То, что Пит стал теперь обеспеченным человеком, выразилось только в одном: он купил себе подержанный автомобиль, выбрав его с помощью дяди Арнольда (у Джеральда своей машины не было, он или пользовался автомобилем фирмы «Дельта», или брал напрокат). Этот факт укрепил позиции Пита среди сверстников, ему показалось, что у него стало больше друзей, и с девчонками знакомиться стало гораздо проще. Но все равно он продолжал оставаться и немного замкнутым, и застенчивым, так что эти знакомства можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Пит учился уже на третьем курсе. Последние несколько месяцев его постоянной подругой была Мэри Кэминтон. Она была довольно симпатична, неплохо пела, чуть хуже подыгрывая себе на фортепиано. Умела поддержать разговор о кошках, которых очень любила, о музыке и вообще казаться милой и обаятельной. На этом, пожалуй, перечень ее достоинств и оканчивался, но Питу казалось, что он гораздо длиннее. Мэри была на два года младше него, после средней школы она окончила курсы медсестер и начала работать в центральной больнице Перта, в кардиологическом отделении. Но эта работа, убедилась она, ей совсем не нравилась.

В начале учебного года, как и два года назад, Пит заболел. Признаки заболевания были теми же, но проявлялись в более легкой форме: иногда он просто чувствовал себя сильно усталым, как после тяжелой физической работы и недосыпания – но не работая физически и вполне высыпаясь. Продолжалась эта странная болезнь не полторы недели, а почти два месяца, и мама сейчас не могла заниматься Питом, она сама лежала в больнице на обследовании по онкологическому поводу. С Питом много времени проводила Мэри, и это сильно его согревало и поддерживало.

Наверстать пропущенные занятия после выздоровления Пит не смог. Из колледжа его отчислили, да ему и так стало не до учебы: маме становилось все хуже, теперь она не обследовалась, а лечилась. Диагноз подтвердился – рак легких. Тетя Белла часто бывала у нее в больнице и постоянно плакала.

Мэри не хотелось откладывать свадьбу, ограничились не очень шумным и достаточно скромным застольем в кругу друзей и обедом в семье Мэри. Первые две медовые недели они были, несмотря ни на что, счастливы.

Маргарет Нортридж умерла через полгода, а Пит и Мэри развелись через одиннадцать месяцев после свадьбы.

Понять тоску и одиночество Пита в его двадцать два года может только тот, кто сам далеко не избалован жизнью. Впрочем, одиночество в любом возрасте переносится с трудом. Он пробовал отвлечься алкоголем; спасло то, что малые дозы забываться не помогали, а после больших наступало состояние, в котором находиться было невыносимо, а никаких лекарств его организм не принимал. Со сверстниками стало скучно, их проблемы казались мелкими, интересы – пустыми. Он опять начал бывать почти каждый день у дяди Арнольда. Так прошло несколько месяцев, пока Пит не встретил Даниэля, который как раз привел с Острова «Диану», поставил ее в док на ее родной судоверфи во Фримантле и собрался дать ей профилактический ремонт. Пит не отказался помочь в этом, а после составить компанию ему и его жене в путешествии вокруг Австралии, через Индонезию и Филиппины.

Глава III

Последние лет двадцать Чарльз Дженкинс вел сидячий образ жизни. За рабочим столом своего кабинета, в автомобиле по дороге из дома в банк и обратно, за едой, у телевизора, даже в казино – везде приходилось сидеть. Он и в молодости не увлекался ни большим теннисом, ни гольфом, ни верховой ездой. Вообще, похоже, он с детства подсознательно стремился к тому, чтобы получить от жизни как можно больше благ ценой как можно меньших телодвижений. И он, очевидно, вполне в этом преуспел. Он не считал, что фраза «движение – это жизнь» имеет для него такое уж огромное значение. За деньги, которые он теперь имел, Чарльз мог купить любые лекарства и любое лечение; массаж и ванны нравились ему как раз тем, что не заставляли сильно шевелиться. Последнее время, правда, появились в его самочувствии неприятные моменты, которые делали его недовольным и раздражительным. Похоже, некоторые клетки организма все же сильно страдали от малоподвижного образа жизни хозяина. «Умираю, но не сдаюсь!» – говорили они, и Чарльз это прекрасно чувствовал. Особенно той частью тела, которая была постоянно припечатана к стулу его массивным торсом.

