Древняя книга. Преображение уже началось

Через три года после смерти отца Халиф свергнет их обоих, но и сам не насидится на сэндорийском троне. Он заманит Гердаша и Малекку в хижину, в которой заживо сожжёт их. В предсмертных муках Гердаш сотворит последний образ. Не считая образа пробитого молнией Халифа, это будет образ его младшего брата Бажиды, мило беседующего со своими многочисленными потомками. Там будут и дети Стената, и Суписты и остальных сыновей и дочерей Дувмата, а также потомки Дайрута, сына Малекки и Гердаша. Но не мог знать Гердаш, что Халиф уже расправился с его самым младшим братом, с любимцем его Бажидой. Сотворённый дождь потушил пожар в хижине, но ни Малекка ни Гердаш не спаслись – добрые образы не получались у рыжеглазого горемыки. Обгоревшая избёнка, раздробленный молнией труп Халифа и убегающий человек с бешеными криками, что он этого не хотел – это последняя сцена из жизни Гердаша.

Место правителя не пустовало, и фараоном стал один из многочисленных детей Баши от наложниц. Это был настоящий тиран – Кэгорт. Но во время его властвования окончательно угасло неожиданно встрепенувшееся пламя свечи величия Сэндории. Он умер, не оставив потомства, и колено Баши затерялось в бесконечных придворных интригах, сплетаемых из паутины власти.

«Читал, и образы иные оживали»

«Перестань гневаться и оставь ярость»

Это был лучший день за последний год. Лат заходил в дом, и за плечами у него висела целая котомка хлеба и другого съестного. Те ковардашки и объедки, которые они нашли неделю назад в разваленном погребе где-то посреди Палестины, можно было выкинуть. Теперь они могли есть, не испытывая к еде и к себе отвращения.

– Настоящий королевский обед, – сказала Суписта, выставляя на стол продукты, принесённые Латом.

– Нам дадут ещё. Нам нечем пока заплатить, но мы будем работать и зарабатывать своё пропитание, – отвечал довольный Лат.

Бахия в предвкушении предстоящей пирушки урчал в углу, обсасывая деревянный сухарь.

– Бог смилостивился к нам, мы не умрём от голода, дети мои, – прошептал с кровати старина Дувмат.

– Что за Бог? Отец, это великолепный Баши смилостивился, и его добрый советник Ёсфот, только поэтому мы сегодня не продолжим голодную агонию перед смертью, – перечил Лат.

– Нет, – рассердился Дувмат, – Баши и этот Ёсфот – они простые люди, наделённые властью.

– Но и ты кланялся им обоим, отец, – перебивал Лат.

– Да, кланялся, – соглашался подхриповатый Дувмат, – моё самолюбие превратилось в прах с первым огрызком, найденным на улицах Пусторы. Когда я и мы все неделями не держали во рту травинки, когда я вместе с вами работал на богачей Валерана и Шилдана, не покладая рук, чтобы заслужить эту травинку из их оскудевающих амбаров, а сегодня они – эти богачи – пришли с нами в Сэндорию на поклон любым фараонам. Умерло самолюбие вместе с нашим умершим от голода мангустом Вишли, когда мы доедали его останки, ты же помнишь, Лат. Если есть единственный способ сохранить жизнь, то я сделаю это, ибо Бог оставил меня жить однажды, и я не стану транжирить его милосердие. Унижение – это не самое худшее в жизни. И пусть хлеб есть у этого Баши, но даёт его нам Бог.

– Тебе видней, отец, – нехотя отвечал Лат.

Краски дня постепенно насыщались. Суписта сготовила из принесённых продуктов поистине королевские яства. Все, очень довольные, садились за стол, и все приходили в восхищение от убранства стола. Огромная семья, ведь только младшие сыновья Дувмата не имели ещё своих детей. Дувмат смотрел на всех: детей, невесток, зятьков, внуков и внучек, – и по его морщинистым щекам катились слёзы. Он вспоминал тогда и Гердаша, и Реверу, и брата Дувина. Но плакал он от счастья.

