на землю.

– Не, так ты не сорвёшь, – включился Могадишо, – на, возьми Камень и сбей, – и протянул камень.

Но Арон, не заметив этого, поднял камень с земли и запустил. Камень скользнул мимо. Яра, глядя на это, выхватила булыжник из рук Могадишо и кинула сама. Смачно булыжник раскрошил яблоко, только ошмётки мякоти окропили их лица. В это время упал камень, брошенный Ароном, и попал точно в лоб Могадишо. Удручённые происшедшим Арон и Яра сидели, словно в прострации, думая о чём-то.

– Да, не поели яблочка, обидно, – подытожил Могадишо, потирая лоб.

Прошло ещё две недели. Хозяин Садов наблюдал за Могадишо из своих пещерных покоев, но не выходил.

Могадишо подошёл к молодым, достал два венка из одуванчиков и сказал:

– Смотрите, это вам, я сплёл.

Они заинтересовались.

– О, интересно! Покажи как, – спросили они в один голос.

– Ну, вот же, рвёшь цветок, – он сорвал тюльпан, – потом ещё один, сплетаешь с другим. Всё просто.

– Ну-ка, – воскликнул Арон, схватив розу, потом крапиву, и, получив неприятную порцию боли, отпрянул. «Что это с ними?» – подумал Арон, – обычно такие нежные.

– А у меня получится, – самонадеянно восклицала Яра, припоминая яблоко и камень, схватившись за стебель татарника, завлекающий красными цветочками, – ой, ай, я, кажется, тебя Арончик понимаю.

– Не торопитесь, – встрял Могадишо, – вот вам на первый раз Перчатки, рвите в них.

Они надели перчатки и сорвали по колокольчику. Но потом, замечая, что цветок засыхает, Арон возопил:

– Что, что такое, колокольчик вянет, Ярочка, мы больше не услышим его песен.

– И мой, посмотри, тоже, о нет, – поддержала Яра.

И колокольчики на прощанье в канон запели, подчиняясь очень печальной мелодии: «Всё по-прежнему, и Солнце не спряталось, а я ухожу один, и я один-дин-динь…»

– Я никогда не слышала таких грустных песен, – плакала Яра.

Арон обнял её.

Минуло ещё два месяца, Могадишо, очевидно, окопался здесь надолго. А Хозяин Садов всё наблюдал, Он намеренно не хотел знакомиться с Могадишо и терпел, у Него не было сил попрекнуть Своих любимых детей Арона и Яру.

Могадишо, ссылаясь на общую слабость, просил Арона принести поесть. Принёс Арон плодов-овощей разных: капусту, морковь, репу, – и протянул их старику. Яра бегала, собирала жёлтые листы опавшие с деревьев. Она уже перекусила морковкой, да и Арон успел стрепать капустки.

– Подите сюда, – сказал дряхлый Могадишо, – давайте поедим вместе.

– Не понял, зачем? – спросил Арон.

– Ну, на прощанье, я ухожу завтра, – упрашивал немощный.

– Всё равно не понял зачем, но давайте, – пробормотал Арон.

А Яра подумала: «Завтра, значит. Тогда ведь он тоже говорил на денёк, завтра, вроде как, исчезну, ан нет». Будто бы услышав это, Могадишо добавил:

– Теперь точно завтра.

Они сели на землю, разложили овощи. Старик кряхтел, вертелся и, наконец, сказал:

– Так не удобно. Земля сырая что ли? Ноги все отсидел, нагибаться за пищей. Давайте свалим сосну. На пень еду положим, а сами на её ствол сядем.

– Да нет, не будем, – воспротивился Арон.

– Ну, что вам стоит уважить старика, – начал всхлипывать Могадишо, – ведь я должен был быть таким же молодым как вы, я бы сам справился, а вместо этого я дед, пледом одет. Кому она нужна – эта сосна? – он нереально ловко вскочил, достал откуда-то из штанов Топор и начал рубить. Потом захрипел и свалился, – ну, пожалуйста.

Яра не выдержала:

– Смотри, Арончик, дед совсем… аж упал, ну, вот, – она взяла топор, ударила один раз по сосне, – давай, ну, помоги ему.

– Да, да, помоги мне, внучек, я же дед, ну же, – вкрадчиво уговаривал Могадишо.

Арон, поддержав Яру, взял топор и одним махом срубил сосну.

– Так, да. Вы этого просили, Могадишо? – грозно воскликнул Арон.