Олдис вошел в кабинет шефа с бумагами по северному филиалу банка, Дженкинс сидел за столом и отчего-то непроизвольно морщился.

– Доброе утро. Я принес бумаги, о которых вы вчера говорили.

– Привет, – буркнул Дженкинс. – Я посмотрю, а тебе придется срочно съездить к Джонатану. Он сам не может приехать.

Олдис кивнул, но не уходил. Он как будто хотел что-то сказать, но не решался.

– Что? Что-нибудь неясно?

– С Джонатаном? Нет, все ясно…

– А с чем?

– Я вчера смотрел карту Индийского океана…

– А при чем тут Индийский океан?

– Ну, я искал там остров этого Нортриджа.

– Зачем? Ты что, захотел туда сплавать?

– Нет, просто интересно стало. Но… Я не нашел острова. Ни на одной карте его нет.

– Ну и что? – Дженкинс пытался сообразить, чего хочет от него Олдис. – Он же вроде бы очень маленький, этот остров. На другой карте посмотри, более подробной.

– Я ездил к своему другу, у него отец – член Географического общества. На его картах есть все острова, даже меньшего размера. А этого нет.

Дженкинс опять молча смотрел на Олдиса, переваривая услышанное.

– Слушай, Брайан. Ты ведь вчера на какую-то вечеринку собирался идти…

– Так я как раз у него и был на вечеринке.

– А-а-а! – Дженкинс облегченно вздохнул. – Ну теперь все понятно. Брайан! Если много выпил, надо плотно поесть.

Олдис пытался возразить, но Дженкинс махнул на него рукой:

– Некогда. Джонатан тебя давно ждет.

Когда за Олдисом закрылась дверь, он взял в руки бумаги по северному филиалу, но что-то мешало ему сосредоточиться. Он повернулся на стуле к стенному шкафу за спиной и достал из него папку с надписью: «Питер Нортридж. Начато 11 ноября 1991 года», открыл ее, полистал и выудил оттуда карту острова. Штемпель в правом нижнем углу был каким-то неразборчивым. Дженкинс начал листать другие документы; нет, вроде бы все в порядке. Опять вернулся к карте, достал из стола лупу и долго разглядывал плохо отпечатавшиеся буквы. Он даже вспотел; потом вдруг захлопнул папку и со злостью заткнул ее обратно в шкаф.

– Не может быть, чтобы я не смог вернуть свои четыре с половиной миллиона.

Он открыл коробку с сигарами, выбрал одну, отрезал кончик, раскурил… и вдруг остановился, чуть не выронив ее изо рта.

– Почему четыре с половиной? Нет, шутишь, господин Нортридж! Ты должен мне одиннадцать миллионов, и ни цента меньше. Или я не буду Чарльз Дженкинс!

Общая сумма в одиннадцать миллионов долларов, которую Питер Нортридж должен был выплатить Чарльзу Дженкинсу, получалась при погашении за три года кредита на четыре с половиной миллиона. По полмиллиона надо было уплатить после истечения одного года и двух лет с момента заключения договора, а через три – еще пять с половиной. Памятуя о том, что Нортридж сразу не показался выгодным клиентом, Дженкинс жил в постоянном опасении, что через год ему вернут всего лишь шесть с половиной миллионов, и все. Давно привыкнув к семи-, а то и восьмизначным числам, выражающим денежные суммы на счетах его клиентов, он не особо задумывался о том, что кредит Нортриджу оформлен мимо банка, и вся прибыль в данном случае не разойдется по мелочам между всеми сотрудниками банка, не будет облагаться налогом государства, а просто поделится между Дженкинсом, Олдисом и еще тремя-четырьмя согласившимися участвовать в этом деле чиновниками от власти и налогового аппарата. Риск данного предприятия был не особенно велик, поскольку механизм его был уже достаточно хорошо отлажен.

«Если бы это все касалось только меня, – рассуждал Дженкинс, – можно было бы согласиться и с прибылью в два миллиона через год. Но не могу же я ударить лицом в грязь перед людьми, которые могут еще оказаться очень полезными».