Реудат где-то на улице возился с собаками, его все ждали. Потом он прибежал, сел за стол и схватил из стоящей перед ним чаши вкусную грушу. Лат смотрел за ним. Было видно, как его ноздри расширяются. Он занервничал ещё тогда, когда все, не прикасаясь к выставленным блюдам, ждали Реудата, а теперь он нашёлся и немытыми руками полез, да ещё начал есть вперёд отца. Это привело Лата просто в бешенство.

– Ты что делаешь, заморыш? – заорал он.

От испуга Реудат уронил грушу и разбил ей кувшин с соком. Это взбесило Лата ещё сильней.

– Выйди из-за стола, поешь после всех, – кричал Лат.

– Успокойся, милый, – уговаривала его жена Челоба.

А Реудат извинился:

– Простите, – сказал он и сел.

– Я сказал, выйди, – не мог угомониться Лат.

– Но почему, что за несправедливость? – обиженно возражал Реудат.

– Пошёл вон, я сказал, – в приступе гнева выбрасывал крики изо рта Лат.

– Брат, что ты так кричишь? Все тебя слышат, – пытался успокоить Лата Коплант, вступаясь за младшего брата, – он же ничего сверхъестественного не натворил.

– Ах, не натворил? – Лат взмахнул своей горячей рукой, – можешь валить вслед за этим.

Самовлюблённый Коплант напряжённо встал, взял Реудата за плечо и скомандовал:

– Уходим.

Суписта, убиравшая разлитый сок, остановила их:

– Ну, что вы, в самом деле? Подождите, он угомонится.

– Не я, между прочим, устраивал этот гомон, а если он сел за стол, пусть не будет свиньёй, – кипел Лат.

– Ну, всё, Лат, не бери всё это близко к сердцу, – говорила добрая Суписта.

– Тебе их жалко, так никто же не держит, вперёд за ними, – продолжал тупить Лат, – кто-то ещё уже наелся?

– Ты заходишь слишком далеко, братец, – наконец, выступил Стенат, – а срывать непонятно откуда взявшуюся злость на Суписте и братьях, я не позволю, прекрати портить всем настроение.

– Слушай, ты можешь проваливать тоже, – слегка остудившись, говорил Лат.

Стенат без лишних слов обратился к Суписте:

– Ну, что уходим, сестрёнка?

Отвечал Дувмат:

– Никто, никуда не пойдёт, Лат сядь и успокойся. Мы продолжим трапезу все вместе. Бажида, позови своих братьев.

– Так, да? Тогда я уйду и поем после, – прокипел Лат.

– Как хочешь? – говорил ему Дувмат.

Исковерканная прелюдия обеда на обед особо не повлияла, только не для Лата. Он мрачный сидел в своей комнате и всех потихоньку ненавидел. Но постепенно гнев уходил. Челоба принесла ему тарелку вкусностей, и он, ворча, смёл всё содержимое.

Якобы обиженный Лат утром пошёл ко дворцу, спросить о работе. На плантации его, конечно, никто отправлять не собирался, этого бы не позволил Гердаш, величаемый здесь Ёсфотом.

– Эй, банщик, – обратился Баши к банщику, – тебе пора седые волосы расчёсывать, сидя на завалинке.

С этими словами Лат был назначен новым банщиком, причём личным банщиком фараона.

– Огромное спасибо, вам, господин Баши, – благодарил Лат.

Радостный, забыв вчерашний обед, Лат возвращался домой, теперь он каждый день сможет обеспечивать семью съестным.

Последний год оказался очень тяжёлым в жизни Лата. Он и до этого был не очень выдержанным, а после голодного года, в который умер его десятилетний сын Павон; после улиц захламлённых истощёнными трупами знакомых; после тяжёлой болезни Челобы, жены его, которая только сейчас начала поправляться – его нервы крайне расшатались. У него был ещё старший сын – Гронко, с которым у Лата были очень натянутые отношения. Что-то постоянно не нравилось Лату в сыне. Он придирался к нему, и даже Челоба не могла ничего поделать.