Но Могадишо не было, он исчез. Тогда выбросил Арон топор этот куда-то и, обращаясь к Яре, произнёс:

– Что это, где он? Вроде бы всё также, но что-то изменилось.

– Мне страшно, – отозвалась юная Яра.

Они опомнились и побежали в Его пещеру, но пещера была пуста, Его больше здесь не было. «Случилось что-то очень плохое, – догадывались они, – что-то непоправимое».

«Ибо крепка, как смерть, любовь»

Вскоре пришла зима. Ужасная, холодная, с трудом Арон и Яра перенесли её в пещерке. Еды, которую обычно заготавливал Он, не хватало; костёр, который обычно разжигал Он, теперь почти не согревал; Его присутствие покинуло эти места.

Весной Арон начал строить избёнку, теперь хотя бы зима была им не страшна. Позже здесь возникнут и другие избы, и на этих землях раскинется деревушка.

Уходили годы, и появился у Арона с Ярой сын, которого назвали они Грамшем. Это был крепкий мальчонка, который очень любил животных и растения. Ему передалась способность родителей – разговаривать с животным миром. Забрела в эти земли хромая гиена, рассказавшая о злобных детях, обкидавших её камнями. Злоба на детей зародилась в сердце у Грамша. Как можно, не понимал он, творить насилие над этими зверушками, беззащитными созданиями.

Через три года после появления Грамша в их семье родился ещё один мальчик, его имя стало Рэван. Это был худенький мальчуган с узкими глазами и слегка заострёнными ушками. Рэван повсюду бегал за старшим братом. Но Грамш редко обращал на него внимание, и подолгу играл с новым другом – хромой гиеной Пукой. Пука также очень любила Грамша. Она даже охраняла его сон, не смыкая глаз.

Рэван, как и его брат умел разговаривать со зверьми, но Пука никогда не отвечала ему. Она чувствовала, что в нём существует зародыш непонятного презрения к меньшим братьям.

И вот братья выросли. У Рэвана была молодая жена – Чадра, а Грамш, он не искал человеческой любви. Он постепенно научился разговаривать с деревьями. Тому дару, который не перешёл к нему от родителей. Состарившаяся Пука уже не поспевала за другом в долгих странствиях по лесу. Тогда Грамш сидел с ней и ждал, пока она отдышится. Грамш ещё не замысливал создавать семью. Но Чадра, жена Рэвана, любила Грамша и однажды, ещё до замужества, открылась ему, но старший брат, естественно, воспринял это, как что-то не серьёзное, и остудил пыл любвеобильной девушки. Тогда Чадра поклялась отомстить. Рэван, конечно, ничего не знал об этом. Чадра даже пыталась ночью проникнуть к Грамшу в спальню и обвинить того, что он, якобы, силой затащил её к себе и надругался, но бдительная Пука не впустила её. И после, того как она стала женой Рэвана, она продолжала провожать взглядом его старшего брата, и по её лицу можно было прочитать гримасу чего-то недоговорённого. Вся эта затянувшаяся проблема имела в итоге довольно непредсказуемую развязку.

Грамш и Рэван отправились в лес для того, чтобы старший брат обучал младшего языку деревьев. Пука, понятное дело, пошла с ними. Но как они шли! Старушка Пука каждые полчаса останавливалась и отдыхала. Это бесило Рэвана, и он выдавал что-то по типу этого:

– Мы так и до зимы прогулку не закончим. Ишь ты, комок дряблой шерсти запросил привал. В который раз… за этот час, а?

– Пойми, брат, она уже не молодая. Смотри, как дышит. Моя хорошая, – отвечал Грамш, поглаживая Пуку.

Ночью они легли спать. И только два огонька Пукиных глаз не смыкались, но и Рэван не спал. Он наблюдал за гиеной и говорил:

– Я знаю, ты слышишь меня и понимаешь. Ну, ответь, зачем увязалась за нами? Мы с братом пришли языки познавать, ты-то к чему? Мало тебя в детстве камнями детвора побила, и на старость лет туда же себе?

В первый и последний раз отвечала ему Пука: «Я не укусила тебя ещё лишь потому, что ты брат моего единственного настоящего друга – Грамша».

– Может быть, ещё скажешь, что разорвала бы меня, гнусная гиена, ну-ка, попробуй, – возмутился Рэван, провоцируя Пуку.

Он схватил палку и пошёл на гиену. Она спокойно сидела, не шелохнувшись. Это насторожило Рэвана, он испугался даже подходить к гиене. И, решив спугнуть Пуку, кинул в её сторону палку.