Стало быть, требовалось позаботиться, чтобы Нортридж не смог расплатиться полностью раньше, чем через три года. Впрочем… Почему бы не рассмотреть вариант его разорения? Этот остров мог бы, наверное, заинтересовать Квинтагон. Действительно, почему бы не продать его янки? Ха-ха! С кем, как не с мистером Джонатаном, можно было бы обсудить этот вопрос? Молодец, Чарли, неплохо придумал! Неплохо, неплохо… Только вот как добиться разорения Нортриджа? Или хотя бы его временной неплатежеспособности. Сам-то он вряд ли будет прилагать усилия в этом направлении. Нужен в его логове какой-то лазутчик… Кого заслать? Да и под каким предлогом?

За этим «разговором с умным человеком» Дженкинс выкурил подряд две сигары, даже в горле запершило, а струйка табачного дыма, нечаянно заблудившаяся возле левого глаза, заставила его прослезиться. И тут Чарльз вспомнил о Маке.

«Вот молодчина!» – еще раз похвалил он себя.

Сегодня день неплохих идей! Автоматически перенесясь во времена беззаботной юности, он вспомнил, как дружили они втроем: Мак, Жан и он, Чарли. Лицо почти расплылось в мечтательной беззащитной улыбке: хорошо было тогда… Нет, не очень хорошо. Мак и Жан частенько посмеивались над его медлительностью и неповоротливостью. Ну и ладно! Сейчас-то Мак может ему помочь. А может быть, и Жан – он же большим чиновником стал… Но нет, нет. С Жаном лучше никаких дел не иметь. Слишком неприятные сравнительно недавние воспоминания полезли в голову. Черт побери! Испортил себе все настроение… Надо заставить себя подумать о чем-нибудь хорошем. Например, о сегодняшнем ужине с Кэтти – первом после трехнедельного перерыва.

Мак, как называли его друзья тридцатью годами раньше, а ныне – мистер Джеймс Мак-Грэйв, редактор столичного еженедельника «Сандэй Ньюс», любил проводить выходные дни с внуком. После того, как три года назад умерла его жена, в жизни Джеймса образовалась ниша, которая, как черная дыра, высасывала из него тепло и жизненные силы, если он оставался один. Он не мог пожаловаться на свою дочь Долли, по мере своих сил и возможностей помогавшую ему. Но, во-первых, особой помощи и не требовалось: небольшой коттедж, в котором жил Джеймс, убирала жившая неподалеку пожилая женщина, она же, в основном, и готовила ужин в будни и обед по выходным. Во-вторых, у дочери все же своя семья. Поэтому он вовсе не обижался на то, что Долли при первой возможности спроваживала деду восьмилетнего Тома.

– Мак, скажи, а правда, что этот мост привезли из Англии?

Джеймс разрешал Тому называть себя так, когда они были вдвоем.

– Правда. Это лондонский мост Ватерлоо.

– Это какой надо большой корабль, чтобы из Англии перевезти целый мост! – деловито прикинул Том.

– Большой, – согласился дед, – только его не целым перевозили, а разобранным на части. Но все равно большой. А может, и не один корабль…

– А разве в Австралии не из чего построить такой мост?

– Конечно, есть из чего. Но… Ты же знаешь, что раньше среди живущих в Австралии англичан большинство было таких, которые приехали сюда не по своей воле. Вот им и хотелось, чтобы здесь был кусочек их родной страны. Хотя бы в виде моста.

– Да, я знаю. Они были преступниками, да?

– Ну, среди них были не только преступники, может быть, и просто люди, неугодные стоящим у власти…

– Как это – неугодные?

– Значит, несогласные с ними.

– Люди, стоящие у власти, – это королева и король? А разве можно не согласиться с королем?

– Скажи, – спросил Джеймс, – а с папой и мамой можно не согласиться?

Том насупился, почувствовав подвох:

– Но папа и мама ведь не король с королевой. Они могут иногда и ошибаться… Но, дед, вот скажи: в Австралии ведь правит английская королева? А разве нельзя было найти свою? И как она может править целой страной на таком большом расстоянии? Она же не видит и не знает, что здесь происходит. Вот, например, фонтан «Капитан Кук» ремонтировался целый месяц. Наверное, если бы королева жила здесь, она бы этого не допустила! А фонтан и сейчас не на семьдесят ярдов воду подбрасывает, а только на двадцать…

Дед в ответ поделился своими соображениями насчет связи между качеством ремонта фонтана и присутствием здесь английской королевы. Том переключился на другое:

– Смотри, Мак! Вон летающая тарелка.

– Где?

– Вон же!