Сейчас Лат пришёл домой, нашедший неплохую работу. Он похлопал по плечу сына, поцеловал жену и сел отдыхать. Сыну больше ничего и не было нужно, чтобы запылать счастьем. Он крутился возле отца и выполнял любые его просьбы. Эту непрочную идиллию испортил Коплант. Он проходил мимо комнаты, где, развалившись на стуле, отдыхал Лат.

– Коплант, – окликнул его Лат, – подай, пожалуйста, стакан с соком, пить хочу.

– Сам встань и возьми, – огрызнулся Коплант.

– Ты забылся? Я твой старший брат, – горячился Лат.

Коплант, что-то пробурчав, наверное, обидное, ушёл в свою комнату. Но неожиданно раздался голос семнадцатилетнего Гронко, отличавшегося хорошим слухом:

– Эй, ты не груби моему отцу.

Теперь уже Коплант был разъярён.

– Что?! Сотри молоко с губ, недоносок.

– Это ты кому там бормочешь? – съязвил Гронко.

– По тебе плачет ремень, щенок, – Коплант шёл на Гронко с верёвкой в руках, – сейчас он перестанет плакать.

Гронко схватил Копланта за руку, держащую верёвку, и сказал:

– Как ты узнал, что он плачет?

Тогда Коплант понял, что он уже не сможет справиться с Гронко. С каждым днём обстановка в доме становилась всё более невыносимой, пока Лат не решил, что его семье пора подыскать новое жильё. Так, первым дом Дувмата покинул старший сын со своей женой Челобой и сыном. Вскоре все дети Дувмата разбегутся, и старик останется тосковать в одиночку. Коплант с Реудатом найдут себе жильё вблизи фараонова дворца, так как станут работать на него, Бажиду Ёсфот заберёт к себе во дворец для некоего обучения. А остальные незаметно по очереди покинут свою большую первую семью.

Отношения Лата с сыном после того инцидента стали очень хорошими. Гронко заметно вырос в глазах отца. А Лат в глазах сына был и без того непререкаемым авторитетом. Лат, бывало, срывал зло на домашних, на Челобу, но терпеливая Челоба старалась не обращать на это внимания. Жизнь шла своим чередом. И, вот, в их доме, спустя пять лет, появился тот самый банщик Кустантэ, которого сменил Лат. Он просил и умолял, чтобы ему вернули, то есть уступили, рабочее место.

– Мне это очень необходимо, – уверял он.

Но Лата не было дома, а все эти напрасные уговоры Челобы были сродни воды в решете. Ужасные рассказы о том, что родные дети Кустантэ гонят его, якобы бездельника, из дома: пусть не живёт на чужих харчах, – сильно тронули Челобу. Она даже поговорила об этом с мужем, когда тот вернулся с работы. Вскоре вновь появился бывший банщик, и теперь он уже рассказывал о своей невыносимой жизни Лату. Лат, несмотря на его жёсткость, был порядочным человеком. Он вошёл в положение Кустантэ и обещал подумать. Только Гронко, который дважды слышал один и тот же заученный монолог о никудышной жизни в исполнении Кустантэ, не верил ему.

– Отец, – говорил Гронко, – верь не словам, верь мыслям, их ты можешь прочитать только в его глазах. Даже плачущие глаза могут лгать.

Лат удивился. Таких здравомысленных слов от своего сына ему ещё не приходилось слышать. «Как же он вырос!» – думал Лат и радовался. Откуда, решите вы, Гронко почерпнул эти идеи? Он был очень мыслящим человеком, его мысль работала с большей скоростью, чем у большинства его сверстников. Впоследствии он станет знаменитым мудрецом, но рассказы о нём сохранит лишь Великая Летопись.