– На-ка, жри, – почему-то прохрипел он.

Конечно, он и не собирался попадать в неё, но роковой бросок был сделан, и палка с силой ударила Пуки прямо в голову. Гиена недовольно взвизгнула и упала замертво с пробитой головой. Похожий исход ожидал и Рэвана, такая же череда случайностей. Он сначала опешил, кинулся к тельцу гиены и тряс её:

– Ты же притворяешься, ну, нет же, зачем я кинул эту палку, о, нет, Пука, что же это? – голосил Рэван.

Когда Пука издала свой прощальный визг, проснулся Грамш. Первое, что он увидел, это, что чей-то силуэт бежит к Пуке и начинает её толи трясти, толи душить. Спросонку, Грамш в один прыжок был рядом с Пукой, а её обидчик уже летел в сторону ближайшего куста, брошенный Грамшем. Жестокая судьба решила, что срок Рэвана уже отмерен. С размаху он ударился о камни рядом с кустами, не успев даже вскрикнуть. Позже Грамш увидел, что столь стремительно вылетал из его рук его младший брат, и, что он мёртв. А неподалёку было его любимое животное, его самый надёжный друг, и также мёртвый. Представляете себе его состояние. С плачем, переходящим в рёв, он метался от одного тела к другому:

– Пукочка, милая, ну, вставай. Он убил тебя, но зачем? Зачем, братишка, зачем ты вообще пошёл… Я же не видел, что это ты, ой, глупый. Ну, пожалуйста, оживите, ну не умирайте.

Он прижимал к груди тельце Пуки и стонал:

– Дружочек, ну, проснись, как я без тебя, тебе ещё надо жить, ты бы нас всех пережил, ты бы жил…

И толи он услышал это, толи ему приснились слова Пуки: «Ну, что ты Грамш? Я всё равно буду оберегать тебя, а Рэван, он простил тебя».

Когда утром Грамш открыл глаза и увидел кедры, тянущиеся к солнцу, тогда он ещё надеялся, что это был просто кошмар. Но кровь, под рукой тело недвижимого друга, в стороне мёртвый брат с малиновым от крови лицом – всё тело Грамша обмякло.

В деревню возвращался Грамш. На спине он нёс погибшего брата, а в руках перед собой милую его сердцу, бездыханную Пуку. Он всё рассказал, как было. Рассудительные Арон с Ярой опечалились, но молчали. Кричала Чадра:

– Ты, тупой верзила, убил моего мужа.

Грамш решил уйти, чтобы не мозолить глаза жителей деревни, и без того не понимающих его образа жизни. А Чадра прокляла его. И в этом Проклятье собралась вся ненависть неразделённой любви, насмешка над потерявшим нелепого друга и уныние от смерти мужа.

– Ты получишь своё, я заклинаю. Ты хотел общаться со зверьём и с травой, огурцами там всякими. Ха, теперь общайся только с ними. Пусть глаз человеческий не видит тебя, и пусть боится любой человек голоса твоего и прикосновений твоих, ибо тебя нет. А ты, будь проклят, перестанешь понимать человеческой речи, отныне, – орала Чадра вслед уходящему Грамшу.

Она изгоняла свою любовь, больше никогда она не встретится с ней, ведь Грамш уходил от неё навсегда.

Он уже исчез в дебрях леса, а Чадра всё проклинала, пока злость не переросла в бессилие. Она начала осознавать, что её любовь – Грамш – покинул их (чему способствовала, именно, она), забрав предварительно жизнь Рэвана. Чадра пятилась назад и всхлипывала. Она пятилась до тех пор, пока не перестала ощущать под собой твердь. Она оступилась с края скалы и упала на камни, там найдя свою смерть, обретя свой покой. Но её Проклятье сбылось.

Всевышний дал Арону и Яре ещё одного ребёнка, и тоже сына. Он получил имя Велес, и он уже не понимал языка природы.

Так просто. Срубленное дерево лишило человека общения с Ним, как говорят теперь с Богом, с Творцом и Создателем всего сущего; мы не видим Его и часто не понимаем, даже многие не верят в Его существование, но Он с нами и помогает преодолевать тернистый путь к Вечному Счастью. С убитой гиеной человек потерял дар речи в общении с природой. А с убитым человеком, братом Грамш лишился возможности говорить с людьми, понимать их, но не только он. Проклятье Чадры разнеслось ветром на весь мир и пало тенью на многие будущие поколения людей.