– Это же здание Академии Наук! – рассмеялся дед.

– Да я знаю, что здание. Но оно очень похоже на летающую тарелку. Как в том сериале про звездные войны, правда?

Джеймс пожал плечами:

– Не знаю…

– Ты что же, не смотришь этот сериал?

– Нет, – признался Джеймс, – не смотрю.

Том смерил деда взглядом, вздохнул и приумолк на некоторое время. О чем же можно разговаривать с человеком, которому неинтересно смотреть сериал про звездные войны? Но это не помешало Тому на прощанье напомнить деду про паровоз.

Редакция еженедельника «Сандэй Ньюс» располагалась в северо-восточной части города; от дома Мак-Грэйва до нее ходу было минут двадцать пять, большей частью по улице, обе стороны которой были засажены липами. Как и все жители столицы, Джеймс испытывал чувство гордости оттого, что улицы Канберры, как аллеи ботанического сада, украшали породы деревьев из разных уголков планеты. Джеймс любил ходить пешком. Машину он продал уже давно: пока жена была жива, они куда-то еще ездили вдвоем – в основном, конечно, в магазины за покупками. А сейчас, если ему нужно было по личным делам съездить куда-нибудь, он просил зятя, по служебным делам – Дэвида или Роберта. Это были два основных его помощника, репортеры, которые обеспечивали материалами процентов на восемьдесят каждый выпуск газеты. Остальные двадцать процентов заполнял он сам – частично своими материалами, частично информацией из других изданий. Статей на чисто политические темы в его газете не было, и избегал он выражать пристрастие тому или иному политическому течению или лидеру не потому, что не имел его. Как всякий нормальный человек, он не оставлял без внимания и собственной оценки любое значительное событие в жизни своего города, страны, планеты, наконец. Но он давно понял, что нет ничего более изменчивого и лживого, чем политика, что человек негибкий и не умеющий приспосабливаться не продержится и часа на вершине политического Олимпа и что заниматься политикой – это такая же работа, как и любая другая, цель которой – раздобыть средства к существованию. Поэтому чем громче и красивее кто-нибудь говорил о «нуждах народа», тем меньше Джеймс ему верил. Телефонный звонок Чарли Дженкинса напомнил Маку о давно и безвозвратно ушедших годах их юности. От Чарли исходила даже не просьба, скорее предложение. Даже если бы оно было менее интересным, Джеймс не стал бы отказывать старому другу.

Дэвид Маркоуни был профессиональным репортером. Пописывать «эссетики» он начал еще в школе, сначала по поводу уикэндовских пирушек в компании старшеклассников. В университете он даже организовал самиздатовскую газету, чем и обратил на себя внимание не только преподавателей, но и редактора еженедельника «Сандэй Ньюс», искавшего среди выпускников факультета журналистики замену собирающемуся уходить на пенсию репортеру. Не сказать, чтобы Дэвид был отмечен особым талантом, но способности к литературно-журналистскому творчеству у него, безусловно, имелись.

На предпоследнем курсе университета Дэвид женился, теперь у них с Бэтси был уже трехлетний сын. Бэтси не работала, зарплаты Дэвида вроде бы на жизнь хватало, но на более скромную жизнь, чем им хотелось бы. Вообще, у Дэвида была мечта жить не в забытой Богом на окраине планеты Австралии, а где-нибудь во Флориде на собственном ранчо и заниматься выращиванием пшеницы, наблюдая из шезлонга за перемещением по полю тракторов. Или не во Флориде; или не пшеницы… Собственно, он пока еще не задумывался конкретно о том, чего он хочет, к тому же слабо представлял, растет ли во Флориде пшеница и легко ли ее вырастить, полулежа в шезлонге. Просто ему хотелось чего-нибудь такого, ну… очень хорошего. Не сказать, что то, что он имел сейчас, было плохим: стоимость вполне приличного коттеджа была уже выплачена почти на четверть, малолитражная «Мазда» пока еще удовлетворяла потребностям семьи и не требовала к себе излишнего внимания, работа в редакции, кажется, нравилась, и сам редактор – очень даже неплохой человек. Но сидел внутри Дэвида какой-то червячок и точил, точил его постоянно.