Лат решил сам найти этого бывшего банщика и снова поговорить с ним. Он шёл в район, где предположительно жил Кустантэ и обдумывал, что сказать этому жалкому старику. У прохожего он поинтересовался:

– Подскажите, пожалуйста, где здесь живёт Кустантэ, бывший банщик фараона, и его семья.

– Да, вон дом ополоумевшего деда, – отвечал прохожий, – только нет у него никакой семьи, и никогда не было. Если только мы об одном и том же человеке говорим?

– Не знаю, спасибо, – небрежно ответил Лат и пошёл в дом, на который указал прохожий.

Мысли Лата уже перепутались. Он не знал, что думать. Нет семьи, означало, что нет детей, которые выгнали бы его из дома за иждивенничество. С твёрдым решением всё выяснить Лат стучал в дверь Кустантэ. Дверь открыл не ожидавший ничего подобного бывший банщик и сразу, не дав времени Лату на расспросы, начал гнуть свою линию:

– Я – лучший банщик. Когда натираешь мылом спину фараона, как приятно оно скользит по коже, оставляя пенный след. И ты знаешь, что главное – не уронить его. Мыло очень хорошо прячется в воде. Пока оно в руках, оно послушно, но в воде даже рыба более покладиста.

Слушая этот бред, Лат сердился.

– А полотенце, – продолжал Кустантэ, – оно собирает в себя все капельки, зацепившиеся за тело, но необходимо смахнуть все. Он чистый, фараон чист. Пусть он убивал, пытал и казнил, но банщик смоет эту грязь с него исповедальной водой и очистит. И чистенький фараон.

– Я не хочу этого больше слышать, – перебил его Лат, – ваша ложь не принесла вам пользы, я остаюсь на своём месте.

– Нет, вы не понимаете, – полз старик Кустантэ за Латом, – никто не вправе мыть фараона, никто не умеет этого делать. Пять долгих лет я сидел здесь, думая, что я плох. Я тренировался. Но теперь мне ясно, что фараона мыть дозволено только мне. У меня есть этот дар. Кусок грязи, фу, я аккуратно смахиваю его, потом натираю спину и смываю влагой.

– Я ухожу, – объявил Лат.

– Ты не уходишь, послушай, – уже плохо контролируя себя, Кустантэ цеплялся за полы Латова халата, – ты не банщик, ты плохо умылся, ты вообще хоть что-нибудь умеешь делать.

Лат стал отцеплять этого липучку от себя, но Кустантэ так схватился, что порвал халат. Лат злился. Вот, он отцепил прирождённого банщика, но тот изловчился и укусил Лата. Приступ гнева овладел старшим сыном Дувмата. Он схватил Кустантэ и отшвырнул в сторону. Теперь тот затих. Испуганный Лат подбежал к нему. Неподвижный старик смотрел стеклянными глазами в потолок. «Зачем я кинул эти косточки, вообще? Он же слабый, он бы ничего не смог мне сделать и без этого. Этот гнев, он владеет мной. Бог, освободи меня от него», – думал Лат. Тогда он дал себе зарок, не волноваться по пустякам, лишь бы старик выжил. Кустантэ всё лежал без движения. И вдруг потянулся руками к горлу Лата.

– Я, не ты, я – банщик, величайший на земле, – вопил он.

Лат благодарил небеса за то, что старик остался жив, он даже не слушал его слов.

– Вникните, Кустантэ, – сказал он, – вы, безусловно, лучший банщик, но жизнь несправедлива. Разве вы не заметили что я, к примеру, мог бы стать лучшим из дровосеков или фараонов, но опять же крайняя несправедливость жизни сделала меня банщиком, а фараоном – Баши. Чем я не фараон?

– Да, – согласился Кустантэ, а в его взгляде прослеживалась сложнейшая работа мысли, – ты… вы правы, разрешите мне вымыть вас.

Лат ликовал. Наконец-то ему удалось перехитрить старика.

– Да, конечно, можете вымыть, но не меня, а полы в моём доме, если хотите, но платить вам я не стану.