«Кто согрешит тем, что слышал голос проклятия»

Велес был смиренным человеком, ничего плохого он не совершал, да и хороших поступков за ним не было замечено. Незаметный человек незаметно ушёл из жизни, оставив после себя потомство, потомство, возродившее впоследствии искусство Магии.

Но ещё до этого возникнет вопрос: как получилось, что только одна династия, основанная Велесом, чудом спасётся от водной Стихии? Прошло очень много лет со времени братоубийства. Но семя Велеса, единственное в роду Арона, как все считали, развилось и заселило многие земли.

Человек по имени Свалх мастерил плот, ибо, как рассказал он всем вокруг, прольётся дождь, которого не знала земля, и сорок дней будут оплакивать небеса погибших от этого плача.

– Отец, ты, наверно, пьян, – говорил ему сын его Свола.

– Я не пьян, я видел. Это был не сон и не пьяный угар. Только мы сможем спастись, – возражал Свалх.

– Сорокадневный дождь максимум может вылиться в гигантскую лужу. Мало кто даже ноги-то замочит.

– Это ты сейчас говоришь.

– Ты заметил? Что я сейчас говорю, уникальный дар, – саркастически подшучивал сын.

– Не смейся, Свола, не тот случай.

Свалх смастерил-таки плот, но оставались доски, и он уже делал лодку. Когда построил лодку, снова остались доски, и он задумался о ковчеге.

– И в этой бочке ты будешь жить? – острил проходящий мимо Свола.

– «Эта бочка» сохранит тебе жизнь, – пытаясь что-то внушить сыну, отвечал Свалх.

Чета Свалха из-за его затеи стала мишенью для всеобщих насмешек.

– Вон, пошёл, дурачок, который строит себе дом, чтоб путешествовать по морю, – шептались везде, где появлялся Свалх, – а это кто? Свола, что ли? Похоже, думал, что его не узнают, какую-то накидку нацепил, повезло ему с папашей… А здесь и его два брата Сверек и Свегор, никогда не мог их отличить: один светлый, другой тёмный, но такие же, как отец… Смотрите, жена полоумного, ну, того, что предсказывал дождь. Ага, представляете, дождь предсказал, ну, вот, его жена, Помирта.

Однажды Свола ворвался в ковчег к отцу и кричал:

– Ты не видишь, надо мной смеются все, кому не лень, по твоей вине. Ты нас позоришь. Мне стыдно, что у меня такой стрёмный отец. Девушки даже сторонятся меня, друзья делают вид, что не узнают. А из-за чего, из-за кого, всё из-за тебя и твоей плавучей хибары.

Свалх не смотрел на сына, он слушал его и думал: «Почему Свола так жесток и глуп, что не верит ему?». Эмоции переполняли Свалха, но он молчал.

– Я теперь ничем не лучше чучела или, как его, пугала, что у нас на огороде, только на него пальцем никто не показывает, – продолжал Свола, – я не хочу этого. Ну, что молчишь? – он потрепал отца за плечи, – молчишь, ты и вправду обезумел. А я потратил лучшие годы, добывая для тебя доски. Проклинаю тот день, когда тебе приснилась эта лодка, когда ты родился и тебя проклинаю. Ты нам преподнёс, так нежданно, этот подарок. Мы теперь всеобщее посмешище. Проклинаю.

И Свалх не выдержал:

– Возьми себе свои проклятья и будь с ними. Я получил знамение и исполнил свой долг.

Пока они ругались, двое младших сыновей сидели в соседней комнате ковчега и переглядывались, слушая ругань Сволы. Неужели, он смел оскорблять отца? Помирта кормила животных, которых Свалх поселил в ковчеге, так как сарай и загон для скота пошли в качестве сырья для постройки ковчега.

– Какой долг, не смеши? – бесился Свола.

Никто не замечал, что за окном была ужасная гроза, и шёл сильнейший дождь, который земля ещё не знала. Он не прекратился и ночью и ещё два дня хлестал, не переставая. Потом волной разобьёт плотину, и огромный поток сотрёт их деревушку с лица земли, подхватив только миниатюрный в сравнении со стихией ковчежец. Их вынесло в море и, спустя ровно сорок дней, прибило к берегу.

Тяжело им пришлось эти сорок дней, тянувшиеся месяцами. Пищей для них был скот, который был в ковчеге, с пресной водой было сложно, но хуже всего то, что над ними довлела неизвестность. Свола умолял отца простить его, он целыми днями ползал за ним на коленях.

– Успокойся, Свола, я не держу зла на тебя, я понимаю, в это сложно было поверить, – в который раз отвечал Свалх.