Дэвид был статным, высоким и широкоплечим, черты его лица с твердым подбородком не лишены были приятности. Он был весьма коммуникабелен, и потому общение по долгу службы с людьми разного возраста, разных профессий, как с мужчинами, так и с женщинами, не составляло для него труда. Вообще он чувствовал, что умел располагать к себе людей, если не сказать – нравиться. Задавая себе вопрос, почему бы ему при всех его положительных качествах не иметь более умную, более красивую и обладающую более изысканными манерами жену, более престижную и более высокооплачиваемую работу, позволяющую ему владеть более респектабельным жильем и более роскошным автомобилем, Дэвид не находил достаточно убедительных причин для отрицательного ответа. Конечно, он знал многих людей, которые в двадцать пять лет имели гораздо меньше, чем он. Но он знал и таких, которые имели гораздо больше. Чем они были лучше?

Зная о наличии внутри у Дэвида этого червячка, а также учитывая то, что его коллега Роберт был еще холост, редактор Мак-Грэйв поручал работу повыгоднее в первую очередь Маркоуни, а Роберту – уже во вторую, для восстановления равновесия. Дэвид давно привык к такому отношению шефа и воспринимал его как должное, поэтому и посчитал вполне логичным, что именно ему выпало поведать миру о «куклах» некоего мистера Нортриджа, живущего на острове в океане на приличном удалении от австралийского материка. Это само по себе уже сулило неплохие командировочные. Но на этом везение еще не кончалось: Дженкинс, вызвав к себе Дэвида и предупредив, что «об этом разговоре никто не должен знать, даже Мак-Грэйв», поручил Дэвиду выполнение несложных, но хорошо оплачиваемых обязанностей. Попросту говоря, Дэвид должен был шпионить за Нортриджем и держать банкира в курсе его дел.

«Молодец Мак! – думал Маркоуни, потирая руки. – Правильный сделал выбор. Роберт из-за своей щепетильности наверняка отказался бы собирать сведения для банкира, тогда и для газеты этот материал был бы потерян».

Между тем Мак-Грэйв и для Роберта нашел поручение. Помня о том, что несколько месяцев назад Роберт похвастался новым знакомством, с помощью которого теперь не представляет проблемы раздобыть подробную карту любого района Австралии, он и попросил его найти карту того квадрата Индийского океана, в котором располагался остров Сент.

– Не помог мне тот новый знакомый, – говорил Роберт шефу через несколько дней. – Пришлось заводить новые знакомства. Как вы думаете где?

– Где?

– В Министерстве обороны. Если бы вы знали, чего мне это стоило! – сказал Роберт и густо покраснел.

Мак-Грэйв с опозданием сообразил, что он и сам мог бы заняться поисками карты. Правда, Роберт сообщил ему о своих трудностях только после того, как преодолел их.

Вот уже пятнадцать лет Джеймс дружил с Ричардом Прайсом, офицером Квинтагона. Их семьи познакомились тогда на Канарских островах во время отпусков, с тех пор встречи происходили с интервалом в год-два, а то и больше. Только теперь уже год Прайс постоянно жил в Канберре как консультант-представитель военного ведомства в фирме, торгующей оружием. Можно предположить, что теперь они виделись чаще… Как бы не так! Последний раз – одиннадцать месяцев назад.

Ричард был человеком больших размеров, а точнее говоря, даже огромных. Каждый раз, когда Джеймс открывал другу дверь своего жилища, он испытывал чувство беспомощности, как будто видел медведя, который сейчас станет ломиться в терем-теремок и обязательно развалит его. Русская сказка про терем-теремок была одной из любимых сказок Тома – дед часто читал ее, когда внуку было полтора-два года. К счастью, страхи Джеймса никогда не оправдывались.

Ричард, как всегда, благополучно миновал дверной проем. Джеймс, как всегда, облегченно вздохнул. Подавая Ричарду руку, он опять вспомнил, как это было при первом знакомстве пятнадцать лет назад: тогда он с сожалением смотрел на свою ладонь, словно прощаясь с ней навек – кто знает, что сделает с ней этот верзила? Эти опасения тоже оказались напрасными: Ричард пожимал руку достаточно деликатно. Вообще, пообщавшись с ним минуту, собеседник забывал ощущение страха, напротив, он начинал себя чувствовать спокойно и уютно, как рядом с нагретой солнцем прибрежной скалой: и согревает, и от ветра защищает. Несмотря на то, что шея у Ричарда была толстой и багрово-красной, а кожа на ней и на щеках имела толщину, видимо, с полдюйма, черты его лица не были грубыми. Стоило же Ричарду сказать два слова – его обаяние окончательно завоевывало ваше расположение.