– Я сделаю это, – отвечал бывший банщик.

Этот случай сильно повлиял на характер Лата. Он стал более сдержанным, и теперь только в их дом пришёл долгожданный покой. Старый банщик заходил к ним иногда и мыл полы. Этот старик был отчасти помешан на чистоте, но семья Лата относилась к нему благосклонно. Больше ничего не сказано в Летописи о Лате. Дальше она говорит только об его потомках.

Гнев и злоба, произрастаемые в людях, способны любые, самые лучшие начинания превратить в прах. Люди, часто не замечая того, психуют и срывают зло на других по мелочам. Но добрые отношения с этими другими гораздо важнее тех мелочей, из-за которых начинался весь сыр-бор. Не позволяйте своей злости управлять вами, ведь потом вы уже не сможете управлять ей. Злобные, нервные люди никогда не обретут покоя и счастья, не победив в себе зачатки гнева.

«Их конец – погибель, их бог – чрево»

Как же Бахия – этот обжора и это ещё слабо сказано – пережил тяжёлые голодные времена в Пусторе? Это и впрямь удивительно, хотя есть разумное объяснение.

Однажды он вместе с братьями ушёл в Шилдан, чтобы просить подаяния. Везде отказывали, отвечая, что нет работы, которую можно оценить так высоко, целой крохой хлеба. Нельзя забывать, что истощались запасы даже самых зажиточных горожан. Но один богач по имени Чворец поддакивал остальным, невнятно прогонял попрошаек, ничего вразумительного не говоря. Бахию насторожил очень уж здоровый цвет его лица. Ночью он был уже в амбаре Чворца. Огромные мешки сухих фруктов, чёрствого хлеба и гнилого мяса обнаружил он там. Жизнь приучила Бахию открывать любые замки незаметно. Несмотря на свои габариты, он был неприметным и тихим человеком. Когда его не было, этого никто не замечал, зато, когда о нём вспоминали, он всегда был на месте. Человек без комплексов и без принципов. Чворец не заметил даже, как через неделю один мешок постепенно исчез. Поработал Бахия. Но второй по старшинству сын Дувмата не отличался заботой и беспокойством о близких ему, поэтому никому о своих уже запасах не рассказывал. Он просто ходил в горы, где у него сначала лежал один мешок, потом больше, и наедался. Он боялся, что этого добра не хватит ему самому.

Как-то раз, подходя к своему укромному местечку, у него что-то сердце начало покалывать. «Верно, неладное творится с моими припасами», – решил Бахия. Так и было. Мешок с запасом сухарей был размётан по земле. Несколько антилоп учуяли благоуханье или в этом случае скорей зловонье пищи и уже наслаждались чувством боли в раздувающихся желудках.

– Ах вы, твари, убирайтесь, – завопил Бахия, когда увидел эту картину, – почему вас ещё не сожрали?

Антилопы похватали ртами ломти хлеба и побежали врассыпную. Одна маленькая антилопа замешкалась. Толи от голодного бессилья, толи от испуга. Она спотыкнулась, и разъярённый Бахия настиг её. Он придавил антилопку и хотел душить, но насколько он был удивлён. Одна взрослая антилопа подбежала к нему и мощным ударом задних копыт сбила с тела своего ребёнка. Немного ошарашенная всем произошедшим маленькая антилопа вскочила, начала метаться из стороны в сторону, но потом опомнилась, увидела своих сородичей и убежала за ними. Бахия в это время лежал на земле с пробитой головой и без сознания. Долго ли пролежал бы он там ещё, истекая кровью, если бы не проходила мимо женщина по имени Лачка. Она приложила к его голове кусок глины и смогла остановить кровь. Вскоре Бахия вернулся в сознание, и Лачка помогла ему дойти до Пусторы. Сама Лачка была также из Пусторы. Полгода назад она стала вдовой, ещё до нулевого урожая её муж утонул в реке.