– Рад тебя видеть, Ричард! Ты, как всегда, пунктуален, старый вояка.

– Привет, Джеймс! Это у меня в крови. А ты вполне прилично выглядишь, старина… И по берлоге твоей не скажешь, что здесь живет пожилой одинокий медведь, а? Молодчина. Ну, как ты поживаешь? Долли давно заглядывала?

– Только позавчера забрала Тома, он гостил у меня неделю и все это время не отходил от своего паровоза.

– Вижу, вижу этот паровоз. Он что же, радиоуправляемый?

Ричард подошел к стоящей на тумбочке большой, яркой, привлекающей внимание машине.

– Не только радиоуправляемый. Он совсем настоящий. У него есть паровой котел, топка, уголь дозируется автоматически… У него даже – ой, как это у паровоза называется, тоже фары? – фары горят и свисток свистит. Я неосторожно пообещал ему купить этот паровоз год назад, так он мне каждую неделю звонил – мол, дед, ты еще не купил паровоз?

А ты не забыл? – Джеймс рассмеялся. – Да я бы если бы и захотел забыть, он бы не дал. Я ему целую железную дорогу построил, на нее вечерами целый месяц ушел. Зато доволен теперь, за уши его не оттащишь. Да я и сам, честно говоря, с такой игрушкой не прочь время проводить, – улыбнулся опять счастливый дед.

– Да, – похвалил Ричард, – игрушка – высший класс. Кое-что умеют, оказывается, делать и на гражданке. В нашем детстве таких игрушек не было…

– Ну и что? Ты, может быть, рискнешь сказать, что наше детство было менее интересным?

– Нет… Пожалуй, ты прав, не рискну. Эх, сбросить бы сейчас лет пятьдесят! Сколько уже Тому? Шесть?

– Восемь, дружище. Почаще надо приходить в гости. Тебе не разбавляю, да?

– Ну конечно, ты же знаешь. Не в нашем возрасте меняют привычки… Ну, рассказывай, что там у тебя стряслось.

Джеймс устроился в кресле поудобнее, сделал глоток из своего бокала, повертел его в руках…

– Скажи, Ричард, на ваших картах все острова отмечены, небольшие тоже? Например, если он всего в несколько десятков миль?

Ричард самодовольно хмыкнул:

– На наших картах отмечены даже острова размером с табуретку. А что?

– А если на карте нет острова?

– Значит, – Ричард, словно на лекции перед отделением морского десанта, отрезал рукой воздух, – возможны два варианта: либо острова на этом месте не существует, либо это, – он рассмеялся, как будто рассказал даме неприличный анекдот, – не наша карта. Вот так, старина!

Ни слова не говоря, Джеймс встал с кресла, подошел к книжной полке и вытащил из толстого темно-синего тома с названием «Атлас мира» сложенную в несколько раз карту. Ричард взял ее, развернул, посмотрел на надпись в верхнем углу:

– Да, это наша карта. Только как она к тебе попала? Впрочем, это же гриф «В», без секретных объектов. Заполучить ее труда не составляет… Ну так что?

– Я отметил это место кружочком. Квадрат Н-12.

– Ну нет ничего, кроме рифов, в этом кружочке… Старина, я же тебе уже сказал… – Он встретился глазами с Джеймсом и остановился. Рука, не окончив жест, тоже зависла в воздухе, потом взяла бокал с виски. Ричард сделал большой глоток.

– На этом месте есть остров, – сказал Джеймс. – Тридцать миль с запада на восток, сорок – с севера на юг. Насколько мне известно, на нем нет ни военных баз, ни ядерного реактора, ни полигона, ни захоронения радиоактивных отходов. На нем живут обыкновенные люди. Но этого острова нет ни на одной карте, Ричард. Как ты это объяснишь?

Ричард нахмурился, отхлебнул еще виски.

– Да, загадал ты мне загадку. Кстати, а от кого ты узнал, что этот остров есть? Может быть… – Взглянув на друга, он опять осекся. – Ну молчу, молчу. Кого-то другого я и слушать не стал бы, а раз ты говоришь – есть, значит, сам проверил, что есть…

<1 2 3 4 5...8 >

На страницу:

Перейти

3 из 8