Лачке не нравился толстый Бахия, но помочь она была должна. Бахия никогда не встречался с женщинами, не видел он в этом необходимости. Да, и девушки на толстяка не заглядывались, а отказаться от еды и укрепить тело было невозможно для его силы воли. Когда Лачка вела Бахию в Пустору, они немного поговорили. На вопрос, что там случилось, она услышала лишь пару-тройку фраз: «Кто-то ударил… я шёл за хлебом… они убежали». Из этого она заключила, что Бахия заработал где-то хлеб, нёс его в Пустору, чтобы поделить, но на него напали голодные разбойники, а он их разогнал, потом сзади его стукнули по голове. Эту историю она рассказала в деревне. Теперь все считали, что Бахия совершил подвиг, правда, песен о нём никто не сложил, так как голодным бардам в тот год было не до этого, а позже всё это как-то забылось. Так, вот, Бахия незаслуженно стал героем в народе. Случалось такое ранее и впредь случится, когда слава будет незаслуженно доставаться людям недостойным её. Но пока не об этом. Теперь уже все почти незамужние женщины и вдовы в Пусторе набивались Бахии в жёны. Когда он сам в первый раз услышал о своём мнимом геройстве от отца, то сначала хотел сказать всем правду, но слава не дала этого сделать, потом обман зашёл настолько далеко, что возможность реверса исчезла.

Ранее было сказано, что Бахия был без комплексов. Теперь становится видно, что он просто избегал общения с девушками, поэтому доселе его робость в общении с противоположным полом не проявилась. Этот Бахия не мог держаться в окружении женщин спокойно, когда же разговор касался интимной стороны, то он очень смущался. Но Лачка, не желавшая носить до последнего вздоха Платка Вдовы прокладывала тропки к его сердцу, непривычному к женской ласке. Их постельная близость была ещё до свадьбы, именно после этой близости и пошли разговоры о свадьбе. Так как, во-первых, от этой мысли не могла отказаться сама вдова, во-вторых, теперь уже под сердцем она носила ребёнка Бахии, а, в-третьих, сам Бахия был так впечатлён ночью близости, участие в которой он принимал такое же, какое и простыня под ним, что Лачка в его глазах стала самой лучшей женщиной на свете.

Их свадьба была единственной в тот голодный год во всём Валеране. Незадолго до отъезда в Сэндорию Лачка уже родила дочку Чешку своему супругу. Лачка кормила ребёнка своей огромной грудью, поэтому дочурка выжила, хотя прибытие в изобильную в те времена Сэндорию было не лишним.

В Сэндории Бахия смог устроиться опахальщиком у фараона, конечно, с подачи нераспознанного брата, величаемого в Песчаных Краях Ёсфотом. И жизнь постепенно входила в мирное русло. Но приехал в Сэндорию разорившийся в конец и оголодавший некогда шилданский богач – Чворец, тот самый, у которого Бахия потихоньку поедал запасы. И волей шутливой Судьбы попросился он работать слугой в дом к порядком разбогатевшему Бахии. Ни тот, ни другой друг друга не узнали. А знали ли они друг друга вообще? Только теперь уже слуга Чворец начал поворовывать у своего процветающего хозяина. Кроме того, пригляделась Чворцу жена Бахии – красивая женщина с пышными формами, да и Чворец в сравнении с Бахией был куда казистей. Не ухаживающий за собой и оттого ещё больше полнеющий Бахия раздражал жену. И однажды, года через два после переезда в Сэндорию, она от него ушла. Пронырливый Чворец уже не был слугой у Бахии, он уже обжился в этих краях и неплохо. Он продавал воду караванам посреди пустыни. Чворец сманил Лачку от Бахии. Дочку Чешку Бахия не отдал. Хотя вряд ли он расстроился из-за ухода Лачки, ведь самое главное в его жизни – еда – осталась с ним.

Ненасытность и чревоугодие исказили человека, повернув его ценности совершенно в другое русло. Так заплывшее пухлое тело Бахии соответствовало и аморфности, и обмяклости его характера. Внутренний мир его был также расплывчат, и кроме вкусного обеда в его желаниях ничего больше не прослеживалось. Человек не справился с зовом живота.

«Алчба ленивца убьёт его»

Вот, кто тяжелее всех перенёс муки голода, так это Нуро. Нуро не отличался живостью, и созерцание его флегматичных телодвижений отправляло наблюдающего в другой, замедленный мир. Он никогда не спешил. И если он сказал, что что-то сделает, это совсем ничего не значило. Он мог сделать, мог и не делать. Он не был человеком ни слова, ни мысли. Его мысли… Я не знаю, о чём он думал. По-моему, он не утруждал себя работой мысли. Его братья спозаранку уже работают в поле, он подходит за час до обеда. Работает с неохотой, хотя сами эпизоды, когда он работал, припоминаются с трудом. Поэтому в голодный год у него возникли некоторые трудности с пропитанием. Вернее сказать, голодная смерть бродила невдалеке от него.

Нуро лежал на смертном одре, и только Стенат с Супистой носили ему миниатюрные кусочки съестного. Не разбирая, он заглатывал их – его дни продлевались.

– Борись, браток, – шептала ему Сипелькаа.

Они родились с ней в один день, и она очень переживала за него. Но откуда взяться этой борьбе, если в душе Нуро воля таким же обрубком, как он сам, лежала на смертном одре, но, правда, уже очень давно и дольше самого Нуро. Дувмату было стыдно смотреть на умирающего сына. Он – сам старик, а бодрствует и ищет свой хлеб. Этот же развалился на койке и ничего не делает, чтобы продлить муку жизни.

Но больше других за Нуро ухаживала девушка по имени Паблиста, она сама попросилась в дом к Дувмату, поскольку была влюблена в Нуро. Он же до этого не обращал на неё внимания. А здесь на смертном одре он вообще никого не замечал. Она-то и спасёт ему жизнь.

Тогда ещё в землях Валерана не знали о процветании Сэндории. Но из далёких странствий вернулся брат Паблисты – Взил. Он ещё юношей убежал на юг, там подзаработал и теперь возвращался домой. Тогда он ещё не знал, что и отец его, и мать погибли, осталась только сестрёнка Паблиста. Никто не заметил его приезда, все были удручены своим горем. Его дом пустовал. Скверное предчувствие охватило его. Взил зашёл к соседям, спросил про свою семью. Тощая бабка отвечала, что умерли родители его, а Паблисту можно найти в доме старика Дувмата. Взил направлялся туда и вдруг увидел опечаленную сестрёнку, выходящую из Дувматовой избы.

– Паблиста, – окликнул он её.

Удивлённая, она обернулась, но, увидев брата, не узнала его. Он же напротив сразу же узнал её и по-быстрому всё рассказал. А она поведала о горестях, случившихся здесь. Крохи семьи воссоединились. Кроме того, для Паблисты забрезжил свет спасительного пути в Пески.

Продукты, привезённые Взилом, способствовали быстрому восстановлению Нуро. Пока же он умирал, во снах ему являлась чудная девушка, и помогала она ему. Теперь он видел её наяву. Это была Паблиста. Удивительно, но в этом вопросе он не медлил: предложил Паблисте стать его женой. Она согласилась, но не так скоро, и не в условиях похорон в соседнем доме. Нуро это тоже понимал.

Взил разнёс вести о сытой Сэндории по всей Пусторе. Чуть позже об этом узнали и во всём Валеране, кто-то сообщил даже в Вестфалию. Но из Вестфалии немногие добрались до Сэндории: большинство погибли по пути через нищий и пустующий Валеран. В Колхиду вестфалийцы опасались податься, так как никто не знал, голодают ли там. Северные земли вообще казались вестфалийцам слишком уж тёмными, а раз все зовут в Сэндорию, значит, это хороший выход из голодного тупика. Проезжая мимо Палестины, пусторский караван сообщал о плодородии в соседней Сэндории.